Текст книги "Бедные-несчастные"

Некоторые из ее бывших помощниц поступили сестрами в городские больницы, но мало кто преуспел, потому что, как сказала одна палатная сестра, «они слишком много задают вопросов».

Между 1892 и 1898 гг. доктор Виктория родила троих сыновей с интервалом в два года, каждый раз прерывая работу в клинике только за два-три дня до родов и возобновляя ее очень скоро после них. Она говорила: «Именно так приходится поступать мо"ш неимущим пациенткам – для них слишком большая роскошь быть горизонталистками. А у меня к тому же есть перед ними преимущество. Мой муж – великолепная жена».

В 1899 г. Фабианское общество опубликовало ее брошюру по общественной гигиене. Она называлась «Против горизонтализма»; в ней говорилось, что врачи любят укладывать пациентов в постель, потому что это помогает врачам (не пациентам) чувствовать себя сильными. Признавая, что для лечения многих болезней постельный режим необходим, доктор Виктория утверждала, что роды, как бы ни было при них больно, болезнью назвать нельзя и что рожать легче, сидя на корточках. Она пропагандировала родильные скамеечки, какие были в ходу в XVIII веке. Горизонтализм, продолжала она, – это состояние не только тела, но не в меньшей степени и духа. Горизонтализм видит во внутренних телесных отправлениях священные тайны, проникнуть в которые могут лишь врачи, поэтому хороший пациент должен иметь нерассуждающую веру в докторов. Она писала:

«Когда священники и политики требуют от нас нерассуждающей веры, мы знаем, что они думают прежде всего о себе. Но почему мы, люди науки, ТОЖЕ хотим, чтобы те, кому мы служим, отключили свои мыслительные органы и пали перед нами ниц? Нет, пациенты обретут истинное уважение к врачам, врачи обретут истинное уважение к пациентам, лишь когда все будут знакомы с разумными повседневными основами врачебного искусства».

Она настаивала, чтобы в начальной школе всех детей обучали основам гигиены и первой помощи («там они легко освоят это в игре»), а в старших классах – начаткам медицины. Благодаря этому люди будут знать не только, как и в каком случае врач может оказать им помощь, но и как вести более здоровый образ жизни, как лучше заботиться друг о друге и почему не следует мириться с условиями жизни и труда, вредными для здоровья их самих, их детей и всего общества.

А вот типичные отклики газет того времени:

«Создается впечатление, что доктор Виктория Свичнет хочет сделать каждую британскую школу – да, каждую, включая начальные школы! – базой для подготовки революционеров-социалистов».

«Тайме»

«Мы прослышали, что доктор Виктория Свичнет – замужняя женщина, мать троих сыновей. Это ошеломляющая новость – в нее просто невозможно поверить! Из ее писаний возникает образ одной из тех костлявых, мужеподобных женщин, которым небольшой курс „горизонтализма“ пошел бы на пользу. В данных обстоятельствах мы можем только выразить ее мужу наше сердечное сочувствие».

«Дейли телеграф»

«Мы не сомневаемся ни в квалификации доктора Виктории Свичнет, ни в доброте ее сердца. Ее клиника расположена в очень бедной части Глазго и, вероятно, приносит больше пользы, чем вреда, тем несчастным, кто туда обращается. Но клиника для нее – хобби: она не живет на доходы от своих пациенток. Мы, зарабатывающие на жизнь стетоскопом и скальпелем, мягко улыбнемся в ответ на ее утопические прожекты и вернемся на грешную землю – к нашим больным».

«Ланцет»

«Доктор Свичнет хочет превратить мир из поля битвы в санаторий, где все по очереди, как в детской игре, становятся то врачами, то пациентами. Совершенно очевидно, что в подобном мире процветать будет только одно – недуг!»

«Скоте обсервер»

Начиная с 1900 г. доктор Вик (так ее окрестили газеты) была активной суфражисткой, и ее имя сохранилось в истории этого движения. Война 1914 г. нанесла ей удар, от которого она так и не оправилась. Она рассчитывала, что рабочие и солдаты остановят войну, объявив забастовку, а на деле два ее младших сына почти сразу же пошли в армию и вскоре были убиты на Сомме. Она порвала с фабианцами из-за того, что она назвала их «бесхребетной терпимостью к преступной бойне», и стала появляться на одной трибуне с Киром Харди, Джимми Макстоном, Джоном Маклином и другими социалистами Клайдсайда (и сторонниками шотландской автономии), которые были против войны. Она поссорилась со старшим сыном Бакстером, который работал на войну за своим письменным столом в Департаменте имперской статистики. В письме Патрику Геддесу она писала:

«Бакстер совершает чудеса фальсификации, доказывая, что огромное количество убитых и искалеченных во Франции не столь ужасно, как думают, потому что оно включает в себя многие тысячи тех, кто был бы убит или искалечен в мирное время из-за несчастных случаев. Это, видимо, успокаивает совесть дельцов и воротил, жиреющих на военном производстве. Это означает, что миллионы убитых молодых солдат будут вскоре так же забыты, как те, кто погиб в промышленных и дорожных авариях».

По иронии судьбы, Бакстер Свичнет погиб, не оставив потомства, в 1919 г. в возрасте двадцати семи лет – его сбило парижское такси во время Версальской мирной конференции, на которую он приехал в качестве помощника Ллойд Джорджа.

Как многие в те годы, она долго и тяжело размышляла, почему богатейшие народы мира – народы, с гордостью называвшие себя самыми цивилизованными на том основании, что у них была самая развитая индустрия, – развязали самую жестокую, самую кровавую войну в истории. Она не могла постичь, почему миллионы людей, которые, взятые по отдельности, не были ни кровожадными, ни глупыми (она вспоминала своих сыновей), повиновались правительствам, приказавшим им убивать и идти на смерть в столь невероятных, катастрофических масштабах. Она разделяла мысль Толстого о том, что человеческое животное подвержено эпидемиям безумия; пример тому – орды французов, вторгшихся в Россию с Наполеоном и сгинувших там, хотя, покори они даже ее, их страна не получила бы от этого никаких выгод. Как врач она знала, что, поняв причины эпидемии, ее можно предотвратить. Она знала, что люди, которые живут и работают в перенаселенных кварталах, так же предрасположены к эпидемическим вспышкам враждебности, как любые лишенные жизненного пространства существа, – но ведь по меньшей мере четверть из тех, кто сражался и погиб в мировой войне, были обеспечены и имели просторные жилища, и к этому же классу принадлежали почти все, кто затеял и направлял смертоубийство. Она заключила, что, хотя мировую войну породили те же национальные и коммерческие свары, которые были причиной британских войн с Францией, Испанией, Голландией и Соединенными Штатами, участвовавшие в ней и поддерживавшие ее люди пали жертвой «эпидемии самоубийственного послушания», потому что родительское воспитание посеяло в их душах ощущение малоценности собственной жизни.

«Может ли мужчина, уважающий свое тело, раздетым становиться в очередь, чтобы другой, одетый, мужчина обследовал его гениталии? Может ли врач, уважающий свой разум, зарабатывать этим деньги? Медицинский осмотр новобранцев – не что иное, как крещение в религию человекоубийства, где лучшим солдатом считается тот, кто относится к собственному телу как к самой грубой машине – и даже не ему принадлежащей, а управляемой на расстоянии. Два моих младших сына по собственной воле стали такими машинами и позволили расплющить и вдавить в грязь свои прекрасные тела. А старший не тело, а разум свой сделал частью военной машины. Он для меня – такая же жертва пренебрежения к самому себе, как его братья. И при этом первые десять лет жизни три мальчика провели в чистом, просторном доме, их воспитывали заботой и личным примером любящие, образованные и предприимчивые родители. Я была (и остаюсь) радикальной социалисткой. Мой муж был либералом. Все наши мальчики готовились стать мирными, образованными слугами общества, использующими самые гуманные современные идеи для решения великой задачи XX столетия – создать такую Британию, где у каждого будет добротное, чистое жилище и каждому будут достойно платить за полезную работу. Но вот объявили войну – и трое моих мальчиков ТУТ ЖЕ повели себя как сыновья кровожадного английского тори. Они знали, что я считаю их поведение отвратительным. Почему же они чувствовали, что должны так поступить? Я отказываюсь искать ответ во внутренней испорченности человеческой или мужской натуры. Не могу я также сваливать вину на милитаристские курсы истории, которые они проходили в школе, – их, безусловно, перевешивало домашнее чтение и обучение. Мне приходится искать причину в самой себе. Благодаря богатству и любящему мужу в первые шесть или семь лет их жизни я имела над этими мальчиками безраздельную власть. И я не воспитала в них достаточного уважения к самим себе, чтобы противостоять той эпидемии самоосквернения, какой стала война 14

– 18 годов. Почему я потерпела неудачу? Не отыскав зерно болезни в себе самой, как я могу быть полезна другим? Но я его отыскала. Читайте, пожалуйста, дальше».

В приведенном абзаце суммируется и цитируется введение к брошюре, которую она опубликовала в 1920 г. за свой счет: «Экономика любви. Мамашин рецепт – как покончить с национальной и классовой враждой». На титульном листе напечатано: «Пацифистское издательство им. Боглоу Бакстера. Выпуск 1». Второй выпуск так и не появился. Брошюра не привлекла к себе большого внимания, хотя Виктория разослала ее лидерам и секретарям всех британских профсоюзов в конвертах с надписью «и Вашей жене» после мужского имени или «и Вашему мужу» после женского. Она также отправила брошюру врачам, священникам, военным, писателям, служащим общественной сферы и членам парламента, поименованным в справочнике «Кто есть кто». Еще две тысячи экземпляров она пыталась разослать деятелям подобного профиля в Северной Америке, но брошюры задержала и сожгла американская таможня. В письме к Джорджу Бернарду Шоу, который отдыхал тогда в Италии, Беатриса Уэбб <Беатриса Уэбб (1858 – 1943) – английский экономист, историк и общественная деятельница левого направления.> писала:

«Когда Вы вернетесь, Вас будет ожидать дома последняя брошюра доктора Вик. Бредовая мешанина идей, нахватанных у Мальтуса, Д.Г.Лоуренса <Дэвид Герберт Лоуренс (1885 – 1930) – английский писатель, с неслыханной для своего времени смелостью разрабатывавший эротическую тему.> и Мари Стоупс <Мари Кармайкл Стоупс (1880 – 1958) – английская писательница, биолог – пропагандист ограничения рождаемости.>. Она винит себя за мировую войну, потому что родила слишком много сыновей и недостаточно их миловйла. Она призывает каждую рабочую семью ради уменьшения будущих армий ограничиться одним ребенком. Родители должны дать ему почувствовать свою бесконечную ценность, деля с ним постель, где он на живом примере узнает все, что нужно, о плотской любви и предохранении от беременности. Таким образом, рассуждает она, ребенок вырастет свободным от эдипова комплекса, зависти к пенису и прочих напастей, открытых или изобретенных доктором Фрейдом, и вместо того, чтобы драться с братьями и сестрами, будет играть с соседским ребенком в мужа и жену. Она теперь помешана на сексе – стала эротоманкой, если использовать более привычное слово, – и пытается скрыть это под ханжескими иносказаниями, которые показывают, что она все еще в глубине души остается подданной королевы Виктории. Для любовных ласк у нее есть словечко «милованье», половой акт она называет «парьба». А ведь раньше это была блестящая голова. Жаль, умер ее бедный коротышка муж. Как-то ему удалось привести ее в норму между головокружительными романами с Уэллсом и Фордом Мэдоксом Хьюффером<Форд Мэдокс Хьюффер (псевдоним – Форд Мэдокс Форд; 1873 – 1939) – английский писатель.>. И конечно, для нее тяжелейшим ударом была утрата сыновей. В последние шесть лет не пошатнулись только самые крепкие умы».

Социалисты из Независимой лейбористской партии Клайдсайда тоже не приняли «Экономику любви». Том Джонстон писал, рецензируя ее в «Форвард»:

«Доктор Виктория Свичнет призывает рабочие семьи объявить своего рода родительскую забастовку ради того, чтобы единственный ребенок в будущем больше получал за свой труд. В нынешнем году, году локаутов и снижения заработной платы, году повсеместных требований рабочего класса к правительству о ликвидации безработицы путем нормирования рабочего времени, подобный призыв со стороны доброго товарища выглядит легкомысленным заблуждением. Бороться с голодом и нехваткой жилья надо сейчас – нечего откладывать это до будущих поколений».

Священнослужители всех христианских церквей осудили книгу за поддержку идеи об ограничении рождаемости, но сторонников ограничения она тоже разозлила, потому что утверждала, что имеющиеся в продаже контрацептивы вредны. Доктор Виктория писала:

«Они сосредоточивают внимание тех, кто ими пользуется, на гениталиях, тем самым отвлекая их от милованья. Милованье – как молоко. Оно может и должно питать нас от рождения до самой смерти. Парьба – снятые с милованья сливки, главная радость срединных лет нашей жизни (если нам повезет), но по сути дела между ней и милованьем разницы нет. Однако все, чему мы учим людей, – увы, даже то, чему учит добрая Мари Стоупс, – создает эту разницу, выделяя парьбу особо и расхваливая ее как редкий товар. Вот почему немилованные мужчины боятся половой любви или действуют в ней по принципу „бей-хватай“.

Так что, хотя Виктория Свичнет рекламировала «Экономику любви» во всех главных британских газетах, брошюра получила только два положительных отклика: один от Гая Олдреда в некоем анархистском издании, другой от резчика по камню и типографа Эрика Гилла в «Нью эйдж». Бивербрук (Лорд Уильям Бивербрук (1879 – 1964) – британский газетный магнат и политический деятель) чутко уловил сигнал от церквей и увеличил популярность «Дейли экспресс», проведя успешную кампанию за лишение Виктории Свичнет клиники. Вот выдержка из заметки под заголовком «ЖЕНЩИНА-ВРАЧ НАЗНАЧАЕТ ЛЕЧЕНИЕ – ИНЦЕСТ»:

«Мы все знаем, что такое маменькин сынок – голубое женоподобное создание, ожидающее от всех восхищения, но притом слишком трусливое, чтобы в случае опасности нанести хоть один удар. Дай доктору Вик волю – и всех британских мальчиков отныне будут превращать в плаксивых девчонок; но прежде чем испортить наших детей, ей нужно испортить родителей. Именно это она и пытается делать».

А через два дня появилось вот что:

ДОКТОР ВИКТОРИЯ ПРОПИСЫВАЕТ НАМ НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОУБИЙСТВО Если «секс через простыню» по методу доктора Вик станет популярен (а это вполне возможно – она истратила бешеные деньги на его пропаганду), то через несколько лет ирландцы-католики превзойдут числом британских мужчин, годных к военной службе. Если этот метод распространится по всему цивилизованному миру, нас захлестнет лавина большевиков, китайцев и негров. Не случайно она состоит в близкой дружбе с Джоном Маклином, большевистским генеральным консулом в Британии. Не случайно она была одной из тех гарпий-«пацифисток», которых кайзер Вильгельм наверняка удостоил бы Железного креста, если бы немецким ордам удалось посадить его на британский трон.

Вскоре последовало:

БОЛЬШЕВИСТСКАЯ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ ДОКТОРА ВИК!

Самые мрачные личности XX века – это люди с незаработанными доходами, которые, прикрываясь социалистической фразой, с помощью тугих кошельков распространяют недовольство среди бедного населения и толкают его на дурные дела. «Экспресс» имеет сведения о том, что вот уже тридцать лет Виктория Свичнет, врач-большевик, тайно практикует то, что теперь она проповедует открыто. В своей так называемой «благотворительной» клинике в трущобах Глазго она подбивала тысячи бедных женщин бросать вызов природе, христианской вере и законам нашей страны; мы говорим кое о чем посерьезней, чем ее смехотворный «секс через простыню». Мы говорим об аборте. Вот к чему, в конечном счете, сводится ее «экономика любви».

Сотрудники «Экспресс» не располагали доказательствами того, что доктор Виктория делала аборты. Однако они предъявили двух бывших сотрудниц клиники, которые под присягой показали, что она учила женщин делать аборты друг другу; последовало публичное судебное разбирательство. Дело лопнуло (во всяком случае, обвинение не добилось полного успеха), поскольку удалось доказать, что эти сотрудницы были до некоторой степени подкуплены «Дейли экспресс» и, кроме того, что они умственно отсталые. Прокурор Кэмпбелл Хогг попытался во время перекрестного допроса извлечь из последнего обстоятельства некую выгоду и едва не преуспел:

КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Доктор Свичнет! Часто ли вы брали себе в помощники умственно отсталых женщин?

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Старалась брать как можно чаще.

КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Почему?

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. По экономическим причинам.

КЭМПЬЕЛЛ ХОГГ. Вот оно что! Дешевле, значит, выходило?

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Нет. По бухгалтерским книгам можно проверить, что я платила им так же, как сестрам с более быстрым умом. Говоря об экономических причинах, я имею в виду не финансы, а общественную пользу – экономику любви. Люди с мозговыми отклонениями часто проявляют больше сердечности, если им дать такую возможность, чем те, кого мы называем «нормальными». Во многих случаях они делают для больных все необходимое эффективней, чем умственно развитые, которым хочется выполнять более почетную работу.

КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Например, писать книги про экономику любви?

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Нет. Например, разыгрывать клоуна в судебном спектакле, затеянном на потребу бульварной прессе.

(Смех в зале суда. Шериф предупреждает обвиняемую, что она может быть заключена под стражу за неуважение к суду.)

КЭМПБЕЛЛ ХОГГ (с напором). Я утверждаю, что вы сознательно выбирали себе в помощницы кретинок, потому что нормальный человек не в состоянии поверить вашим благостным байкам о клинике!

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Вы ошибаетесь.

КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Доктор Свичнет, вы когда-нибудь (подумайте хорошенько прежде, чем ответить), вы когда-нибудь учили ваших пациенток, как избавиться от нежелательного ребенка?

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Я никогда не учила их ничему, что могло бы повредить их телесному или душевному здоровью.

КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Я хочу услышать либо «да», либо «нет».

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Вы ничего больше от меня не услышите, молодой человек. Других пожилых людей учите, как им работать. Начать советую с безработного инженера, прошедшего войну.

(Шериф предупреждает обвиняемую, что она должна отвечать на вопросы прокурора, но может сама выбирать слова для ответа.)

ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Понятно. Тогда я повторяю, что не учила людей ничему, что могло бы повредить их телу или душе.

Так как суд проходил в Шотландии, он имел право вынести приговор «не доказано», как и поступил. Доктора Вик не вычеркнули из Британского врачебного регистра, но и не признали невиновной.

Когда в 1890 г. Виктория и Арчибальд открывали гинекологическую клинику, они вложили в фонд ее поддержки все средства Бакстера. В руководящий комитет вошли сэр Патрик Геддес и ректор университета Глазго Джон Кэрд. Но к 1920 г. им на смену пришли более слабые люди, которые не смогли устоять перед бурей возмущения в прессе. Они отстранили Викторию и передали клинику Оукбэнкской больнице на правах отделения для приходящих больных. Доктор Виктория уже истратила свои сбережения на публикацию, рассылку и рекламу «Экономики любви», и единственное, что у нее осталось, – дом 18 по Парк-серкес. Все старые слуги Бакстера уже умерли. Она стала сдавать верхние комнаты студентам университета, а сама перебралась в полуподвал, где, в гораздо более скромных масштабах, возобновило работу то, что по-прежнему именовалось Гинекологической клиникой имени Боглоу Бакстера.

С той поры до 1923 г. о ней было известно главным образом то, что она поддерживала Джона Маклина<Джон Маклин (1879– 1923) – деятель рабочего движения в Шотландии.>. В письме К. М. Гриву (Хью Макдиармиду) <Кристофер Марри Грив (псевдоним – Хью Макдиармид; 1892 – 1978) – шотландский поэт коммунистической ориентации.> она писала:

«Я не люблю коммунистов-ортодоксов. У них заготовлен один-единственный простой ответ на любой вопрос, и, подобно фашистам, они считают, что все непонятное можно упростить силой. Разговаривая с таким деятелем, я чувствую себя ученицей, стоящей перед дурным учителем, который хочет поскорее заткнуть мне рот. А вот Маклин – хороший учитель».

Когда Маклин не вступил в только что организованную Британскую коммунистическую партию и основал Шотландскую рабочую республиканскую партию, она предложила ему свой дом как место собраний. Когда в 1923 г. он умер от переутомления и пневмонии, она произнесла короткую речь у его могилы. Его дочь Нэн Милтон привела эту речь в письме, и Арчи Хинд цитирует ее в конце своей пьесы о Маклине «Плечом к плечу»:

«Джон не был Сапатой <Эмилиано Сапата (1879 – 1919) – мексиканский революционер.>, гордо скачущим на коне по кукурузным полям . Он был одним из тех крестьян, что кормили Сапату. Он не был Лениным, замыслившим сделать Кремль своей резиденцией. Он был одним из кронштадтских матросов, чье восстание дало Ленину шанс. Джон был не из тех, кто возглавляет революции. Он был из тех, кто их делает».

Два года спустя «Дейли экспресс» вновь направила к ней репортера, вероятно, рассчитывая раздобыть более убедительные доказательства того, что она делает незаконные аборты; однако вышедшая статья скорее походила на портретный очерк – видимо, потому, что почти все, кто еще помнил «доктора Вик», думали, что ее уже нет в живых. Репортер проведал, что окрестные дети прозвали ее Собачьей Леди, потому что она часто прогуливалась по Западному парку в сопровождении собак всевозможных размеров; у некоторых были перевязаны лапы. Вход в клинику был из переулка, во дворе по обе стороны дорожки пышно рос ревень. Приемная была загромождена массивной мебелью средневикторианского периода, особенно бросался в глаза громадный диван из конского волоса. Стены были украшены только старыми плакатами Шотландской рабочей республиканской партии. В комнате также стоял увесистый ящик с висячим замком, прорезью в крышке и приколотой сбоку запиской, гласившей: «Бросьте сюда сколько можете – эти деньги будут потрачены с толком. Если вы голодны, не крадите, пожалуйста, этот ящик, а поговорите со мной в кабинете: голод – болезнь излечимая». Половину из ожидавших приема составляли бедные старики и старухи. Другую половину – дети с больными животными, большей частью собаками. Репортер заметил только одну беременную женщину.

Когда его пригласили в кабинет, оказалось, что это огромная освещенная газом кухня, где на плите кипела кастрюля супа, по углам притулились разнообразные домашние животные, а за кухонным столом, на котором лежали книги, бумаги и медицинские инструменты, восседала высокая прямая женщина. На ней был белый фартук от шеи до щиколоток, поверх рукавов ее черного платья были надеты целлулоидные манжеты. Ее на удивление гладкое лицо могло принадлежать женщине любого возраста от сорока до восьмидесяти. Когда репортер подошел к ней и сел, она тут же сказала:

– Вы выглядите как газетчик. Не из «Дейли экспресс»?

Он сказал, что она угадала, и спросил, не ответит ли она на несколько вопросов.

– Конечно отвечу, если, уходя, вы мне оплатите потраченное время.

Он спросил, все ли пациенты платят ей в таком же добровольном порядке. Она ответила:

– Да. Это либо бедняки, либо дети. Как я могу знать, сколько они в состоянии заплатить?

Он спросил, дает ли она деньги голодным нищим.

– Нет. Я кормлю их супом.

Он спросил, не уменьшила ли ее ветеринарная практика количество пациентов-людей.

– Конечно, уменьшила. Человеческое животное подвержено глупым предрассудкам.

Он спросил, не предпочитает ли она собак людям.

– Нет, я не сентименталистка такого сорта. Я до конца дней буду сочувствовать моему глупому, напичканному предрассудками виду. Но теперь люди с больными животными сторонятся меня меньше, чем те, что болеют сами.

Он спросил, было ли что-нибудь в ее жизни, о чем она искренне сожалеет. Она ответила:

– Мировая война.

Он сказал, что она его не поняла – он хочет знать, сожалеет ли она о чем-нибудь, за что чувствует личную ответственность.

– Да. О мировой войне.

Он спросил, что она думает об Ирландской республике де Валеры, укороченных женских юбках, популярных песнях и исключении Троцкого из Российской коммунистической партии. Она ответила:

– Ничего не думаю. Я больше не читаю газет.

Он спросил, хочет ли она обратиться с чем-нибудь к британскому юношеству. Она лучезарно улыбнулась и сказала, что за пять фунтов даст очень быстрый ответ, заключающий в себе все, что она ценит в жизни, но только она хочет получить деньги вперед. Он дал ей пять фунтов. Она взяла из лежавшей рядом стопки и протянула ему тоненькую книжечку – «Экономику любви» в твердой обложке, – после чего распрощалась с ним.

Эта газетная статья – единственное письменное свидетельство о Виктории Свичнет за 1925 – 1941 гг., если не считать фамилии и адреса в городском справочнике Келли.

Вторая мировая война на время оживила промышленную и интеллектуальную жизнь Клайдсайда. Глазго был главным транзитным портом между Британией и США. Бомбардировки юга Британии обратили взоры многих к северной промышленной столице. Среди других в Глазго вернулся художник Дж.Д.Фергюссон с женой Маргарет Моррис. В прежние времена они были знакомы с доктором Викторией, и Маргарет Моррис арендовала верхний этаж дома 18 по Парк-серкес для репетиций своего «Кельтского балета». До 1945 г. дом был одним из нескольких неофициальных маленьких центров изящных искусств, расцветших на Сочихолл-стрит или поблизости от нее. Художники Роберт Ко-хун, Стэнли Спенсер и Дженкел Адлер жили в нем некоторое время или, по крайней мере, его посещали; также и поэты Хэмиш Хендерсон, Сидни Грэм и Кристофер Марри Грив, известный под псевдонимом Хью Макдиармид. В автобиографии «С кем я водил дружбу» (1966 г., Хатчинсон и К0) Макдиармид пишет:

«Похоже, кроме меня, никто из жильцов не знал, что странная старуха хозяйка, ютящаяся в полуподвале, была единственной шотландской женщиной-врачом – помимо „долговязой Мэри“, – чье имя должно гордо стоять рядом с именами госпожи Кюри, Элизабет Блэквелл и Софии Джекс-Блейк. Может быть, ее ветеринарная лечебница и отпугивала самых трусливых, но ее шотландская похлебка была превосходна и выдавалась всем желающим бесплатно и щедрой рукой».

Он порицает «наш трусливый шотландский медицинский истеблишмент, который должен был дать ей университетскую кафедру по гинекологии, но наложил в штаны от страха перед английской желтой прессой, возглавляемой безграмотным громилой Би-вербруком».

Последнее утверждение, совершенно верное по сути, звучало бы более убедительно, будь оно сформулировано сдержаннее. Так или иначе, мы должны быть благодарны Макдиармиду за то, что он целиком привел письмо, которое Виктория Свичнет написала ему незадолго до смерти. Будь он менее благороден, он утаил бы его, потому что наверняка многое в этом письме пришлось ему не по вкусу. Письмо не датировано, но, без сомнения, было написано вскоре после всеобщих выборов 1945 года.

Дорогой Крис!

Наконец-то впервые в этом столетии, у нас лейбористское правительство с подавляющим большинством в парламенте! Я вновь начинаю читать газеты. В Британии вдруг стало интересно жить. Антипрофсоюзные законы 1927 года отменяются, и, похоже, у нас БУДУТ социальные пособия и национальная программа медицинской помощи для всех, и топливо, энергия, транспорт, чугун и сталь БУДУТ Общественной Собственностью! Такой же, как радио, телефон, вода из крана и воздух, которым мы дышим! И мы СБРОСИМ этот висящий у нас на шее жернов – Британскую империю! Неужели ты не чувствуешь себя хоть немножко счастливее, Крис? Я – так намного счастливее. Мы подаем миру гораздо лучший пример, чем когда-либо подавал Советский Союз. Я вижу, что все случившееся между 1914 годом и нынешним днем было отвратительным заблуждением, отходом от верного пути социального прогресса, последней вехой на котором стал бюджет Ллойд Джорджа, упразднивший приюты для нищих пенсиями по старости и положивший начало дроблению огромных поместий налогом на наследство. Сдается мне, Джон Мак-лин был не прав. Кооперативное рабочее государство будет создано из Лондона без того, чтобы независимая Шотландия прокладывала путь.

Знаю, знаю, мрачный старый чертяка, что ты ни единому слову тут не поверишь, ты считаешь, что сердце у меня «излишне к радости готово», и небось уже тянешься за пером и бумагой, чтобы описать всех мерзких червей, подтачивающих корни Цветущей Британии. Оставь перо в покое! Я хочу умереть счастливой.

Если ты читал мои публикации (но читал ли их хоть один из ныне живущих?), если ты читал «Экономику любви» (которую следует читать как стихотворение – точно также, как худшие из твоих стихов читаются как трактаты), если ты пробежал глазами хоть абзац из моего бедного, забытого маленького magnum opus2, ты понимаешь, что я совершенно накоротке с внутренними отправлениями моего тела. Еще бы! Меня познакомил с ними гений. Кровоизлияние в мозг высвободит меня из этой бренной оболочки в начале декабря. Я закрываю мою маленькую клинику, которую так отважно и так роскошно затеяла пятьдесят шесть лет назад. Нет ничего проще! Мои пациенты – несколько зверюшек, принадлежащих соседским детям, и два старых ипохондрика, которым становится чуть легче после того, как они, борясь с одышкой, проговорят со мной час о вещах, в которых разбирался один Зигмунд Фрейд. Я пристроила всех собак, кроме ньюфаундленда Арчи. Ему я тоже нашла хозяев, но его отведут к ним не раньше, чем приятельница, которая заходит ко мне после завтрака (Нелл Тодд, отважная лесбиянка, что дразнит городскую полицию, щеголяя в мужском наряде), отопрет дверь полуподвала и увидит, что меня нет дома. Я бы предпочла напоследок теплого надежного мужчину, но в моей жизни был только один такой, и он умер тридцать пять лет назад. Не то чтобы я совсем уж не любила всяких безобразников – с иными было безумно весело. Но теперь мне нужно надежное тепло, и мой Арчи мне его даст.

Если ты оскорбишь меня тем, что предложишь это тепло сам, между нами все кончено. Сердечный поклон Валде.

Твоя Виктория Свичнет.

Доктор Виктория Свичнет умерла от инсульта 3 декабря 1946 г. Считая от рождения ее мозга в морге Общества человеколюбия в Глазго-грин 18 февраля 1880 г., ей было шестьдесят шесть лет, сорок недель и четыре дня. Считая от рождения ее тела в манчестерских трущобах в 1854 г., ей было девяносто два года