Текст книги "Медленные пули"

Но когда он перевалил гряду и увидел упавший корабль, то понял: внутри нет человека, который привел его на Марс. Аппарат был слишком мал для этого и не мог оказаться даже возвратным модулем большого корабля, кружащего по орбите. Всего лишь грузовой контейнер, тупоносый цилиндр размером с микроавтобус. Он запутался в своих парашютах и сдутых газовых подушках, которые развернул перед ударом о землю.

Ренфру припарковал багги и десять минут убирал ткань с двери грузового контейнера. При повторном вхождении в атмосферу наклейки, флаги и информационные таблички сгорели почти дотла, но Ренфру знал, что́ нужно делать. Когда база еще была обитаема, он иногда вытягивал короткую соломинку и ездил за грузовым контейнером, который падал в стороне от обычного посадочного маяка.

Он сожалел, что это не корабль с экипажем, но грузовой контейнер – тоже неплохо. Возможно, они все-таки смогли наладить инфраструктуру. Посылать пилотируемый корабль было бы слишком накладно, понятное дело. Но им все равно хватило духу не забыть о Марсе, даже если они смогли отправить всего лишь одноразовый грузовой контейнер. Он должен быть благодарен и за это. В контейнере запросто могут оказаться ценные лекарства и детали механизмов, что избавит его от ряда насущных проблем. Они могли даже прислать, в качестве знака доброй воли, кое-какие предметы роскоши: из тех, что у синтезаторов получались не слишком хорошо.

Ренфру коснулся бронированной панели рядом с дверью, за которой находился пиротехнический механизм отделения. Но прежде чем он открыл ее, его внимание привлекла одна из обугленных надписей. Это была информационная табличка с буквами, нанесенными по трафарету.

HTCV-554

ГРУЗОВОЙ ТРАНСПОРТНЫЙ КОРАБЛЬ

ДЛЯ ПЕРЕЛЕТА ПО ЭЛЛИПСУ ГОМАНА

ЗАПУСК ЗАПЛАНИРОВАН: КАГОСИМА 05/38

ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ: БАЗА «ФАРСИДА», МАРС

ГРУЗ: ЗАПАСНАЯ ЛАЗЕРНАЯ ОПТИКА

ВЛАДЕЛЕЦ: «КОРПОРАЦИЯ РАЗВИТИЯ МАРСА»

Согласно информационной табличке, грузовой контейнер должны были запустить с космодрома Кагосимы за месяц до того, как разразилась эпидемия. Возможно, табличка содержала неправильную информацию; возможно, контейнер подготовили, снабдили надписью и держали на стартовой площадке, пока эпидемия не пошла на убыль и не началось возрождение…

Но зачем посылать ему стекло?

Ренфру с невыносимой ясностью понял, что корабль не держали на стартовой площадке. Он был запущен именно тогда, когда планировали его владельцы, вовремя, с грузом прецизионной оптики, которая могла бы очень пригодиться раньше, когда база была полностью обитаема и они нуждались в стабильных поставках лазерной оптики для изыскательских работ.

Но где-то между Землей и Марсом грузовой контейнер сбился с пути. Когда разразилась эпидемия, контейнер потерял связь с наземной системой отслеживания, которая должна была указывать путь. И все же он не затерялся в межпланетном пространстве. Тупая навигационная система заставила его сделать лишнюю петлю вокруг Солнца для экономии топлива, прежде чем наконец поймала сигнал марсианского маяка.

Ренфру, вероятно, засек контейнер вскоре после этого.

Он побрел обратно к багги, забрался в открытый кузов, сел на место водителя и даже не стал пристегиваться. Он следил за своим дыханием. Разочарование еще не оглушило его, но он чувствовал, что оно приближается, скользит, как хорошо смазанный поршень. Ему придется несладко, когда оно нахлынет. Навалится на грудь всей тяжестью Вселенной. Выдавит из него жизнь; вынудит открыть лицевой щиток шлема, если он не успеет добраться до дома.

Пианист был прав. Он позволил надежде вернуться в его мир, и теперь надежда заставит его заплатить.

Он включил максимальную скорость. Багги забуксовал, взметая пыль, и рванул с места. Ренфру покатил прочь от грузового контейнера, не желая на него смотреть, не желая даже ловить его отражение в зеркалах заднего вида.

До базы оставалось пять километров, когда он налетел на булыжник и машина перевернулась. Ренфру полетел кувырком с водительского места, и последним, что он увидел – последним, что он запомнил, – был острый край скалы, который должен был разбить его лицевой щиток.

И все же Ренфру очнулся.

Сознание стремительно вернулось к нему и оказалось кристально ясным. Он помнил все, помнил аварию вплоть до последней секунды. Похоже, это случилось всего несколько минут назад: он почти чувствовал вкус крови во рту. И в то же время воспоминание казалось нечеловечески давним, окаменевшим до твердости и хрупкости коралла. Он находился на базе, а не рядом с разбитым багги. Сквозь слипшиеся от сна щелки глаз виднелся знакомый интерьер. Он пришел в себя на той самой лазаретной койке, где умерла Соловьева. Он поднял руку, коснулся лба, вздрогнул, вспомнив, как камень разбил щиток, еще раз вздрогнул, вспомнив, как камень на мгновение коснулся кожи, как кожа надавила на кость, как кость поддалась этому давлению, когда край камня проломил его череп, подобно тому как атомный ледокол разбивает твердый арктический паковый лед.

Кожа под пальцами была гладкой, невредимой. Он коснулся подбородка и почувствовал щетину – той же длины, с которой он отправился к контейнеру. Мышцы затекли, но это было вполне естественным после тяжелого рабочего дня. Он сел на койке, коснулся босыми ногами холодного керамического пола. На нем был нижний комбинезон, который он надел под скафандр, прежде чем выйти наружу. Но этот комбинезон казался более чистым и накрахмаленным, чем ему помнилось, и, когда он посмотрел на рукав, там не было привычных дыр и потертостей.

Двигаясь все увереннее с каждым шагом, Ренфру подошел к окну медицинской лаборатории. Он помнил отражение лица Соловьевой в стекле, когда та узнала о рояле. Тогда были сумерки, теперь же – середина дня. По мере того как он стряхивал остатки сна, глаза начинали различать детали и текстуры с неведомой доселе ясностью.

Снаружи были странные предметы.

Они располагались между базой и предгорьем, словно шахматные фигуры, случайным образом расставленные в пыли. Определить их высоту было сложно – то ли несколько метров, то ли несколько десятков метров, – поскольку пространство между фигурами и базой было каким-то смутным и ускользающим, что мешало Ренфру прикинуть расстояние. Не мог он с уверенностью описать и форму объектов. То ему виделись вполне материальные глыбы кристаллов, наподобие турмалина с красно-зелеными переливами, то витражные окна, пробитые в самом сердце реальности, то призматические структуры, существовавшие только в том смысле, что у них были края и углы, без поверхностей и внутреннего объема. И при этом между разными формами не наблюдалось никаких переходов.

Он немедленно понял, что формы живые и знают о нем, но страха не испытал.

Ренфру отправился в раздевалку, пересчитал исправные скафандры и убедился, что их количество не изменилось после аварии. Никаких следов повреждений у шлемов на полке.

Он оделся и вышел в марсианский день. Фигуры были на месте, окружая базу, подобно выветрившимся камням огромного неолитического кромлеха. И все же они, казалось, стали ближе и больше, преображаясь сильнее и быстрее. Они заметили его появление и были рады ему; этого они и ждали.

Он по-прежнему не испытывал страха.

Одна из фигур, на вид больше других, поманила Ренфру к себе, и земля поплыла и вздыбилась под ним, побуждая сократить дистанцию. Превращения стали еще более лихорадочными. Монитор скафандра сообщал, что воздух снаружи такой же холодный и разреженный, как всегда, но сквозь шлем доносился звук, какого Ренфру не слышал за все свое пребывание на Марсе. То была череда высоких дрожащих нот, подобных звукам стеклянной гармоники, и их издавали пришельцы. В них слышались восторг и ожидание. Ренфру должен был бы прийти в ужас, впасть в ступор – но только стал сильнее.

Он осмелился поднять взгляд.

Если пришельцы, которые собрались вокруг базы, были экипажем, то нечто, нависшее над базой, – нечто, занявшее три пятых неба и больше похожее на метеосистему, чем на механизм, – видимо, было их кораблем. Огромный застывший взрыв цветов и форм, при виде которого Ренфру захотелось съежиться в глубине своего черепа. Само существование пришельцев и их корабля означало, что все его знания, вся мудрость, которую он собирал по крупицам, – не более чем царапина на каменном лике реальности.

Ему предстоял очень долгий путь.

Он опустил глаза и подошел к подножию самого большого пришельца. Хор достиг пронзительного ликующего крещендо. Теперь, вблизи, мелькание размеров и форм прекратилось. Над ним нависала полупрозрачная кристаллическая глыба, сквозь которую можно было разглядеть слегка искаженный пейзаж.

Когда пришелец заговорил, Ренфру показалось, будто сама Вселенная нашептывает секреты ему на ухо:

– Тебе лучше?

Ренфру чуть не засмеялся такому банальному вопросу.

– Да… мне лучше.

– Это хорошо. Мы волновались. Очень-очень волновались. Мы довольны, что ты поправился.

Хор стих. Ренфру понимал, что другие пришельцы наблюдают за беседой между ним и самой крупной фигурой и что в их молчании есть что-то безгранично уважительное и даже раболепное.

– Когда ты сказал, что я поправился… ты имел в виду… – Ренфру сделал паузу, тщательно подбирая слова. – Это вы помогли мне?

– Да, мы тебя вылечили. Мы тебя вылечили и выучили твой язык на основе связей в твоем разуме.

– Я должен был умереть. Когда перевернул багги… Я думал, что я умер. Я знал, что я умер.

– У нас было достаточно образцов, чтобы восстановить твое тело. Это наш подарок. Но только ты можешь сказать, хорошо ли у нас получилось.

– Я чувствую себя как всегда. Только лучше, будто меня вывернули наизнанку и как следует помыли.

– На это мы и рассчитывали.

– Можно я кое-что спрошу?

Пришелец мигнул располагающим оттенком розового.

– Ты можешь спрашивать о чем угодно.

– Кто вы? Что вы здесь делаете? Почему прилетели сейчас?

– Мы – Сущность. Мы прилетели, желая сохранить и возродить, что возможно. Мы прилетели сейчас, потому что не могли прилететь раньше.

– Но совпадение… прилетели сейчас, после того как мы столько ждали… прилетели сейчас, как раз после того, как мы самоуничтожились. Почему вы не могли прилететь раньше и помешать нам все испортить?

– Мы прилетели так быстро, как смогли. Как только мы поймали электромагнитное излучение вашей культуры… мы отправились в путь.

– Какое расстояние вы преодолели?

– Больше двухсот ваших световых лет. Наш корабль движется очень быстро, но не быстрее света. Прошло больше четырехсот лет с тех пор, как мы поймали радиосигналы и узнали о вас.

– Нет, – возразил Ренфру, качая головой. Как пришельцы могли сделать столь глупую ошибку? – Это невозможно. Радио изобрели позже. Телевидение появилось лет сто назад, радио на двадцать или тридцать лет раньше… но не четыреста лет. Вы не могли поймать наши сигналы.

Пришелец принял успокаивающий бирюзовый оттенок.

– Ты ошибаешься, но это вполне естественно. Ты был мертв дольше, чем ты думаешь.

– Нет, – тупо произнес он.

– Это так. Разумеется, ты не помнишь того, что случилось за это время.

– Но база выглядит точно такой же, какой я ее оставил.

– Твой дом мы тоже починили. Если хочешь, мы вернем ему прежний вид.

Ренфру ощутил, что начинает принимать случившееся, осознавать, что пришелец говорит правду.

– Если вы вернули меня…

– Да, – произнес пришелец, побуждая его продолжать.

– А остальные? Как же остальные люди, которые умерли здесь, – Соловьева и другие до нее? Все люди, которые умерли на Земле?

– На Земле не осталось форм, которые можно возродить. Мы можем показать тебе, если хочешь… но нам кажется, что это будет неприятным зрелищем.

– Почему?

– Мы уже пробовали. Гибель жизни всегда расстраивает, даже таких механистических существ, как мы. Особенно после столь долгой и беспрерывной эволюции.

– Гибель жизни?

– Вымерло не только человечество. Вирус, который погубил ваш вид, был способен изменяться. Со временем он поглотил все формы жизни на планете. Остался только он: вечно пожирающий самое себя, бесконечно реплицирующийся.

Для Ренфру это не стало огромным ударом. Он уже смирился с тем, что человечество исчезло и он никогда не увидит Землю. Не требовалось больших усилий для принятия того факта, что утрачена и сама Земля вместе со сложной системой жизни.

Но и радости это ему не доставило.

– Ладно, – нерешительно сказал он. – А как же люди, которых я похоронил здесь?

Ренфру понял, что пришелец выражает сожаление. Его грани стали темно-оранжевыми.

– Образцы не подлежали восстановлению. Их похоронили в гробах вместе с влагой и микроорганизмами. Время довершило остальное. Да, мы пытались… но материала для работы не осталось.

– Я тоже умер здесь. Почему со мной все иначе?

– Ты находился в холодном и сухом месте. Для нас это имело решающее значение.

Выходит, он мумифицировался, испекся под безжалостным стерилизующим солнцем, вместо того чтобы сгнить в земле со своими друзьями. Он провел под марсианским солнцем почти триста лет… Как он выглядел, когда его достали из остатков скафандра? Выбеленный, перекрученный, перевитый узловатыми остатками мышц и тканей. Его можно было бы принять за кусок плавника, будь на Марсе плавник.

Все это было удивительно и жутко, почти невыносимо. Он остался последним живым человеком, затем умер, а теперь стал первым человеком, которого воскресили пришельцы.

Первым и, возможно, последним: он чувствовал, что даже кажущиеся божественными силы Сущности ограниченны. Пришельцы вынуждены подчиняться указаниям Вселенной в отношении того, что возможно и что нет, точно так же как человечество, или пыль, или атомы.

– Зачем? – спросил он.

Охристый импульс сигнализировал о замешательстве пришельца.

– Зачем что?

– Зачем вы вернули меня к жизни? Почему я вам интересен?

Пришелец обдумал его слова, переливаясь разнообразными оттенками, от оранжевого до ярко-алого. Следом и остальные пришельцы приняли тот же цвет, один за другим.

– Мы помогаем, – сказал вожак Ренфру. – Это то, что мы делаем. То, что мы делали всегда. Мы – Сущность.

Он вернулся на базу и попытался заниматься привычными делами, как будто никакой Сущности не было. И все же пришельцы постоянно виднелись за окном. Подкрался вечер, и они стали ярче и ближе, точно собрали дневной свет и теперь излучали его, немного изменив свои очертания. Он закрыл ставни, предусмотренные на случай бури, но это не помогло. Он не сомневался, что корабль по-прежнему балансирует в вышине, нависает над базой, словно охраняет его жизнь, ставшую бесконечно драгоценной.

Привычные занятия Ренфру утратили всякий смысл. Пришельцы не просто возвратили базу в состояние, предшествовавшее аварии багги. Они устранили все повреждения, накопившиеся со времен гибели человечества, и теперь системы базы функционировали лучше, чем за все время после ее возведения. Какими бы бессмысленными ни были рутинные обходы, они придавали его жизни структуру, которой больше не существовало. Ренфру чувствовал себя белкой, из чьей клетки убрали колесо.

Он отправился в рекреационный зал и включил систему. Все функционировало в соответствии с замыслом проектировщиков. Наверное, пришельцы починили его имплантат или, по крайней мере, не стали удалять. И все же, прокрутив множество вариантов, он обнаружил: с пианистом что-то случилось.

Тот по-прежнему был здесь – теперь Ренфру даже знал его имя, – но товарищ, которого он помнил, исчез. Теперь пианист вел себя, как все прочие искусственные личности. Ренфру по-прежнему мог говорить с ним, и пианист по-прежнему мог отвечать, но их разговоры стали совсем другими. Пианист принимал заявки, шутил, но и только. Если Ренфру пытался поговорить о чем-нибудь, кроме музыки, если он пытался втянуть пианиста в спор о космологии или квантовой механике, в ответ тот лишь смотрел на него вежливо, но озадаченно. И чем больше Ренфру упорствовал, тем меньше осознанности оказывалось в сгенерированном имплантатом лице. Перед ним был лишь призрачный обрывок развлекательной системы.

Ренфру знал, что пришельцы не «починили» пианиста в том смысле, в каком починили остальную базу. Но, прибыв, они разрушили – намеренно или нет – иллюзию дружеского общения. Возможно, они исправили какое-то завихрение в мозгах Ренфру, когда собирали его заново. А может, сам факт их прибытия заставил его подсознание отбросить умственный костыль.

Он знал, что это ничего не значит. Пианиста не существовало в реальности. Сожалеть о его отсутствии нелепо – все равно что оплакивать смерть того, кого видел во сне. Он придумал пианиста; на самом деле его товарища никогда не было.

И все же он чувствовал, что потерял друга.

– Прости, – сказал он, глядя в вежливое, но озадаченное лицо. – Ты был прав, а я ошибался. Мне следовало оставить все как есть. Зря я тебя не послушал.

Повисла неловкая пауза, затем пианист улыбнулся и поднес пальцы к клавиатуре.

– Сыграть что-нибудь?

– Да, – сказал Ренфру. – Сыграй «Rocket Man». В память о былых временах.

Он впустил Сущность в базу «Фарсида». Кристаллические формы вскоре были повсюду. Они распространялись и приумножались в безумном вихре радужных цветов, превращая унылые интерьеры в таинственные гроты, освещенные волшебными фонарями. Удивительно красиво и волнующе. Ренфру хотелось плакать при мысли, что никто больше этого не увидит.

– Но все можно изменить, – сказал ему вожак. – Мы прежде не говорили об этом, но ты можешь обдумать кое-какие варианты.

– Например?

– Мы восстановили тебя и сделали немного моложе, чем до несчастного случая. Попутно мы много узнали о вашей биологии. Мы не можем возродить Землю или вернуть к жизни твоих товарищей на Марсе, но мы можем дать тебе других людей.

– Я не понимаю.

– Мы без труда создадим тебе новых товарищей. Вырастим их в ускоренном темпе или остановим твое старение на то время, пока дети растут.

– А что потом?

– Ты сможешь с ними скрещиваться, если захочешь. Мы исправим любые генетические аномалии.

Ренфру улыбнулся:

– Марс – неподходящее место, чтобы растить детей. По крайней мере, так мне когда-то сказал один друг.

– Но теперь есть только Марс. Из-за этого что-то меняется? Мы можем создать обитаемую зону на Земле и пересадить тебя туда.

Они обращались с ним как с растением, невероятно редкой и нежной орхидеей.

– А я замечу разницу?

– Мы можем отрегулировать твои органы чувств таким образом, что Земля будет казаться прежней. Или исправить твои воспоминания в соответствии с нынешними условиями.

– Почему вы просто не можете вернуть все, как было? Несомненно, вы легко справитесь с вышедшим из-под контроля вирусом.

Пришелец стал пронзительно-синим. Ренфру уже знал, что этот оттенок означает вежливый упрек.

– Это против наших правил. Вышедший из-под контроля вирус стал самостоятельной формой жизни с огромным потенциалом. Уничтожить его – все равно что стерилизовать твою планету в те времена, когда твои собственные одноклеточные предки пытались закрепиться на ней.

– Для вас настолько важна жизнь?

– Жизнь бесценна. Возможно, нужен машинный интеллект, чтобы это понимать.

Пронзительно-синий цвет сменился на успокоительный оливково-зеленый.

– Учитывая, что мы не можем вернуть Землю в прежнее состояние, возможно, ты передумаешь и примешь наше предложение насчет товарищей?

– Не сейчас, – ответил он.

– Быть может, позже?

– Я не знаю. Я очень долго был один. Возможно, лучше ничего не менять.

– Ты много лет мечтал об обществе. Почему ты отвергаешь его теперь?

– Потому что… – Ренфру запнулся, сознавая, что пришелец не может его понять. – Когда я был один, я проводил много времени в раздумьях. Я ступил на этот путь и не уверен, что прошел его до конца. Мне еще многое нужно уложить в голове. А вот когда я закончу…

– Возможно, мы поможем тебе с этим.

– Поможете мне понять Вселенную? Поможете мне понять, что означает быть последним живым человеком? Или даже последним мыслящим существом во Вселенной?

– Это не первый случай. Мы – очень древняя культура. В наших странствиях мы встречали множество других видов. Одни уже вымерли, другие изменились до неузнаваемости. Но многие были заняты такими же поисками, как ты. Мы наблюдали и время от времени вмешивались, чтобы помочь им понять. Мы будем искренне рады оказать тебе подобную помощь. Если мы не можем дать тебе товарищей, позволь хотя бы поделиться с тобой мудростью.

– Я хочу достичь понимания пространства и времени и моего места в них.

– Путь к истинному пониманию полон опасностей.

– Я готов. Я уже сделал много для этого.

– Тогда мы поможем. Но это долгий путь, Ренфру. Это долгий путь, и ты едва ступил на него.

– Я хочу пройти его до конца.

– Ты перестанешь быть человеком задолго до того, как приблизишься к концу. Такова цена понимания пространства и времени.

По шее Ренфру пробежал предостерегающий холодок. Пришелец предупреждает его не просто так. В своих странствиях он мог видеть много страшного.

И все же он сказал:

– Я согласен на все. Начинай. Я готов.

– Сейчас?

– Сейчас. Но прежде чем мы начнем… не зови меня больше Ренфру.

– Ты хочешь взять другое имя, чтобы обозначить новый этап своих поисков?

– С этой минуты меня зовут Джон. Называй меня так.

– Просто Джон?

Он торжественно кивнул:

– Просто Джон.