Текст книги "Дождь Забвения"

Глава 12

Флойд продолжил обход дома на улице Поплье, стуча в двери и временами получая ответы. Сыщик работал методично и терпеливо, щедро расточая любезности. Выяснилось, что еще как минимум двое жильцов видели девочку, ожидавшую на лестнице. Никто не вспомнил точной даты, но приблизительно – три-четыре недели назад, близ того дня, когда погибла Уайт. Дважды девочку не встречал никто. Еще один жилец заметил странного ребенка снаружи, но настаивал, что это был мальчик, а не девочка. Ведь и Кюстин с Флойдом видели девочку выходящей из дома при первом визите к Бланшару, а утром следующего дня Флойду показалось, что другая девочка наблюдала за балконом Уайт с улицы. Притом Флойд так и не поговорил со свидетелем со второго этажа – с тем, кто и рассказал Кюстину про ребенка.

Флойд не представлял себе, что об этом думать. Ни в каких его прежних расследованиях не фигурировали странные маленькие дети. Может, он просто цепляется за необычное в тщетной надежде, что это приведет к разгадке? Не исключено, что если зайти в любой другой многоквартирный дом и задать те же вопросы, получишь почти такие же ответы.

К четырем он опросил всех доступных жильцов, а затем вернулся к квартире Сьюзен Уайт и постучал в дверь. От хождения по лестницам шея взмокла, к ней лип воротник.

– Маэстро, что-нибудь новое? – спросил он Кюстина с порога.

Тот впустил шефа внутрь, прикрыл дверь.

– Ничего. Никаких новых передач. Я снова снял заднюю крышку. Подумал: может, провод оторвался? Но все оказалось в порядке. Просто станция больше не передает.

– Они совсем отключились?

– Не исключено. Тем не менее я хочу попробовать и завтра. Иногда станции работают только в определенное время.

– Всю жизнь тут сидеть вряд ли стоит.

– Всю не стоит. Но еще день – почему нет?

Флойд опустился на колени рядом с Кюстином:

– Покажи, что ты записал раньше.

– Сообщение неполное.

– Все равно покажи.

Кюстин взял лежащий на приемнике лист с аккуратными карандашными точками и тире:

– Тут видны пропущенные куски. Конечно, нет гарантии, что завтрашняя передача будет такой же, как сегодняшняя. Но по крайней мере я буду готов к ней и сделаю точную запись.

– Если ничего не будет до полудня, лучше нам прекратить поиски в этом направлении.

– Нравится тебе или нет, но здесь определенно что-то странное.

– Так-то оно так, но мы не должны зря тратить деньги Бланшара, убивая время в ожидании передачи, которой может и не быть. Нужно проверить другие версии.

– Ты о том, что перевела Грета?

– Да. И кое-что еще.

Флойд вкратце передал сказанное Гретой.

– Тут явно прослеживается связь с Берлином: контракт на производство крупного механизма плюс набросок или чертеж.

– Чертеж чего?

– Я еще не понял. Но этих штуковин аж три.

– Надеюсь, о них можно сказать больше, чем просто «штуковины».

– Это три алюминиевые отливки. Полнотелые шары. Большие.

– Насколько большие?

– Если я правильно разобрал обозначения на чертеже, три метра диаметром каждый.

– Большие, – согласился Кюстин.

– Похоже, они должны подвешиваться к чему-то вроде виселицы. Один шар нужно было перевезти в Милан, второй – в Париж, третий остается в Берлине.

– Да, задачка, – констатировал Кюстин, поглаживая усы. – Зачем американской девушке мог понадобиться такой контракт?

– Мы с Гретой предположили, что Уайт не заключала контракт сама. Просто узнала о нем и почему-то заинтересовалась.

– Иными словами, мы возвращаемся к шпионской версии.

– Извини, но все дороги и в самом деле ведут в Рим.

– И по какой нам двигаться? Что еще есть в коробке?

– Адрес и телефон металлургической фабрики в Берлине.

– Ты уже звонил туда?

– Нет. Позвоню, как только вернемся в офис.

– Флойд, ты поосторожней. Если тут и в самом деле шпионаж, открыто совать нос – не самое мудрое решение.

– А ты, по-твоему, чем занимался полдня?

– Это совсем другое, – отмахнулся Кюстин. – Я всего лишь пытаюсь перехватить радиопередачу.

– И никто не узнает о твоих попытках?

– Конечно нет, – ответил Кюстин без особой уверенности. – Послушай, я потрачу еще только одно утро, а потом приведу аппарат в прежнее состояние. Никаких отличий не будет.

– Я всего лишь хочу сказать…

– Я знаю. И понимаю. Думаю, мы оба уже убедились, что это дело куда глубже, чем кажется на первый взгляд.

– Да. И Бланшар оказался кругом прав, – заключил Флойд, вставая и разминая ноги.

– Ты с ним говорил сегодня?

– Нет. Но собираюсь. Пожалуй, нужно сказать ему, что мы неплохо поработали. И появились перспективы.

– Кстати, ты говорил еще про один след.

Флойд замялся:

– Пожалуйста, не считай меня совсем уж идиотом, но тут постоянно всплывают загадочные девочки. Начиная с виденной нами…

– Да знаю, знаю… – Кюстин махнул рукой. – И девочка, про которую говорил жилец со второго этажа, и та, которую ты заметил стоящей снаружи. Флойд, это попросту совпадения. Странные, но незначительные детали.

– Отчего ты так уверен?

– Уверенным я быть не могу. Но если годы работы на Набережной меня и научили чему-то, так это тому, что крайне мала вероятность фигурирования маленьких детей в качестве главных подозреваемых по делу об убийстве.

– Так, может, наше дело и есть крайне маловероятное убийство.

– Ты всерьез думаешь, что Сьюзен Уайт мог убить ребенок?

– Если она стояла у перил, не требовалось большого усилия, чтобы ее сбросить. Легкий толчок, и все.

– Если она стояла так уж ненадежно, то запросто могла потерять равновесие сама.

– Андре, ты знаешь не хуже меня: ее столкнули.

– Флойд, я просто играю роль адвоката дьявола. Даже если ты сумеешь передать дело на Набережную, тамошних чиновников придется убеждать, причем долго. Не так легко запустить его в производство. – Кюстин взял бумагу с записанной радиограммой, сложил вдвое и сунул в карман рубашки. – Есть еще одна проблемка с версией младенца-убийцы.

– Какая же?

– Человек, столкнувший Сьюзен Уайт, заодно попортил радиоприемник. Чтобы снять заднюю панель, требуется немалое усилие. Гораздо большее усилие нужно, чтобы отодвинуть эту махину от стены, а потом вернуть на место.

– Ты-то справился один.

– Я никуда не торопился. Плюс маленькая деталь: я не ребенок. Трудно сказать, какое минимальное усилие требуется на перемещение этой вещи, но очень сомневаюсь, что на такое способна маленькая девочка.

– Значит, у нее был взрослый сообщник.

– А следовательно, мы можем спокойно принять, что взрослый и был убийцей, – терпеливо объяснил Кюстин.

– Все-таки, думается мне, стоит обратить внимание на странных деток.

– Флойд, я тебя очень уважаю. Однако позволю себе вспомнить еще один важный урок, полученный в бытность мою детективом с Набережной. Урок с тех времен, когда там еще раскрывали преступления, а не гонялись за врагами отчизны. Расследуя дело, не обращать внимания на ненужное едва ли не важнее, чем обращать внимание на нужное.

– Хочешь сказать, я лаю не на то дерево?

– Не на то дерево, не на те заросли. Возможно даже, вовсе не в том лесу.

– Мне пока неохота отбрасывать версии.

– Прекрасно! Не нужно отбрасывать версии. Но и не надо отвлекаться на глупости. В особенности когда у нас явный, четкий след.

Флойд вздохнул. Если хоть немного включить логику, возразить Кюстину нечем. Старая привычка – браться за самые невероятные версии. Иногда – причем даже в такой ерунде, как расследование супружеской измены, – они давали плоды. Но чаще требовалось осторожное внушение Кюстина, чтобы вернуться к здравому смыслу. Как правило, именно основательный, трезвый, научный подход Кюстина и приводил к нужному результату, позволяя раскрыть дело.

Похоже, сейчас как раз пора работать по правилам.

– Да, ты прав, – согласился Флойд. – Наверное, если бы мы заметили только одного странного ребенка, я бы и не подумал приплетать его к делу.

– Главный недостаток человеческого сознания – усматривать закономерности там, где их нет. Правда, это и его главное достоинство.

– Временами очень опасное.

Кюстин встал, вытирая ладони о брюки:

– Флойд, не расстраивайся. Даже лучшие из нас увлекаются порой. А порасспросить лишний раз никогда не вредно.

Кюстин собрал инструменты, взял пальто и шляпу. Партнеры спустились на два пролета и постучали в дверь старика. Затем Флойд преподнес причесанный вариант самой вероятной версии. Да, похоже, Сьюзен Уайт и в самом деле убили. А еще похоже, что она вовсе не была обычной невинной американской туристкой.

– Она была шпионкой? – спросил Бланшар.

– Пока рано отвечать «да» или «нет», – сказал Флойд. – Нам еще нужно проверить пару версий. Но как только мы придем к чему-то определенному, так сразу известим вас.

– Я поговорил с жильцом. Похоже, вы расспрашивали о девочке.

– Ищем свидетелей.

– Какое отношение к убийству может иметь ребенок?

– Скорее всего, абсолютно никакого, – торопливо заверил Кюстин, не давая Флойду времени поддаться соблазну и посвятить старика в свои фантазии.

– Хорошо, – резюмировал Бланшар, глядя на партнеров. – Я хочу особо подчеркнуть важность вашей работы. Вы должны раскрыть преступление! Я чувствую, что она не сможет упокоиться с миром, если не будет найден убийца.

Старик говорил, будто имел в виду Сьюзен Уайт, но смотрел при этом на фото жены.

Партнеры возвращались домой в плотном потоке машин, обычном для вечернего часа пик в четверг. Свернули на проспект Шуази к северу от площади Италии, затем шмыгнули в переплетение тесных, будто крысиные норы, улочек и вырулили на бульвар Распай. Флойд покрутил ручку радио в поисках джаза, но повсюду звучал только местный фолк под аккордеон. Новые веяния: да здравствуют традиции, долой джаз. Шателье публично объявил джаз разрушителем морали, словно эта музыка была чем-то вроде наркотика и подлежала искоренению.

От аккордеонов Флойда укачивало. Он выключил приемник.

– Есть версия, которую мы не обсуждали толком, – сказал Кюстин. – Про старика.

– Продолжай.

– Как думаешь, возможно ли, что он сам и убил?

Флойд немного подумал и отрицательно покачал головой:

– Андре, это бессмысленно. Если уж полиция не заинтересовалась, зачем ему рисковать, поднимая шум?

– Люди бывают очень странные. А что, если ему в глубине души хочется быть разоблаченным? Полиция забросила расследование, вот и пришлось нанимать частных детективов.

– Пока у нас нет ничего, хотя бы косвенно указывающего на Бланшара.

– Но как мы знаем, у него были ключи от всех квартир и от ее квартиры тоже. Что, если у нее появился любовник и старик узнал об этом?

– Тогда объясни насчет приемника, разбитой пишущей машинки, коробки с бумагами.

– Возможно, он просто ведет двойную игру, блефует, путает след, надеясь, что мы разгадаем и за ложными уликами увидим его…

– И такому учат на Набережной?

– Я всего лишь хочу сказать, что не стоит сбрасывать эту возможность со счетов. Бланшар кажется приятным, обходительным старичком, но самые скверные типы как раз таковы.

– Андре, ты, часом, не переутомился, возясь с приемником?

– Возможно. Но в нашей работе немножко подозрительности не повредит.

Флойд свернул на бульвар Сен-Жермен.

– Я согласен, не стоит пока отбрасывать и эту версию, несмотря на все аргументы не в ее пользу. Я даже признаюсь, что и сам так думал мимоходом.

– Ну видишь.

– Но у меня просто в голове не укладывается, что он мог бы убить Сьюзен. Конечно, если захочешь проверить, давай, иди и расспрашивай. Думаю, сможешь разнюхать нужное и не быть притом чересчур уж бестактным. Поговори с ним опять про полицию, не взявшую дело. Спроси, не мог ли кто-нибудь ревновать, видя его с девушкой.

– Я буду образцом здравомыслия и сдержанности, – пообещал Кюстин.

– Уж постарайся. Если он разозлится и выкинет нас, не заплатив, придется искать квартиру в менее приличной части города.

– А что, такие есть?

– Я именно о том.

Флойд припарковал «матис». Проверил почтовый ящик: ничего нового. Ни счетов, ни таинственных писем от давно ушедших любовниц. Можно считать, повезло.

Однако не повезло с лифтом, опять застрявшим у четвертого этажа. Инженер компании, обслуживавшей лифты, сидел внизу на ступеньках, курил и читал газету с расписанием скачек. Инженер был маленький, похожий на землеройку, с набриолиненными волосами, всегда пахнущий карболовым мылом. Он кивнул вошедшим Флойду с Кюстином.

– Что, Морис, работы невпроворот? – поинтересовался Флойд.

– Месье Флойд, я ожидаю запчасти из головного офиса, – ответил он и картинно пожал плечами. – Вряд ли они прибудут скоро – сегодня на дорогах такие пробки.

– Ну, не перетрудись, – пожелал Флойд.

Морис махнул им рукой и снова уткнулся в газету.

Когда вошли в квартиру, Кюстин убрал инструменты, умыл лицо и руки, переодел рубашку и взялся заваривать чай. Флойд же уселся за стол, вызвал по телефону оператора и запросил связать с Берлином, дав номер «Каспар металз», найденный в письме из коробки, и принялся ждать связи.

Наконец телефонистка сообщила:

– Месье, простите. Наверное, вы ошиблись номером.

Флойд снова продиктовал цифры. Оказалось, набрано верно.

– Вы хотите сказать, никто не берет трубку?

– Нет, месье, линия не работает, – ответила телефонистка.

Флойд поблагодарил и положил трубку. Еще один оборванный след. Он побарабанил пальцами по столу, набрал номер Маргариты.

– Флойд? – спросила Грета.

– Как она?

– Отдыхает.

– Можно увидеть тебя вечером?

– Наверное, да.

– Малышка, у тебя что-то не так с энтузиазмом.

– Прости. – Она вздохнула. – Просто настроение не ахти.

– Тогда тебе точно следует поразвлечься.

– А ты самый лучший спец по развлечениям, как я понимаю.

– Мы с Кюстином вели расследование не покладая рук. Думаю, заслужили награду. Как насчет ужина на троих, а после – визита в «Фиолетовый попугай»?

– Посмотрю, может, и получится, – неуверенно сказала Грета. – Софи сегодня ночью дома, учится. Попрошу ее присмотреть за Маргаритой.

– Так держать! Я заеду через час. Прихорошись-ка – нам сегодня блистать в огнях рампы!

– Я постараюсь.

Флойд с Кюстином пили чай и обсуждали дело. Сообщили друг другу важные детали, чтобы ничего не упустить из виду, сравнили записи о беседах с жильцами. Пока говорили, на патефоне крутилась заезженная «блюбердовская» пластинка Сиднея Беше.

– Итак, у нас в сухом остатке только странная американка, любившая портить радиоприемники. Конечно, если это она переделала начинку, а не предыдущий жилец.

– Нет, есть и кое-что еще, – возразил Флойд. – Это ее непонятный интерес к загадочным шарам и берлинскому контракту на их изготовление. И привычка копить без разбора книги и тому подобное. И еще одно обстоятельство: вместе с ней погибла ее пишмашинка.

– Вместе эти нюансы выглядят таинственно, по отдельности – вполне объяснимо и обыденно.

– Да, но вместе…

– Все равно недостаточно, чтобы уверенно объявить ее шпионкой.

– А как насчет детей?

Кюстин укоризненно посмотрел на Флойда:

– Я надеялся, что ты больше не вспомнишь о них.

– А мне так и не удалось поговорить как следует с единственным жильцом, толком рассмотревшим ту девочку.

– Ради твоего душевного спокойствия я могу зайти к этому жильцу завтра утром. А пока можно нам ограничиться здравыми версиями?

Флойд на секунду отвлекся, слушая удивительный саксофон Беше. Пластинка была совсем старой, зацарапанной, музыка тонула в шипении и щелчках. Можно было бы хоть завтра заменить ее дешевой пиратской подделкой, со звуком чистым и ясным, как трель свистульки. Вот только чистота была бы не той. Она бы обманула девяносто девять человек из ста, но крылось что-то исконное, правдивое и мощное в исцарапанном старом шеллаке. Запечатленная в нем музыка прошла сквозь тридцать лет, будто зов горна.

– Берлинский след – тупик, – сказал он. – И мы так и не узнали, что она делала с книгами и журналами.

– И пластинками, – добавил Кюстин. – Однако не стоит забывать, что Бланшар видел, как она входила с полным чемоданом на станцию метро «Кардинал Лемуан», а возвращалась с пустым.

– Как будто обменялась чемоданами с другим шпионом.

– Именно. Однако это лишь косвенный аргумент. Она могла передать чемодан посыльному, для отправки за границу.

– А вот это выглядит бессмыслицей, – отметил Флойд, предвкушая момент, когда игла застрянет на дорожке.

В нужный момент он топнул, и игла перепрыгнула в нужное место – причем топнул очень искусно, почти не потревожив музыку.

– Суждено этому делу появиться в суде или нет, у нас более чем достаточно свидетельств в пользу причастности Сьюзен к шпионажу. Но все-таки что она делала с книгами и прочим? Как это стыкуется с общей картиной?

– Часть туристской легенды?

– Возможно. Но в таком случае почему бы не вести себя как обычная благопристойная туристка, а не как полоумная сорока, тянущая все подряд в гнездо и отсылающая чемодан за чемоданом?

– Среди хлама могло быть спрятано что-то важное, – сказал Кюстин. – Жаль, но мы уже не узнаем, что она носила в чемоданах.

– Многое осталось в комнате. Думаю, нет причин считать, что она не продолжила бы отсылать накопленное, если бы осталась в живых.

– Но ровным счетом ничего из собранного ею не стоит шпионского внимания. Книги, журналы, газеты, пластинки… Все можно купить и в США, пусть и немного дороже.

– Однако она видела в этих вещах нечто важное. Еще одна зацепка – «серебряный дождь».

– «Серебряный дождь»?

– Что-нибудь тебе напоминает?

– Ничего.

– Сьюзен Уайт особо подчеркнула эти слова на открытке, которую так и не послала.

– Может, это и значит что-нибудь. – Кюстин пожал плечами. – А может, и вовсе ничего.

– А по мне, звучит будто кодовая фраза. И уж точно она обозначает неприятности.

– Ну конечно, – улыбнулся Кюстин. – Тяжелую шпиономанию головного мозга.

– А как насчет пишмашинки?

– Насчет пишмашинки – интересно. Я про нее думал, и кажется, это непростая вещь. Помнишь, Бланшар показывал ящик, в котором ее прислали?

– Старик говорил, немецкая модель.

– Да. И тогда мне что-то вспомнилось. Но воспоминание никак не вяжется с пишмашинкой.

– Что тебе вспомнилось?

– Комната без окон на Набережной в том крыле, где обычно проводились допросы. Единственная лампочка под потолком, кафельные стены – их легко отмывать. Проблема в том, что я не понимаю, с чего бы в камере быть машинке?

– Чтобы протоколировать?

– Флойд, происходящее в тех камерах уж точно не предназначалось для протокола.

– Зачем тогда машинка?

– Не знаю. Может, вспомню попозже, когда отвлекусь и расслаблюсь.

Оба умолкли, и когда музыка сменилась шипением иглы, катавшейся по последней дорожке, партнеры продолжали сидеть тихо, словно ожидая услышать среди шума и треска послание, шепоток, подсказывающий решение загадки.

Но не услышали ничего.

Наконец Флойд встал и снял иглу с пластинки. Партнеры покинули офис и спустились по лестнице, обойдя инженера, все еще сидящего на ступеньках, читающего про скачки и ожидающего запчастей, ползущих сквозь парижские пробки. Когда приехали на Монпарнас, Кюстин остался в машине, Флойд пошел за Гретой.

Она выступила в сумерки, тонкая, темная и угловатая, похожая на скетч из журнала «Вог», в черном меховом палантине, черной же шляпе с вуалью. Издали в свете фонаря она выглядела фантастически, но вблизи показалась усталой и надломленной, едва держащей себя в руках.

– Поехали, надо подкрепиться, – тихо предложил Флойд. – А потом послушаем настоящую музыку.

Они отправились в знакомый Флойду испанский ресторанчик на набережной Сен-Мишель. Там заказали хорошего шампанского, бутылку «Вдовы Клико» 1926 года. Флойд небрежно отмахнулся от протестов – мол, можем себе позволить, не сомневайтесь. Правда, позволить-то могли не слишком, денег было в обрез, но Флойд решил, что Кюстин поработал на славу, а Грета заслужила хороший вечер и возможность забыть на несколько часов о Маргарите. Еда оказалась недурна, а Грета признала, что местный ретивый гитарист не хуже многих прочих. Пока Флойд платил, Грета поговорила с гитаристом о настройке и аппликатуре. Парнишка в черной рубахе сунул ей гитару, и Грета взяла несколько пробных аккордов, затем вернула инструмент, улыбнувшись и покачав головой. Гитарист пробормотал ответный комплимент, вешая гитару на плечо. Флойд тоже улыбнулся – Грета не стала показывать, на что способна, и конфузить парнишку. Зеленый он еще, неопытный.

После ужина все трое отправились в «Фиолетовый попугай». Всего несколько лет назад на улице Дофин рядком стояло с полдюжины клубов. Теперь большинство соседей или закрылись, или превратились в дешевые бары с игральными автоматами и мерцающими телевизорами, приткнутыми на манер алтарной иконы в углу. «Попугай» еще держался на плаву и был одним из немногих, привечавших Кюстина с Флойдом без Греты. Стены там покрывали фотографии джазменов, от Джелли Ролла и Сачмо до Дюка и Байдербека, Коулмена Хокинса и Джанго. Кое-кто из них даже играл на улице Дофин. Хозяин – добродушный бородатый бретонец по имени Мишель – заметил гостей и замахал руками, приглашая к стойке. Он спросил Грету о туре и выслушал в ответ невинную ложь: мол, все нормально, но пришлось покинуть группу на несколько дней, чтобы позаботиться о больной тете. Флойд спросил, как дела, на что Мишель уныло пожал плечами. Он так пожимал вот уже девятнадцать лет.

– Молодежь все еще любит хорошую музыку, – сказал он. – Но шансов услышать ее все меньше. Джаз – всегда политика. Таким был, таким будет. Поэтому кое-кто желает ему смерти.

– И это желание может исполниться, – вздохнул Флойд.

– Ну, вам-то здесь всегда рады. Но увы, мне не по карману приглашать вас часто.

– Мы берем что дают.

– Вас можно позвать на середину субботы в следующем месяце? У нас ребята отменились.

– Скорее всего, мы найдем время.

– А Грета?

– Нет. – Она потупилась, хотя и так вуаль скрывала ее глаза. – Я вряд ли смогу.

– Жалко. Флойд с Кюстином всегда устраивают отличное шоу, хотя… Может, вы бы взяли на время пианиста?

– Мы подумаем, – пообещал Флойд.

– Делайте что угодно, но постарайтесь, чтобы было красиво и мелодично. И не слишком быстро. А то публика и ножкой в такт не успевает постучать.

Мишель посмотрел сурово на Кюстина:

– И никаких выкрутасов с восьмитактовыми! Любишь ты совать их к месту и не к месту.

– Может, нынешняя молодежь захочет новенького, для разнообразия, – предположил Кюстин.

– Вряд ли она согласится слушать выкрутасы слона в посудной лавке.

– Мы будем себя вести прилично, – пообещал Флойд, утешительно похлопав Кюстина по плечу.

Мишель принес напитки: пиво для Греты с Кюстином, вино для Флойда, которому нужна была ясная голова для обратной поездки на Монпарнас. Облокотившись на стойку, изредка отвлекаясь, чтобы обслужить клиента, хозяин рассказал все последние музыкальные новости здешних мест: кто появился, кто ушел, кто крут и кто нет, кто с кем спит. Флойд изображал вежливый интерес. Хотя на местные сплетни ему было, в общем-то, наплевать, радовала возможность отвлечься от работы и личных проблем. Он заметил, что и Кюстин с Гретой стали больше смеяться, и у него потеплело на душе. Вскоре все трое с удовольствием болтали и слушали музыку, а проворный Мишель заботился о том, чтобы не пустели бокалы. В одиннадцать явился джаз-банд и выдал, спотыкаясь, дюжину свинговых номеров, рассчитанных на биг-бенд и урезанных на квартет. Хотя играли ребята, на вкус Флойда, совсем недурно, все же до идеала им было далеко. Впрочем, не важно. Он сидел с друзьями, в «Фиолетовом попугае» было так уютно и тепло, с фотографий на стенах добродушно глядели великие, и на пару часов мир стал прекрасен.

Скелсгард и Ожье брели нагнувшись по длинному тоннелю, грубо высеченному в скале, стараясь не слишком испачкаться по дороге. Обе поели и слегка дополнили свой гардероб. Новенькая сумочка Ожье бугрилась от карт и денег, частью поддельных, частью краденых. Комнату с порталом закрывала тяжелая металлическая дверь, тоннель за ней тянулся в обе стороны. Скелсгард держала серебристый цилиндр с раструбом – фонарь, очевидно произведенный на Земле-2. Она нервно посветила в обе стороны, будто искала затаившихся недругов, затем двинулась направо. Маурия объяснила, что поначалу копали в обе стороны, но второй тоннель забросили, когда первый вышел в шахту, пробитую строителями метро.

– И вы сделали этот коридор сами?

– Бо́льшую часть. Конечно, пошло легче, когда мы наткнулись на метро.

– Все равно работенка не из простых.

– Да, пока мы не обнаружили, что можно протянуть шланг для подачи воздуха через портал. Компрессор оставался на нашей стороне, а мы построили простую бурильную машину, пронеся ее через цензор по частям. Потом собрали ее на этой стороне, а воздух подали по шлангу. Это здорово облегчило проходку, хотя цензор временами капризничал.

– А как насчет электрического кабеля? Его ведь тоже можно протянуть через цензор?

– Да, но переправленные электрические машины мы так и не смогли использовать на этой стороне. Оказалось, даже фонарь трудно разобрать на достаточно мелкие части. А цензор не пропускает и лампочку накаливания. В конце концов пришлось освещать газовыми лампами, как шахтеры девятнадцатого века.

– Жуть какая!

– Мы только потому не бросили работу, что вскоре услышали шум поездов и поняли: неподалеку цивилизация. Ни в каком другом выходе не было периодических шумов. Оставалось только прокопать несколько десятков метров до тоннеля с поездами.

– Нужно от них уворачиваться?

– Только в экстренных случаях. Еще мы можем останавливать поезда, закорачивая рельсы, но это экстренная мера. Сейчас станция закрыта, движения нет.

– Почему?

– Четыре тридцать утра. Кстати, сегодня пятница, октябрь.

– Я и понятия не имела! Как так?

– Да не беспокойся. Здешнее время с нашим никак не связано.

Вскоре женщины подошли к плотно пригнанной деревянной двери, очевидно довольно старой. Скелсгард обследовала ее края, пока не нашла хорошо спрятанную ручку. Маурия потянула за нее, закряхтев от натуги. Когда Верити уже решила, что дверь не поддастся, та медленно отъехала назад.

За ней открылся новый тоннель, тоже темный, но с другим эхом. Он казался большим и длинным, в нем пахло канализацией, металлической пылью, разогретым маслом. В свете фонаря блестели восемь металлических полос, тянущихся над полом налево и направо: две пары рельсов и к ним четыре токонесущие шины, по паре на линию.

Скелсгард пошла направо, держась вплотную к стене. Ожье шагала за ней, стараясь не отставать.

– Тут близко до станции «Кардинал Лемуан». Если бы она работала, то была бы видна отсюда.

– Мне страшно, – призналась Ожье. – Не знаю, справлюсь ли.

– Страшно – это хорошо. Правильное отношение.

Когда женщины вскарабкались на платформу, на той царил сумрак. В луче фонаря Марии виднелись чистая бледно-зеленая и желтая керамическая плитка, архаичного вида знаки, рекламные плакаты. Странно, но нереальным или фальшивым окружающее не казалось. Впрочем, Ожье уже посетила немало погребенных подо льдом станций парижского метро, а они, как правило, оставались в относительной сохранности. Легко вообразить, что сейчас – очередная вылазка в город призраков.

Скелсгард показала ей убежище, присела рядом на корточки:

– Ожье, я уверена, ты справишься. Наверняка Сьюзен не сомневалась в тебе, иначе бы не ратовала так за твою кандидатуру.

– И мне, наверное, стоило бы ее поблагодарить, – сказала Ожье без особой уверенности. – Если бы не она, я не увидела бы всего этого.

– Надеюсь, тебе тоже здесь понравится. Сьюзен очень хотела увидеть лошадей.

– Лошадей?

– Да, мечтала посмотреть своими глазами на настоящих, живых, а не ковыляющие артритные реконструкции.

– И ей удалось?

– Полагаю, да.

Пришло время станции заработать. Из убежища между распределительными ящиками у конца платформы Ожье видела, как мигают и загораются ровным светом потолочные лампы. Загудели генераторы, неподалеку принялся меланхолично насвистывать рабочий. Зазвенели ключи, залязгали двери. Десять-пятнадцать минут относительного покоя, и на платформе начали собираться ранние пассажиры. Электрический цвет забирал у цветов яркость, и люди казались сошедшими с древней фотографии. Но даже с поправкой на это было удивительно, насколько тускло одевается здешний народ: поголовно в осенне-буром, сером, блекло-зеленом. Почти все пассажиры – мужчины с желтушными лицами. Никто не смеется, не улыбается. Почти никто не разговаривает с соседями.

– Они похожи на зомби, – пробормотала Верити.

– Не суди так строго, ведь сейчас только пять утра.

Железно взвизгнув тормозами, подошел поезд. Открылись двери, часть пассажиров вышла, часть вошла.

– Сейчас?

Маурия положила руку на плечо Ожье:

– Подожди. На следующем поезде будет многолюдней.

– Ты уже так делала раньше?

– Да. И все равно волнуюсь.

Через несколько минут прибыл поезд, и Скелсгард с Ожье влились в оживленный поток пассажиров. Из отстраненных наблюдателей они в мгновение ока превратились в щепки, несомые людским морем. В ноздри Верити ударили человеческие запахи: табак, дешевый одеколон. Не то чтобы очень уж неприятные, но с ними все казалось намного реальнее. В мечтах она часто плыла по чужому городу, будто призрак, наблюдая жизнь, но не участвуя в ней. Воображение всегда оставляло за бортом запах, будто отделяя Ожье стеной из непроницаемого стекла. А теперь никаких сомнений: она в самой гуще жизни, в ее потрохах. Это осознание проняло до мозга костей.

Верити присмотрелась к окружающим людям, соизмерила себя с ними. Ее наряд выглядел слишком ярко, броско. И шагала она не так, как другие, не попадала в общий ритм. А еще не знала, куда девать руки. То судорожно хватала сумочку, то выпускала ее.

– Ожье, прекрати дергаться! – прошипела Маурия.

– Извини…

– Просто иди вперед и не нервничай. У тебя все получится!

Поток пассажиров сквозь унылую вереницу мощенных плиткой коридоров вынес женщин на улицу. Ожье отдала билет равнодушному контролеру и вышла наружу, в холодный серый свет раннего утра. Скелсгард заспешила прочь, подальше от входа в метро и толпы. Улица почти пустовала. Иногда, рокоча, мимо катилось такси. С другой стороны полз белый муниципальный грузовичок, чистил дорожное полотно крутящимися щетками. По сторонам высились трех-четырехэтажные дома с балконами. Из части окон через жалюзи и занавески сочился свет, виднелись силуэты людей, готовящихся к новому дню.

– Все кажется таким реальным, – пробормотала Ожье.

– Здесь все реально. Привыкай. Если вдруг подумаешь, что это чертова симуляция, игра, – в момент расшибешь нос.

– Что сейчас?

– Надо тебя успокоить. Тут за углом всю ночь продают кофе. Хочешь?

– Хочу забиться в угол, скорчиться и пососать палец.

– Ничего, привыкнешь. Все привыкают в конце концов.

Маурия увела ее подальше от метро, по улице Монж и бульвару Сен-Жермен. Вдали выписывала яркие закорючки неоновая реклама. Женщины прошли мимо продавца газет – столько их Ожье не видела за всю жизнь. Бери – не хочу. В узком проходе между зданиями мужчина мочился так невозмутимо, будто в том состояла его работа. Чуть поодаль, в дверях убого выглядящей гостиницы, стояла женщина в грубом, аляповатом макияже, поддернув юбку до колена, затянутого в чулок. На мгновение Ожье заглянула ей в глаза – и вздрогнула. Захотелось подойти, заговорить, расспросить, каково это – быть частью огромной инсталляции, нелепого спектакля. Скелсгард осторожно потянула Верити к ряду освещенных полуподвальных окон, откуда рвалась на улицу лязгающая нестройная музыка.