Текст книги "Дождь Забвения"

– Знаю, как ты себя чувствуешь, – сказала Маурия. – Хочется пощупать, определить, где кончается их реальность. Понять, насколько они люди, в какой мере сами себя осознают.

– Не вини меня за любопытство.

– Да я и не виню. Но чем меньше общаешься с этими людьми, тем легче. По сути, чем меньше человеческого ты в них видишь, тем для тебя безопасней.

– Недавно ты велела не считать их чем-то вроде зомби.

– Я всего лишь хочу сказать, чтобы ты держалась на благоразумном расстоянии от них.

– Сьюзен Уайт держалась?

– Нет. Слишком приблизилась. Большая ошибка.

Скелсгард толкнула двери ночного кафе в подвале старого, времен Директории, дома. Их, полуразваленных, стоял целый ряд вдоль бульвара Сен-Жермен. Они не пережили Век Забвения.

– Сядь здесь, – попросила Маурия, указав на столик у окна. – Я похлопочу с кофе. Хочешь с молоком?

Верити кивнула, испытывая необычное головокружение. Она осмотрела зал, изучая клиентов, сравнивая их с собой. По стенам висели черно-белые фотографии. Парижские пейзажи, аккуратно подписанные чернилами. За стойкой официанты – набриолиненные волосы, безукоризненно белые рубашки, фартуки – возились у блестящего булькающего аппарата. За соседним столиком два старика спорили о чем-то напечатанном на последней странице газеты. За ними женщина средних лет опиливала ногти, ожидая, когда остынет кофе. Перед ней лежали на столе белые перчатки – одна на другой, крест-накрест.

Скелсгард принесла заказ.

– Ну что, полегчало?

– Нет, – ответила Ожье, обняв ладонями металлическую кружку.

Та обжигала. Женщины все еще говорили по-английски и потому вполголоса.

– Маурия, мне нужно знать, насколько это все реально.

– Мы уже говорили об этом.

– Нет. Ты до сих пор говорила так, будто это стопроцентная реальность. Да, все кажется настоящим. Но где гарантия?

– Откуда такие мысли? Из-за цензора?

– Да. Когда мы прошли сквозь него, потеряли всякий контакт с миром. И ты так ведешь себя, словно мы просто миновали некий занавес. Но вдруг все по-другому? Вдруг реальность осталась позади, а кругом именно то, в чем ты меня пытаешься разубедить, – компьютерная симуляция?

– С чего тебя пробрало? – спросила Маурия с явной тревогой, пристально глядя на собеседницу.

– Если симуляция, значит ничто совершенное нами здесь не повлияет на историю. Весь город – да и весь мир – лишь программы некоего инопланетного компьютера.

– Ничего себе компьютер!

– И тогда эти люди… они совсем не люди, – сказала Ожье еще тише. – Всего лишь взаимодействующие элементы сверхсложной программы. Не важно, что с ними случится. Они марионетки.

– А ты себя чувствуешь марионеткой?

– Да какая разница, кем себя чувствую я? В программу я вошла извне. А из наблюдаемого мною сейчас никак нельзя сделать вывод о том, где мы находимся: на самом деле в центре АБО или в виртуальном пространстве.

– Я же сказала: мы протянули сквозь цензор шланг для подачи сжатого воздуха.

– Это ничего не доказывает. Хорошая симуляция без труда воспроизведет эффект, – заметила Ожье, отхлебывая кофе.

Она скривилась от горечи, но решила, что доводилось пробовать и похуже.

– Просто ответь, рассматривала ли ты всерьез такую возможность.

Скелсгард насыпала в кружку слишком много сахара.

– Само собой, такая мысль приходила нам в голову. Но проверить ее нашими силами нельзя. Способ пока неизвестен. Может, мы и вовсе его не найдем.

– Не понимаю почему. Если это симуляция, у нее должны быть пределы. Абсолютно реалистичной она выглядеть не может.

– Ожье, ты мыслишь узколобо. Здесь нет пределов. Никаких.

– А как насчет физики?

Верити взяла картонный кружок-подставку. Таких на столе лежало несколько.

– Она кажется настоящей, – сказала Ожье, держа картон двумя пальцами. – Но если суну ее под тоннельный микроскоп или в масс-спектрометр, что я увижу?

– Именно то, что и рассчитываешь увидеть. Она будет выглядеть как настоящая картонка.

– И это потому, что здешняя среда промоделирована вплоть до атомной структуры?

– Не обязательно. Если симуляция достаточно разумна, она заставит спектрометр и микроскоп показать именно то, чего ты от них ожидаешь. Не забывай, здесь все инструменты, которые можно использовать для решения задачи, сами часть этой задачи.

– Хм… Я и не подумала…

– Впрочем, наша дискуссия чисто умозрительная. Здесь тоннельные микроскопы на дороге не валяются, ожидая нас с тобой.

– Значит, вы подобных тестов не проводили?

– Мы сделали, что смогли, учитывая скудность местных ресурсов. И все использованные средства показали нормальную, вполне ожидаемую физику.

– Даже если вы не достали серьезную аппаратуру, это не значит, что ее нет.

– Ты предлагаешь искать, вламываясь в физические лаборатории?

– Зачем же так кардинально? Просто следить за публикациями. Скелсгард, здесь же двадцатый век, эпоха Эйнштейна и Гейзенберга. Эти ребята наверняка не зевают за рабочим столом.

– Похоже, как раз зевают. Фундаментальная наука продвинулась не так далеко, как наша к тысяча девятьсот пятьдесят девятому. Помнишь, я говорила: не было Второй мировой, не было и компьютерной революции.

– Я помню.

– Отсутствие войны сказалось на многом. Манхэттенского проекта тоже не было. Здесь ни у кого нет атомной бомбы. А без нее какая необходимость строить баллистические ракеты? Нет ракет – нет и космической гонки. То есть нет и государственных научно-исследовательских институтов с огромным финансированием.

– Но ведь наука все-таки развивается?

– Я бы не назвала это развитием. На нее дают мало денег, она непопулярна в народе. У нее нет глобальной цели.

Ожье вымученно улыбнулась:

– Надо же, почти как у нас.

– Я бы сказала больше. Это похоже на… э-э…

– На что же?

– На саботаж. Ее здесь сознательно тормозят.

– Зачем? Кому с того прок?

– Всем, кто не хочет, чтобы люди поняли истинную природу своего мира.

Глава 13

Шины «матиса» захрустели на брусчатке рядом с домом Бланшара на улице Поплье. Партнеры начали работу рано – отправились сразу после завтрака. Хотя в голове у Флойда гудело, как в надтреснутом колоколе – слишком много вина и музыки накануне, – с похмельем пришла и бодрость, нервная, надорванная, хрупкая. В горле першило от бесконечных разговоров в «Фиолетовом попугае» и слоновьей дозы утреннего кофе.

– Полегче со стариком! – предупредил Флойд, когда Кюстин, с чемоданчиком в руках, шагнул на мостовую. – Не нужно даже намекать о наших подозрениях насчет него.

– Я его ни в чем не подозреваю. Всего лишь хочу закрыть эту версию.

– Ты только постарайся, чтобы и расследование не закрылось вместе с версией.

– Уж поверь, Флойд, в таких вещах у меня опыта не меньше, чем у тебя.

– Ты вспомнил еще что-нибудь про ту пишмашинку на Набережной?

– Я помню камеру и стол. И больше ничего. Но со временем обязательно вспомню.

Флойд вернулся домой. Лифт уже работал. Вопрос, надолго ли? Флойд приехал в скрежещущей, лязгающей коробке на третий этаж, вошел в квартиру, налил чашку тепловатого кофе, уселся за телефон и попробовал снова позвонить в Берлин. Результат прежний. Телефонистка не знала, в чем проблема, – то ли номер неправильный, то ли отключена линия. Флойд снова взялся за письмо от «Каспар металз», не желая отказываться от следа, который выглядел наиболее перспективным.

Поразмыслив, Флойд покопался в записях и отыскал номер старого знакомого с проспекта Порт д’Аньер. Отличный специалист по работе с металлом, знакомый раньше работал на «Ситроене», но был уволен после аварии на производстве и теперь трудился на дому. Хоть и не музыкант, он кое-как сводил концы с концами, ремонтируя духовые инструменты.

Трубку подняли на седьмом гудке.

– Бассо слушает.

– Это Флойд. Как поживаешь?

– Венделл! Рад тебя слышать! Хочешь, чтобы я исправил что-нибудь? Кто-нибудь сел на тромбон?

– Тромбон в порядке, мы с Кюстином слишком редко его мучим. Я хочу задать тебе пару вопросов по специальности.

– Насчет ремонта инструментов?

– Насчет металлоизделий. Кое-что всплыло в деле, которым я сейчас занимаюсь, и поставило меня в тупик.

Флойд услышал, как Бассо уселся в кресло.

– Хорошо, излагай, – донеслось из трубки.

– Металлургическому заводу были заказаны три больших сплошных шара из алюминия.

– Большие шары? – задумчиво протянул Бассо. – Насколько большие?

– Три – три с половиной метра в диаметре, если я правильно понял чертеж.

– И впрямь немаленькие.

– Ты не знаешь, случайно, для чего они могли понадобиться?

– Венделл, мне нужно взглянуть на чертеж. Говоришь, сплошные, алюминиевые?

– Похоже на то.

– А у меня уже закралась мысль: может, колокола? Лучше приезжай с чертежом, больше будет толку.

– Прямо сейчас?

– Самое подходящее время.

Флойд согласился, повесил трубку и через пять минут уже гнал в Семнадцатый округ «матис» с Кюстиновым саксофоном на переднем сиденье.

Когда Скелсгард с Ожье покинули кафе на бульваре Сен-Жермен, небо уже посветлело. Стало больше машин, открытых окон, прохожих на улице. Город просыпался.

– Посмотри с другой стороны, – сказала Маурия. – У нас нет возможности распознать симуляцию – по крайней мере, пока здешняя наука на уровне наших тысяча девятьсот тридцатых. Но есть и очевидный тест на реальность.

– И какой же?

– Для начала предположим, что все вокруг реально, сделано из более-менее нормальной материи. Может быть, кто-то – или что-то – создал это место как резервную копию настоящей Земли. Намеренно или нет, копия пробудилась к жизни и начала развиваться. То есть перед нами настоящая планета, населенная настоящими людьми. Физика здесь обычна и безукоризненна. Единственная фальшивка – небо.

– Потому что мы внутри АБО?

– Именно. Какие бы еще функции оболочка ни выполняла, она должна, по идее, обеспечить достоверную иллюзию неба для здешних жителей.

На другом берегу Сены солнце выглянуло из-за крыш.

– И что же это? – спросила Ожье, кивнув в его сторону.

– Ложное солнце. Источник тепла и света, не более того. Мы же знаем, для настоящего солнца в АБО места нет. Чем бы ни было это жаркое пятно, оно попросту нарисовано на внутренней поверхности АБО.

– По мне, настоящее солнце.

– Конечно, но ты же прикована к поверхности планеты, c ограниченными возможностями наблюдения. Как и все местные.

– А луна? Она реальна?

– Мы не знаем. Она выглядит реальной, а данные прогров указывают на то, что многие планеты внутри АБО имеют спутники. Но нам не слетать и не проверить, и, значит, она вполне может оказаться из зеленого сыра. Как бы то ни было, что-то вызывает лунные приливы, да и с влиянием Солнца тут все в порядке. Изготовители этого места, несомненно, обеспечили все очевидные эффекты.

– Конечно, ведь иначе подделку не скрыть.

– В точку!

– А как насчет неочевидных эффектов?

– Их проверку даст астрономия. Видишь ли, Ожье, при всей ограниченности науки вряд ли на Земле-Два удастся всегда поддерживать иллюзию. Можно подделать солнце, луну, звезды в ночном небе. Можно даже сымитировать параллактическое движение звезд, создав иллюзию обращения Земли вокруг Солнца, изобразить эллиптичность орбит и многое другое. Но у имитации есть предел. Конечно, он недостижим для здешней астрономии. Но ведь тут нет радиоастрономии, нет телескопов на спутниках. Я сомневаюсь, что с их изобретением иллюзия протянет долго.

– Но в пятьдесят девятом году у нас уже была радиоастрономия!

– Еще один побочный продукт Второй мировой войны. К семидесятым у нас появились космические телескопы и межпланетные корабли. Ожье, любая такая игрушка здесь – конец обману.

– Что же случится, когда население узнает об иллюзии?

– Можно лишь догадываться. Полное крушение общества в кратчайшие сроки? Или, наоборот, мощный рывок прогресса, разработка инструментов, позволяющих выбраться за пределы оболочки? Если случится рывок, думаю, пары поколений им хватит, чтобы пробиться в космос.

– Могут и нас догнать, – предположила Ожье.

– Несомненно. Я не исключаю, что в ближайшее время у них появится средство проверить иллюзию на прочность. Если они найдут ошибку, деталь, не укладывающуюся в картину мира, значит вокруг нас симуляция. Она не может быть настолько идеальной, насколько захочет ее создатель. И мы наконец-то убедимся, что это не настоящий тысяча девятьсот пятьдесят девятый год.

– Да неужели еще не ясно? Карты же говорят, что эта история – не наша.

– Но полной уверенности у нас нет. Мы делаем заключения, основываясь на доступном знании истории. С ним не согласуются карты этого мира.

– Само собой, как же иначе?

– Но историческая картина, находящаяся в нашем распоряжении, – искусственная конструкция, собранная из обломков, уцелевших после Нанокоста. Она неполна и, скорее всего неверна во многих ключевых деталях.

– В незначительных деталях.

– Может быть, да, а может, и нет. Неполнота сведений дает идеальную возможность подправить историю, предъявить версию прошлого, устраивающую чьи-то сегодняшние интересы.

– Это попахивает паранойей.

– Я всего лишь хочу подчеркнуть: когда мы судим о здешнем пятьдесят девятом годе, нужно иметь в виду неполноту и возможную ошибочность нашего знания истории.

– Но тем не менее… ты же, надеюсь, не веришь, что здесь и в самом деле открылось окно в прошлое?

– Мы это обсуждали, и очень серьезно. Не хотелось бы напортачить с нашим собственным прошлым. Потому-то и позвали в команду твою предшественницу.

– Сьюзен?

– Да. Ей поручалось собирать данные, приглядываться, сопоставлять информацию с нашим знанием истории. Она сумела обнаружить несколько фактов, неоспоримо противоречащих результатам раскопок на Земле-Один, – например, здания и иные сооружения, пережившие на Земле-Один Нанокост, но уничтоженные здесь. Сьюзен уже с уверенностью утверждала: Земля-Два не является окном в наше собственное прошлое.

– Я рада, что хоть в этом есть определенность.

– Сьюзен оставалось собрать воедино все доказательства и подготовить окончательный доклад. Но она отвлеклась…

– И погибла, – мрачно добавила Ожье.

– Да.

Верити замедлила шаг:

– Как думаешь, коробка с бумагами имеет отношение к тому, что ты мне рассказала сейчас?

– Не могу сказать, пока не увидим, что внутри.

– Мне кажется, Сьюзен быстро пришла к заключению о том, что здешний мир вполне самостоятелен. Насколько я ее знаю, она вряд ли сильно сомневалась в отличии местного пятьдесят девятого года от нашего. Вопрос: что еще заинтересовало ее?

– Она не прекращала исследовательскую работу. Не в ее характере сдать доклад и забыть о главном. Она хотела понять, что же происходит на Земле-Два, кто ее сделал и для чего. Сьюзен решила выяснить, в какой именно момент истории Земель разошлись и что послужило тому причиной. Может, постепенное накопление мелких случайных изменений, породивших в конце концов лавину – как в эффекте бабочки? Или чье-то намеренное локальное воздействие изменило историю? Если да, то кто ответствен за это? Остался ли он по-прежнему на сцене, действует ли тайно, управляя событиями?

– И это возвращает нас к твоей гипотезе о намеренной задержке прогресса.

– Ожье, это значит, что если и в самом деле кто-то стоит за ширмой и дергает ниточки, то ему отчего-то не понравились попытки Сьюзен докопаться до правды.

– Она же была археологом. Докапываться до правды – наша работа.

– С этим не поспоришь.

Они сели в метро на станции «Сен-Жермен-де-Пре», по четвертой линии доехали до «Монпарнас-Бьенвеню», затем перебрались на надземную шестую линию, покатили над крышами на запад, к станции «Дюпле». Вагон заполняли едущие на работу люди – в серых длинных плащах, уцепившиеся за ременные петли, уткнувшиеся в газеты. Никто не обращал внимания на пейзаж за окном, тогда как Ожье глаз не могла от него оторвать. Она только что не ахала благоговейно, восхищаясь панорамой города. Он предстал в точности таким, каким его рисовало воображение, – и этого Верити не ожидала совершенно. Все-таки старые фото передают слишком мало. Целое измерение человеческого бытия, текстура самой жизни остались недоступны для фотокамер – как недоступна передача цветов черно-белой гамме. Повсюду на тесных пересекающихся улицах спешили по делам парижане, и так пугающе-чудесно было думать о том, что у них своя жизнь, свои мечты и печали и эти люди знать не знают о своей истинной природе. Верити ощутила стыдную, возбуждающую радость, как при подглядывании, и постаралась не встретиться случайно ни с кем взглядом.

Из поезда женщины вышли в «Дюпле», спустились по решетчатой металлической лестнице к тротуару, затем прошагали по улице Лурмель до перекрестка с улицей Эмиля Золя, а по ней до бледного каменного пятиэтажного здания с вывеской «Отель рояль».

Когда зашли в устланный ковром вестибюль, Скелсгард сообщила:

– Номер заказан на трое суток. Но ты наверняка справишься гораздо раньше. Если все же задержишься, у тебя более чем достаточно денег на сопряженные расходы.

Консьерж за стойкой хлопотал, оформляя пару, должно быть прибывшую ночным поездом. Оба гостя раскраснелись и оживленно спорили – что-то оказалось не в порядке с резервированием.

– Обещай мне одну вещь, – попросила Ожье.

– Обещать заранее не могу, но просьбу выслушаю.

– Если я выполню задание и добуду для вас драгоценную коробку с документами, ты позволишь мне немного побыть здесь одной?

– Ох, не знаю.

– Маурия, я уже здесь. Что плохого, если задержусь чуть-чуть?

– Авелингу не понравится.

– Авелинг свое «не понравится» пусть засунет себе в задницу. С него убудет, если я немножко поиграю в туристку?

– Он обещал, что поможет с твоим трибуналом, но не более того.

Пара наконец двинулась от стойки к лифту, и консьерж пригласил Скелсгард с Ожье. Верити напряглась, заставляя себя переключиться на французский. А заговорила на нем с удивительной легкостью, словно прежде закаменевшая часть разума вдруг размягчилась и повернулась легко и плавно.

– Я Ожье. Номер зарезервирован на трое суток.

– Конечно, мадам, – отозвался консьерж, глянув на нее, потом на Скелсгард, потом снова на нее. – Ваши чемоданы уже прибыли. Как путешествие?

– Спасибо, отлично.

Он вручил ключ:

– Номер двадцать семь. Я сейчас же распоряжусь насчет багажа.

– В комнате есть телефон?

– Конечно, мадам! У нас современное заведение.

Она взяла ключ и сказала Маурии:

– Полагаю, с этого момента я сама по себе.

– У тебя есть номер телефона нашего убежища у станции. Там будут дежурить круглые сутки. Звони, сообщай о ходе работы. Нам нужно подготовиться заранее к твоему возвращению.

– Уж как-нибудь не забуду предупредить вас.

– И полегче с Бланшаром! Если не отдаст с первого раза, не пытайся давить! Он может наделать глупостей, если решит, что бумаги представляют для нас большую ценность.

– Я постараюсь.

– Знаю, что постараешься. – Маурия крепко, по-дружески обняла Верити. – И сама будь поосторожней, хорошо?

– Что бы ни случилось, я так рада, что смогла увидеть своими глазами! – ответила Ожье.

– Попробую выторговать у Авелинга пару деньков на туризм. Но не обещаю ничего заранее.

– Я понимаю.

За спиной Ожье зазвенело, и раскрылись двери лифта.

Телефон был древний, но Ожье уже обращалась в музее с такими – любовно отреставрированными и подключенными к сети. Верити набрала по одной цифре номер, с наслаждением слушая «вррр» пружинного диска, который с успокаивающей регулярностью возвращался в прежнее положение. Медленно, но так приятно. Есть время поразмыслить, даже когда набираешь номер. Не понравится – можно прерваться в любой момент. Чистопородный прогр, привыкший к почти мгновенной коммуникации, наверняка бы счел дисковый телефон ненамного совершенней семафора. А ретры, напротив, испытывали глубокое доверие к примитивным электромеханическим устройствам и любили их. Простая машина не солжет, не исказит доверенную ей информацию. Не вторгнется в разум и тело.

Где-то на другом конце линии зазвонил такой же аппарат. Ожье вдруг захотелось повесить трубку до того, как ответит Бланшар. Подумалось, еще рано связываться с ним, надо подготовиться должным образом. Внезапно вспотела сжимающая трубку ладонь. Но Верити усилием воли отогнала сомнения. Через несколько секунд послышался старческий голос:

– Бланшар слушает.

– Месье, доброе утро, – ответила она по-французски. – Меня зовут Верити Ожье. Не знаю, слышали ли вы мое имя…

– Верити? Не вы ли сестра мадемуазель Сьюзен Уайт?

– Да, и я звоню насчет…

То ли из вежливости, то ли из не слишком уместного желания продемонстрировать навык Бланшар перешел на английский, звучавший хотя и с сильным акцентом, но четко и понятно.

– Мисс Ожье, я не совсем уверен, что вы слышали последние новости. Если нет…

– Сэр, я слышала, – перебила она, также перейдя на английский. – И знаю о случившемся с моей сестрой.

В трубке вздохнули, – наверное, старик обрадовался, что не ему выпало рассказывать незнакомке о гибели ее близкой родственницы.

– Примите мои соболезнования. Мне посчастливилось познакомиться с вашей сестрой, она была замечательным человеком.

– Сэр, Сьюзен очень хорошо отзывалась о вас. Очевидно, считала, что вам можно доверять.

– Вы говорите про ее вещи?

– Да, – подтвердила Ожье, довольная, что не ей самой пришлось поднимать важнейший вопрос. – Как я понимаю, сестра оставила вам кое-что…

– Совсем немногое, – поспешно сказал он, будто ожидал, что она заговорит о драгоценностях.

– Сэр, я и не ожидала многого. Но тем не менее оставленное ею важно для нас… Я имею в виду ее семью.

– Мисс Ожье, могу я узнать, откуда вы звоните?

– Сэр, из Парижа. Пятнадцатый округ.

– Значит, вы совсем близко. Могли бы спуститься в метро, по шестой линии доехать до площади Италии и оттуда пройти пешком. Наверное, нам стоит договориться о встрече?

Ожье решила, что не стоит изображать радость от столь быстрого согласия, и потому проговорила деловито:

– Да в любое подходящее для вас время.

– Пока у меня нет коробки, о которой идет речь. Я передал ее частному детективу, расследующему обстоятельства смерти Сьюзен.

– Сэр, какие обстоятельства?

– Возможно, ее смерть неслучайна.

Ожье стиснула трубку. Никто и никогда, описывая предстоящее дело, не упоминал частного детектива. Похоже на новый поворот событий, которого не предвидели Авелинг с компанией.

Все моментально сошло с намеченной колеи.

– Сэр, очень любезно с вашей стороны принять такое участие в ее судьбе. Этот детектив…

– О, не беспокойтесь. Я уверен, он уже изучил бумаги Сьюзен.

– В таком случае когда мне…

– Помощник детектива сейчас работает здесь. Я посоветуюсь с ним и договорюсь насчет того, когда документы вернутся ко мне… Вас устроит, если к вечеру?

– К вечеру? Сэр, к сегодняшнему?

– Это вам не совсем удобно?

– Нет, сэр, нисколько, – ответила она.

Сердце колотилось в груди как сумасшедшее.

– Тогда я запишу название вашего отеля и номер телефона. Давайте пока договоримся на четыре часа пополудни, улице Поплье, дом двадцать три. Если что-нибудь изменится, я позвоню. Если нажмете звонок у двери, я впущу вас в дом. Мои комнаты на третьем этаже.

– Сэр, отлично!

– Мисс Ожье, буду очень рад увидеться с вами.

– И я с нетерпением ожидаю нашей встречи, – ответила она.

Бассо открыл дверь своей крохотной квартирки на улице Порт д’Аньер, принюхиваясь, будто гончая.

– Венделл, я не думал, что ты еще помнишь дорогу. Пациент с тобой?

Флойд протянул ему футляр с саксофоном:

– Кажется, ему нужно немного внимания.

– Ты же сказал, что он в полном порядке.

– Да, но это я сказал. А ты же, наверное, отыщешь болячку-другую.

Бассо взял футляр и поставил на столик рядом со стойкой для зонтов.

– Добрый ты человек. Я уверен, что этот саксофон в отличном состоянии. Но я никогда не отказывался от работы. – Глянув на машину, Бассо добавил: – Ты все еще ездишь на этой реликвии?

– Контрабас трудно втиснуть во что-нибудь поменьше.

Бассо покачал головой:

– Бьюсь об заклад, ты скажешь то же самое, когда машине будет сорок лет. Ладно, заходи, выпьем чаю.

– Честно говоря, я бы предпочел кофе. – Флойд снял шляпу. – И как можно крепче.

– Даже так?

Бассо провел гостя в сумрачную гостиную. Там тикало и стрекотало неисчислимое множество часов – на стенах, на этажерках, на длинной гранитной полке над камином. Опираясь на трость, Бассо приковылял к напольным часам, открыл их корпус, вынул из кармана крохотный инструмент и что-то подправил.

– Я подумал над твоими словами, – сообщил Флойд. – Я имею в виду, о шарах-колоколах.

Ушедший на кухню Бассо громко спросил:

– И какой вывод?

– Да вряд ли это колокола. Я никогда не слышал о совершенно круглых колоколах. Как же такой может звонить?

– Ох, невежда! Я не эти колокола имел в виду, а подводные. Они должны быть пустые внутри. По размеру как раз соответствуют.

– Но они полнотелые!

Вскоре Бассо вернулся с чашкой в руке. Жижа в ней напоминала топливо для корабельного дизеля – черная, вязкая. Самое то!

– Когда ты сказал «сплошные», я подумал, речь идет об оболочке – что она без выемок и отверстий, – а не о цельности отливки.

– Я уверен, это именно цельная отливка. Сплошной металл.

– Дай-ка глянуть на чертеж.

Флойд передал бумагу и принялся неторопливо посасывать кофе, пока Бассо, щурясь и морщась, так и этак вертел чертеж. За несколько секунд до одиннадцати раздалось тиканье и щелчки заработавших механизмов, а потом строго одновременно все устройства извергли дикую какофонию звона и боя, тянувшуюся добрую минуту. Бассо, никак на нее не отреагировавший, знай себе изучал рисунок.

Когда часы угомонились, инженер взглянул на Флойда и сообщил:

– Да, ты прав. Сферы сплошные, именно того размера. – Указательным пальцем он провел вдоль едва заметных линий. – А вот это вроде подвеса для шаров. Интересно, зачем такие тонкие канаты? – Он снова прочертил пальцем. – А тут, кажется, сечение ванны или бассейна. Видимо, шар должен быть погружен в какую-то жидкость.

– Есть идеи? Или хоть шаром покати?

– Увы, я не встречал ничего подобного. А еще что-нибудь есть, с ними связанное?

– Только это. – Флойд протянул письмо из Берлина.

– Да, очевидно, письмо об этом контракте, – подтвердил Бассо, читая и шевеля губами: он выговаривал про себя немецкие слова. – Три шара. Сплав меди с алюминием. Очень высокие требования к точности. Так, здесь и о подвеске. Если я не ошибаюсь, акустическое демпфирование.

– Что это значит?

– Устройство для гашения передающейся вибрации.

– И как оно работает?

– Зависит от назначения. Если источник вибраций – сама сфера, как двигатель в подводной лодке, то ее, возможно, следует подвесить и закрепить так, чтобы вибрации не передавались окружению, например корпусу и воде за ним. Вражеский сонар может уловить вибрации и обнаружить лодку.

– По мне, эта штука не похожа на двигатель подводной лодки.

– Да, не похожа. Поэтому, скорее всего, подвес защищает сферу от внешних вибраций.

– И чем это может быть?

– Да чем угодно. Любой чувствительный научный прибор нуждается в такой защите.

– Хм, тогда поле поисков сужается. А я уже вообразил, что эта штука вроде бомбы.

– Бомба – вряд ли. Очевидная массивность, большая точность изготовления, демпфирующая подвеска… хм… – размышлял Бассо вслух, загибая пальцы. – Все указывает на измерительную аппаратуру. Но какую именно – мне даже не предположить. – Бассо протянул бумаги Флойду. – Но конечно, я могу ошибаться.

– А можешь и попасть в точку. – Флойд допил вязкий кофе, – казалось, в глотку льется расплавленный асфальт. – Спасибо, Бассо. Ты очень помог.

– Вряд ли ради этого стоило ехать сюда через весь Париж.

– Еще как стоило! Нужно же было привезти пациента.

Бассо потер ладони:

– Ну-ка, взглянем на него!

Флойд остановился по пути домой закупить еду и неспешно пообедать в кафе близ Трокадеро. В два он уже сидел за своим столом в офисе, смотрел в блокнот и крутил пальцем диск, набирая номер Бланшара. Хотя договорились созвониться в четыре, Флойду не терпелось узнать, вышло ли что-нибудь с приемником.

Он с полминуты слушал длинные гудки, затем положил трубку, выждал пару минут и позвонил снова – с тем же результатом. Наверное, старик вышел – может, поднялся в квартиру Сьюзен или вообще покинул дом. Попытка дозвониться через пять минут тоже не принесла успеха.

Флойд положил трубку – и вдруг заметил кусок бумаги, подложенный под приземистый черный корпус телефона. Определенно этого листа здесь не было поутру. Аккуратным круглым почерком Кюстина на нем было написано:

Дорогой Флойд,

надеюсь, это письмо попадет к тебе вовремя. Я мог бы просто оставить его на твоем столе или сунуть в почтовый ящик, но по причинам, которые вскоре станут очевидными, это был бы не самый разумный поступок.

Я только что вернулся на такси с улицы Поплье. У меня очень, очень большие проблемы. Рассказывать не стану. Чем меньше ты знаешь, тем больше шансов, что мои друзья с Набережной не втравят тебя в неприятности. В любом случае я уверен: они к тебе вскоре явятся. А пока я должен залечь на дно. Думаю, мне небезопасно оставаться в Париже. Попытаюсь связаться с тобой, но ради твоей и моей безопасности – не пытайся искать меня.

Прошу, уничтожь это письмо. И будь очень, очень осторожен.

Твой друг и коллега,

А. К.

P. S. Мне кажется, «Хаймсоф унд Райнке» делают совсем не пишущие машинки.

Флойд растерялся. Он перечитал письмо, надеясь, что недопонял или вообразил лишнего. Но нет, все правильно. Случилось худое, и Кюстин в бегах.

Захотелось выпить. Он взял бутылку бренди, налил порцию, но передумал, оставил бутылку на столе. Холодный голос рассудка напомнил, что сейчас необходима кристальная ясность ума. И воспользоваться этим ясным умом надо срочно.

Расследование шло гладко. Партнеры натолкнулись на что-то серьезное – в этом уже нет сомнений. Но чтобы так внезапно все полетело в тартарары…

Что могло случиться? Флойд перебрал в памяти события недавнего прошлого, подумал о том, что собирался делать Кюстин. Ведь все было нормально, когда Флойд оставлял напарника с инструментами в доме старика. Андре хотел послушать приемник – вдруг повторится радиограмма? Еще Кюстин планировал поговорить с отсутствовавшим вчера жильцом второго этажа, а затем со стариком, осторожно проверить, не причастен ли тот к убийству. Конечно, Бланшар мог обидеться из-за бестактного вопроса, но едва ли Кюстин прокололся так грубо. Работа на Набережной научила его вести опрос тонко и дипломатично. В этом деле он куда искуснее Флойда.

Так что же произошло?

У Флойда задрожали руки. «Успокойся! – сурово приказал он себе. – Если что-нибудь и нужно сейчас, так это трезвость и холодность ума твоего партнера. А чтобы не стать разболтанным комком нервов, нужно двигаться. Действовать».

Первая мысль – ехать на улицу Поплье. Но ведь он не собирался прибыть туда до четырех часов. Нельзя совершать поступки, указывающие на получение письма от Кюстина. Бланшар не отвечает на звонки. Конечно, это уже серьезный повод, чтобы сесть в машину и двинуть через город. Но все-таки…