Текст книги "Любовь властелина"

XX

– Пройдемте в гостиную, – с достоинством произнесла мадам Дэм, похрустывая платьем с вышивками.

– Да, пройдем в салон, – повторил ее крошка-муж, который семенил за женой, прихрамывая, заложив руки за спину, а за ним последовал Адриан.

Они сели, и мадам Дэм начала извлекать посредством мелодичного щелканья микроскопические частицы ветчины, застрявшие между зубов. Затем она спросила, который час. Оба мужчины достали часы, и Адриан сказал, что сейчас двадцать минут десятого. Месье Дэм в течение минуты разглядывал свои часы-луковицу.

– Он мне четко сказал, что будет ровно в десять, – лишний раз сообщила мадам Дэм.

– Значит, через сорок минут, – подытожил месье Дэм.

– Хорошая мысль заставить Марту накрутить бигуди, – сказала мадам Дэм. – Она очень даже пристойно выглядит в этом батистовом передничке и чепчике. Хорошо, что я догадалась купить два передничка. Иначе мы бы попали впросак с этим разбитым носом. Ну, теперь все в порядке.

Да, все было предусмотрено. Марте вдолбили урок и заставили повторить его слово в слово. Диди настоял на том, чтобы устроить репетицию, он исполнял роль господина заместителя Генерального секретаря и звонил в дверь, затем звонил и отдавал свою шляпу и даже тросточку, на всякий случай, хотя Адриан и сказал, что вообще-то его начальник с тросточкой не ходит. Как только гость войдет в гостиную, Марта должна была предупредить об этом Ариадну и попросить ее спуститься. Ровно десять минут спустя она должна внести в салон три вида горячих напитков: чай, обычный кофе и кофе без кофеина. Гостю остается только выбрать. Затем ему предложат ликеры или даже шампанское, если он захочет. Для Рассетов либо Рампалей еще останется вполне достаточно. Если же, вопреки мнению Диди, его начальник предпочитает настои трав, ему можно будет быстро их приготовить, на любой вкус: вербена, ромашка, тополь, мята, анис. Да, и правда все в порядке. Она оглянулась вокруг и удовлетворенно вздохнула.

– Гостиная и впрямь красивая, – сказала она (произнеся «крясивая»).

Пока Марта, завитая и переряженная в горничную, уже стояла в белых перчатках у входной двери, готовая открыть, умирающая от страха, все три Дэма послушно ждали. Напряженные, ощущающие себя в своем доме как в гостях, они не осмеливались расслабиться и сесть поудобнее. Навострив уши, они ловили звуки, доносящиеся с улицы, при этом старались поддерживать какое-то бледное подобие беседы, теряя нить и вновь тщетно пытаясь ее поймать. Движимые каким-то смутным чувством собственного достоинства, они избегали разговоров о госте – теперь, когда его приход был так близок. Они не хотели себе признаться, что все их мысли – о нем, и в душе они лопаются от гордости, что столь знаменитая личность придет к ним в гости, пусть даже в десять часов вечера. Время от времени, правда, они допускали намек на господина заместителя Генерального секретаря, для пущей естественности. А чаще всего повисала тишина, наполненная благородством по отношению друг к другу и странной радостной меланхолией; мадам Дэм проверяла, достаточно ли чисты ее длинные ногти, или взбивала свое кружевное жабо, или ласково улыбалась, пристроив кривые желтые зубы на вялой подушечке нижней губы. Важный начальник сказал, что придет к ней в десять часов, она была уверена в успехе и вздыхала с чувством глубокого удовлетворения. Она была так счастлива, что несколько раз подряд оделила своей нежностью приемного сына, похлопав его по руке со словами «Эй, привет!». Чтоб занять время, Адриан принес фотографию Солаля, вырезанную из парижского журнала, она объявила, что их гость выглядит как человек, призванный управлять людьми – высшая похвала в ее устах.

Минуты скользили, благородные и радостные, и все ощущали себя близкими людьми дорогому заместителю Генерального секретаря не меньше, чем Рампалям. Они ждали с нежностью, чувствуя себя уверенными и защищенными. Время от времени кто-то вставал, чтобы снять несуществующую пылинку с рукава, чтобы чуть-чуть подвинуть круглый столик или переставить безделушку, чтобы посмотреть, показывает ли термометр температуру, достойную человека, призванного управлять людьми, чтобы поправить покрывало на рояле, потом чтобы его слегка приоткрыть, поскольку так как-то приятнее и создается впечатление некой элегантной небрежности. По очереди оба мужчины подходили к окну и, повернувшись спиной к даме, украдкой проверяли некоторые секретные пуговицы.

– В гостиной и правда крясиво, – повторила мадам Дэм в приступе административного восторга. – Можно сделать одно усовершенствование, знаешь, Диди: в оконном проеме повесить репсовые занавески, с разноцветными крупными цветами, нарисованными вручную на репсе, а за ними спрятать электрические лампочки и зажигать их вечером, когда занавески задернуты, ну, в общем, как у Эммелины Вентрадур, это очень богемно. Конечно, когда гости. Короче, мы потом это обсудим. Привет вам, – сказала она очередной раз Диди, кокетливо пощипывая ему запястье, уж как его только не поворачивая.

Завершив санитарную обработку зубов при помощи мелодичного щебета и карманной зубочистки, которую ей одолжил муж, она еще раз подправила свои ужасающие ногти «специальным ножичком» Ипполита и после этого почувствовала потребность в беседе непростой и возвышенной, такой, что пристала бы торжественному моменту. Разнося вокруг себя запах мяты от поглощаемых ментоловых леденцов, она заговорила о книге, весьма недурно написанной и названной «История моей жизни», которую она позаботилась положить на виду на один из круглых вращающихся столиков, именуемых ею «servir-boys». Она открыла это произведение, вышедшее из-под пера королевы Марии Румынской, и зачитала вслух поразившую ее фразу: «Благословенна, трижды благословенна способность, коей Бог одарил меня – способность глубоко чувствовать красоту вещей и наслаждаться ею».

– Правда, прекрясно? Так тонко!

– Да, правда очень тонко.

– Королева есть королева, дорогуша, этим все сказано.

Ее лицо озарилось благодарной улыбкой, поскольку она чувствовала солидарность с королевой Румынии, тем более что скоро должен был приехать господин заместитель, знаменитость, который уж наверняка на приеме у королевы, и получается, что она тоже косвенно знакома и связана с нашей дорогой королевой. Короче, она чувствовала себя сегодня причастной к высшему опчеству. А потом они обсудили фотографию, мадам Дэм видела ее в иллюстрированном еженедельнике, изображавшую другую королеву, которая во время официальной церемонии не побоялась наполовину вынуть ногу из туфельки, чтобы нога отдохнула. Ну совершенно как обычная женщина! Ох, это невыносимо прекрясно!

А затем мадам Дэм вконец расчувствовалась по поводу третьей королевы, захотевшей как-то раз поехать на автобусе, чтобы понять, как это бывает, поскольку она никогда в жизни не ездила на автобусе! Она – и на автобусе, королева, которая может позволить себе любые кареты и шикарные автомобили, на автобусе, как же прекрясно! А дети королевы английской, захотевшие проехаться в метро, чтобы посмотреть, как же это делается! Маленькие принцы – в метро! Ну прямо невозможно мило, сказала она с нежной улыбкой. И к тому же так демократично, отметил месье Дэм. Вернувшись к теме королевы из автобуса, мадам Дэм вспомнила ее трогательную особенность.

– Во время визита в маленький городок, она так мило пошла пожать руку помощнику мэра, бакалейщику-инвалиду, который не мог подъехать к ней сам на своей инвалидной коляске. А она дала себе труд дойти до него, хотя он был в нескольких метрах! К бакалейщику! Какая доброта! Это невыносимо прекрясно! Когда я прочитала это в журнале, у меня слезы навернулись на глаза! Обладает таким непередаваемым обаянием и при этом так легко чувствует себя с убогими! Ах, как она заслуживает своего высокого положения! Как, впрочем, все королевы, такие утонченные, такие милосердные.

Исчерпав список королев, они замолчали. Покашляли, прочистили горло. Затем Адриан посмотрел на часы. Девять тридцать семь. Еще двадцать три минуты, сказал месье Дэм, подавив нервный зевок. Ну вот, теперь визит этой знаменитой лисьности – этого типа, уточнил он мстительно – законсится в полнось и мозно спокойно лозыться спать и не крисять во весь голос, стоб быть светским, и не озыдать, пока этот тип первым что-то скажет. Вдруг мадам Дэм хлопнула Адриана по колену.

– Послушай, мой милый Диди, поговори со мной немного об этом господине, я имею в виду, о его частной жизни, о его характере, чтобы мы составили о нем представление. Послушай, он верует в Бога?

– Но боже мой, этого я не знаю. Зато я знаю точно две вещи, которые свидетельствуют о том, что он необыкновенный человек. Кастро мне рассказал это буквально сегодня утром, надо рассказать это Ариадне, сама леди Шейни рассказала это Кастро, который к ней вхож, то есть это истинная правда. Кстати, надо в один из дней пригласить на ужин Кастро, он очень приятный человек, очень культурный.

– Так что же это за две вещи?

– Во-первых, пожар в этой лондонской гостинице. Вроде как он, рискуя жизнью, спас из огня двух дам.

– О, как это прекрясно! – вскричала мадам Дэм. – О, он точно верующий!

– И потом здесь, в Женеве, жила бездомная карлица, которая играла на улице на гитаре, он вытащил ее из нищеты, снял ей квартиру и, кажется, даже назначил ей содержание, и сейчас она уже не просит милостыню, записалась добровольцем в Армию спасения – в общем, он изменил жизнь этой бедной девушки.

– Я чувствую, мы понравимся друг другу! – воскликнула мадам Дэм.

– Кажется, их даже иногда встречают – они гуляют вместе, он такой высокий, она такая маленькая, кривоногая, в форме Армии спасения.

– Сто говорить, добряк, – заметил месье Дэм, приглаживая усы, чтоб не топорщились. – Правда, Антуанетта?

– Я всегда за благотворительность, – сказала она. – Но в его положении ему не пристало прогуливаться с женщиной не своего круга, и при этом раньше просившей милостыню.

Месье Дэм мурлыкал себе под нос, чтоб занять время, а потом достал из жилетного кармана дешевую сигару, узкую и черную, которую вознамерился зажечь не из-за того, чтобы получить удовольствие от курения – для этого он слишком волновался перед моментом знакомства с гостем, – но чтобы создать себе видимость занятия в момент, когда войдет гость. Жена вынула сигарету у него изо рта и заперла ее в шкаф.

– Бриссаго, это вульгарно.

– Но я зе курю их каздый весер после узына!

– Ты неправильно делаешь, такие сигары курят почтальоны. Адриан, ты заведешь беседу о книге «История моей жизни», то есть о королеве Румынии, и о нашем дорогом докторе Швейцере. Это будет сюжет персонально для меня. Пломбир! – вскричала она без всякого перехода.

– Что ты хочешь этим сказать, Мамуля?

– Можно предложить ему пломбир тутти-фрутти.

– Но, Мамуля, это невозможно, нельзя подавать мороженое в десять часов вечера. На что это будет похоже?

– Да, очевидно, ты прав, Диди. Но это так жаль, оно не доживет до завтрашнего вечера, все растает, даже в холодильнике. Надо купить завтра еще у мороженщика, только нужно такое же. Послушай, Ипполит, пойди скажи Марте, что она может съесть пломбира сколько хочет, это доставит бедной девушке удовольствие, и к тому же это доброе дело.

Месье Дэм не преминул повиноваться и кубарем помчался сообщать Марте приятное известие. На кухне он спешно запихал в рот пломбира – так много, что подавился. Вернувшись в гостиную, сдерживая приступы кашля, он осмелился спросить Антуанетту, нельзя ли ему выпить рюмку коньячку, «а то я казется замерз, сам не пойму посему».

В девять пятьдесят мадам Дэм сочла уместным отправиться в комнату и подправить уродство.

Умастив волосы бриллиантином с гелиотропом, она занялась лицом, штукатуря его с помощью специальной пуховки и белой пудры под названием «Карина», которая использовалась только в особых случаях и которую она держала в потайном ящике своего секретера. После чего она помазала за ушами несколькими капельками «Флорами», духов сорокалетней выдержки. Соблазнительная и вновь расцветшая, она спустилась и торжественно вплыла в салон, высокоморальная, социально адаптированная и благоуханная, с вымученным чувством собственного достоинства лицом.

– Который час? – спросила она.

– Девять пятьдесят семь, – сказал Адриан.

– Через три минуты, – добавил месье Дэм, выпрямившись как свечка.

Теперь они ждали, не решаясь взглянуть друг на друга. Чтобы заполнить пустоту, время от времени кто-нибудь ронял фразу о температуре в гостиной, о преимуществах устройства для спускания воды в туалете после ремонта, о сравнительных достоинствах китайских и цейлонских чаев, поскольку у первого более тонкий аромат, а второй более крепкий. Но душой и телом они были не здесь. «Да, – рассказывала мадам Дэм своим подругам, с которыми должна была встретиться в следующий понедельник на собрании по кройке и шитью в пользу новообращенных туземцев с Замбези, – недавно мы очень поздно легли, маленький частный вечер, чисто среди своих, из приглашенных был только заместитель Генерального секретаря Лиги Наций. Это был истинный пир духа. О, какой он очаровательный, такой сердечный, такой простой, ну, по крайней мере с нами, вы понимаете».

В десять часов прозвонили одновременно стенные часы из Нешателя и трое остальных стенных часов, их все очень точно отрегулировал месье Дэм. Адриан встал, и приемный отец встал вслед за ним. Минута была исполнена величия. Хозяйка дома погладила себя по шее, чтобы проверить, на месте ли бархотка, затем приняла позу изысканного ожидания, улыбнулась с прежним измученным видом, как обычно выставляя свои кривые резцы на всеобщее обозрение.

– Ты не встанес, моя милоська?

– Дамы принимают мужчин сидя, – ответила «милоська», умело потупив глаза.

Причесав круглую бородку, Адриан решил, что следует разложить в геометрическом порядке шикарные сигары, купленные накануне. Потом он положил их опять как придется, потому что так было лучше, как-то более артистично. Мадам Дэм вздрогнула, и ее мясная фрикаделька на шее закачалась с природным изяществом.

– Что там? – спросила она.

– Ничего, – ответил месье Дэм.

– Я, кажется, слышал шум машины.

– Это ветер, – сказал Адриан.

Мадам Дэм открыла окно. Нет, никакой машины.

В десять было объявлено, что аргентинская вечеринка началась, вероятно, с опозданием, чего еще ожидать от этих латиноамериканцев. К тому же заместитель Генерального секретаря, возможно, был вовлечен в важную деловую беседу с кем-нибудь из этих господ, как обычно бывает, когда подают кофе и сигареты. Не может же он все бросить в тот момент, когда необходимо принять важное государственное решение, сказала мадам Дэм. Это тосьно, подтвердил месье Дэм.

В десять часов двенадцать минут вдруг появилась Ариадна в платье из черного крепа. Одарив каждого улыбкой, она спросила, невинно хлопая ресницами, ожидается ли господин заместитель Генерального секретаря. – Ты же видишь, мы его ждем, – ответил Адриан, напружинив челюстные мышцы, чтобы придать своему лицу решительное и мужественное выражение. – Произошло небольшое недоразумение, – объяснил месье Дэм. – А когда придет господин заместитель Генерального секретаря? – спросила она, тщательно выговаривая каждый слог. – Около десяти часов, сухо ответила мадам Дэм.

– Я подожду вместе с вами, – любезно сообщила Ариадна.

Она села. Затем она скрестила руки на груди и заявила, что в гостиной прохладно. Затем она скрестила ноги. Затем встала, извинилась и сказала, что сходит за шубкой. Вернувшись с норковым манто на плечах, она снова села, скромно потупив взор. Затем вздохнула. Затем, став тише воды ниже травы, она снова скрестила руки на груди. Затем вновь опустила руки и вежливо зевнула.

– Если вы устали, можете пойти отдыхать, – сказала мадам Дэм.

– Спасибо, мадам. Признаюсь, вот так сидеть и ждать в холоде меня немного в общем-то утомляет, и к тому же мне хочется спать. Ну так спокойной ночи, мадам, – улыбнулась она. – Спокойной ночи, папочка, спокойной ночи, Адриан. Я надеюсь, этот господин скоро придет.

В десять двадцать семь Адриан переставил все редкие книги на полке в алфавитном порядке, затем отметил, что ветер стал сильнее. Месье Дэм добавил, что, по его мнению, надвигается гроза, слегка похолодало и вообще-то можно разжечь камин. Мадам Дэм сказала, что в подвале больше нет дров и вообще что за дело, – разжигать камин первого июня. В половине одиннадцатого она объявила, что у нее болит спина. «Тихо, машина едет!» – предупредил месье Дэм. Но автомобили все никак не останавливались возле их дома. В десять часов тридцать две минуты все услышали, как бешеная, неистовая «Марсельеза» слетела с клавиш и, сорвавшись с цепи, пронеслась по всем этажам виллы Дэмов. За ней последовала тошнотворная тема из балета «Коппелия». «Странно как-то ей хочется спать», заметила мадам Дэм.

В тридцать пять минут одиннадцатого маленький старичок стянул пятый птифур, который начал тайно таять во рту, в целях конспирации плотно закрытом. Затем ему худо-бедно удалось справиться с проглатыванием. В десять сорок он съел девятое – с большим комфортом, поскольку мадам Дэм прикрыла глаза. Со второго этажа тяжело спускался траурный марш Шопена, в салоне сгущалась тишина, лишь ветер стонал в стеклах, лишь Папуля Дэм с печальной страстью жевал птифуры, и каждое новое пирожное казалось все менее и менее вкусным, лишь у двери озябшая Марта стояла на посту в наряде субретки из комедии положений. Ветер удвоил усилия, и на этот раз была очередь Адриана сказать, что собирается гроза. Опять воцарилась тишина, месье Дэм задрожал. Пойти взять пальто? Нет, это ее разозлит.

– А кстати, Антуанетта, – спросил он спустя некоторое время, – в какую статью бюдзета мы записем расходы на этот прием?

– В личные расходы Адриана, – сказала она и встала. – Спокойной ночи, я ложусь спать.

В без пятнадцати одиннадцать в гостиной оставались только двое мужчин и шесть птифуров. Месье Дэм, теперь удобно завернувшийся в просторное шерстяное пальто, подал мысль, что пора идти спать, добавив, что у него болят ноги и слегка расстроился желудок. Адриан ответил, что на всякий случай посидит еще несколько минут. Месье Дэм пожелал ему спокойной ночи и направился к двери походкой человека с обострением ишиаса. У порога он обернулся.

– Для меня это было сто-то, – сказал он.

Отправив Марту спать, он приготовил себе чудесную маленькую грелочку, проверил все дверные замки, выключил газовый счетчик и решил не беспокоить Антуанетту и лечь в комнате для гостей. По правде говоря, он немного побаивался ее сегодня и предпочитал держаться на расстоянии.

И вот – счастье месье Дэма, проскользнувшего в чистую постель, на прохладные простыни. Маленькие радости – тем самым более осуществимые и полноценные – когда все суставы расслабляются в коротком радостном танце, потом ноги находят грелочку, играют с ней немного, потом ноги вылезают наружу, чтобы на мгновение замерзнуть, потом одна нога пролезает под грелочку и слегка ее приподнимает, и все уже немного по-другому. Тем хуже для этого господина, что он не пришел. А ему и в своей кровати неплохо.

Внезапно на улице засверкали вспышки молний, грозно загрохотал гром, и с неба обрушился мощный ливень. «Какая страсная гроза, – прошептал маленький старичок и улыбнулся от ощущения покоя и уюта. – Как же хорошо дома, в тепле и сухости, в укрытии любимого дома». «Бедные бродяги без крыши на головой, – подумал он, укладывая ноги на грелочку, которая была совершенно такой, как надо: теплой, но не обжигающе-горячей. – Да, бедные бродяги, странствуют по дорогам, укрываются под деревьями, несчастные». Он вздохнул с искренним сочувствием, в то время как в соседней комнате его супруга любовалась под одеялом акциями «Нестле» на предъявителя, которые она приобрела втайне от всех.

Он заткнул уши восковыми шариками, подаренными мадам ван Оффель, выключил ночник у изголовья и, улыбаясь, повернулся к стене. Ох, да, здоровье у него в порядке. Двадцать лет он еще всяко протянет. Надо завтра сказать Марте, что он симпатизирует социалистам. Тогда в случае революции она может свидетельствовать в его пользу. Он снова улыбнулся. Как же он хорошо покрасил белилами трубы на кухне. А все потому, что купил краску лучшего качества и положил три слоя. Завтра утром он посмотрит, высох ли третий слой. Он уже, может быть, высох. Что, если сходить на минутку и проверить?

Выйдя на кухню в ночной рубашке и в тапочках, он склонился к трубе, проверил ее пальцем. Ох, правда, все высохло! Он улыбнулся трубам, сияющим белизной, любя их всем сердцем.

Стоя в гостиной, Адриан Дэм развязал галстук, махнул виски, закусил последним птифуром и в очередной раз посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого. Нужно бы подождать еще пару минут. Ох, он прекрасно знал, что этот тип не придет, но вдруг все-таки позвонит. Все же перед семьей не так неудобно, если он позвонит, чтобы извиниться, Господи, хотя бы чтоб объясниться.

– Так прокатить… Это уже ни в какие рамки не лезет. Если только он не умер.

Ясное дело, умри он, это было бы вполне удовлетворительное объяснение. В таком случае следует прийти на его погребение, он этого вполне заслужил. На похоронах важных шишек можно завести полезные знакомства. Но он же вовсе не умер, Адриан это чувствовал, не такой он человек, чтобы просто взять да помереть, он казался молодым и здоровым. Самое странное, что он сказал Мамуле, что точно придет. Что ж тогда, боже мой, что же? Какое право он имеет на подобные выходки? Сначала он не приходит ужинать, вся эта икра псу под хвост, боже мой, а потом он обещает прийти точнехонько в десять, и хоть бы хны! Нет, нет, это непростительно!

– Если только он забыл адрес?

Нет, совершенно не подходит. Если бы он забыл адрес, мог бы посмотреть в телефонной книге. Никаких оправданий, действительно только внезапная смерть. Да и вообще, ясно было, что он не позвонит. Боже правый, да такие штуки нельзя проделывать, даже если ты Папа Римский! Но ведь он теперь – чиновник ранга «А». Гроза тут же стихла. Да, ранг «А»-то остается.

В четверть двенадцатого, после второго виски, он вышел из салона, медленно поднялся по лестнице, отмечая каждую ступеньку грязным ругательством, под аккомпанемент яростного храпа Мамули из ее спальни. На лестнице второго этажа он остановился. Может, зайти обсудить все с Ариадной? Это бы его утешило, и он мог решить с ее помощью, как вести себя завтра утром, если зам генсека не вызовет его для объяснений, и, главное, как добиться от него извинений для Мамули и Ариадны – все-таки двух дам. Извинившись, он может сохранить лицо. Да, если завтра до обеда его не вызовет зам генсека, надо попросить встречи, это будет просто, он в хороших отношениях с Уилсон, он подарил ей миндальное печенье, когда приехал с Лазурного Берега. Может, все же постучать к Ариадне? Она, должно быть, уже спит, она не любит, когда ее будят. Нет, не стоит туда идти. С ней вообще непросто в такие дни.

– Было бы шикарно, если б у него случился сердечный приступ с потерей сознания, это бы извинило то, как он нас прокатил, а даже если это какая-то невероятная история, плевать, были бы лишь принесены достойные извинения семье, да и мне тоже, лишь бы он меня не презирал. Боже правый, да пусть расскажет любую ахинею, больше мне от него ничего не надо. Завтра нужно сразу спросить его, не помешало ли ему приехать плохое самочувствие, подать ему идею что-нибудь присочинить, и тогда честь моя спасена. Да, но если после всей этой истории я буду искать с ним встречи, он может подумать, что я хочу его в чем-то упрекнуть. Тьфу ты, ну и влип.

В комнате он с отвращением бросил новый смокинг на стул. Напялив старую пижаму, он некоторое время стоял возле кровати, уставившись в пустоту, как будто разглядывая в ней свои беды и несчастья. В конце концов, у него есть право ее разбудить, ведь сейчас исключительный случай. Он переоделся в новую, свежевыглаженную пижаму, сунул ноги в новые шлепанцы, махнул расческой по круглой бородке. Одиннадцать часов двадцать шесть минут. Да, нужно пойти.

– В конце концов, муж я ей или кто?