Текст книги "Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой"

10

Андрей Иванович едва успел в метро, на автобус, и за полночь добрался до дома Шитиковых. Он позвонил к ним, раз, другой, третий – никто не отозвался; позвонил ещё – снова гробовая тишина. «Умерли, что ли? Что делать? Ладно, посижу тут на лестнице, – подумал он. – Всё же теплее, чем на улице».

Андрей Иванович посидел на каменной ступеньке, привалясь боком к стене; зажмурил глаза и попробовал задремать, но не смог. Поднявшись на ноги, он опять стал звонить, а потом забарабанил в дверь кулаками и закричал:

– Это я, Чугунов! Мне негде переночевать! Пустите!

В квартире бывших сватов послышалось движение, повернулись запоры, дверь приоткрылась на длину цепочки, и заспанная лохматая хозяйка заворчала в узкую щель:

– Кто там? Что безобразничаете? Спать не даёте! Сейчас милицию вызову!

«Прекрасно поняла, что это я», – не усомнился Андрей Иванович и ответил:

– Неужели по голосу не узнали? Мне нужно переночевать! Так получилось, что я ночью оказался на улице! Простите за беспокойство!..

– Ну проходите. – Она пустила его в прихожую, замкнула дверь и подозрительно оглядела Чугунова, одетого в телогрейку, обутого в сапоги, с тяжёлой сумкой, висевшей на плече.

– Что это вы все затаились? – спросил Андрей Иванович. – Звонил, звонил! Стучал, стучал!.. У нас давно бы кто-нибудь выскочил за дверь и поругался! И темно в подъезде.

– Спят люди. А ещё боятся. Вон что в Москве творится, – отвечала она, завязывая пояс на халате. – Не шумите, пожалуйста, не то всех на ноги поднимете.

Раздевшись, Чугунов на цыпочках пошёл за Татьяной Ивановной в гостиную. Шитикова взялась застилать диван чистым бельём.

– Откуда вы? – спросила она.

– Оттуда. – Андрей Иванович мотнул головой. – От Дома Советов.

Шитикова посмотрела на него с беспокойством, недоверием и ушла из гостиной. Чугунов забрался под одеяло и уснул.

* * * Очнувшись, он огорчился, что проспал митинг на Смоленской площади. Митинг намечался на десять часов, а времени было около полудня.

К нему зашёл Шитиков.

– Проснулись? Вставайте! Я чаю подогрею!

– Мы одни? – спросил Чугунов, прислушиваясь. – А где остальные?

– На работе.

– Что, в Москве люди работают, несмотря на антисоветский переворот и безработицу?

– У кого есть работа, работают, – сказал Шитиков, – а многие из тех, у кого её нет, митингуют. Вставайте! Охота пообщаться с понимающим человеком. Ну, вы и здоровы спать!

– Обычно я сплю часов семь-восемь. Но вчера крепко устал и наломался. Весь день ходил с тяжёлой сумкой, – ответил Андрей Иванович, потягиваясь и зевая. – До сих пор кости трещат.

– Где вас носило?

– А мы с группой ребят пытались пройти к Дому Советов.

– Мать честная! Ну, вы даёте! Что за ребята, с которыми вы ходили?

– Из нашей области, из районов. Я каждого и по имени не успел узнать. Они все молодые, вперёд шли, а я плёлся за ними. Знаю только, что безработные, предприятия их с перестройкой закрылись.

– Зачем вам это, Андрей Иванович, нужно? В ваши-то годы!

– Да захотелось, знаете ли, воочию увидеть, как происходят антигосударственные перевороты. А ребята шли на защиту Дома Советов. Многие для этого приехали из разных городов.

– Вон оно что! Не удалось вам, значит, пройти к Дому? Его теперь Белым домом зовут, по-американски.

– Не удалось. Милиция и омон сторожат подходы, никого не пропускают. Зря мотались, мёрзли и весь день были голодные. Товарищей я растерял, когда мы бегали от омона. Едва хватило сил до вас добраться. Слышали, наверно, как я ночью давал о себе знать?

– Слышал. Открывать мы боялись. Район у нас отдалённый, бандиты ходят по квартирам, грабят и убивают. Вы уж извините.

– Но кто-то успел собраться у Дома Советов до того, как его блокировали, – в раздумье сказал Чугунов, поднимаясь с постели. – Их тоже крепко заперли. Слышал, пока ходил, что защитники строят баррикады на площади перед Домом.

– Защитники! – со смешком произнёс Шитиков. – Наверно, пацаны да старики, кому делать нечего! Ельцин, говорят, хочет штурмовать Белый дом. Тех идиотов, кто возле него собрался, как пить дать, перестреляют! У них, видно, и оружия нет!

– Ну, значит, и я идиот, – ответил Чугунов, – потому что мог оказаться среди защитников. Зря вы, Александр Васильевич, так неуважительно об этих людях отозвались. Думаю, они лучше многих. Совести у них больше, чем у других…

Он взял брюки со спинки стула и стоя натянул штаны на худые жилистые ноги; достал зубную щётку, короткое полотенце из бокового кармана сумки с продуктами и по пояс голый ушёл умываться. Надев рубашку и причесавшись, Андрей Иванович пошёл за Шитиковым в кухню. Вчера он очень хотел есть, но постеснялся сказать и лёг на пустой желудок, а сегодня скверно себя чувствовал, еда не полезла ему в рот, и он ограничился чашкой кофе и бутербродом с маслом и сыром.

– Жаль, что проспал митинг на Смоленской площади! – сказал Андрей Иванович. – Надо было завести будильник, да неловко было ночью просить его у Татьяны Ивановны.

– Вы что, ещё и на митинг хотели идти?

– Да. Чему вы так удивились?

– Гляньте на себя в зеркало! Осунулись, глаза запали! Хорошо, что не пошли! Считайте, вам повезло! – отвечал Шитиков тревожной скороговоркой. – Там после митинга такое началось!.. Я смотрел телевизор! В последних известиях будут, наверно, повторять!..

– Посмотрим, – сказал Чугунов.

Ко времени передачи новостей он вместе с Шитиковым сел перед телевизором. О событиях на Смоленской «ящик» рассказывал долго и подробно. Толпа, на «голубом экране», вооружённая камнями, палками и железяками, кидалась под красными флагами на ряды милиции, а милиция через съёмные стальные загородки отражала атаки разъярённых граждан щитами и дубинками. Слышались проклятья, грохот ударов по пластиковым щитам. Нападавших сбивали с ног струями воды из водомётов.

– Что делается! Что делается! – повторял Шитиков, охая, ахая и ёрзая в кресле. – Озверели все! С ума посходили! Видите, Андрей Иванович, в какую заваруху вы попали бы, если бы пошли? Там в толпе и раздавить могли, и дубинкой бы по голове огрели! Радуйтесь, что проспали!

– Да, я бы всего этого, пожалуй, не выдержал, – сказал Чугунов. – Сил бы не хватило. Но мне не радостно, что проспал. Выть хочется.

11

Он торопился домой; но Шитиков убедил его дождаться Татьяну Ивановну: хозяйка просила мужа передать Чугунову, что хочет с ним поговорить. Андрей Иванович сказал Шитикову, что, раз не уезжает, то должен побыть один, подумать о вчерашнем походе и кое-что записать, пока не забыл. Александр Васильевич оставил его…

Вернулась с работы Татьяна Ивановна, следом явилась Ирина. Мать Насти, увидев Андрея Ивановича, встала к нему боком, через силу произнесла: «Здрассте», – и неестественно прямо, со слабой застылой улыбкой ушла к себе в комнату.

Татьяна Ивановна загремела в кухне посудой. Чугунов пришёл к ней.

– Я понимаю, что не дал вам ночью спать, – произнёс он. – Ещё раз извините. Вы хотели со мной поговорить?

– Хотела. – Она включила электрическую зажигалку и поднесла к конфорке газовой плиты. Зажигалка потрещала. Га з вспыхнул.

– Но вы за что-то на меня сердитесь?

– А вы думаете, нам не за что на вас сердиться? Лучше сказать: злиться. И не только на вас лично. Зачем вы с Верой Валерьяновной Ирку травили? Она с её мнительностью и самолюбием до сих пор бесится. Нам с отцом скандалы закатывает, зло на родителях срывает.

– Когда же мы её травили?

Андрей Иванович догадался, о чём речь.

– Когда оформляли опекунство над внучкой, вот когда! – через плечо отчитала его Татьяна Ивановна. – Устроили всё тихой сапой и сообщили Ирке на работу, что она бросила дочь!

– Тут вы, Андрей Иванович, конечно, не подумали! – сказал Шитиков, зашедший в кухню и расположившийся курить. – Сообщать на работу – это ни к чему!

Он сел на край изогнутого диванчика, приставленного у стены к обеденному столу, подвинул к себе пепельницу и задымил, положив ногу на ногу, играя шлёпанцем на пальцах голой ступни.

– Ступай чадить и подъелдыкивать на лестницу! – прикрикнула на него Татьяна Ивановна. – Иди отсюда!

Александр Васильевич скривился, ушёл и хлопнул наружной дверью.

– Было всё не так, как вы себе, Татьяна Ивановна, вообразили, – сказал Чугунов. – Постараюсь объяснить. Послушайте, пожалуйста.

– Слушаю.

– Помните, как мы с Верой Валерьяновной предлагали Вам взять Настю к себе? Вы отказались из-за нашего условия продолжать учить девочку музыке. В этом году мы повели её в общеобразовательную школу, и с нас потребовали справку об опеке. Мы обратились в опекунский совет. Там сказали: необходимо согласие родителей Насти на то, чтобы дед с бабушкой сделались законными опекунами ребёнка. Отец после недолгих уговоров согласился. У него другая семья, и Настей ему заниматься некогда. А мать на наши письма не ответила. Тогда ей стали писать из опекунского совета, сперва – безуспешно – домой, потом на работу, обращались к начальству Ирины. Чиновники, между прочим, долго искали, где мать Насти работает… В результате комиссия без согласия Ирины установила нашу опеку над её ребёнком. Нам советовали подать в суд и лишить мать Насти материнства. Конечно, мы на это не пошли. Пусть девочка помнит, что у неё есть мать, пусть страдает, но любит…

– Могли бы с нами посоветоваться, – сказала Татьяна Ивановна, замедляя кухонные дела.

– Так ведь уже советовались! Дальше, наверно, получилось бы так: мы с Верой Валерьяновной настаиваем на своём, а вы с Александром Васильевичем смягчаете перед нами неблаговидное поведение дочери, выгораживаете Ирину. Почему вы не требуете от неё исполнения материнского долга и, вообще, по-моему, оберегаете от забот?.. Позовите её сюда. Пусть подтвердит, что и мы, и официальные лица не раз писали ей вполне вежливо. Неужели она вам об этом не рассказывала?

– Не надо звать. И говорите тише, – сказала Шитикова, встав к Андрею Ивановичу лицом. – Она нервная. Может раскричаться на весь дом. Чего доброго, соседи позвонят в «кащенку», приедет машина.

– Что, бывает такое?

Татьяна Ивановна, показалось Чугунову, глянула испуганно, точно спохватившись, что наговорила лишнего. Ему сделалось неловко.

– Я сейчас поеду домой, – сказал Андрей Иванович. – О Насте вы не хотите спросить?

– Хочу. Как она там?

– Живёт неплохо. Шлёт вам привет. Ходит в две школы и везде учится достойно, правда, ей устный счёт даётся с трудом. Умная девочка, на редкость способная, трудолюбивая, добрая и мужественная. Вот сколько эпитетов можно к ней справедливо отнести.

– Далеко пойдёт. В кого она такая? – сказал Шитиков, вернувшийся в кухню. От него пахло куревом. Он опять сел с краю диванчика, закинул ногу на ногу и заиграл шлёпанцем.

– Только болезненно впечатлительна наша внучка, – добавил Андрей Иванович. – Это нас с Верой Валерьяновной беспокоит. Очень скучает по родителям. Нередко капризничает.

– А отец её как живёт? – спросила Татьяна Ивановна.

– Я уже оговорился, что у Алексея другая семья. Он живёт отдельно от нас. Занимается мелким предпринимательством. У его новой жены есть ребёнок от первого брака, девочка одного с Настей возраста. Кажется, вкратце я всё об Алексее рассказал.

– Быстро он. Не успел развестись, как опять женился.

– Это его дело.

Чугунов отступил к выходу из кухни. Татьяна Ивановна задержала его на минуту последними вопросами.

– С той-то стороны что за семья?

– А мы ту семью ещё не знаем, только понаслышке. И жену Алексея ни разу не видели.

– Как так? Сын женился, а вы семью его жены не знаете?

– А вот так! Не знаем – и всё! Это трудно объяснимо, как то, почему родители Насти не растят, не ласкают своего ребёнка… Семейство новой жены сына не спешит с нами знакомиться. Молодые должны были прийти, но не идут. И мы не идём. Потому что то, что они не идут, нас стариков, оскорбляет и ставит в глупое положение… Ну, до свидания. Я поехал.

* * *

Настя уже спала, когда Андрей Иванович вернулся. Вера Валерьяновна дожидалась мужа. Она молча к нему прильнула, потом накормила и уложила в постель.

На следующий день она взялась его расспрашивать и ойкала, слушая о блокаде Дома Советов и приключениях ходоков, собиравшихся защищать депутатов. Вера Валерьяновна ругала и мужа за то, что он скрыл от неё, зачем уезжает в Москву с грузом картошки и консервов, и себя за то, что отпустила его, не добившись объяснения. Груз он привёз назад. Этому хозяйка была рада.

Четвёртого октября они смотрели в прямой передаче по телевизору расстрел Дома Советов из танков. И страшно было смотреть, и глаз не могли отвести Чугуновы от экрана. День в Москве выдался ясный, очень холодный. Низкое солнце пробилось сквозь тучи и осветило столицу косыми лучами. На экране был виден мост через Москва-реку, а за рекой в небольшом от неё удалении, как раз против моста – Дом Советов. На мосту в среднем его пролёте расположились два резервных танка, а на площади перед Домом, по углам не очень широкого прямоугольника заняли боевую позицию четыре. Эти четыре, вздрагивая от озлобления, били по верхним этажам резиденции избранников народа. Снаряды выли, ввинчиваясь в воздух. Звенели оконные стёкла, осыпался камень стен, вились клубами серые дымы, слышалась пулемётная трескотня: убивали защитников.

На лицах людей, показанных крупным планом, были ужас и смятение. Толпа, наблюдавшая с берега реки и с моста, при каждом артиллерийском выстреле ухала, набирая полную грудь воздуха. Некоторые женщины плакали. Стояли тут и дети. Чугуновы кляли нового правителя страны, человека, по слухам, недалёкого, пьяного и спесивого. Они видели, как в стране наступает эра, помеченная кровью, и чувствовали, как на старости лет во многом меняют своё мировоззрение.

12

Рано утром бригада рыбных перекупщиков собралась по-зимнему, села в брезентовый фургон и поехала в Москву за товаром. Спекуляция рыбой была делом прибыльным, и бригадир Захаров уже думал о покупке небольшого рефрижератора и о налаживании дальних поездок в рыбные края на Беломорье или, к примеру, в астраханские степи, на Волгу. Гонять туда на машине далеко, зато свежая рыба стоит дороже, чем залежалая.

Бригадир вёл фургон, с ним в кабине ехал его кореш Синицын. Двое бригадников ехали в кузове. Сзади фургон не закрывался, и приятели, сидевшие на поперечной лавке у кабины, видели скучный рассвет, облачное небо, ленту шоссе, бегущую из-под колёс, и хмурый лес по сторонам дороги, не поспевавший гнаться за машиной. Брезент фургона вздувался от ветра и пощёлкивал. Приятели в кузове курили, разговаривали и подскакивали на лавке от сотрясений машины. Первый был Чугунов, второй Илья Дворкин, позвавший Алексея в свою бригаду, когда тот, уехав из Москвы, искал в Григорьевске работу.

– А что, Лёха, – болтал Дворкин, перекрывая голосом шум двигателя и ветра. – Не слабое дело торговый бизнес, а? В России он становится почётным занятием, как в любой цивилизованной стране!

– Мне эта работа пока годится, а там посмотрим, – отвечал Алексей.

– Чтобы работать без простоев, если на складе нет дешёвой рыбы, можно возить овощи и фрукты! – выкрикивал Илья в ухо товарищу. – Надо Захарову посоветовать!.. Не боись! Заработаем хорошо, скопим капиталец! Будем загорать на островах! Ты купишь себе классную тачку, обстановку, шубу жене!..

– В первую очередь, Виктория просит машину.

– Ну, так купи ей! Пусть катается, а ты делай, что хочешь!.. Сейчас большие возможности, друг мой! Грех ими не воспользоваться! Бизнес, скажу тебе, это творчество! Он стоит почти в одном ряду с написанием картины, музыки или книги! В нём грандиозность и боязнь замысла, риск неудачи и торжество победы!.. Поработаем с Захаровым и собственное дело откроем!..

Алексея тянуло в сон, но он поддержал ещё разговоры о нападении банд на торговые фуры и автопоезда, о расстреле Дома Советов, о нынешней малоснежной зиме. За разговорами не заметили, как фургон въехал на московскую окраину и завернул на территорию продуктовых и промтоварных складов. Территория, как целый городской район, была занята крупными и мелкими зданиями, между ними пролегали асфальтовые дороги. Всюду, прижимаясь к постройкам, стояли грузовые и легковые машины и ходил в разных направлениях деловой народ.

Фургон рыбников медленно продвинулся по кривой улочке и затормозил у ряда холодильников, обитых цинковым железом и похожих округлыми крышами на самолётные ангары. Холодильники располагались выше подъездных путей, на бетонной площадке, поднятой, примерно, на высоту дна автомобильного кузова. Машина развернулась и задним мостом примкнула к каменной стенке. Чугунов с Дворкиным открыли борт и сошли на площадку. Бригадир Захаров, усатый, в курчавой бараньей шапке, надвинутой на лоб, в свитере и сапогах, заглушил мотор. Прихватив с сиденья папку, он вылез из кабины. За ним спрыгнул на землю худощавый простоволосый Синицын, накинув на плечи нагольный полушубок.

– Мы пошли в контору, – сказал Захаров бригадникам и направился с Синицыным к большому зданию, сплошь остеклённому спереди. У здания был широкий подъезд, двери открыты настежь. Бригадир и его дружок, которому нравилось звать себя заместителем, помельтешили за прозрачной стеной, но скоро затерялись в переходах нижнего этажа.

Размяв затёкшие ноги, плечи и покурив в курилке на холодном воздухе, Дворкин с Чугуновым надели брезентовые рукавицы, взяли на площадке по грузовой тележке и подкатили их ближе к складам. Захаров и Синицын, оба лет сорока, неторопливым солидным шагом вернулись с невысокой полной кладовщицей, семенившей перед ними. Все вошли в заледенелый склад, и бригадники стали нагружать тележки коробками с мороженой треской, скумбрией и навагой. Кладовщица была в пальто с меховым воротником, в шерстяной шали и перчатках. Она смотрела, как нагружают, и считала коробки. Тяжёлые тележки быстро откатывали к фургону. Уставив коробками дно кузова и добавив немного сверху, рыбники тут же пустились в обратный путь. Со сбытом у бригадира всё было налажено, имелись свои «точки»: магазины и розничные покупатели. Он занялся рыбной спекуляцией сразу по объявлении «перестройки» и привлёк к этому бизнесу Синицына. Дворкин три года проработал в бригаде, а Чугунов пока недолго. До Алексея в ней тоже был человек с высшим образованием, который однажды загулял и куда-то исчез.

* * *

– Привет! Привет! Как съездили, мальчики? – встречала их тёмным вечером Виктория.

Они принесли сумку трески и передали ей.

– Вот спасибо! Проходите! Грейтесь! Сейчас я к вам вернусь! Брошу рыбу в холодильник и доделаю кое-какие дела!..

Передали они Виктории и две бутылки.

– Живее накрывай на стол! Будем пить и гулять, праздновать завершение коммерческого рейса! – балагурил Алексей вслед жене, спешащей на кухню. – В рисковой работе меня поддерживает ожидание заслуженного отдыха! Чувствую в себе купеческие замашки!..

Виктория погнала дочку в постель. Яна не слушала мать и смеялась, глядя на нового папу и на Дворкина, топтавшихся посреди комнаты. Успев «остаканиться» в гараже у бригадира, они были чудные, неестественно румяные, странно улыбались и щекотали Яну.

– Давай-ка, подруга, я тебя усыплю. – Алексей подхватил девчушку на руки и понёс в спаленку. Она вырывалась из его рук, хохотала и дёргала отчима то за нос, то за волосы, а когда он с досадой кинул её на постель, соскочила на пол, вернулась к взрослым и опять стала вертеться у них под ногами.

– Перебодрствовала и очумела, – сказала Виктория. – Вот я ей сейчас всыплю!..

Они с матерью накрывали на стол. Всё у них к возвращению Алексея было готово.

– Рассказывайте, как съездили! – тормошила Виктория мужчин. – Что ходите и сопите, будто засыпаете на ходу?

– Я в самом деле хочу спать. – Алексей сонно улыбался и позёвывал.

– Я тоже, – сказал Дворкин. – Но от выпивки не откажусь.

– Съездили мы нормально, – ответил Чугунов жене. – Видишь, рыбы тебе принесли.

– А гостинцы? – спросила девочка.

– Завтра купим. У нас они такие же, как в Москве. Там было не до гостинцев. Но если не уйдёшь сейчас спать, никаких гостинцев не получишь. Поняла? Не спишь до полуночи, а потом тебя в школу не добудишься. И встаёшь с красными глазами.

Яна ещё потолкалась среди взрослых, но потом ушла от них за руку с Асей Львовной.

Ася Львовна поджимала сухие морщинистые губы с тёмными волосками над верхней губой. Ей хотелось сказать молодым, что ни к чему на ночь глядя собираться за столом с выпивкой, но она отстранённо молчала, поддерживая высказанное ею однажды отношение к поступкам Алексея и Виктории: «Делайте, что хотите». Алексею она представлялась иногда серой мышкой, шмыгающей быстро и неслышно из комнаты в комнату. Старушка, однако, не была полной молчальницей и при случае могла разговориться и отпустить нелицеприятные задиристые слова. Они с Викторией иногда так крепко схватывались из-за бытовых пустяков – кто кого перекричит, – что в доме стёкла дрожали. До поры мать с дочерью таили от Алексея привычку ругаться, но постепенно и при нём стали орать друг на друга. Их перекошенные злостью лица становились безобразными. От базарной ругани у Алексея болела голова и надолго портилось настроение…

– Всё никак не намилуются голубки. С самого утра не виделись, – сказал Дворкин Асе Львовне, мотнув головой в сторону Алексея и Виктории, не устававших на виду у всех целоваться.

– Сам-то, рыжий, что не оженишься никак? – спросила старушка.

Дворкин кинул голову на грудь.

– Такая моя судьба. Видно, не суждено мне найти ту единственную, с которой хотелось бы навеки соединиться. Встречался я с одной, было у нас что-то вроде гражданского брака, но родители вернулись из Эмиратов, и встречаться стало негде. Её родители меня не жалуют.

– Избаловался, – сказала Ася Львовна. – Тебе уже никакая не подойдёт… Понравились мужикам гражданские браки. Ещё бы! Жена и накормит, и постирает, и в доме приберётся, а ты пришёл, поел, переспал и опять ушёл. И можешь больше не прийти. И спросить с тебя нельзя: не обязывался.

– Некоторым женщинам такие браки нравятся, – сказал Илья, тыкая вилкой в огурец.

– Нравятся тем, кто не хочет обзаводиться детьми. Они и заботами о муже не очень себя утруждают. Так это и не женщины, а бабёнки, живущие в своё удовольствие.

– Хватит тебе, мама, – сказала Виктория. – Завела какой-то безрадостный разговор. Давай о чём-нибудь другом. Спеть нам, что ли?

– Нечего петь по ночам. Ребёнка разбудите.

– Спели бы негромко, да Кости Репина нет, некому подыграть на гитаре. А в сухую – не хочется. Так что не волнуйся.

– Костя нам больше не товарищ, – сказал Дворкин. – У них с Ленкой другие товарищи и интересы. Но дело не в гитаре. Это мы раньше пели, а теперь только пьём. Вот они, старшее поколение – поют. А мы глядим в стол оловянными глазами, злобствуем, вздыхаем и просим ещё налить. Пошли, Лёха, покурим.

Они вышли на лестницу. Алексей клевал носом, но тоже курил самокрутку с коноплёй. Курили молча, всё больше тупея, отрешаясь от реальной обстановки, отчуждаясь друг от друга. Чугунов ещё в армии пробовал анашу и гашиш: среднеазиаты тайком возили из дома, – а Илья Дворкин пристрастился к «косячкам» на гражданке. Вместе они интересовались и более крепкой «дурью», постепенно ею увлекаясь.

Пришла Виктория, подхватила их, колеблющихся, под руки и увела с лестницы. Последнее, что Алексей осознал, пока с трудом шёл до кровати, были слова жены, произнесённые сердитым полушёпотом:

– Что же вы, ребята? Совсем меры не знаете! Долго это будет продолжаться? Сама люблю покайфовать, но ваши выкрутасы мне надоели!

– Дворкин где? – спросил он онемевшим языком и свалился замертво.