Текст книги "Не игра. Сборник рассказов"

Мы придем после заката

Легкий ветерок лениво играет с полотном дедерона, и ажурное плетение колышется перед глазами, мешая рассматривать дом напротив. Уже час мы с Никой не отрываем взгляд от выгоревших провалов окон квартиры на третьем этаже.

– Почему мы должны умереть? – тоскливо спросила девушка.

В который уже раз за сутки испуганно скрутились в водовороте мысли, и я повернул к ней голову. Глаза у Ники тусклые, безжизненные. Запавшие бледные щеки, заострившийся нос, нервно подрагивает уголок сухих губ.

– Ты же слышала пожарных, – я провел рукой по ее волосам. – Квартира была пустой.

– До заката всего ничего, – она всхлипнула и отвернулась.

– Мы попробуем уцелеть, – я сжал кулаки, заглянув прямо в покрасневшее око Солнца, коснувшееся сверкающей глади Чижовского водохранилища.

Чиркнув спичкой, я зажег спиртовку и проверил меловую черту, проведенную по полу вокруг дивана – белая линия выглядит сплошной и нигде не прерывается. Уселся рядом с девушкой, осторожно, чтобы не упала открытая бутылка водки, притянул внутрь круга журнальный столик и тщательно расправил скомканный листок письма на столешнице. В десятый раз за день я пересчитал предметы. Слева пачка соли, пара головок чеснока, метровый прут арматуры и бутылка бензина с торчащим фитилем. Правее старая дедова двустволка и четыре картонных патрона, набитых серебряными обрубками цепочки Ники и шариками от подшипников. На самом краю банка со святой водой, десяток нательных крестиков и несколько католических и православных образков, приобретенных у ближайших храмов. Все, что мы смогли найти быстро. Я переломил ружье пополам, аккуратно вогнал в стволы охотничьи патроны, положил оружие на колени и налил себе водки, тщетно пытаясь забыть о вчерашнем вечере под Борисовом.

Автомобиль подпрыгнул на очередной колдобине, и с жалобным стоном ухнул обратно в колею, выбросив на обочину тонну жидкой грязи. Я едва не лязгнул зубами о рулевое колесо и матерно выругался, проклиная Стася Машковича и его совет: для сокращения пути проехать через военный полигон. «Дорога отличная. Дачники там чуть ли не на кабриолетах рассекают, – уверял он меня, рисуя план. – Пять минут и ты на месте». «Если тут кто и рассекает, то только военные на гусеничных тягачах, – мрачно подумал я. – Угораздило же меня свернуть с трассы». Глухой скрежет по днищу возвестил о скрытых в грязи камнях, а может и оторванных частях авто пресловутых дачников. Я поморщился, выворачивая до упора руль, чтобы миновать лужу с два заметно выпирающим из ее середины остовом какого-то механизма и бросил взгляд на Нику, намертво вцепившуюся в дверную ручку.

– Ничего не говори, – простонала девушка. – Я сама его прибью, как только приедем.

– Наконец-то, – удовлетворенно выдохнул я, когда танковая колея сменилась сухой грунтовой дорогой, плавно поднимающейся к рукотворным курганам на правом берегу Березины.

Карта, наспех нарисованная Машковичем на обороте дисконтной карты какого-то фотоателье, оказалась приближенной к идеалу. Через несколько километров мы выехали на песчаный берег реки и увидели машину, костер и самих виновников нашего ралли по пересеченной местности.

Стась изумленно смотрел на заляпанный грязью автомобиль и наши злые лица, забыв о мясе, а Лида отжимала руками мокрые после купания волосы и прыгала на одной ноге, одновременно пытаясь приветственно помахать нам и вытряхнуть из ушей попавшую воду. Она подруга моего приятеля и по совместительству сегодняшнего повара на открытом воздухе. Парня циничного, даже местами хамоватого. Лида эффектная блондинка с таким шикарным бюстом, что я как-то прямо заявил приятелю, что он гладил у скульптуры горожанки в Михайловском сквере не колено, как все, желающие быстрее познакомиться с девушкой, а грудь. И гарантированно сразу обеими руками. Тогда в ответ он только ухмыльнулся.

– Ну? – спросила Ника ледяным тоном, не ответив на приветствие. – Это была удачная идея с полигоном? – девушка грубо ткнула меня под ребра, заметив мой интерес к верхней части бикини ее подруги.

– Да уж, – Лида хихикнула. – Вот же дорога.

Она показала рукой влево, и мы услышали гул мчащейся на высокой скорости машины.

– Могли бы и навигатор включить, – хмыкнул Стась и хлопнул девушку по едва прикрытому заду. – Не желаете ли освежиться перед обедом?

– Когда-нибудь и мы пригласим вас на шашлыки, – буркнула Ника, расстегивая блузку.

Божественный запах шипящих на углях стейков щекотал ноздри, и мы хором скандировали, воздевая руки с пустыми пластиковыми тарелками в безоблачное вечернее небо:

– Мясо! Мясо! Мясо!

– Да вы прорвы какие-то! Не нажретесь никак! – завопил Стась, ставя перед нами поднос с аппетитными ломтями мяса. – Здрасте, – он карикатурно поклонился и, выпрямившись, уставился за наши спины.

Мы тут же обернулись. Высокий старик, несмотря на жаркий вечер, облаченный в резиновые сапоги и длинный, застегнутый наглухо брезентовый плащ, остановился рядом, с улыбкой рассматривая наше застолье. Харизматичный персонаж даже для сельской местности: редкие волосы, худое морщинистое лицо и прокуренные до корней зубы под подпаленными усами.

– Добрый вечер, дедуля, – в один голос приветствовали его девушки. – Присаживайтесь с нами.

– И по чарке найдется, – Стась поднял бутылку «Сваяка» и подмигнул. – И не по одной.

– Вы здесь на ночь, – вместо приветствия спросил старик.

Я утвердительно кивнул:

– Шашлык, уха и все остальное.

– Немедленно уезжайте, – неожиданно ошарашил он нас.

– Разве это частная земля? – вежливо спросила Ника.

– Нет, но был пожар.

– Всегда где-то что-то горит, – философски заметил я.

– К сожалению, на пожаре никто не погиб, – скорбно добавил старик.

– Наоборот! – удивленно воскликнула Лида. – К счастью.

– К счастью для родственников – не придется тратиться на похороны. Но смертельно для вас.

Лида демонстративно покрутила пальцем у виска.

– Я не сумасшедший, – старик обвел рукой пустой берег. – Выходные, рыба на голый крючок бросается и ни одного рыбака.

– И это все из-за пожара? – насмешливо бросил Машкович.

Дед присел к огню, вытащил пачку папирос «Беломорканал», пошевелил в углях сучком, неторопливо прикурил от него и обвел нас задумчивым взглядом. «Где он их берет? – почему-то подумалось мне. – Я вообще никаких папирос в продаже несколько лет не видел».

– Подозреваю, что вы никогда не слышали об этой истории с пожаром. Иначе схватили бы ноги в руки и бежали без оглядки. Вы еще совсем молоды, чтобы умирать.

– Да не волнуйся, дед, – хохотнул Стась. – Еще лет сто проживем.

– На твоем месте я не стал бы зарекаться даже на эту ночь, – старик посмотрел на заходящее солнце.

Стало так тихо, что я услышал, как потрескивают угли в костре и Березина мягко трется правым боком о песчаную отмель. Лида мгновенно побледнела, бросив испуганный взгляд на Машковича, а Ника так вцепилась ногтями мне в предплечье, что я едва не заорал. Стась с открытым ртом смотрел на странного гостя.

– Ты кто? Ясновидящий, или местное пугало для приезжих? – через несколько секунд хрипло спросил он.

– Нет, – старик не обиделся на грубость, – но я расскажу, что произойдет. Надеюсь, вы поверите мне и уедете еще до заката. Но не обольщайтесь, история вам точно не понравится.

– Смочи горло, дед. Легче лапшу на уши вешать будет, – к Стасю снова вернулся обычный сарказм, он протянул старику пластиковый стаканчик с водкой, но тот отрицательно мотнул головой. – Ну, тогда я сам для храбрости. Давай свою сказку.

– Сейчас здесь профилакторий завода «БАТЭ» и спортивная база, – наш странный гость ткнул мундштуком папиросы куда-то за спину. – Километра полтора. А в советские времена тут был пионерский лагерь от этого предприятия.

– О, как? – Машкович налил себе второй стаканчик и презрительно пожал плечами. – Пионерская страшилка. Я сейчас от ужаса обмочусь.

– Да замолчи уже, – буркнула Лида.

Старик не обратил на слова Стася внимания, затянулся в последний раз, бросив окурок в костер, и продолжил, словно его и не перебивали:

– Давно это было. В одной из смен, уж не помню в какой, девочка лет двенадцати привела на кухню бродячего пса. Огромного, как волкодав, но худющего, как скелет, словно его год не кормили – ребра за двадцать метров и слепой бы пересчитал. Повариха тут же доложила начальнику лагеря. А как же, от своих свиней в деревне пришлось бы оторвать объедки, оставь кобеля в лагере. Ну, а старшим был мужик, слепо следовавший правилам, циркулярам и прочим вышестоящим указаниям. Он приказал немедленно вышвырнуть пса за ограду. Девочка наотрез отказалась расстаться с собакой. Разгневанное начальство заперло строптивую пионерку в подсобке, чтобы поумнела в темном одиночестве и больше не перечила старшим. Пса прогнали. А через час пожар.

Старик достал новую папиросу. В этот раз я сам протянул ему головню из костра.

– Сначала тушили собственными силами, – гость выпустил сквозь порыжелые усы густой клуб сизого дыма, – не справились. Вызвали пожарных. Начальник лагеря в обмороке. Водой отливали сердечного – наказанная девчонка в горящем здании. Когда прибывший пожарный расчет справился с огнем, то под обломками стен и крыши нашли тело, вернее, то, что от него осталось.

Он помолчал несколько секунд, обвел нас грустным взглядом и поднялся.

– Никто так и не узнал причину пожара, как не узнал того, каким образом там оказался и собачий скелет. Девочка умерла, обнимая пса, и кости спеклись в одно целое. Говорят, так и хоронили вместе в закрытом гробу. Они и сейчас приходят вдвоем.

– Сейчас? – Ника прикусила палец, чтобы не показать свой испуг.

– Да уж, – протянул Стась. – прямо мистика какая-то с тем пожаром. Но причем здесь мы?

– Вчера на пожаре не было жертв. А когда злой рок по какой-либо причине допускает промах, то она всегда исправляет его ошибку. Всегда. Так уже происходит не в первый раз. На пожарах должны умирать. И она обязательно придет за вами. Вместе с псом. Сразу после заката.

Он встал и медленно пошел прочь, бросив на прощание через плечо пару фраз:

– Уезжайте немедленно. Вы не первые герои, которых больше не видели.

– Эй, дед! – крикнул ему вдогонку Машкович. – А как от нее откупиться, если придет? Конфетами или костями для собаки?

Старик не остановился и не обернулся, только рукой махнул. Обреченно так махнул. Я посмотрел на далекую кромку леса за рекой. От багрового блюдца солнца, почти скрывшегося за деревьями, остался один осколок, и длинные тени начинали сливаться в единое целое, предваряя наступление ночи.

– И настал его час, и пришел черед, и сказал ему друг – пора, – Стась плеснул водку в стаканчик и протянул мне. – Давай. За девочку и ее собаку. Пусть земля им будет пухом.

– К черту! – Лида выбила из его рук пластиковую емкость. – Мы сейчас же уезжаем.

– С какого это перепуга? – набычился Машкович, доставая другой стаканчик. – Никто не уезжает.

– Немедленно! – Ника повернулась ко мне, взяв за руку, и я поразился, какие у нее холодные пальцы, а в глазах плещется неприкрытый ужас. Она едва сдерживалась, чтобы не броситься к машине.

– Поздно, – глупо хихикнул Стась. – Солнце зашло и у нас…

Его шутка прервалась на полуслове хрипом. Стремительная, фрагментировано расплывчатая тень собаки возникла прямо из воздуха, вцепившись ему в горло и бросив на землю. Я буквально остолбенел. Внутренности обожгло от страха, а единственная мысль «не может этого быть!» скомкалась и забилась, как рыба на крючке. Над распростертым телом, оскалив окровавленные клыки и издавая утробное рычание, стоял крупный поджарый пес, и сквозь его тело я отчетливо видел то, что стало со Стасем. Мозг превратился в огромную яму, полную мрака и безнадежности. От ужаса у меня встали дыбом волоски по всему телу. Ника мешком повисла на мне, а Лида с криком бросилась бежать к реке. Призрачное животное одним рывком встряхнуло тело Стася, словно это была тряпичная кукла, отбросило в сторону и мощными прыжками рванулось вдогонку за девушкой.

Мне удалось быстро втащить Нику в машину. На удивление двигатель завелся с полпинка. Я судорожно рвал рычаг переключения передач, когда увидел ее: худенькая девчушка в пионерском галстуке с обгорелыми кончиками стояла прямо перед машиной, разглядывая нас. Меня словно потянуло в черный бездонный колодец, раскрывающийся в ее глазах, и неведомая сила стала отжимать ногу от педали акселератора. Тьма в ее зрачках не была совершенно пустой. Она мгновенно наполнилась образами. В одном – солнечный день и хохочущая девчонка, в другом – горящее здание и в нем мы с Никой. Этот взгляд вполз ко мне в сознание, заполонив и раздавив весь разум сумасшествием, оставив лишь одно желание – умереть прямо здесь и сейчас рядом с ней. Истошный вопль Ники в ответ на могучий удар в правую дверцу вернул меня в реальность, заставив вжать педаль в пол. Я так и не отпускал ее до самого Минска, окаменевшими пальцами сжимая руль.

В нашем дворе была настоящая суматоха: повсюду открытые окна с любопытными, сполохи от мигалок по стенам, несколько пожарных машин, бурлящая толпа зевак. Только с матом мне удалось найти место для стоянки рядом с пожарными. Один из них снял защитную маску и сказал старшему:

– Все к чертям сгорело, – сплюнул. – Хорошо, что хозяев не было.

– Очень плохо, – Ника сгорбилась и медленно побрела к подъезду.

Пожарные недоуменно посмотрели ей вслед.

В почтовом ящике нас ожидало еще одно испытание: обычный листок из школьной тетради с несколькими словами. Прочитав, Ника охнула и закрыла лицо руками, а я всей спиной ощутил, как девочка смотрит нам вслед на берегу Березины и в затылок пахнуло ледяным холодом из собачьей пасти. Уже дома, в своей квартире, я все еще продолжал чувствовать ее взгляд и непрерывно тушил окурки о дно пепельницы, такое же черное, как и глаза призрака.

За окном изредка вспыхивали отблески молний далекой грозы, словно где-то там наверху кто-то забавлялся с неисправным фонариком. Ника тихо плакала и непрерывно ворочалась на тахте. Я встал из кресла и отдернул штору, повинуясь какому-то странному чувству. Во дворе злобно трясли костистыми ветвями деревья над решетчатой оградой, тени ломались на потрескавшемся асфальте перед крыльцом обгорелого остова полуразрушенного здания, девочка в пионерском галстуке тянула ко мне руки, и тоскливо подвывал огромный пес, задрав морду в мою сторону.

Я задернул штору, отгородившись от нереальности плотной тканью. Но отгородиться от их глаз у меня не получалось, даже если я закрывал свои. Снова и снова я перечитывал полученное послание и только теперь полностью начинал осознавать, что в своей жизни не испытывал ничего более жуткого.

Все-таки я, наверное, задремал и проснулся от собственного беззвучного крика. Кошмар не отпустил, и лед внутри не собирался таять, но судьба подарила нам целый день.

– Ника? – вполголоса позвал я, скомкав письмо в кулаке. – Нам еще столько надо успеть до заката.

Я только поднял полный стакан, как в густых сумерках, вползающих в комнату, раздался тихий стон, медленно переходящий в сдерживаемое рычание: такой странный звук, вероятно, издавала ночь на торфяном болоте, когда через него пробиралась собака Баскервилей, отыскивая след. Жуткое ощущение внутри, настолько сильное, что начинает слабеть мочевой пузырь – вроде бы еще и не ночь, когда силы зла властвуют безраздельно, а белый день, кажется, уже остался где-то в конце двадцатого столетия. Я крепко сжал цевье ружья и прижал ладонью листок с единственной строкой округлых букв детским почерком «Мы придем после заката». Из-за входной двери донесся злобный рык, следом мягкий девичий голос, успокаивающий животное. Кукарекнул дверной звонок. Ника вскрикнула, сжав в руках стальной прут, а я мрачно усмехнулся, набросил на шею всю связку религиозных атрибутов и решительно взвел оба курка.

Ночной «Минск-Брест»

Дверь в баре тренькнула о колокольчик, впустив внутрь тихий шепот дождя. Яскевич обернулся на звук. Миловидная девушка с влажными прядями волос сразу от порога цепким взглядом окинула небольшой зал, прошла к стойке, уселась на высокий табурет и отбросила полу плаща, призывно демонстрируя полоску тугого бедра над черным чулком. Немногочисленные посетители равнодушно вернулись к своим напиткам: вечер только начинался, и мужчины пока еще не желали разбавлять свое одиночество сомнительными развлечениями. Жирный мазок яркой помады на капризно изогнутых губах девушки сузился в тонкую линию, по бледному лицу проскользнула понимающая гримаса, и она повернулась к бармену:

– Кофе, – голос резкий, с хрипотцой.

Яскевич отвел взгляд и скрипнул зубами на ухмылку пожилого мужчины, сидящего напротив. Тот взял свою порцию спиртного и протянул навстречу:

– За баб-с?

Стаканы соприкоснулись с легким дребезжанием. Два мужских взгляда над стеклянными кромками пересеклись, замерли в клинче на секунду, как боксеры на ринге.

– Пропади они пропадом, – хмуро бросил Яскевич через стол и отставил свой стакан.

– Брезгуешь? – насмешливо поинтересовался собеседник. – А ведь она прилично выглядит. Взгляни.

– На что там смотреть? Обычная шлюха.

Яскевич все-таки бросил короткий взгляд через плечо, желая еще раз убедиться в правильности первого впечатления.

– Как и твоя бывшая. Не находишь?

Слова задели за живое, и Яскевич напрягся, сжал кулаки.

– Заткнись, Портной, – процедил он сквозь зубы.

– Как скажешь, как скажешь, – пожилой мужчина хихикнул, и вдруг дряблая кожа в уголках его губ собралась в жесткие складки. – Не нравится мне твой тон. Очень не нравится. Обидно мне.

– Извини, – буркнул Яскевич. – Сорвалось.

– Сорвалось у него, видите ли, – прошипел мужчина в ответ и тут же заулыбался. – Разве я виноват, что твоя баба оказалась редкостной сукой? А ведь я когда-то предлагал зайти к ней, побеседовать и выслушать извинения.

– После таких визитов у криминалистов желудки выворачивает наизнанку при осмотре твоих собеседников, – буркнул Яскевич, непроизвольно поежившись. Кличку «портной» его спутник получил за жуткую привычку носить в кармане ножницы, отточенные до остроты бритвы, которыми он с легкостью кроил человеческую кожу, выбивая нужную заказчику информацию, и редко кто мог без содрогания смотреть на последствия его искусства.

– Издержки метода, – забулькал смехом в горле Портной. – Теперь под стол загляни, Снайпер.

Что-то твердое уперлось в колено Яскевичу. Скосив глаза вниз, он увидел толстую трубку глушителя на длинном стволе. Оружие качнулось, сдвигаясь в область паха.

– Отстрелю яйца, если еще раз услышу от тебя слово «заткнись», – тихий вкрадчивый голос прозвучал жестче грубого окрика.

– Мне дважды повторять не надо. Ты же знаешь, – твердо ответил Яскевич, подняв глаза.

Он постарался, чтобы голос прозвучал бесстрастно, хотя все внутри сжалось от страха и сердце бешено запрыгало в груди. Портной удовлетворенно кивнул, пряча оружие, а Яскевич нащупал в кармане патрон от пистолета, ласково погладил теплую латунную гильзу своего афганского талисмана и сразу успокоился. За десять лет патрон вытерся о ткань и пальцы до зеркального блеска, и он вдруг подумал, что в последнее время стал слишком часто просить поддержки у бездушного кусочка металла. Это тогда, в Афганистане, девятнадцатилетний снайпер, забившись в незаметную узкую щель в скале и приставив к виску пистолет погибшего лейтенанта, твердо знал, что кроме единственного патрона у него больше нет боевых товарищей. Всю ночь он держал дрожащий палец на спусковом крючке и тоскливо слушал, как перекликались душманы, разыскивая его. В тот раз не нашли, а сейчас, словно подобрались почти вплотную. Он еще раз потер патрон, вспомнив, как тогда прилетела поисковая группа, и он с трудом разогнул скрюченные пальцы, передернул затвор и поцеловал тусклую латунь последнего патрона, выпавшего на ладонь.

Все, сегодня пришло время закончить со всем этим дерьмом, получить свою долю и забиться в какую-нибудь щель, а то еще ненароком накроит из него Портной заготовок по собственным лекалам, решил Яскевич. С некоторых пор это партнерство стало пугать его до смерти, и патрон в кармане снова показался ему единственным и никому не известным другом.

– Только приступила или подстава?

– Что?

– Спрашиваю, шалава эта – начинающая, или подстава? Как считаешь? – Портной улыбался, как ни в чем не бывало: по его мнению, конфликт был исчерпан. – Абсолютно трезвая, водку не лакает – кофе ей подавай. Одета, как проститутка, а взгляд странный, без наглости. Под кайфом?

Яскевич еще раз осмотрел девушку внимательно. Та, заметив в зеркале барной стойки, что ею заинтересовались, обернулась, приветливо улыбаясь, огладила ладонью бедро, замерла на секунду в ожидании и почему-то отвернулась. Приятное лицо, отметил он про себя, да и фигурка ничего.

– Сейчас ты скажешь, что она ни то ни другое, а лесбиянка, – хмыкнул Яскевич.

– Не скажу, – Портной вновь стал серьезен. – Запомнил ее? Рита. Моя дочь.

– Да уж, – только и смог протянуть от изумления Яскевич, с трудом удержавшись, чтобы еще раз не оглянуться.

– Последняя акция, Снайпер, – перешел на шепот его спутник, вынимая из кармана паспорт.

У Яскевича все обмерло внутри, словно мужчина догадался о его мыслях слинять куда подальше с утра.

– Держи, – документ придвинули ближе. – Здесь немецкая виза, билеты на поезд, чеки по пять штук на предъявителя. Через три часа ты начинаешь путь в благополучную Германию.

Портной всегда сообщал детали их планов в последнюю минуту. Или детали акций, как он их называл. Однако за столько лет такое дело ему было в новинку, и Яскевич недоуменно спросил:

– В Германию? А твоя дочь, каким боком здесь?

– Она узнает в поезде и передаст тебе номер купе, где едет счастливый билет в наше будущее. В силу определенных обстоятельств я не стал выяснять этого заранее – мало ли чьи уши случайно повернутся не в ту сторону, а Рита помнит клиента в лицо. Я сейчас отправляюсь в Барановичи и присоединюсь к тебе там. Никаких телефонных звонков. Все понятно?

– Не в первый раз, – Яскевич кивнул.

– И бабу свою из головы выбрось, – Портной злобно оскалился. – Не хватало еще, чтобы из-за твоих случайных эмоций сорвалась решающая в моей жизни акция. Да и в твоей гребаной жизни, кстати, тоже.

Яскевич снова угрюмо кивнул:

– Не напоминай. Я уже давно забыл.

– Никогда не забывай. Никогда, – Портной прищурился, побарабанил пальцами по столешнице. – У каждого из нас есть свой скрытый враг. Постоянно будь готов переступить через очередной труп. Запомни, Снайпер. Всегда есть кто-то, страстно желающий испоганить тебе жизнь. Ты крепко держался меня, и поэтому не ты на кладбище, а твои недруги. А завтра станешь еще и богат, как Крез. Иди, собирайся. Оружие обязательно.

Он прав – ничего я не забыл, вздохнул Яскевич про себя, напрасно пытаясь выбросить из головы воспоминания о том вечере. Год назад к нему, пьяному до помутнения сознания, приехал Портной и швырнул на пол целлофановый мешок. Один взгляд на его содержимое заставил Яскевича выблевать и выпитую водку, и скромную закуску. То, что сделал Портной с любовником его жены, не могло привидеться даже моджахедам в их кровожадных снах. «Поехали, покажем твоей лярве, – трясли его крепкие руки». А он мог только мычать что-то невразумительное в ответ. Это состояние и спасло его тогда: наряд милиции, выломавший через полчаса дверь съемной квартиры, застал его барахтающимся в собственной блевотине с остекленевшим взглядом, а соседи подтвердили, что уже днем видели его не намного трезвее, чем сейчас. Жена написала заявление, обвиняя его в смерти любовника, а сама где-то скрывалась. Он был рад, что Портной решил не разбираться с ней сам, хотя для него найти любого человека в Минске было делом нескольких часов. «Потом, – усмехнулся через пару дней его старший напарник. – Когда будешь готов сам». Яскевич уже решил, что плевать ему на жену, как и решил, что не будет столько пить. «Пусть задыхается от страха в ожидании, – надеясь, что беспечно, отмахнулся он. – А ты был неосторожен». «Я всегда знаю, что надо сделать и когда, – серьезно сказал Портной. – Держись меня и все будет отлично».

Он поднялся одновременно с заливистыми трелями колокольчика: подвыпившая компания молодежи ввалилась в бар.

– Смотри, какая краля, – радостно завопил кто-то. – Давай с нами, малышка. Не соскучишься.

Несколько юнцов вальяжно рассаживались по обе стороны Риты. Яскевич нерешительно посмотрел на своего спутника.

– Иди, – бросил ему Портной. – Она сама о себе позаботится.

***

Вагон качнуло особенно сильно: поезд с лязгом кренился на стрелках. Яскевич выругался про себя. Он курил в тамбуре уже пятую сигарету подряд, всматриваясь в полутемный коридор. Риты все не было, а за мокрыми стеклами уже замелькали огоньки ночного города. Барановичи. Хлопнула дверь. Девушка появилась не с той стороны состава, как он ожидал. Выглядит неброско: джинсы, свитер, легкая куртка, маленькая сумочка через плечо. Ни тени улыбки, минимум косметики на бледном лице. Сухо бросила на ходу, не останавливаясь:

– Четвертый. Седьмое.

Он только кивнул в ответ, что расслышал. Поезд замедлял ход, втягиваясь на станцию. Пришла проводница, оттеснила внушительным бюстом в сторону, шикнула: «Пройдите в купе, если не выходите». В проходе появился народ с чемоданами и сумками, и Яскевич побрел к себе, продираясь через кладь, отдавливая ноги и бормоча извинения.

Сидя в купе, он угрюмо рассматривал мутную кисею дождя между станционными фонарями, вглядывался в пассажиров, торопливо шлепающих по лужам на перроне, терпеливо ждал Портного. «Что там ждет, за кордоном бывшего Союза? – отрешенно и вяло думал Яскевич. – Германия огромная страна – затеряться не проблема. Язык в школе учил. Наверное, вспомню быстро?»

Портной вошел в купе уверенно, бросил мокрый плащ на диван, выжидающе посмотрел на него.

– Четвертый вагон. Купе семь, – тут же сказал Яскевич.

– Хмм… Видел я проводницу из четвертого. Ты ею займешься. Здоровая девка, – он уселся напротив. – Начнем сразу после Жабинки. У нас будет десять минут. Давай-ка обсудим детали.

Поезд проехал Березу, а Портной все еще дотошно инспектировал напарника, многократно повторял возможные варианты развития событий, наконец, хлопнул ладонью по столу:

– Ну, все, – состав вкатывался на вокзал Жабинки. – Смотри, чтобы проводница не переполошила вагон. Будешь сидеть у нее, пока Рита не позовет. Мы с ней возьмем на себя охранника и клиента. Если до Бреста сигнала от нас не услышишь, уходи сам, как сможешь. Все факторы учесть невозможно. Билет на завтрашний берлинский у тебя есть. Так что выкрутишься, в случае чего.

– Что везет клиент?

– Камни, Снайпер. Камни. Немного, но уж на очень впечатляющую сумму в буржуйской валюте.

Портной взглянул на часы:

– Через минуту выходи за мной, – он набросил плащ, дернул дверь. – Последняя акция, Снайпер, – Яскевич с удивлением отметил, что ему подмигнули.

Поезд тронулся, набирая ход, и Яскевич тоже встал: до Бреста ехать всего ничего. Проверил документы, приготовил оружие, осмотрелся в проходе вагона. Никого – пассажиры сидели на вещах сторожевыми собаками по своим купе. По статистике, грабят их перед крупными станциями, и народ был научен горьким опытом.

В тамбуре Яскевич встретился с Портным. Тот сделал предостерегающий жест, вновь посмотрел на часы. Секундная стрелка плавными рывками добралась до двенадцати:

– Пора, – напарник рывком распахнул дверь в четвертый вагон.

Возле седьмого купе сидел на откидном стуле охранник, крупный мужчина, фигурой похожий на спортсмена, который сразу же встал и подозрительно повернулся к ним. Сзади него взвизгнула вторая дверь. Он бросил короткий взгляд через плечо на Риту, не считая ее достойной внимания, сосредоточился на мужчинах. Яскевич еще успел заметить, как из рукава девушки появилось длинное блестящее лезвие, и толкнул дверь к проводникам.

Портной ошибся самую малость: девка была не здоровой, а очень крупной, и очень некрасивой. Она самозабвенно дула в блюдечко с чаем, смешно выпятив толстые губы. Цветастый заварочный чайник, нарезанный белый батон, банка с домашним вареньем. Крестьянская идиллия, хмыкнул про себя Яскевич, оценив увесистый зад девицы, приминающий диван до каркаса. Проводница повернула голову, добродушно улыбаясь широким жабьим ртом, спросила по-свойски:

– Чайку?

– Позднее, если не возражаешь, – он вытащил из-под плаща руку с пистолетом, запирая дверь.

Она уставилась на рябую от частого употребления трубу глушителя и вскочила, уронив блюдце с чаем на стол. Кровь моментально отхлынула от пухлых щек, и девица открыла рот, собираясь завопить. Одним коротким ударом Яскевич вдавил ствол пистолета в нервный узел на ее похожем на квашню животе. Проводница выпучила глаза, судорожно стала хватать воздух ртом, пятясь назад, тяжело упала на диван.

– Удавлю на хрен, – он сунул ей оружие под нос. – Лечь на живот. Руки назад. Ясно?

Проводница быстро закивала головой, заливаясь слезами. Яскевич достал из кармана плаща упаковочный скотч и крепко перетянул ей кисти рук.

– Голову подними, – широкая полоса склеила губы, волосы, пройдясь в несколько слоев.

– Отдыхай, – он с угрозой рассматривал, как она пытается сесть, изредка поднимая на него наполненные страхом и слезами глаза. – Ложись, не стесняйся, только тихо лежи, как мышка. Ферштейн? – проводница покорно кивнула. – Вот и молодец. А я у тебя пока посижу.

Яскевич спрятал оружие и устроился на диване напротив. От нечего делать он листал какой-то железнодорожный справочник, временами бросая равнодушный взгляд на неподвижное тело проводницы. В дверь поскреблись.

– Это Рита, – приглушенно донеслось из коридора, и Яскевич слегка приоткрыл дверь в купе проводников.

– Прибирайся, – прошептала девушка, бросив косой взгляд на связанную проводницу. – Стукнешь два раза в седьмое. Поторопись. Скоро Брест.

Яскевич обернулся, вытащил из-за пояса пистолет, привычно отжал предохранитель, и поморщился от острого запаха мочи. Выпученные от ужаса глаза девицы, казалось, совсем вылезли из орбит, она сучила толстыми ногами по мокрому дивану, пытаясь вжаться в стену, глухо мычала, мотая головой. Еще несколько минут назад она лежала спокойно, надеясь, что все обойдется, а теперь сходила с ума, почувствовав холодное дыхание смерти.

– Закрой глаза, – хмуро буркнул он, поднимая с пола подушку.

Проводница выгнулась дугой, скатилась с дивана, забилась головой об пол. Форменная блузка брызнула пуговицами, открыв на удивление маленькую для такой полной фигуры грудь. Яскевич вдруг представил на ее месте свою бывшую жену и, не сомневаясь, что она так же отвратительно будет выглядеть, когда они встретятся, с ненавистью вогнал носок ботинка под ребра проводнице. Она мгновенно потеряла сознание от боли.