Текст книги "Белый, белый снег… (сборник)"

Лесные были

По старому лесному волоку, покрытому белым пухом первой пороши, шли двое. Впереди, чуть сутулясь под тяжестью туго набитого рюкзака, придерживая за ремень старенькую одностволку, шагал Виктор Рябинин. Следом за ним торопливо семенил его друг и напарник по охоте Васька Кузьмин.

Шли быстро, стремясь засветло добраться до лесной избушки. Невысокий, коренастый Василий едва поспевал за своим рослым приятелем, Время от времени тот оглядывался и нетерпеливо подгонял отстающего: «Шевелись! Отемнаем – придется под елкой ночевать».

Василий послушно переходил на резвую рысь и быстро сокращал разрыв.

Короткий ноябрьский день клонился к вечеру. Солнце, уже невидимое из-за стены леса, бросало прощальные лучи на свинцово-серые облака, отчего плотно сбитые, клубящиеся громадины загорались снизу зловещим кровавым светом, вселяя в душу необъяснимое чувство тоски, хорошо знакомое тем, кого хоть раз ночь заставала в пути, вдали от дома.

Перейдя по шаткому мостику через замерзший ручей, охотники свернули с дороги, и пошли лесом, сверяя направление по компасу. Идти оставалось совсем немного, но друзья, утомленные долгим переходом, уже порядком устали, и этот последний участок пути давался им с трудом. К тому же совсем стемнело, и идти приходилось почти на ощупь.

Натыкаясь на острые сучья, запинаясь о лежащие на земле деревья, Виктор и Васька упрямо продирались сквозь заснеженные заросли. Ничего, подбадривали они себя, скоро озеро, а там до избушки – рукой подать. И можно будет скинуть с онемевших плеч тяжелые рюкзаки, напиться горячего чаю, и, растянувшись на нарах, лежать и слушать, как потрескивают в печи сухие смолистые дрова.

– Ну вот, считай, пришли… – облегченно выдохнул Васька.

За поредевшими деревьями угадывалось озеро. Вышли на лед, огляделись. Избушка была совсем рядом. Если напрямик – пять минут ходу.

Подойдя к упавшей, вмерзшей в лед старой березе, Виктор стряхнул с нее снег и позвал напарника: «Садись, покурим».

Ночь уже безраздельно властвовала над миром. В редких разрывах облаков, словно в окнах, зажигались и гасли далекие звезды. Их холодный мерцающий свет ледяными искрами вспыхивал в редких пушистых снежинках, которые, казалось, не падали, а неподвижно висели в воздухе. Было тихо. Так тихо, словно вместе с очертаниями предметов ночная мгла поглотила и звуки.

– Что делать будем? – нарушил молчание Виктор.

– Как, что делать? – не понял Васька.

– Ну, может, вдоль берега обойдем? Лед-то, наверно, еще слабоват.

– Обходитъ? – Васька округлил глаза. – Да ты что!

Ему страшно было даже представить, что придется брести еще неизвестно сколько по извилистому, капризному берегу. Ох, как не хотелось ему этого! Желая рассеять сомнения друга, он отбежал подальше, распорхал вокруг себя снег и, подпрыгнув, с силой ударил ногами в матово блеснувший островок. Лед загудел, но не поддался. Васька подпрыгнул еще раз. Лед выдержал…

– Видал?!

В ответ Виктор только рукой махнул. В последний раз затянувшись сигаретой он ловким щелчком отбросил ее от себя. Описав дугу, красный светлячок ткнулся в снег и погас.

Пошли… Тонкий осенний лед, чуть присыпанный свежим снежком, скрипел, потрескивал, шуршал, и, чудилось, даже прогибался под ногами. В звенящей, напряженной тишине эти звуки казались особенно жуткими. Память, как нарочно, подсовывала ужасные случаи об утопших, воображение рисовало картины, одну страшнее другой. Виктор уже жалел, что поддался на уговоры. Черт с ним, лишние полчаса, зато шли бы сейчас спокойно и не надо замирать от каждого скрипа.

Долгожданный берег становился все ближе. Уже можно было, не напрягаясь, разглядеть смутно белеющую крышу избушки. Друзья даже принюхались: не несет ли дымком? Нет, дымом не пахло. Значит, никого там не было. Ну, оно и к лучшему – не надо тесниться.

…Внезапно Виктор почувствовал, что теряет равновесие. Нелепо взмахнув руками, он повалился набок – и в ту же секунду ощутил ожог студеной воды. Не в силах понять еще, что произошло, он судорожно, со всхлипом, вздохнул и, рванувшись всем телом, налег грудью на кромку льда. Но лед, не выдержав тяжести человека, сухо хрустнул, и вода снова сомкнулась над его головой.

Вынырнув, Виктор опять сделал попытку выбраться на спасительную твердь, но безуспешно. Черный зев полыньи цепко держал свою жертву.

Рядом, в ледяном крошеве, барахтался Василий.

Звезды равнодушно смотрели, как борются за жизнь два человека, и так же невозмутимо подмигивали им, как и полчаса назад. Угрюмая заснеженная тайга хранила молчание.

Выбившись из сил, Виктор положил локти на лед и затих. Намокшая одежда тянула вниз. Тело уже не чувствовало холода. С трудом разлепив склеивающиеся на морозе ресницы, он, едва шевеля коченеющими губами, прошептал: «Все, Василек, хана нам!».

Но Васька не слышал его. Вцепившись в кромку льда, он тихо скулил, и по щекам его текли слезы. Шапку он потерял. Мокрые волосы, схваченные ледяной коркой, черными сосульками топорщились на голове.

– А-а-а-а! – протяжный крик разорвал тишину.

– …а-ах! – скорбно вздохнуло эхо.

Виктор крикнул еще и еще… Тело уже смирилось, лишь разум отказывался верить. Казалось, все это происходит в каком-то страшном сне. Хотелось проснуться, избавиться от этого кошмара. Мысль о матери, о том, что будет с ней, если он утонет, стремительно пронеслась в голове, и он, уже не владея собой, зашелся в отчаянном крике: «Помоги-и-ите-е!» Крик этот вывел из оцепенения Ваську, который тоже исторг дикий, нечеловеческий вопль.

На что надеялись они, к кому взывали? Ведь знали: на десятки километров вокруг ни жилья, ни людей – только безмолвная, седая от снега тайга.

И вдруг… Там, на берегу, возле охотничьей избушки полыхнул оранжевый огонь, и мгновение спустя донесся грохот ружейного выстрела.

– Держись, мужики, я сейчас! – кто-то бежал от избушки к озеру. – Держись!..

Человек подбежал к лодке, лежавшей днищем вверх, схватил ее за борт, рванул, что есть мочи, силясь перевернуть. С третьей или четвертой попытки это ему удалось, и он, захватив топор и длинный шест, поспешил на помощь друзьям.

Подталкиваемая в корму лодка с трудом двигалась по неровному, кочковатому берегу, но, попав на гладкий, припорошенный снегом лед, пошла как по маслу. Когда до тонущих оставалось метров двадцать, лед под ней просел, и сам спасатель едва не очутился в воде. Дальше пришлось пробиваться с помощью топора.

Виктор, не отрываясь, смотрел на приближающееся суденышко, на незнакомца, торопливо орудующего шестом, и молил Бога только об одном – чтобы хватило сил продержаться, чтобы онемевшие пальцы не разжались раньше, чем придет спасение. Его тянула вниз не только намокшая одежда. В отличие от Василия он ничего не успел сбросить – и рюкзак, и ружье так и остались у него за спиной… Изрезанными об лед руками Виктор вцепился в борт подошедшей лодки. Незнакомец схватил его за воротник и одним рывком поднял из воды. Потом они вместе втащили в лодку Василия.

– В нос!.. Иди в нос – будешь лед долбить! – скомандовал Виктору спасатель и сунул в руки топор. Сам бросился на корму. Переступая через лежащего Василия, пихнул его ногой: «Двигайся, не лежи!» Тот никак не отреагировал, лишь съежился еще сильнее и подтянул колени к груди.

Сжимая в бесчувственных руках топор, Виктор одержимо крушил преграждавший дорогу лед. Мелкие осколки больно секли лицо, но он словно не замечал этого. Чем ближе к берегу, тем лед становился толще, и через некоторое время они совсем перестали двигаться.

– Стой! – крикнул тогда незнакомец. – Будем выбираться.

Первым из лодки вытолкнули Василия. Торопливо и невпопад перебирая конечностями, тот на четвереньках быстро пополз от края полыньи, но вскоре силы оставили его. Не удержавшись на подломившихся руках, он рухнул ничком в снег, да так и остался лежать. Незнакомец подхватил его подмышки и потащил к избушке. Виктор, шатаясь, шел сам.

Откуда-то из темноты с радостным лаем вылетела черная собака и кинулась в ноги хозяину, но тот в сердцах отпихнул ее и, перехватив покрепче свою ношу, начал взбираться по крутому откосу.

Тяжело, запаленно дыша, они ввалились в избу и, едва переступив порог, упали на пол, не в силах ни двигаться, ни говорить.

Первым очнулся незнакомец. Затеплив свечу, стоящую на столе, он принялся тормошить друзей: «А ну, вставайте, ребята!.. Подъем, кому сказал!» Потом стал помогать раздеваться Василию, который никак не мог сделать это самостоятельно: заледеневшая одежда хрустела, трещала и почти не гнулась.

Виктор поднялся, скинул с плеч тяжелый рюкзак. Ударившись об пол, он зазвенел, словно стеклянный. Попытался расстегнуть армейский бушлат, но ничего не вышло. Тогда, вытащив охотничий нож, он начал обрезать пуговицы.

– Скидывайте одежду – и на нары! – продолжал командовать спаситель, а сам тем временем щепал топориком лучину, теребил бересту, укладывал в печь колотые дрова. «Сейчас тепло будет, мужики, сейчас…» – приговаривал он, подбадривая друзей, которые, постукивая зубами, тряслись от холода под рваным шерстяным одеялом.

Незнакомец снял с себя толстый вязаный свитер, спортивные брюки, кинул им – «Одевайтесь!». Сам, оставшись в одних трусах, зябко поеживаясь, продолжал колдовать возле печи. Наконец он чиркнул спичкой и поднес ее к железной дверце. Маленький дрожащий язычок пламени осторожно лизнул тонкую ленту бересты, и та, свернувшись колечком, запотрескивала, запощелкивала, потом выбросила струйку сизого дыма и вспыхнула ярким огнем. Минуту спустя в печи загудело, и красноватые блики заиграли на потолке. Потянуло теплом.

Но, видно, не закончились еще их страдания… От тепла хмельно закружило голову, слабость разлилась по телу, горячей волной разошлась по рукам и ногам – и вдруг отозвалась такой безумной болью, что Виктор не смог сдержать стона. Он взглянул на свои руки и ужаснулся: ладони были черны от засохшей крови, в глубоких резаных ранах; из-под сорванных синих ногтей сочилась розовая сукровица. Но долго любоваться истерзанными руками не пришлось – новый приступ дикой боли свалил его на нары.

Рядом, мыча что-то нечленораздельное, катался Василий. Не сообразив, что произошло, незнакомец поначалу опешил: в растерянности метался от одного к другому, заглядывал в искаженные мукой лица, спрашивал о чем-то, тормошил; наконец понял все, в изнеможении опустился на скамью и сидел так, пока не затихли стоны. Когда боль в обмороженных руках пошла на убыль и к друзьям вернулась возможность видеть и слышать, он сочувственно покачал головой, обронив:

– Спиртом бы вас сейчас растереть или водкой…

– Чем-чем? – Васька приподнялся на нарах.

– Ну да, водкой… После такой купели лучшее средство.

– В рюкзаке посмотри, – сквозь зубы процедил Виктор, все еще морщась и поглаживая распухшие, огнем горящие руки.

Незнакомец прошлепал босыми ногами по ледяному полу, вытащил из угла рюкзак и принялся сосредоточенно шарить в нем, попутно раскладывая на скамье содержимое. Первыми были извлечены два мокрых и изрядно помятых косачиных чучела, потом раскисшая буханка черного хлеба, затем запасные шерстяные носки и, наконец, – солдатская алюминиевая фляжка. Спаситель потряс ею около уха и, проверив, крепко ли завинчена пробка, воскликнул:

– Так вот почему ты мешок не бросил!

– Да уж… – понимающе сверкнул глазами Васька. – Этого у него не отнимешь.

Виктор промолчал, давая понять, что ему сейчас не до шуток.

– Лечить вас буду… Подогрею только, – объявил друзьям новоявленный лекарь, бросив фляжку на раскаленную печь.

– Руки по швам! – скомандовал он минуты через три.

Плеснув на ладонь немного теплой водки, незнакомец растер ее по спине Виктора и принялся усердно работать руками. Крепкий сивушный запах повис в воздухе. Когда спина высохла, он снова смочил, ее водкой.

– Э, хорош, вовнутрь оставь! – всполошился Васька.

– Не волнуйся, на все хватит, – успокоил его врачеватель.

Растерев того и другого, он укрыл их ветхим одеялом и сказал:

– Лежите, а я пока поесть что-нибудь соображу… Меня, кстати, Сергеем зовут.

В избе становилась все теплее. Согревшись, Виктор уснул, а Васька все лежал на спине с открытыми глазами. Ему тоже хотелось спать, но едва он смыкал тяжелые веки, как тут же черная полынья возникала перед глазами, и ледяной озноб сотрясал тело. «В самом деле ведь мог утонуть, – с ужасом думал Васька. – Не окажись здесь этого парня, и…» Он представил себя мертвым, лежащим в обитом красной материей гробу. Вокруг родственники: отец, мать, братья, сестры, жена, ребятишки. Все плачут. Траурные ленты, венки, живые и бумажные цветы, скорбная, рвущая душу музыка… «Сколько бы, интересно, жена прожила одна – год, два? Потом, глядишь, снова бы замуж вышла. Баба крепкая и лицом недурна, небось, не засиделась бы во вдовушках. Нашелся бы какой-нибудь хлюст, окрутил, а детишки бы его папой называть стали». И так явственно представилась ему жена в объятиях чужого, почему-то смуглого и усатого мужчины, и дети, сидящие у него на коленях, что Васька крепко зажмурился, затряс головой и громко, в голос, застонал.

Сидевший возле печки Сергей повернулся:

– Что, опять руки?

– Да, – соврал Васька. – Жжет…

Он снова уставился в потолок и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, начал думать о друге. «Ладно, у меня бы хоть наследники остались, пацаны. А у него? Тридцать лет мужику, а все живет бобылем. И сам из себя вроде видный, и здоровье – дай бог каждому, и девки заглядываются. Но не женится ни в какую. А все почему? Любовь свою забыть не может… Была, говорят, у него до армии подружка. Любили друг друга. Он ее не трогал, до свадьбы берег. А как в армию ушел, она и забеременела через год от какого-то ухаря. Написала ему письмецо, повинилась, а потом – то ли отравилась, то ли повесилась. По-разному люди говорят, а сам он об этом вспоминать не любит. Скрытный, слова лишнего не вытянешь… Имя интересное у той девчонки было – Лилия; редкое и красивое».

– Подъем, мужики! – новый знакомый хозяйничал у стола: расставлял кружки, раскладывал ложки, нарезал хлеб.

Достав из рюкзака банку тушенки, Сергей проткнул ее ножом, и, умело вскрыв, подцепил, острием небольшой кусочек. Слизнув желто-прозрачное желе, он подмигнул Ваське и изобразил на лице такое блаженство, что у того аж скулы свело.

Уселись за стол… Васька взял толстый ломоть ржаного хлеба, густо намазал его тушенкой, поднял железную кружку:

– Ну, что, будем здоровы?

– Давайте, – согласился Сергей, чокаясь с друзьями. – Теперь вы вроде как мои крестники.

– В ледяной купели крещенные!

– Ха-ха-ха!..

Выпили, морщась, захрустели луком.

– Да, Серег, повезло нам, что ты здесь оказался, иначе – каюк!.. – расчувствовавшись, Васька с благодарностью обнял своего спасителя.

– Дважды повезло, – добавил Виктор. – Будь на его месте какой-нибудь слабак, кормили бы мы сейчас рыбок. Верно?

Сергей улыбался, польщенный. Друзья только сейчас как следует рассмотрели его. Он был высок, прекрасно сложен. Широкая грудь, мощные плечи, узкая талия… Кудрявые русые волосы обрамляли тонко очерченное лицо. Васька против него – все равно, что подросток.

– Слышь, Серег, ты откуда есть-то? – спросил Виктор, прикуривая от свечи.

– Я? – Сергей улыбнулся. – Издалека я, с Питера.

– Да ну?! – изумился Васька. – И как же тебя сюда занесло?

– Родственники у меня тут, в деревне. В отпуск приехал… А вы откуда? Местные?

– Да, неподалеку здесь, в Н-ске живем.

– Знаю, знаю… Бывал… Даже чуть не женился на одной вашей чудачке.

– Ха! Вот здорово! Ну-ка, расскажи!

– Ничего особенного, обычная история… Ты, Васек, давай, разлей там…

Выпили по последней, закусили.

– Так, говоришь, чуть не женился? – вернулся к прерванному разговору Василий. Ему не терпелось узнать подробности. Он уже захмелел: глаза осоловели и затуманились; лицо обмякло, поглупело. Душа требовала откровенной беседы.

Но Сергей, словно не слышал его. Подперев рукой подбородок, он задумчиво глядел в разрисованное морозным узором окно.

– Лет десять назад это было, – наконец произнес он. – Я тогда в институте учился. В ваш городишко приехал, к двоюродному брату на свадьбу. Невеста у него с медучилища была, поэтому девок собралось – тьма. Всю группу, наверное, пригласили. Малинник, одним словом… Но ни одна из них почему-то не приглянулась. Вернее – наоборот: как раз одна из всех и понравилась. Может, оттого, что не строила мне глазки, а может, просто самолюбие задело: как так, все заглядываются, а эта – ноль внимания. Нет, думаю, все равно моей будешь! Потихоньку, помаленьку стал ее обхаживать. Вечером домой провожать пошел. Довел до подъезда, целоваться полез, а она: «Не надо…» Вот те раз, думаю! Таких проколов у меня еще не было… На следующий день решили поехать на природу. Вина, водки набрали, и кто на чем – на мотоциклах, на машинах – к озеру. Расположились на берегу – и пошло веселье, Я снова к ней: пристроился рядышком – подливаю и подливаю. Гляжу, заблестели у моей подружки глаза. Обнять попробовал – не отталкивает. В общем, чувствую, все идет как надо. А тут и вечер подоспел.

Пошли мы с ней прогуляться. Хорошо вокруг: тепло, птички поют, травой свежескошенной пахнет… Приустали, сели под стог отдохнуть.

Целую ее, а она мне про парня своего рассказывает: дескать, служит он, скоро придти должен, а я, такая-сякая-нехорошая, с тобой тут… Но на меня слово затмение нашло: хочу ее, хоть убей! Кажется, умру, если моей не станет. Наши покричали, посигналили и так, не дождавшись, уехали. А мы остались…

– С ненаглядной певу-у-ньей в стогу ночева-а-ал… – многозначительно подмигнув рассказчику, тонко пропел пьяненький Васька.

Виктор, откинувшись к стене, сидел, прикрыв глаза, и, казалось, ничего не видел и не слышал.

– Проснулись, – продолжал Сергей, – друг на друга не глядим. Ей вроде как неудобно – первый я был у нее, а у меня вся любовь прошла. На попутках добрались до города, и тем же вечером я уехал домой… Месяца через три, может, больше – звонок в дверь. Открываю – она. И прямо с порога: «Я – беременная». Хорошо, маман дома не было, а то б – скандал! «Ты что, – говорю, – дура, не знаешь, что в таких случаях делать надо?» – «Поздно, – отвечает, – доктора не берутся» – «А чего ж ты раньше думала?» Молчит, слезами заливается. «Что ты от меня-то хочешь? Жениться я на тебе не собираюсь!» – так ей и говорю. Откуда я знаю, мой это ребенок или нет? Может, у нее после меня еще десять человек побывало…

– Так-так, – поддакнул Васька. – Знаем мы их.

– Через день – снова звонок. Открываю – опять она. Ну, тут уж меня взорвало. «Убирайся, чтоб больше тебя здесь не видел!» Дал ей еще по шее разок, для верности… Ушла, и с тех пор – ни слуху, ни духу. Вот и вся история.

– Как, говоришь, звали ее? – спросил вдруг Виктор, наваливаясь грудью на стол.

– Лилия…

Васька вздрогнул, услышав звук, похожий на хлопок в ладоши. Вскинув голову, он увидел отпрянувшего от стола рассказчика, в глазах которого застыло недоумение, и Виктора, стоящего перед ним. Из левой ноздри Сергея выбежала тонкая черная струйка и, задержавшись на верхней губе, скользнула по подбородку.

Замешательство было недолгим. Гортанно вскрикнув, Сергей метнулся навстречу обидчику. Опрокинулся стол, зазвенела посуда, разом стало темно – погасла упавшая свеча.

Два здоровых мужика яростно бились в темноте и тесноте маленькой лесной избушки: хрипели, рычали по-звериному, ловко работая руками и ногами… Зацепили и сдвинули с места железную печурку. Дверца открылась, сразу стало светлее.

Васька прыгнул на нары, схватил ружье и сунулся меж драчунов. Уперев одностволку Сергею в грудь, содрогаясь всем телом, крикнул:

– Убью, га-а-ад!

Сергей взял оружие за ствол:

– Уйди!..

Но Васька дернул ружье на себя и, как в штыковом бою, с силой ударил его стволом в грудь. Охнув от боли, Сергей отшатнулся назад, а Васька, воспользовавшись паузой, щелкнул взводимым курком и снова заорал что есть мочи:

– Грохну, па-а-дла-а!

Лохматый, с безумными глазами и трясущимися руками, с перекошенным в крике ртом, он походил на сумасшедшего. Решив не испытывать судьбу, Сергей отступил.

Шваркая разбитым носом, осторожно ощупывая заплывший глаз, он нервно улыбался и, сплевывая кровь с разбитых губ, растерянно бормотал:

– Психи, блин… Натурально… Дурдом какой-то…

Виктор поднял опрокинутый стол, собрал кружки-ложки, зажег свечу. Потом начал собирать вещи Сергея и укладывать их в его рюкзак. Стянув с себя чужой свитер, бросил к дверям.

– Одевайся и мотай отсюда. Патронташ пока пусть у нас побудет. Завтра заберешь, когда уйдем.

Сергей, молча, начал одеваться. Васька, все еще держа ружье наизготовку, водил за ним стволом. Это заело парня:

– Да убери ты пушку! Пальнешь еще с перепугу!

– Молчи, козел!.. – обрезал Василий.

Сергей надел сапоги, теплую куртку, шапку, взял рюкзак. У порога остановился, взглянул на друзей:

– Мужики, кончайте, в самом деле. Ну, куда я пойду? Ночь, мороз… Я же окочурюсь, ей богу…

– Вали отсюда! – ощетинился Виктор.

Сергей покачал головой, хотел еще что-то сказать, но горло перехватило, и он лишь махнул рукой.

Васька вышел его проводить. В сенях чуть не растоптали черную шуструю собачонку Сергея. Повизгивая от радости, она кинулась к людям, но хозяин, даже не взглянув на нее, ногой открыл наружную дверь и вышел вон.

Виктор лежал на нарах и, не мигая, глядел в потолок. Подбросив в печь дров, Васька присел на корточки возле открытой дверцы и, щурясь на бушующее пламя, спросил, не поворачивая головы:

– Неужели она?

– Да. —

– Ну и дела-а…

Опять воцарилось молчание.

– Слышь, Вить, а ведь замерзнет кореш-то.

– Ни хрена не будет, не маленький…

Васька неопределенно пожал плечами, притворил дверцу и полез на нары.

Прошло с полчаса. Вдруг ему показалось, будто снег скрипит под чьими-то ногами… Толкнув в бок Виктора, спросил:

– Слышишь?

Тот не пошевелился.

Васька сел на нарах, взял в руки ружье.

В коридорчике послышался шум, дверь широко распахнулась и в проеме показалась могучая фигура изгнанника. Весь в снегу, он уселся прямо на порог, согревая дыханием озябшие пальцы. Посмотрев Ваське прямо в глаза, сказал с отчаянием и злостью:

– Стреляй, чего ждешь! Лучше здесь сдохнуть… Быстрее, по крайней мере.

Из-за его спины выскочила собака, легко перемахнула через порог и, дружелюбно помахивая пушистым, закрученным в кольцо хвостом, подбежала к Ваське. Положив передние лапы к нему на колени, лизнула в лицо шершавым языком.

– Двери закрой, дует, – не поворачиваясь от стены, сказал Виктор.

Расценив это как приглашение, Сергей вошел. Быстро разомлев в тепле, собака заскреблась в дверь, просясь на волю. Сергей выпустил ее, разделся и, загасив свечу, улегся на придвинутую к стене широкую скамью.

Васька долго не мог уснуть, ворочался на нарах… Уже проваливаясь в черную бездну сна, успел подумать: «Чего только в жизни не бывает. И вправду, тесен мир, ох тесен…»