Текст книги "Цена отсечения"

Смотришь перед собой: навстречу темная стеклянная стена, пять или шесть метров, конец! Но яхта взлетает на гребень, зависает на долю секунды, и рушится вниз. Со свистом. Какое там американские горки! русские качели! никакого сравнения. Резиновый канат, на котором вниз башкой бросаются с моста, чтобы мысленно умереть и ожить, когда Тебя на растяжке уносит обратно.

Внутренности отделяются от костей, лезут в горло. Через две минуты – новая стена; опять удача: гребень, невесомость, полет.

А ночью океан ревет, швыряет из стороны в сторону, загородки отбивают бока. Гугловская карта основательно попорчена; катаясь валиком по койке, норовишь уцепиться за стену, царапаешь линию склея.

На четвертые сутки проваливаешься в короткие сны – чтобы тут же опять проснуться. Стихает ветер, ползешь на корму, как старая собака смотришь неподвижно в одну точку. От горизонта до горизонта вода. А ты в полудреме. То, что сейчас – оно на самом деле? Или привиделось?

Только вечером заставляю себя включить наладонник. На память.

К вечеру четвертого дня подул южный ветер, на небе проглянули крупные звезды, над водой замельтешили крылатые рыбки. Одна взлетела, сверкнула мимо и погасла; за ней еще и еще; вдруг полная темнота – сидишь у бортика, ноги подогнуты по-турецки, гадаешь: видел ты это все, или померещилось?

А вчера справа по борту проплыла морская тюрьма. Медленно, пять-шесть узлов, не больше. Белый пароходик. На палубе вышка, что-то вроде судейского места в середине теннисного корта. Возле рубки – деревянная церковь с белым крестом на крыше, а в стену церкви вделано баскетбольное кольцо. Тюрьма белая, небо синее, море зеленое, от людей – отвыкли, полное ощущение потусторонности.

Я жив еще? или уже нет?

Вечером и ночью проходим мимо мелких светящихся кучек. Как светляки собрались на ночевку: Карибы.

Завтра, а может, уже и сегодня, стоянка. Поспим, очнемся. Поучимся стоять у штурвала. А главное, сможем помыться!!! Соль белесыми кристалликами покрыла кожу, пах сжат, как черепашьим панцирем.

День 25. 24: 02: 33 N/ 22: 02: 19 W.

Сначала здорово помотало. Зато летели вперед, и только вперед. И вдруг – сразу – обесточило. Раздвинулась хмарь, выступило небо.

Яхта скользила тише, тише, и почти остановилась. А на Барбадосе – ждут.

Попробовали запустить мотор. Взревел и подавился. Вода подмешалась? Но по любому – починить не сможем. Кучерские были мрачные. А Мы голиком прыгали в океан, плавали, наблюдали сквозь маску за разноцветными стайками рыбок. Томский загарпунил рыбину. Хорошо, молоденькую, метр с небольшим, а то бы унесло Его неизвестно куда.

Развели огонь в барбекюшнице (лучше бы вода попала в уголь, чем в мотор!), запекли, и съели. Кайф. Ни в одном ресторане, ни за какие деньги… тает во рту и пахнет свежим морем. И еще лимон у нас был. Канарский, рыхлый. И местные сигары, в железных тубусах, непромокаемые. Светлые-светлые, очень легкие; курили, смотрели в небо: мирный разврат.

После обеда выставили тент, подремали. На вечерней зорьке наконец-то почитал Библию. Хорошо написано. Немного пафосно. Не противоречит теории большого взрыва. И все было безвидно… и отделил небо… и вот, вода повсюду, и дух божий витает над ней… почти как Мы сейчас. А потом пошел чесать, страница за страницей. Краем глаза, по отсвету, отмечал: солнце спустилось еще на полсантиметра. Буковки стали слипаться. Поднял глаза: минуту-другую еще была видна полоска неба, и сразу полная, беспримесная темнота. Настоящая темень только здесь. Вытягиваю руку с книгой – не видно ни руки, ни книги.

Хоп, на яхте включается свет.

Сегодня впервые проснулся не из-за грохота и треска, а от ощущения запредельной тишины. Слышно, как булькнула вода в неполной пластмассовой емкости.

Палуба как бы ошкурена жестким солнцем; колючая поверхность раскаляется, жар спускается в трюм, внутри градусов пятьдесят, к железному не прикоснуться, духота выталкивает все живое наружу.

Экономим электричество.

Скучно купаемся, вяло едим.

Разговаривать не хочется. Тёма извелся: нет Интернета, даже через спутник. Вечером я передавал Томскому миску с гороховым супом, чуть поскользнулся, выплеснул полложки. Томский взвился: «Ты какого чччерта!.. руки-крюки». Потом извинился, но как-то зло. Федор сплюнул: началось. Вышел из-за стола, хлопнул дверью.

День 27. Без движения.

Кастрюля на плите не расплескивается. Непривычно.

Хоть бы чайка пролетела. Но до земли далеко.

Молча перекладываем парус.

День 30. Без малейших перемен. Все друг друга тихо ненавидят.

День 31. Пишу наспех. Ветер опять подключили. Рванул без разгона. Взрыл волну, как землю лопатой: было ровное поле, и вдруг ямы, холмы, ямы, холмы. Пытались по очереди держать курс; шесть часов кряду – шли поперек волны, кокпит накрывало полностью, окатывало рулевого с головой. Опять подбрасывало на шесть метров – и вниз, амплитуда все двенадцать, при ударе носовой частью о воду раздается жуткий шлепок, и кажется: конец, сейчас развалится. Но – не разваливается. Значит, еще не конец.

А с парусом беда. Ветер креп, достиг тридцати узлов, отдельные порывы – все тридцать пять. Решили: рубим грот-мачту; лучше уж без паруса в живых…

День 32. Рубили в темноте; настоящего размера волн Мы уже не видели, только ощущали: внутренности хлюпают. Сейчас видим. Море как бы закипело, Мы внутри гигантской кастрюли, Нас крутит на месте, всасывает на дно, выбрасывает с пузырьками наверх, как картофель в супе.

Прорвемся?

На экране бортового компьютера исчезает изображение нашей яхты, наложенной на сетку координат; появляется штормовое предупреждение. Наперерез идет реальный ураган, в диаметре 1500 миль. Зацепит. Книжки читали, знаем. Десять метров – сходу, без предупреждения. Волна пойдет от горизонта по косой, и сначала будет восторг, когда мы вылетем на гребень. А потом отвесное падение. Двадцать метров в амплитуде. Семиэтажный дом. И кислород в крови.

Ну что, святитель Николай? Христос, говоришь, воскрес? Воистину? Хорошо бы.

Тёма, на выход!

2004–2008