Текст книги "Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль"

Очень трудно провести границы между достаточно современными криминологическими теориями 60–70-х гг. минувшего столетия, рассмотренными (и не рассмотренными) выше, и «самыми современными», в том числе постмодернистскими, теориями. Не случайно авторы зарубежных учебников и специальных исследований[273]273
  Nelken D. (Ed.) The Futures of Criminology. SAGE Publications, 1994; Swaaningen van R. Critical Criminology. Visions from Europe. SAGE Publications Ltd, 1997.


[Закрыть] очень по-разному относят те или иные концепции к «критической» и/или «радикальной» криминологии, к постмодернизму. Здесь еще много не устоявшихся оценок.

Все же нельзя совершенно уклониться хотя бы от самого общего обзора «самого современного» состояния мировой криминологической мысли, сколь бы спорным ни оказались наши собственные оценки.[274]274
  См. также: Сморгунова А. Л. Современная зарубежная криминология: критическое направление. СПб., 2005.


[Закрыть]

Предварительно заметим, что новейшую критическую (радикальную), а тем более постмодернистскую криминологию характеризуют:

• весьма критическое отношение ко всем предшествующим теориям;

• весьма критическое отношение к современным общественным, политическим, властным структурам и отношениям;

• социальные структуры, социально-экономическое неравенство служит источником преступности;

• радикально релятивистский подход к самим понятиям «преступность» и «преступление», как социальным (политическим) конструктам;

• нередко – обновление методологического инструментария. Пожалуй, определенной вехой возникновения «радикальной» криминологии служит книга трех английских авторов – Я. Тэйлора, П. Уолтона и Дж. Янга – «Новая криминология» (1973).[275]275
  Taylor I., Walton P., Young J. The New Criminology: For a Social Theory of Deviance. L., 1973.


[Закрыть] В ней обобщаются критические теории, отчетливо просматривается неомарксистская критика современного общества, при этом не отвергается с порога и «буржуазная» криминология. Преступление определяется как причинение социального вреда. Правонарушитель сам рассматривается как двойная жертва – общества и уголовной юстиции. Последняя критикуется как отражение существующего господства. Авторы исходят из того, что важным криминогенным (вообще «девиантогенным») фактором является неравенство возможностей, присущее современному капиталистическому обществу. Неравенство возможностей в свою очередь является результатом неравенства классового, полового или этнического. Авторы называют это «политической экономикой преступности». В этих условиях люди более или менее сознательно делают выбор, который может оказаться преступным (девиантным) – «социальная психология преступности». Но возможность выбора принадлежит не только индивиду, но и обществу (государству), которое может криминализировать ту или иную поведенческую реакцию и заклеймить ее автора («социальная психология общественной реакции»). Иначе говоря, Тэйлор, Уолтон и Янг пытались объяснять преступность и преступление на различных уровнях, выстраивая систему детерминирующих факторов. По словам Айнштадтера и Генри, «вместо взгляда на некоторых людей как „плохие яблоки“ или как причиняющих другим яблокам вред, критические криминологи видят в обществе „плохую корзину“ в которой все больше яблок будет портиться… Решение – только в новой корзине».[276]276
  Einstadter W., Henry S. Criminological Theory: An Analyses of Its Underlying Assumption. Fort Worth, 1995. P. 227.


[Закрыть]

Позднее Я. Тэйлор продолжал вскрывать экономические и политические предпосылки преступности в современном мире «свободного рынка».[277]277
  См., например: Taylor I. (Ed.) The Social Effects of Free Market Policies. Harvester Wheatsheaf, 1990.


[Закрыть] Он не скрывает социалистические корни своих криминологических взглядов.[278]278
  Taylor I. Crime, Capitalism and Community: Three essays in socialist criminology. Toronto, 1983.


[Закрыть] Пользуюсь случаем отдать дань светлой памяти Яна Тэйлора, много сделавшего для восстановления и упрочения научных связей между криминологами городов-побратимов – Санкт-Петербурга и Манчестера.

Имя Дж. Янга еще не раз будет упоминаться, в частности, в связи с концепцией «inclusive/exclusive».

Р. Куинни и В. Чемблисс (Chambliss) рассматривают правопорядок в современном западном обществе как систему, созданную классом капиталистов для обеспечения своих интересов. Для финской исследовательницы Антиллы (равно как для А. М. Яковлева) преступники в современном обществе служат «козлами отпущения».

Достаточно радикальны и взгляды некоторых современных немецких криминологов. М. Брустен настойчиво проводит мысль о селективности самой уголовной юстиции и применения ею уголовных санкций, подтверждая это результатами эмпирических исследований. Ф. Зак ставит под сомнение обоснованность имеющихся определений преступления и преступности. Он предлагает анализировать предмет криминологии с точки зрения различных дискурсов (о роли дискурсивного подхода в криминологии см. ниже). Зак усматривает значительную зависимость криминологии и ее различных теорий от политических властных структур. Он негативно относится к современным мировым тенденциям глобализации и «экономизации» жизни и сознания. «Примат экономики губителен для общества в целом и криминологии в частности… В обществе с приматом экономики не мораль, а деньги играют главенствующую роль в регулировании поведения».[279]279
  Зак Ф. Экономические подходы в уголовной политике // Уголовное право. 1999. № 1.С. 98, 99.


[Закрыть] Поэтому усиливается репрессивная политика и сознание: богатым надо максимально защищать свою собственность, свои привилегии.

Авторы «Новых направлений в социологической теории» – П. Филмер, М. Филипсом, Д. Силверман, Д. Уолш, будучи сторонниками феноменологического направления в социологии, не могли не затронуть проблемы девиантности и преступности. Их основная идея – конвенциональный характер и девиантности, и преступности. С их точки зрения, отклонение «не внутренне присущее тому или иному действию качество, а следствие соотнесения действий с правилами и применения санкций к нарушителю… Социальное отклонение – это в значительной степени приписываемый статус, в нем фиксируются не только поступки самого отклоняющегося индивида, но и действия окружающих его людей».[280]280
  Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 98, 99, 101.


[Закрыть]

Соответственно, и «преступление (и преступник) – не «объективная» категория действия (и действующего лица), причины которого могут быть изучены, а совокупность обыденных социальных значений, используемых членами общества для обозначения некоего рода действий и лиц… Штампование «преступников» – это в прямом смысле слова социальная работа, она есть продукт практической деятельности некоторых организаций, отражающий и поддерживающий представления их сотрудников о социальной структуре».[281]281
  Там же. С. 98, 286.


[Закрыть] Как юридическая категория преступление это то, что нарушает закон. «И в этом смысле единственной причиной преступления является сам закон».[282]282
  Там же. С. 97.


[Закрыть]

«Левый реализм» (left realism), как и два предыдущих течения, родился в Англии. Его сторонники исходят из того, что не только среди преступников, но и среди жертв преступлений большинство составляют представители низших классов, рабочие, те, кто также страдает от неравенства. Исходя именно из их интересов, следует усиливать борьбу с преступностью. Преступность нарушает качество городской жизни (Matthews, 1987). Более полное представление о преступности включает взаимосвязь преступника и жертвы, а также их обоих с представителями уголовной юстиции. И левые реалисты, и «радикалы» критикуют «административную криминологию», которая, отвлекаясь от причин преступности, сосредотачивается на мерах социального контроля над ней.[283]283
  Young J. Radical Criminology in Britain: The Emergence of a Competing Paradigm // British Journal of Criminology. 1998. Vol. 2. № 2.


[Закрыть]

Родословная феминизма в криминологии (Dorie Klein, Rita Simon, Freda Adler, Carol Smart) включает феминистское движение, критическую криминологию, а также интерес к изучению женской преступности. Различают несколько направлений криминологического феминизма: либеральный, радикальный, марксистский, социалистический. Если либеральный феминизм на вопрос, в чем причина преступности, скромно отвечает – в социализации по полу (в ее особенностях), то радикальный утверждает: «преступления – мужское, не женское поведение. Это мужская биологическая природа – быть агрессивным и господствовать».[284]284
  Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Westview Press, 1998. P. 273.


[Закрыть]

Если идеологическая составляющая феминизма в криминологии общая для феминистского движения вообще, то акцентирование внимания на исследовании женской преступности вносит достойный вклад в науку. Подробный анализ феминистской криминологии представлен в вышеназванной монографии А. Л. Сморгуновой.[285]285
  Сморгунова А. Л. Указ. соч. С. 82–103.


[Закрыть]

Как относительно самостоятельное течение в криминологии иногда рассматривают аболиционизм. Его последователи (прежде всего, норвежские криминологи Т. Матисен, Н. Кристи, а также голландец Л. Хулсман, американец X. Пепинский, канадка Р. Моррис, полька М. Платек и др.) выступают против современной пенитенциарной (тюремной) системы, за альтернативные уголовной юстиции меры социального контроля. Подробнее об этом пойдет речь в ч. IV книги.

X. Пепинский и Р. Куинни являются основателями «миротворческой криминологии-» (peacemaking criminology). Их усилия направлены на то, чтобы традиционную «войну с преступностью» заменить на «мир с преступностью»[286]286
  Pepinsky Н., Quinney R. (Eds.) Criminology as Peacemaking. Bloomington, 1991.


[Закрыть] (что отнюдь не означает оправдания преступлений, речь идет о выработке оптимальной стратегии противодействия преступности). Эскалация преступности, особенно насильственной, в современном мире связана с эскалацией насилия со стороны государства, с институтом смертной казни и жесткими условиями пенитенциарных учреждений. Да, преступники причиняют зло, но если мы хотим изменить мир, мы должны начать с изменения самих себя.

«Система уголовной юстиции основана на насилии. Эта система предполагает, что насилие может оборачиваться насилием, зло влечет зло».[287]287
  Ibid. P. 12.


[Закрыть]

Миротворческую криминологию нередко обвиняют в нереалистичности, утопичности. Однако ее идеи приобретают все больше сторонников, причем среди не только ученых, но и практических работников (судей, прокуроров, полицейских). Не случайно в официальном докладе Американской национальной комиссии по уголовной юстиции (1996) предлагается перейти от стратегии «войны с преступностью» к стратегии «меньшего вреда» (harm reduction). К этой теме мы еще вернемся позднее.

Постмодернизм

Постмодернизм в науке и искусстве – очень широкое, очень «модное» и не строго очерченное явление. «Постмодернизм и постструктурализм – сложны для определения и понимания»,[288]288
  Bohm R. A Primer on Crime and Delinquency. Belmont, 1997. P. 134.


[Закрыть] – сетует один из их исследователей.

Постмодернизм зарождается во второй половине XX в. как реакция на крушение иллюзий и мифов относительно человеческого разума, порядка, прогресса, развеянных страшными реалиями Освенцима, Холокоста, ГУЛАГа и т. п. Основоположниками постмодернизма обычно называют Ж. Лиотара и М. Фуко, хотя последний не считал себя постмодернистом.

Постмодернизм характеризуется интенсивным скептицизмом по отношению к науке, релятивизацией всех знаний.

Релятивны (относительны) и являются социальными конструктами – ценности, нормы, то, что называют преступностью, а также само общество как источник преступлений. Преступления причиняют вред, но он порождается и всей рутинной практикой, социальными институтами, такими как труд, бюрократия, правительство, право и семья. Знания и «истина» – также социальные конструкты. Одна из главных причин конфликтов и зла в обществах – результат вложения человеческой энергии в «дискурсивные различия»,[289]289
  Дискурс – определенная область использования языка, единство которой обусловлено наличием общих установок для многих людей. Дискурсы изменяются со временем, а также от культуры к культуре. Так, по М. Фуко, меняется дискурс безумия: сперва безумец воспринимается как мудрец, провидец, затем – как преступник, позднее – больной.


[Закрыть] веры в их реальность, защиты их и навязывания их другим.

Постмодернизм отражает переход от классовой структуры к обществу фрагментарному. Но чем более фрагментарно общество, тем больше в нем нормативных субкультур (а, следовательно, и вариантов «отклонений»). И кто вправе судить, чьи нормы «правильнее» и что есть «отклонение»?

На сегодняшний день лучшей отечественной работой, специально посвященной постмодернизму в праве, является, с моей точки зрения, книга И. Честнова «Правопонимание в эпоху постмодерна».[290]290
  Честное И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002.


[Закрыть] Обратимся к некоторым характеристикам постмодернизма, представленным в ней.

«Постмодерн выступает, прежде всего, рефлексией, критической позицией относительно эпохи модерна и показывает, что индустриальное общество достигло пределов своего развития и дальнейшее экспоненциальное его развитие невозможно – оно неизбежно приведет к глобальной катастрофе. Постмодерн ставит под сомнение такое исходное основание эпохи модерна, как вера во всемогущество человеческого разума, в его возможность познать абсолютную истину и на этой основе преобразовать весь мир».[291]291
  Там же. С. 3.


[Закрыть] Критицизм постмодерна распространяется и на представления о праве, демократии, привычном правопонимании. Главные проявления постмодернизма, по мнению Честнова, – релятивизм как взгляд на мир, отказ от истины, новое представление о социальной реальности.[292]292
  Тамже. С. 11.


[Закрыть] Отсюда и присущая постмодернизму ироничность.[293]293
  См., например: Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996.


[Закрыть] (Ироничность как необходимое условие деятельности исследователя, ученого отмечалось еще в 1975 г. В. С. Библером: «Постоянная ирония восприятия и делания пронизывает все сознание исследователя… Теоретик Нового времени встает над этой своей деятельностью, он необходимо ироничен, гиперкритичен, отстранен от своей собственной деятельности, он должен – хочет, не хочет – учитывать и свою роль „дурака“, и роль „шута“, и роль „мудреца“»[294]294
  Библер В. С. Мышление как творчество (Введение в логику мысленного диалога). М., 1975. С. 252, 268.


[Закрыть]).

Постмодернисты рассматривают связи между человеческой активностью и языком в конструировании значений, истины, справедливости, власти, знаний.

Основная претензия постмодернизма к модернизму заключается в том, что последний вел скорее к угнетению, чем к освобождению. «Должна ли социология, наряду с другими типами гуманитарного знания участвовавшая в создании бентамовского Паноптикона, – т. е., в конечном счете, всеобщей тюрьмы, – с прежним миссионерским жаром взяться за построение всеобщего постмодернистского Бедлама?», – вопрошает 3. Бауман.[295]295
  Bauman Z. Intimations of Postmodernity. L., 1992.


[Закрыть]

Различают постмодернизм скептический и утверждающий. Сторонники первого сосредоточены на отрицании, критике предшествующих постмодернизму представлений о социальных реалиях, включая преступность. Представители второго стремятся к «реконструкции», переоценке, «перестройке» знаний и представлений об изучаемых феноменах.

Хотя Фуко, как уже упоминалось, сам не относил себя к постмодернистам, его идеи явно находятся в русле постмодернистских концепций. Девиантность относительна. В Древней Греции, да и в Древнем Риме, «нормальна» была как гетеро-, так и гомосексуальность.

В книгах «История безумия» (1961), «Рождение клиники» (1963), «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (1975) Фуко исследует преступность, проституцию, бродяжничество, нищету, безработицу, сумасшествие в контексте власти. Книги Фуко представляют «через посредство изучения мира отклонений, далеко идущие разоблачения условностей и механизмов в нашем совершенно нормальном обыденном обществе».[296]296
  Линдгрен Свен-Оке. Мишель Фуко и история истины // Монсон Пер. Современная западная социология: Теории, традиции, перспективы. СПб., 1992. С. 356.


[Закрыть] В конечном счете, новая дисциплинарная общественная формация с ее всеохватывающей дисциплинарной властью ассоциируется с тюрьмой. Этот образ «общество-тюрьма» не раз будет повторяться в исследованиях современных зарубежных и отечественных авторов.[297]297
  Wacquant L. Deadly Symbiosis. When Ghetto and Prison meet and mesh // Punishment and Society. Vol. 3. № 1. 2001. P. 95–133; Олейник A. H. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001.


[Закрыть]

Фуко сам был «девиантом»: творцом, разрушителем привычных догм в науке, да и «сомнительной» сексуальной ориентации. «Мы имеем дело с аутсайдером, который пошел собственным путем, который перевернул привычные представления и условности. В этом смысле его жизнь и творчество представляют единое целое».[298]298
  Линдгрен Свен-Оке. Указ. соч. С. 372.


[Закрыть] Да, пожалуй, и смерть: Фуко стал одной из первых жертв СПИДа.

Одной из «классических» постмодернистских работ является книга Э. Янг, название которой весьма условно можно перевести как «Образ преступления: Человек, объявленный вне закона и криминальные беседы».[299]299
  Young A. Imagining Crime. Textual Outlaws and Criminal Conversations. SAGE Publications, 1996.


[Закрыть] Автор рассматривает преступление как понятие, используемое работниками уголовной юстиции, криминологами, социологами, политиками, журналистами (различные дискурсы). К исследованию проблемы привлекается материал философский, литературоведческий, криминологический, феминистский и др. В соответствии с постмодернистским подходом, Янг сосредоточивает внимание на «материальной» роли языка в изображении преступления посредством метафор, символов и т. п. Одна из ее задач – показать репрессивность понятия общности. Нарушителя («человека вне закона») следует исключить из общества. Для Дюркгейма общность двойственна – общность горожан, она же общность правонарушителей. Янг интересуется структурой этой двойственности и тем, как она влияет на создание образа преступления. Другая тема – феминистическая. Автор исследует проблему семьи, одинокой матери, которая оказывается единственным лицом, ответственным за преступления детей. Казалось бы медицинские проблемы больных СПИДом и ВИЧ-инфицированных Янг рассматривает с юридико-криминологических позиций (их положение в пенитенциарных учреждениях, лишение их страховых полисов и др.). Одна из задач автора – «делать невидимое видимым». Этого она пытается достичь и с помощью анализа детективной литературы. Для Янг как представительницы постмодернизма (в феминистическом варианте) и история, и культура – открытые тексты, позволяющие бесконечно по-разному их прочитывать. Она призывает читателя «прочесть криминологию не криминологически».

Переоценка всего и вся, «реконструкция» и «перестройка» заставляют постмодернизм существенно переосмысливать саму методологию исследования. Как упоминалось в гл. 1 нашей книги, постмодернизм в криминологии обращается к таким общенаучным концепциям, как теория хаоса, теория катастроф, синергетика, квантовая механика, к таким понятиям, как «странный аттрактор», бифуркация. Не имея возможности сколь либо подробно изложить методологические основы постмодернизма, отсылаем заинтересованного читателя к соответствующей литературе.[300]300
  Milovanovic D. Postmodern Criminology. NY – L., 1997.


[Закрыть]

Одной из разновидностей постмодернизма является конститутивная криминология.[301]301
  Henry S., Milovanovic D. Constitutive Criminology. Beyond Postmodernism. SAGE Publications, 1996.


[Закрыть] Ее суть заключается в том, что преступность и контроль над ней не могут быть отделены от тотального (всеобщего) структурного и культурного контекста, в котором они продуцируются. Это утверждение противостоит мнению традиционной криминологии о возможности самостоятельного (раздельного) анализа преступлений, независимо от контекста. Преступность – интегральная часть тотального продукта общества. Поэтому криминологический анализ преступности должен осуществляться в общей социальной картине, наравне с другими составляющими общества. И это непростая задача.

Преступление – социально сконструированная категория. «Право – это игорный дом властей, преступление – их мышеловка».[302]302
  Ibid. P. 117.


[Закрыть]

Конститутивная криминология переосмысливает преступление как вредные последствия вложения человеческой энергии во властные отношения. Преступление – это «власть отрицать других». Такие человеческие беды, как «преступления», вытекают из отношений неравенства. В современных индустриальных странах Запада зло группируется вокруг следующих различий: экономических (класс, собственность), политических (власть, коррупция), морально-этических, прав человека, социального статуса (статус, престиж, неравенство), психологического состояния (безопасность, благополучное существование), самореализации/актуализации, биологической целостности и др.[303]303
  Lanier M., Henry S. Essential Criminology. P. 283.


[Закрыть]

Д. Гарланд (D. Garland), не относясь, строго говоря, к постмодернистам, продолжает линию Фуко, исследуя роль власти в определении стратегии социального контроля.[304]304
  Garland D. The Culture of High Crime Societies. Some Preconditions of Recent «Law and Order» Policies // The British Journal of Criminology. 2000. Vol. 40. № 3. R 347–375; Garland D. The Culture of Control. Oxford University Press, 2001.


[Закрыть] Гарланд увязывает социальные изменения последних десятилетий, сконцентрированные в изменяющейся культуре, новые вызовы среднего класса (middle class), обеспокоенного преступностью с противоречивой политикой властей. С одной стороны, это адаптивная стратегия приоритета превенции и партнерства (разновидностью является концепция community policing, о которой пойдет речь в ч. IV). С другой стороны, стратегия полновластного государственного контроля и «экспрессивного» (expressive) наказания.[305]305
  Garland D. The Culture of High Crime Societies. P. 348.


[Закрыть]

Если уж произнесено слово «культура» (в связи с работами Гарланда), нельзя не сказать о «культуральной криминологии», которую развивают, прежде всего, Дж. Янг (J. Young),[306]306
  Young J. The Vertigo of Late Modernity. SAGE Publications, 2007; Maguire M., Morgan R., Reiner R. (Eds.) The Oxford Handbook of Criminology. Oxford University Press. P.102–121.


[Закрыть] а также Дж. Феррел (J. Ferrel), К. Хейворд (К. Hayward) и др. В самом общем виде культуральная криминология есть рассмотрение преступности и контроля над ней в контексте культуры, взгляд на преступность и агентов контроля как на культуральные продукты, созданные конструкции (as creative constructs).[307]307
  Maguire M., Morgan R., Reiner R. Op. cit. P. 102.


[Закрыть] В этом отношении культуральная криминология, с нашей точки зрения, есть дальнейшее углубленное развитие современных конструктивистских идей «сотворенности» социальных феноменов (преступности, проституции, коррупции, терроризма, наркотизма и др.).

Тенденциями современной культуры, влекущими криминологически значимые последствия, служат фрагментаризация общества с увеличением числа субкультур, углубление социально-экономического неравенства, консьюмеризация ценностей и морали («общество потребления»), динамичность перемещения людей в пространстве (соответственно – смешение культур), усиление репрессивного сознания (прежде всего – среднего класса), репрессивность власти.

Д. Янг является одним из тех криминологов, которые применяют социологическую концепцию дифференциации людей на «включенных»/«исключенных» (inclusion/exclusion) для объяснения преступности в современном мире.[308]308
  Young J. The Exclusive Society. SAGE, 1999.


[Закрыть] Но об этом подробнее в гл. 6.

Культуральная криминология по сути является мультидисциплинарной концепцией, сочетающей исследование культуры, урбанистики, философии, постмодернистской критической теории, антропологии и др. Очевидно, это одна из интегративных теорий, к краткому анализу которых мы и перейдем.

Множество криминологических теорий и обширный эмпирический материал привели с конца 70-х гг. прошлого века к попыткам создания обобщающих, интегративных теорий на основе наиболее плодотворных элементов уже существующих.[309]309
  Barak G. Integrating Criminologies. Allyn and Bacon, 1998.


[Закрыть] Характерно, что практически все интегративные (да и многие другие) криминологические теории исходят из единого объяснения девиантности, включая преступность.

М. Ланье и С. Генри различают два вида интеграции: модернистскую и «холистскую» (холизм предполагает рассмотрение общества как единого целого, как системы).[310]310
  Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Op. cit. P. 289–293.


[Закрыть] Теоретическая интеграция представляет собой комбинацию из двух и более уже существующих теорий. Например, интегративная теория может ориентироваться на теорию научения, используя при этом теорию социального контроля с учетом влияния классовой структуры и социальной экологии. Так, Эйкерс (Akers) в своей концепции «поглощения» заимствует понятия теории научения и теории социального контроля, переосмысливая их по-своему. Аналогично Пирсон и Вайнер на основе тех же теорий (научения и контроля) создают свою интегративную концепцию.

Д. Эллиот (1979) с коллегами, пытаясь объяснить делинквентность подростков, построил интегративную теорию на основе теории напряжения, контроля и социального научения. В конечном итоге делинквентное поведение объяснялось через напряжение и неадекватную социализацию, которые приводят к ослаблению разрешенных связей и к усилению делинквентных связей с учетом процесса социальной дезорганизации.[311]311
  См. подробнее: Vold G., Bernard Т., Snipes J. Op. cit. P. 301–303.


[Закрыть]

К интегративным относится и теория баланса контроля Ч. Титтла (Tittle).[312]312
  Tittle Ch. Control Balance: Toward a General Theory of Deviance. Boulder, 1995.


[Закрыть] Прежде всего Титтл подчеркивает взаимосвязи девиантности и преступности. Общая теория девиантности должна быть применима ко всем девиантным проявлениям. Баланс контроля предполагает соотношение (пропорции) суммарного количества того контроля, который осуществляют индивиды, и того контроля, который осуществляется по отношению к ним. При нарушении баланса контроля появится дефицит свободы. Для подтверждения и конкретизации теории баланса контроля требуются многочисленные эмпирические исследования, – утверждает Титтл. Только тогда можно будет показать, как пропорции контроля варьируют в зависимости от обстоятельств и широкого социального контекста.

Несколько амбициозно представляет Дж. Брейтуэйт свою интегративную теорию «восстановленного стыда».[313]313
  Braithwaite J. Crime, Shame, and Reintegration. Cambridge University Press, 1989 (рус. пер.: Брейтуэйт Дж. Преступление, стыд и воссоединение. М., 2002).


[Закрыть] Он называет те концепции, которые интегрированы в его общую теорию: теория контроля, субкультур, дифференцированной ассоциации, напряжения, стигматизации.

Автор исходит из того, что общества, в которых у людей, с одной стороны, развито чувство стыда, а с другой стороны, порицания за постыдный поступок корректны и не чрезмерны, характеризуются низким уровнем преступности (например, Япония). Брейтуэйт считает необходимым восстановить чувство стыда там, где оно утратило значение, не прибегая к позорящей стигматизации. Очень важно, чтобы общество было солидарно в оценках дозволенного и недозволенного, постыдного и не постыдного.

Формального контроля явно недостаточно для решения столь сложной социальной задачи. «Я уверен, – пишет Брейтуэйт, – что если к решению проблемы преступности и исправлению нравов не будет привлечена община, то власть закона сведется к бессмысленному набору процедур и санкций, которые будут иметь в глазах людей произвольный характер». Если стыд – путь к законопослушанию в результате свободного выбора, то репрессивный социальный контроль – путь к законопослушанию принудительному т. е. ненадежному кратковременному. Воссоединяющий стыд – средство предупреждения преступлений, клеймение же толкает правонарушителя к криминальной субкультуре. Внушение стыда, если оно не переходит в клеймение, служит наилучшим средством социального контроля.

Завершая краткий обзор зарубежных криминологических теорий, остается лишь напомнить, что за рамками сказанного остается море идей.