Текст книги "Привет, Свет!"

Глава 23

Каникулы. Помня неудачную прошлогоднюю поездку в пионерский лагерь, родители больше мне этого не предлагали. Поэтому всё лето вместе с друзьями я носился по обвалам, купался, играл в войну, индейцев, в футбол, катался на велосипеде. Брату за успешное окончание первого курса купили мотоцикл «Восход-2», и теперь я катался на его велосипеде. Серёга вообще счастливчик. Перед этим ему на шестнадцать лет подарили переносной четырёхдорожечный магнитофон «Орбита 303». Вот тогда-то я и услышал впервые об ансамблях «Битлз» и «Роллинг Стоунз».

В общем, каникулы были очень насыщенными. А когда пришла пора идти в школу, я вдруг вспомнил о боксе. Хотелось бы возобновить занятия. Но я не был целых три месяца и теперь, конечно, не имело смысла туда соваться. Тренер такое не простит. Он выгонял и за три дня отсутствия без причины, а тут… Но на днях, болтаясь с родителями по городу, я встретился с Вовкой Жуковым. Он жил в центре. По натуре был дружелюбным и общительным парнем, и мы с ним хорошо ладили. Увидев меня, он обрадовался и, перейдя через дорогу, подошёл ко мне.

– А ты чего, Санёк, на тренировки не приходишь? – поздоровавшись, сходу поинтересовался он.

– Так я всё лето туда не ходил.

– Ну и что? Меня тоже месяц не было. Я сказал, что вместе с родителями уезжал в отпуск, и Леонтьич меня оставил.

– А я что скажу?

– Да скажи, что тебя родители на всё лето к бабушке отправили, да и всё, – предложил он. – У тебя бабушка с дедушкой есть?

– Да. В Новокузнецке и в Пензе.

– Ну вот. Скажешь, что в Пензе был. Леонтьич поверит. Приходи, Санёк, не меньжуйся.

Тут меня позвала мать, и мы разошлись. Но шанс о возможности восстановиться в секции, который предложил Вовка, долго не давал мне покоя. Вдруг на самом деле Владимир Леонтьевич поверит и оставит. Надо рискнуть.

Однако выяснилось, что ходить-то на тренировки было не с кем. Брата вместе со всем вторым курсом отправили на месяц в Бормотово копать картошку. Сеньку Горбашова, учившегося в нашем горном техникуме, постигла та же участь. Костя Белов, которого можно было бы попытаться уговорить возобновить занятия, неожиданно взял и уехал среди лета в Бачаты и остался там жить. Остальные друзья меня не поддержали. Васька и Кешу почему-то бокс не прельщал. Ну, а Санька из-за своего косоглазия попросту не мог этого сделать. «Что ж, буду ходить один», – решил я тогда. Опасно, конечно, было. Но ведь, кроме Вовки Жукова, я знал ещё несколько ребят из городских, знал в личку и здоровался с ними за руку. Это должно было помочь, наверное, если что.

В понедельник, проводив Светку, я поспешил на стадион. Никто там, оказывается, меня не забыл. Несколько человек отсеялись за это время. Их заменили новенькие. С одним из них Вовка Жуков меня познакомил. Это был его сосед по дому Игорь Сазонов. Не успели мы разговориться, как прозвучала команда на построение.

Пройдя вдоль шеренги, Леонтьич сразу меня выцепил.

– Где был?

– Уезжал с родителями в Пензу.

– На три месяца? – с ехидцей поинтересовался он.

– Родители уехали через неделю, а я – да, остался в деревне на всё лето. Недавно вот вернулся.

Он поверил или просто хотел, чтобы я остался, чувствуя во мне потенциал. Дойдя до конца шеренги, он велел Толяну начать тренировку. Но проступок мой всё же не забыл. В спарринг поставил меня с Чемпионом. Тот тоже подрос за лето, возмужал и, скорее всего, набрался опыта за то время, что я отсутствовал. Наверное, Леонтьич хотел, чтобы тот показал мне, что бывает с теми, кто пропускает тренировки. Но я удивил их обоих. Даже не столько их, сколько самого себя. Я дважды отправил соперника в нокдаун. Оба раза левой рукой. И практически подряд в начале поединка, отбив у того желание заниматься моим воспитанием.

Когда после тренировки я с Вовкой Жуковым и его соседом вышел на улицу, Вовка не выдержал и хлопнул меня по плечу.

– А здорово всё-таки ты Чемпиона отделал! Словно и не пропускал тренировки.

– Ты, наверное, урождённый боксёр, – резюмировал Игорь, – раз такого аса вырубил.

Сам он занимался только неделю.

– Опыт не пропьёшь! – с гордостью выпятив грудь, отшутился я и рассмеялся своей выходке вслед за своими друзьями.

Покинув стадион, мы разошлись. Я повернул в сторону Томского переезда, они – к центру. На прощание, узнав, где я живу, Игорь сказал:

– Если кто привяжется, скажи, что знаешь Сазона.

Как будто в воду смотрел.

Не успел я пройтись по Западному с десяток шагов, как меня догнали два колдыря. Видно, с Томского за мной шли. От них так жутко несло перегаром и затхлым запахом табачного дыма, что я едва не задохнулся. А их физиономии были настолько помятыми от длительного пьянства, что я не смог определить, знаю их или нет, хотя одна рожа показалась мне знакомой. Зато сразу сообразил, вздумай я убежать, вряд ли они побегут за мной в надежде догнать. Но я пока и не собирался этого делать. Решил для начала проверить слова Игоря.

– Деньги гони! – без предисловий грозно приказал тот, что повыше, преграждая мне путь к бегству.

– И не дёргайся, зашибу! – предупредил второй, руки у него по локоть были синими от татуировок.

– Странно, – сказал я, на всякий случай, всё же приготовившись дать дёру, – а Сазон сказал, что меня здесь не тронут.

При этом имени высокий вздрогнул, словно его укололи чем-то острым, правый глаз нервно моргнул. Но коротышка никак не среагировал. Он подошёл ко мне вплотную и угрожающе произнёс:

– Давай шустрее!

– Остынь, Жека, – длинный за плечи отодвинул приятеля от меня.

– Ты чего? – не понял тот. – Да мне по барабану этот Сазон! Я щас этого щенка…

– Я же сказал, остынь! – разозлился бухарик и, схватив товарища за руку, потащил за собой. – Пошли!

Довольный произведённым эффектом я пошёл дальше: не соврал Игорёк-то. И тут услышал в спину: «Сазону привет!» – и ответил:

– Обязательно!

Месяца через два эта кликуха опять меня выручила. Их было трое. Одного, «яснополянского», я знал – он учился на два класса старше меня. Только они стали меня прессинговать, как я сказал им:

– Привет вам от Сазона!

Те вначале замерли. Тот, кто угрожал, заткнулся на полуслове. Потом они молча быстро-быстро слиняли. Наверное, для того, чтобы я не успел запомнить их физиономии.

Позже я поинтересовался у Игоря, что же он такое сотворил с «западными», что те, услышав «Сазон», впадают в ступор.

– Это не я, – рассмеялся тот в ответ, – это Юрка, старший брат. Антоха – это мой средний брат, – пошёл летом документы сдавать в их училище. Решил сварщиком стать. Так они там на него наехали. Кто-то там чего-то вспомнил. Короче, накондыляли Антохе. Ну, Юрка обиделся, кодлу собрал, и понеслась. Досталось и «западным», и «яснополянским». Он каждому уроду кулаком вбивал в морду, что Сазона трогать нельзя, ни его родных, ни друзей, ни знакомых.

Эту историю я слышал. Только слух был такой, что, мол, ураза пошла, «городские» месят за что-то «западных», а заодно и «яснополянских». Кеша, одноклассник мой, чуть под этот замес не попал. Ему повезло, что он не соврал, как обычно, а чистосердечно признался, что с «карламаркса». Его и отпустили с миром.

Глава 24

А в середине сентября у нас случилось радостное событие: отец купил автомобиль. Новенький, красный, как пожарная машина, ВАЗ 2101 «Жигули» – детище недавно построенного Волжского автозавода.

Отец был профессиональным водителем, но до этого управлял только многотонными самосвалами. Начинал с МАЗа, потом получил КрАЗа, а последние лет пять работал на двадцатисемитонном БелАЗе. И чтобы научиться управлять легковушкой попросил помощи у нашего соседа, своего друга и партнёра по преферансу дяди Бори, который уже года как четыре раскатывал на «горбатом» «Запорожце». И вот на этом «Запоре» под присмотром дяди Бори отец начал обучаться азам вождения малолитражки. А недели через две дядя Боря доверил ему вести автомобиль самостоятельно.

Это было в выходной день, так что на дороге около магазина, откуда должен был стартовать отец, собралась вся наша семья. Братела, которому не терпелось оседлать купленный этим летом мотоцикл и уехать к друзьям, и тот пришёл попереживать за отца. А Танюха дёргала его за руку и всё допытывалась:

– Серёжка, а чего это мы тут собрались? Что сейчас будет?

– Отец сейчас покажет, как он умеет управлять машиной.

– Какой? Вот этой зелёной, да?

Братела, внимательно следя за тем, как отец неумело запихивает своё крупное тело в небольшой салон «Запорожца», ответил с интонацией, которую можно было понять как «отвали».

– Этой, да.

Наконец-то, отец разместился на водительском месте. Дядя Боря сказал ему напоследок наставления и закрыл за ним дверцу. Отец завёл двигатель и, не умело работая сцеплением и газом, рывками тронулся с места. «Запор» покатил по дороге по направлению выезда из посёлка, медленно так, осторожно. Но проехав метров тридцать, вдруг сорвался с места и помчался вперёд, всё больше увеличивая скорость. Вскоре он исчез из вида.

Его не было минут тридцать. Мы уже стали волноваться. А мать от долгого и томительного ожидания стала выдвигать самые мрачные предположения. Дядя Боря, хотя и сам был в тревоге, но всё же успокаивал мать как мог. А Танюха всё доставала брателу глупыми вопросами.

– Серёжка, а папка куда уехал?

– А он приедет?

– А когда он приедет?

– Серёжка, а папка насовсем уехал, что ли?

Вообще-то, у Серёги характер взрывной, психованный. Если бы я к нему так приставал, сейчас тут бы такое было! Но сестру, которую был старше на десять лет, он любил, и при разговоре с ней всегда себя сдерживал. А когда она его уже конкретно доставала, быстро собирался и уходил из дома. Без всякого крика и ора. Или брал в руки книгу и садился читать. Тогда Танюха от него отставала. Вот и сейчас, не сводя глаз с горизонта, за которым скрылся автомобиль, он сдержанно отвечал на все её вопросы. Правда, с каждым разом интонация его становилась всё резче и резче, но Танюха этого не замечала. А я бы давно послал её куда подальше.

– Серёжка, – некоторое время спустя снова заканючила она, – ну где папка-то?

– Серёжка! – окликнула она брата, не дождавшись ответа, и сердито дёрнула того за руку.

– Сейчас узнаем, – ответил тот и, вырвав руку из её рук, собрался было идти в стайку за мотоциклом, как в конце улицы появился «Запорожец».

Отец возвращался, спокойно и уверенно управляя автомобилем. Это напомнило мне сцену из книги Майн Рида «Всадник без головы», когда Морис Джеральд, оседлав дикого необузданного мустанга, умчался на нём в прерии, а потом вернулся оттуда на укрощённом коне. «Запорожец» подкатил к дяде Боре и мягко остановился. Из него вылез довольный отец.

– Кажется, у меня получилось, – сказал он, и рот его растянулся в счастливой улыбке.

– Поздравляю, – сказал дядя Боря, довольный тем, что машина не разбита и даже не помята, и пожал ему руку. – Молодец, Коля.

А потом мы втроём – отец, Серёга и я, – неделю строили гараж. Отец договорился с тётей Дусей, которая жила в своём доме рядом с магазином и почти напротив нашего барака, и та разрешила нам поставить гараж в её огороде. Сначала мы из бруса построили каркас, а потом обшили его листовым трёхмиллиметровым железом.

Нередко к нам на стройку приходил дядя Боря. У него было больное сердце. В январе он собирался лечь в областную клинику на запланированную операцию по замене сердечного клапана. Поэтому помощник из него был никакой. Он просто подбодрял нас и развлекал разговорами. Иногда давал советы, как и что лучше сделать, и, как ни странно, отец, всегда имевший своё мнение на любой счёт, его слушался.

И вот в сентябре к нам пришла долгожданная открытка, которая извещала, что там-то и там-то, в такой-то день мы можем забрать свой автомобиль. Наша радость была безмерна. Но она стала ещё больше, когда отец пригнал машину и поставил её во дворе напротив наших окон. Мы всей семьёй залезли в «Жигулёнка». Я, разумеется, уселся на переднее. Серёга в это время учил колхозников как надо собирать картошку, поэтому сейчас я мог себе такое позволить. Мать с Танюхой устроились на заднем сидении, и отец повёз нас кататься по городу.

На следующий день я похвастался об этом Светке. Та обрадовалась так, словно это её родители купили автомобиль.

– Поздравляю! – сказала она, а потом, немного подумав, вдруг спросила. – А когда тебе можно будет рулить на ней?

– Не скоро, – ответил я. – Разрешается только с восемнадцати лет. И то, если у тебя права есть.

– Но ты же выучишься на эти права?

– Ну конечно, – ответил я, не понимая, куда она клонит.

– Значит, когда-нибудь мы с тобой будем кататься на машине, – сказала Светка и посмотрела на меня ясными зелёными глазами. – Даже?

– Наверное, – неуверенно ответил я.

– Боишься, что отец тебе её не доверит?

Я пожал плечам: мол, и такое может быть.

– Что же, придётся ходить пешком, – сказала она тогда, нисколько не расстроившись. – Нам ведь не привыкать.

– А так даже интереснее, – поддержал я её.

– Но когда мы с тобой поженимся, он разрешит тебе на ней ездить, – заявила она вдруг решительно.

– Когда мы с тобой поженимся, мы купим себе свою машину, – поправил я её.

– Верно, – согласилась Светка. – Зачем у кого-то просить, если мы сможем купить сами?

Вечером, забравшись под одеяло, я вспомнил этот разговор, и тут только до меня дошло: мы же со Светкой говорили о нашей свадьбе. И говорили как о нечто обыденном, словно наша с ней женитьба – это что-то само разумеющееся и давно решённое дело. А мы ведь даже ни разу не заикались об этом, и сегодня впервые затронули эту тему. Значит, Светка в будущем собирается выйти за меня замуж. А я?.. Хочу ли я этого? Глупый вопрос! Конечно, хочу! И с этой счастливой мыслью заснул.

Глава 25

А потом случилась беда. И даже не одна, а две. Как говорится: пришла беда – открывай ворота. Первая – меня оговорили, а потом наказали за то, чего я не делал. Этот случай разрушил все мои мечты, поставив жирный крест на планах на будущее. Тогда я впервые ощутил на себе, что такое несправедливость.

В седьмом классе у нас сменился классный руководитель. Анну Михайловну со всеми почестями торжественно проводили на пенсию, а её место заняла молодая преподавательница математики Валентина Михайловна. Она только что вышла из декретного отпуска и горела желанием научить нас любить математику, родную школу, родной город, родной край и, разумеется, Родину. У неё в кабинете над доской висело изречение великого русского учёного. Оно было составлено из отдельных букв, выпиленных из пенопласта: «Математика – гимнастика ума. М. В. Ломоносов». Очень умное высказывание, и я был с ним полностью согласен. А главное, это было очень красиво сделано.

И вот на новогоднем утреннике какой-то вандал сломал эти буквы. Ёлку, как обычно, нарядили на втором этаже, в спортзале, где всегда проводились все праздничные мероприятия. Когда я в первый раз пошёл в туалет, который находился на первом этаже в конце коридора, в том крыле, где учились первоклашки, то обратил внимание на девчонок и мальчишек, стоявших у окон. Они водили чем-то по стеклу, отчего раздавался противный писк, вызывающий мурашки на коже, и довольно смеялись. При повторном посещении сего интимного заведения, я увидел, что некоторые окна были свободными, а на их подоконниках валялось что-то белое. Любопытства ради решил, как оказалось позже на свою голову, посмотреть, что же это такое. Это оказались куски пенопласта. Я взял один и провёл им по стеклу. Раздался знакомый мерзкий писк. Так вот кто издаёт такой противный звук!

Я напряг память, стараясь вспомнить, где у нас в школе можно было взять пенопласт, и тут страшная догадка резанула меня, как бритва. Что есть духу помчался я на третий этаж. Кабинет математики был открыт. Влетев в класс, сразу посмотрел на изречение Ломоносова и увидел, что оно было практически уничтожено.

Спустившись в спортзал, я нашёл Светку и рассказал ей о своём открытии.

– Вот сволочи! – со злостью высказалась на это она. – Руки бы им всем за это поотрывать!

После каникул на первом же уроке меня вызвали к директору. Галина Петровна была суровым и прямым человеком, солдафоном, которому полком командовать, а не школой. Она не любила сюсюкаться, а поэтому не успел я закрыть за собой дверь, как она тут же заявила:

– Чебышев, мне сказали, что ты на новогоднем празднике разломал буквы в кабинете математики.

– Кто сказал? – опешил я от такого обвинения.

– А какая разница?

– Как это – какая? – возмутился я, а потом категорично заявил. – Я этого не делал!

– А кто тогда?

– Откуда мне знать?

– Выходит, что ты.

– Почему я-то?

– Потому что сказали, что ты.

– А кто сказал-то? Назовите фамилию!

– Тебе не обязательно это знать.

– Как это не обязательно? – я едва сдерживался, чтобы не закричать от обиды во всё горло. – Кто-то обвиняет меня в том, чего я не делал, а я не должен знать – кто?

– В общем, так, Чебышев, – отрезала Галина Петровна, – завтра чтобы твои родители были у меня!

– Если вы не забыли, то один из моих родителей работает у вас за стенкой! – дерзко ответил я на это и пулей выскочил из кабинета весь красный от негодования.

Школу №3 закрыли в прошлом году, а работающих в ней учителей распределили по другим учебным заведениям. И маманя моя вместе с несколькими коллегами вот уже второй год работала в «пятнашке».

Вернувшись в класс, я, не глядя на Светку, молча вопрошавшую зачем меня вызывали, схватил свою сумку и под изумлённым взглядом преподавателя направился к выходу. Когда открыл дверь, в спину запоздало донеслось разгневанное:

– Чебышев, это ещё что такое? А ну вернись на место! Немедленно!

В ответ я лишь хлопнул дверью.

Домой пошёл через Ясные Поляны. Прошёлся по магазинам. Задержался дольше обычного в книжном. Обида и злость переполняли меня в эту минуту и плескались через край. Надо же, как всё просто! Кто-то сказал, и ты уже виновен! Но почему я? Десятки человек тёрли этим пенопластом стёкла, а крайним почему-то выбрали меня. А ведь я всего лишь один раз провёл им по стеклу и то для того, чтобы узнать, он ли издаёт при трении такой противный звук. Хотя всё правильно! Зачем искать настоящего виновника, голову себе ломать?! Ведь кто-то сказал, что это Чебышев, и всё, этого вполне достаточно, чтобы объявить меня негодяем и подонком!

С этого дня я решил в школу не ходить. Но потом, поостыв немного, понял, что погорячился. Во-первых, учиться всё равно надо. Не ходить же теперь из-за этого необразованным. А во-вторых, родители мне этого не позволят. Отец всыплет ремня по первое число, и это сразу заставит меня любить чёртову школу, как самого себя. Так что ходить придётся, но после восьмого класса я её сразу брошу. И до этих пор здороваться с директрисой принципиально не буду. И никто меня этому не заставит!

Приняв такое решение, я успокоился и отправился домой.

Мать была уже дома и ввела отца в курс дела.

– Я этого не делал, – сразу, ещё с порога заявил я им, – и не знаю, кто это сделал.

– Сынок, но ведь сказали, что это ты, – напомнила мать.

– А кто сказал-то, ты его знаешь? Ты с ним разговаривала? Может, он меня с кем-то перепутал.

– Ты чего разорался?! – прикрикнул на меня отец.

– Да потому что меня это уже достало! – продолжал я кипятиться. – Кто-то сказал, а кто сказал – никто не знает. А я сейчас должен всем доказывать, что я не верблюд!

Больше всего меня разозлило то, что родители безропотно поверили в то, что их сын способен на такой поступок. Конечно, я не был пай-мальчиком. Как и все мои сверстники, я шалил, озорничал, в меру хулиганил. Но чтобы взять и сломать чужое добро да ещё в школе – до такой степени я никогда не опускался.

В общем, ремня я избежал, но переубедить родителей, что это свинство не моих рук дело, так и не смог.

На следующий день первым уроком была математика. Светка влетела в класс как ураган и, не поздоровавшись, подсела ко мне, и сразу стала допытываться что это такое вчера было.

– Помнишь, на утреннике я тебе сказал, что в кабинете математики сломали буквы? – начал я и кивнул в сторону доски, над которой висел изуродованный слоган.

– Кончено, помню! – ответила та и, посмотрев на вандализм, не удержалась. – Вот гады!

– Так вот, оказалось, что это сделал я.

– Да ты что!? – потрясённо воскликнула Светка. – А кто сказал-то?

– Я задал Галине Петровне тот же самый вопрос. Оказывается, это не важно…

– Как не важно?

– Главное, что сказали.

– Да она что, совсем, что ли? – возмутилась Светка. – Как не…

В кабинет вошла классная, и она замолчала на полуслове. Когда после приветствия класс сел, я поднялся и сказал:

– Валентина Михайловна, я не ломал ваши буквы. Кто-то оклеветал меня, не знаю – почему. Поэтому не считаю себя виновным и извиняться, и просить у вас прощения я не буду.

Та долго с удивлением смотрела на меня, не зная, что сказать. И тут встала Светка.

– Валентина Михайловна, я могу подтвердить, что это не он, – заявила она. – Мы весь праздник были вместе.

– Но ведь его видели, как он заходил в кабинет, – растеряно сказала она.

– Скажите – кто, Валентина Михайловна, – попросил я её, на что она лишь развела руками.

– Я не знаю – кто.

– В том-то и дело, – сказал я. – Никто ничего не знает, зато почему-то все уверены, что это сделал я.

Не знаю, чем бы закончился этот разговор, но тут в класс заглянула секретарь директора и сообщила, что Галина Петровна ожидает меня у себя в кабинете. Разумеется, меня отпустили беспрекословно.

В кабинете директора, кроме Галины Петровны, я застал отца.

– Вот, Николай Степанович, – сходу начала директриса, как только я появился на пороге, – ваш сын сломал…

– Я ничего не ломал, – сразу прервал я её. – Назовите хоть одну фамилию, кто видел, как я это делал.

– Вот видите, Николай Степанович, он ещё и грубит.

– А вы бы как поступили, если бы вас обвиняли в том, чего вы не делали?

– Помолчи! – одёрнул меня отец.

– А почему я должен молчать, если меня… – я уже завёлся и останавливаться не собирался.

– А давайте его отпустим, – предложила Галина Петровна отцу, перебив меня. – Пусть идёт учиться. Мы с вами и без него теперь можем поговорить.

– Давайте, – согласился он.

– Всё, Чебышев, иди в класс, – приказала тогда она мне.

– Я не ломал эти буквы, – сказал я на прощание и вышел.

Позже от матери я узнал, что их разговор закончился обещанием отца изготовить школе какой-нибудь стенд. Получается, что меня всё-таки признали виновным. Даже не разбираясь. Ведь кто-то сказал, что это я, и это оказалось достаточным для обвинения и вынесения приговора. На Светкино заступничество даже внимания не обратили. Но что самое обидное, родители с этим согласились. Это разозлило меня ещё сильнее.

С тех пор учёбу я забросил. К чему напрягаться, если с институтом было покончено, а, следовательно, и с моей мечтой? Впереди меня ждал какой-нибудь техникум. Какой – я об этом ещё не думал. В любом случае, это уже не то, не моя мечта. Но теперь мне было на это уже глубоко плевать. Зачем горевать о том, чему не суждено сбыться?

Вторая беда стряслась в конце января. Дядя Боря, друг отца, уехал в область на запланированную операцию, но что-то там у докторов не получилось, и он умер. Отец привёз его оттуда в гробу.

Конечно, смерть дяди Бори и его похороны отодвинули на второй план мою обиду на незаслуженное наказание, но только на некоторое время. Мёртвым – наша память, а живым нужно продолжать жить. И я продолжал.

По-прежнему ходил в ненавистную школу, потому что так было нужно. Ведь, чтобы поступить в техникум необходимо сначала получить свидетельство о восьмилетнем образовании. Для этого я выполнял домашние задания, но делал это наспех и кое-как. На уроках отвечал нехотя и всегда пререкался с педагогами, если они были предвзяты ко мне. Однако, несмотря на это, на удивление всем получал неплохие отметки, но по поведению у меня был «неуд». И Галина Петровна со мной беседовала, и Валентина Михайловна – тоже, и мать уговаривала, и отец ремнём тряс для острастки – бесполезно. В меня словно бес вселился. Даже Светка ничего не могла со мной поделать. Выручал меня только бокс. Все силы и упорство я перенёс на спорт.

В начале октября ребята из Ленинск-Кузнецкого ДЮСШ всё же, наконец, добрались до нас. Для дружеской встречи. Я выступал третьим. В первом раунде я отправил соперника в нокдаун. Во втором – рефери пару раз открывал счёт, но каждый раз, как только он произносил: «раз», противник сразу вставал в стойку. И вообще, ребята сказали, что инициатива была за мной.

В ноябре у нас получилось турне. Сначала мы съездили в гости в Белово, а на следующие выходные посетили Прокопьевск. Оба боя я выиграл, последний нокаутом. Перед Новым годом в Новокузнецке прошёл открытый городской чемпионат. То есть кроме местных спортивных школ участие могли принять и гости. И их было много. Приехали даже из Абакана и Красноярска.

Перед этими соревнованиями Леонтьич занимался со мной индивидуально. Одевал лапы и полчаса заставлял молотить по ним, отрабатывая удары.

– У тебя сильный боковой удар слева, – говорил он, – тебе надо довести его до автоматизма и увеличить скорость удара.

Когда он заканчивал со мной и подзывал к себе следующего, я брался за грушу. Молниеносный удар левой стал моей целью. В спарринги он ставил мне ребят постарше, другой весовой категории и более опытных. Было трудно, но я себя не подводил. Самый худший мой результат боксирования с ними – это боевая ничья. Так что к этим соревнованиям я подготовился основательно. Там мы бились дней пять. Я выиграл все бои, три из них нокаутами. Мне вручили грамоту, что я занял первое место в своей весовой категории, и значок «3 разряд».

После того как в школе меня сделали виноватым, я просто озверел. Я вымещал на груше всю злость и обиду за несправедливое отношение ко мне. Даже тренер обратил на это внимание и как-то поинтересовался, всё ли у меня в порядке. Ему нравились мои достижения, и он регулярно занимался со мной, разучивая уходы, блоки, и, главное, удары.

В феврале мы побывали на Алтае. Оттуда я вернулся уже второразрядником. Но апогеем моей карьеры стал областной чемпионат. К финалу я пришёл, уверенно одержав шесть побед и все нокаутом. И проиграл его… Вряд ли соперник был сильнее меня. Но хитрее и выносливее – это однозначно. Он постоянно крутился вокруг меня, провоцируя на атаку. И мгновенно отскакивал, как только я пытался его достать. Но, как только я, устав от такого позиционного боя, терял бдительность, он набрасывался и проводил серию ударов, в основном, по корпусу. Таким способом он набрал больше очков и выиграл, как и все свои предыдущие бои. В качестве утешительного приза, наверное, мне присвоили первый разряд.

Все эти разъезды по городам и весям я в школе ни с кем не согласовывал. И не потому, что в основном всё происходило в выходные дни и каникулы – иногда прихватывал и учебные дни. Просто уезжал и всё. Вероятно, это делала за меня мать. Потому что, когда возвращался, никто из учителей претензий мне не предъявлял, даже Галина Петровна. Возможно, разборок не было ещё и потому, что я быстро навёрстывал пропущенное.

Так что на летние каникулы я ушёл перворазрядником по боксу, твёрдым хорошистом, но с паршивым поведением.