Текст книги "Император Николай I"

На обеих сторонах границы были выстроены войска, и принцесса Шарлотта перешла ее пешком под руку с братом Вильгельмом. Как только оказались в России, Николай Павлович, обращаясь к невесте, произнес: «Наконец-то вы среди нас, дорогая Александра», а затем во всеуслышание: «Добро пожаловать в Россию, Ваше Королевское Высочество!» Начиналась русская биография прусской принцессы; в России ей суждено будет прожить более сорока лет…

Великий князь Николай провел принцессу вдоль строя войск, а затем, представляя невесту офицерскому корпусу, произнес: «Это не чужая, господа; это – дочь вернейшего союзника и лучшего друга нашего Государя».

Принцессе был представлен ее придворный штат: престарелая обер-гофмейстерина княгиня А. Н. Волконская (1756–1834), фрейлины: графиня Е. П. Шувалова и В. П. Ушакова, обер-шенк граф Г. И. Чернышев (1762–1831), обер-гофмейстер барон П. Р. Альбедиль (1764–1830), камергер князь В. В. Долгоруков (1787–1858) и другие. Почти все они останутся при Александре Федоровне многие годы.

На подъезде к Петербургу принцессу встретили Император Александр, Императрица Елизавета Алексеевна и Вдовствующая Императрица Мария Федоровна. Принцесса уже хорошо знала Императора; они познакомились еще в 1813 году и потом несколько раз виделись, когда он приезжал к ним в Берлин. Шарлотта всегда чувствовала с его стороны нежное внимание, которое умела ценить. С Императрицей Елизаветой отношения быстро установились самые близкие.

Больше всего дочь Короля волновалась по поводу Марии Федоровны. Рассказывали, что ее будущая свекровь слишком надменна, порой резка и неимоверно требовательна ко всему, что касалось норм этикета. На удивление, Мария Федоровна оказалась по-матерински заботливой. Как потом написала Александра Федоровна, она «отнеслась ко мне так нежно и ласково, что сразу завоевала мое сердце».

Кортеж сиятельных особ прибыл в Павловск, который и стал временным пристанищем принцессы. Она плохо помнила первые дни пребывания в России и проживания в Павловском дворце. Запомнились мелочи, порой совершенно для нее необычные. Как только она уединилась в отведенных ей помещениях дворца, дверь неожиданно отворилась, и без всякого предупреждения перед ней оказалась некая грозная пожилая дама, которая изрекла: «Вы очень загорели, я пришлю вам огуречной воды умыться вечером».

Фамильярная сцена показалась Шарлотте «весьма странной». Подобная бесцеремонность могла обескуражить, но только не натуру принцессы. Она воспринимала подобные нежданные эпизоды скорее с улыбкой, чем с раздражением. «Старой дамой» оказалась графиня (позже светлейшая княгиня) Шарлотта Карловна Ливен, урожденная фон Поссе (1743–1828), которую потом Александра Федоровна искренне полюбила.

В Павловске состоялся и первый публичный выход Шарлотты, ее, так сказать, светский дебют. Поскольку гардероб принцессы еще не прибыл, ей пришлось выйти в том, в чем была. Александра Федоровна всю жизнь хорошо помнила сцену в длинной дворцовой галерее, а в своих автобиографических записках подробно ее описала, заключив: «Сколько раз впоследствии мне говорили о моем первом появлении в этой галерее; юную принцессу осматривали с головы до ног и нашли, по-видимому, не столь красивой, как предполагали; но все любовались моей ножкой, моей легкой походкой, благодаря чему меня даже прозвали „птичкой“».

Два дня Шарлотта провела в Павловске, а 19 июня 1817 года состоялся ее торжественный въезд в Петербург. Она вместе с двумя Императрицами ехала в золоченом ландо. Кругом стояли войска и гвардейские части, а на тротуарах толпилась масса народа. Была ясная жаркая погода, город украшали флаги двух стран, гирлянды живых цветов; кругом царила атмосфера праздника.

В Зимнем дворце поднялись по парадной лестнице, а затем вышли на балкон, и публика на Дворцовой площади радостными возгласами приветствовала ее появление.

Особенно принцесса боялась грядущего события – принятия Православия. Живя неделю в своих роскошных апартаментах в Зимнем, она только об этом и думала; плакала бессчетное множество раз. Она волновалась, что не сумеет исполнить священный обряд, переживала от неизвестности и трудности иного духовного бытия.

Шарлотта по рождению принадлежала к Лютеранской церкви, прошла конфирмацию, когда давала клятву хранить ей верность. Предстоящий брак требовал нового религиозного обращения. Она знала, что так должно быть, но не знала, как то будет на самом деле.

24 июня она отправилась в дворцовую церковь, куда ее под руку ввел Император. Все в православном храме ей было внове. Церковь внешне очень напоминала известные храмовые сооружения – весь зал был украшен лепниной и позолотой, но атмосфера была совершенно для нее необычной. Величественное церковное пение на непонятном церковнославянском языке, мерцание бесчисленного множества свечей и какой-то особый аромат, до того неведомый. Казалось, что лики Спасителя, апостолов и святых смотрят прямо на нее, маленькую и запуганную девушку, находящуюся в каком-то сомнамбулическом состоянии.

Вспоминая этот момент, Александра Федоровна написала: «С грехом пополам прочла я Символ Веры по-русски; рядом со мной стояла игуменья в черном, тогда как я, одетая в белое, с маленьким крестом на шее, имела вид жертвы; такое впечатление произвела я на всю нашу прусскую свиту, которая с состраданием и со слезами на глазах видела появление бедной принцессы Шарлотты в церковном обряде, столь мистическом и странном в глазах протестантов».

Случилось потом необъяснимое: как только принцесса приобщилась Святых Тайн, к ней сразу же вернулась спокойная радость, и больше она уже не плакала. В тот день Шарлотта получила свое новое имя. Отныне она – благоверная Великая княгиня Александра Федоровна. В тот день окончательно завершилась история прусской принцессы Шарлотты; начиналась биография русской Великой княгини, а затем – Императрицы Александры Федоровны.

На следующий день, 25 июня, был день рождения Николая Павловича, ему исполнился 21 год – рубеж совершеннолетия. И в этот же день произошло обручение. Прошло еще несколько дней, и 1 июля (в Пруссии было уже 13-е число) в церкви Зимнего дворца состоялось венчание.

По словам Александры Федоровны, «мой жених становился все нежнее и с нетерпением ожидал дня, когда назовет меня своей женой и поселится в Аничковом дворце[53]53
  Аничков дворец был построен в 40-х годах XVIII века при Императрице Елизавете Петровне на углу Невского проспекта и реки Фонтанки. Он считался резиденцией Наследника Престола.


[Закрыть]. Накануне, 1 июля, который был в то время и днем моего рождения, я получила прелестные подарки: жемчуг, бриллианты; меня все это занимало, так как я не носила ни одного бриллианта в Берлине, где отец воспитал нас с редкой простотой».

Невесту облачили в подвенечное платье, которое все было усеяно драгоценными камнями, а на голову надели бриллиантовую корону. Под грузом этой тяжести новобрачная была «еле жива», но, как только начался сам обряд, перестала замечать ношу. «Я почувствовала себя очень, очень счастливой, когда руки наши наконец соединились…»

Венец над головой невесты держал брат Вильгельм, а над женихом – его младший брат Михаил Павлович.

Потом были поздравления, церемониалы, торжественный обед и бал, а затем новобрачные отбыли на жительство в Аничков дворец. На следующий день все опять закрутились в вихре придворной суеты. Вручение подарков, визиты, балы, приемы. От этого «сна» Александра Федоровна пробудилась лишь несколько дней спустя, когда вместе с мужем уехала в Павловск, в буколическую деревенскую тишь и благодать.

«Образ жизни в Павловске, – вспоминала Александра Федоровна, – показался мне особенно приятным; так как я привыкла с детства сообразовываться с привычками других, то мне и в голову не приходило жаловаться на то, что я должна обедать, гулять и ужинать при Дворе, более или менее заботясь о своем туалете».

Жизнь Николая Павловича и Александры Федоровны все время протекала под неусыпным взором Вдовствующей Императрицы. Мария Федоровна уделяла браку Николая повышенное внимание. После неудачного супружества ее старших сыновей она с особым вниманием ждала того, что ей было так желанно: тихого, достойного, благочестивого союза. Брак Николая Павловича и Александры Федоровны именно таким и оказался.

Невестка, выросшая в среде почитания старших, совершенно спокойно относилась ко многим этикетным требованиям свекрови и никогда не проявляла обид или неудовольствия, хотя некоторые из них могли показаться чрезмерными или просто безапелляционными. В этом отношении они с мужем очень походили друг на друга.

Она, в отличие от Императрицы Елизаветы, не ставила личных амбиций выше этикета, а потому ее отношения с матерью мужа никогда не осложнялись и не обострялись. Александра Федоровна по этому поводу заметила, что Мария Федоровна «баловала меня снисходительностью».

Верная хранительница незыблемых дворцовых устоев и норм придворной жизни Шарлотта Ливен, которой мало кто мог угодить, однажды призналась Александре Федоровне: «Вы – любимица Вдовствующей Государыни!» Это была высшая оценка. Придворные сразу же заметили, что старая Императрица относилась к третьей невестке с такой нежностью, с которой никогда не относилась даже к своим дочерям…

Николай Павлович и Александра Федоровна одинаково спокойно-безразлично воспринимали великосветскую суетную жизнь. Они понимали ее неизбежность, никогда не пытались сокрушить или проигнорировать заведенные порядки, но никогда и не были их пленниками. Правда, если Александра Федоровна все-таки умела получать удовольствие от балов и приемов, то Николай Павлович так до конца и не сумел преодолеть стойкое убеждение, что это – «пустая трата времени».

Будучи прекрасным танцором, Николай Павлович редко танцевал; владея мастерством светской беседы, весьма неохотно поддерживал пустопорожние разговоры на балах и приемах. Матушка не раз выражала неудовольствие по поводу того, что ее младшие сыновья Николай и Михаил на балах «усаживались в углу с вытянутыми, скучающими физиономиями, точно медведи или марабу».

Николай Павлович, чтобы доставить матери удовольствие, выходил в танцевальный зал, иногда и беседовал с кем-нибудь о чем-то малозначительном и неинтересном, но сам всегда смотрел на это только как на исполнение необходимого ритуала. Он был рад и весел только тогда, когда уединялся со своей милой женой.

По словам Александры Федоровны, «у моего Николая лицо было слишком серьезно для 21 года, особенно когда он посещал общество или балы. Он чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались наедине в своих комнатах; он бывал тогда со мною необычайно ласков и нежен».

Надолго уединяться и избегнуть публичной жизни в положении Николая Павловича было невозможно. На него были возложены вполне конкретные обязанности. В апреле 1817 года он был назначен шефом Третьего Бранденбургского кирасирского полка, а через три дня после свадьбы, 3 июля 1817 года, – генерал-инспектором по инженерной части и в январе 1818 года вступил в управление Инженерным корпусом.

Почти ровно через девять месяцев после венчания, на Пасхальной неделе, 17 апреля 1818 года в Великокняжеской семье случилось событие, которого все ждали и которого молодожены так опасались: у них родился сын. Произошло это в Москве, в Кремле. Тот момент описала Александра Федоровна: «Никс целовал меня и плакал, и мы поблагодарили Бога вместе, не зная даже еще, послал ли Он нам сына или дочь, но тут подошла Maman и сказала: „Это сын“. Мы почувствовали себя еще более счастливыми при этом известии…»

Ребенка при крещении в Чудовом монастыре назвали Александром; появился на свет будущий Император Александр II.

Это явилось великим, ни с чем не сравнимым событием для Великокняжеской четы. Но не только. Это стало и делом государственной важности. Возникала надежная династическая перспектива, которой так долго не существовало. Особенно в те дни была весела и возбуждена Вдовствующая Императрица. Она давно уже предполагала, что Трон со временем перейдет к Николаю, а после рождения у того сына подобные предположения только укреплялись.

Нет никаких оснований считать, что Николая Павловича и Александру Федоровну в тот период хоть как-то занимали мысли о Короне и преемственности власти. Они были счастливы безмерно родительским счастьем и благодарили Всевышнего за ниспосланное.

Николай Павлович переживал за здоровье супруги весь период беременности, хотя она и протекала довольно спокойно. Тревожила и другая мысль: старшие братья Александр и Константин не удостоились милости дождаться рождения сына. А как будет у него? И вот все решилось самым наилучшим образом.

Состояние отца прекрасно передают строки его письма к митрополиту Московскому и Коломенскому Августину (Виноградскому), написанного вскоре после рождения сына Александра. В нем он уведомлял, что сделал пожертвование церкви и объяснил побудительные мотивы:

«Со страхом, свойственным человеку слабому, и с надеждою, не покидающей человека верующего, видел я приближение решительнейшей минуты в моей жизни. Не зная, что определило мне Провидение, радость или горесть, я подкрепил душу свою обещанием и ожидал с покорностью воли Божией. Ему угодно было благословить меня счастием отца; Он сохранил и мать, и младенца. Изъявление благодарности не нужно Тому, Кто читает в глубине души; но оно необходимо душе благодарной».

Великий князь Николай раскрыл, в чем состояла суть обета, данного накануне родов: воздвигнуть в церкви Нового Иерусалима придел в честь святого князя Александра Невского. Далее, обращаясь лично к Владыке, писал: «Вас, преосвященнейший Владыко, прошу быть мне помощником и руководителем во исполнении сего обета, священного моему сердцу. Пускай перед алтарем, воздвигнутым благодатностью отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне, да продлит Всемогущий их жизнь для собственного их счастья, на службу Государю, на честь и пользу Отечеству».

Николай Павлович и Александра Федоровна были счастливы в браке. Это счастье было вознаграждено появлением многочисленного потомства. Помимо Александра, женившегося в 1841 году на Гессен-Дармштадтской принцессе Максимилиане-Вильгельмине-Августе-Софии-Марии (1824–1880), в России – Марии Александровны, у них родилось еще шестеро детей.

Мария (1819–1876), в замужестве (1839) за герцогом Максимилианом Лейхтенбергским (1817–1852).

Ольга (1822–1892), в замужестве (1846) за Королем Карлом Вюртембергским (1823–1891).

Александра (1825–1844), в замужестве (1844) за Фридрихом-Вильгельмом ландграфом Гессен-Кассельским (1820–1884).

Константин (1827–1892), женат (1848) на принцессе Саксен-Альтенбургской (Александра-Фредерика-Генриетта-Паулина-Марианна-Елизавета), в России – Александра Иосифовна (1830–1911).

Николай (1831–1891), женат (1856) на принцессе Ольденбургской (Александра-Фредерика-Вильгельмина), в России – Александра Петровна.

Михаил (1832–1909), женат (1857) на принцессе Баденской (Цецилия-Августа), в России – Ольга Федоровна (1839–1891).

Жена и дети составляли для Николая Павловича его заповедный и светлый мир; общение с ними всегда приносило радостное успокоение душе. Однако случались и потрясения, вызывавшие горечь и слезы.

10 июля 1820 года Александра Федоровна родила в Павловске мертвого ребенка! Тогда только муж, дорогой Никс, сумел вывести жену из состояния глубокой депрессии.

В последующие за неудачными родами дни и недели он все время находился рядом, некоторые дни – неотступно; старался отвлечь супругу от грустных мыслей, помочь ей преодолеть морально-психологический кризис. Он часами читал ей увлекательные романы Вальтера Скотта, тогда входившие в моду, старался развеселить пересказом столичных новостей и анекдотов.

Прошло менее пятнадцати лет – и родителей настигло новое испытание. Их младшая дочь Александра, любимица Адини, отрада матери, но особенно отца, после долгих мучений в июле 1844 года умерла в Царском Селе. Только недавно, в феврале, она вышла замуж за Фридриха-Вильгельма, была счастлива. Осенью уже ждали появления у нее потомства; но все внезапно и трагически оборвалось: преждевременные роды, смерть матери и ребенка.

Через несколько дней после смерти Адини отец признавался своему другу И. Ф. Паскевичу: «Почти 9 недель ожидания того, что третьего дня совершилось, так сокрушили мою душу, что я с трудом исполнил часть только своих обязанностей, ибо все это время был занят другой – святою. Наконец Богу угодно было прекратить страдания нашего ангела и призвать его к себе! И мы, хотя сокрушенным сердцем, благодарим Господа, ибо он ангелу дал верно ангельское место. Теперь в грусти одно утешение – молитва и служба; я займусь по-прежнему всеми обязанностями, и авось Бог подкрепит нас».

Вторая дочь Николая Павловича, Ольга Николаевна, вспоминала о тех мучительных днях: «Мама могла плакать и облегчала этим свое горе. Папа, напротив, старался бежать от него и проявлял необычную энергию. Он избегал всех траурных церемоний. Не любил черного и слез. Он не вернулся больше в Царское Село и распорядился изменить там клумбы, балкон и все, что напоминало о болезни Адини».

Николай I «бежал от горя» не потому, что страшился смерти. Ее он никогда не боялся, зная твердо всегда, что жизнь и смерть ниспосылает Господь, а спорить с Его волей недопустимо. Он опасался за жену, боялся, что свалившееся несчастье может преждевременно убить ее.

Когда не случалось печальных событий, семья Великого князя, а затем Императора представляла собой почти идиллическую картину. Ни ссор, ни склок, ни обид, ни несправедливостей.

Николай Павлович придерживался в вопросах воспитания и образования совсем иных принципов и методов, чем те, которые ему самому пришлось испытать в детстве. Никакого принуждения. Никаких категорических запретов и выговоров. Только убеждение, но при том – развивать с малых лет чувство ответственности, чувство долга, понимания того, что необходимо непременно соблюдать морально-поведенческий кодекс.

Сохранился комплекс переписки Николая Павловича с детьми. В этих посланиях, адресованных и малым, и уже взрослым, доминирует чувство отцовской любви и заботливости. Приведем полностью только одно письмо, адресованное дочери Ольге и датированное 26 декабря 1845 года.

В этот момент Ольга вместе с матерью находилась в Палермо на Сицилии, где врачи советовали Императрице провести зиму. В этом «апельсиновом раю» Александра Федоровна не только набиралась сил, но там же решался и вопрос о замужестве Великой княжны.

«Благодарю тебя, милая Оли, за доброе письмо твое от 10 (22) числа. Ты вообразить себе не можешь, с каким счастьем я читал уверение, что нашей доброй Мама точно лучше, что силы ее примерно поправляются. Это одно мое утешение в разлуке и вознаграждение за приносимую жертву. Слава Богу, и дай Боже, чтобы все ваше пребывание так же счастливо кончилось, как началось, и чтобы через пять месяцев я мог бы прижать вас к сердцу дома.

Теперь ты отгадаешь, что меня более занимает! Как ты, по Божию наитию, решила свою участь? С полной свободой, с спокойным испытанием твоего сердца, без предупреждений и без наущений, сама ты одна. Минута важная, решительная на всю жизнь.

Твое сердце, твой здравый ум мне порукой, что то, что ты одна решишь, будет к лучшему, будет изречением Божией воли, ибо ты одному Богу предаешься; потому я и спокоен, и оттого жду, чему быть.

Никто не может тебе советовать; ты одна можешь и должна судить об твоем деле; мы же можем только судить о положении общественном, как я уже тебе писал, в пользу предлагаемого тебе.

Если б прежнее и могло быть, то сравнения нет между двух предложений, в отношении условий твоего положения. Видав же ныне вблизи, в какую семью ты могла бы попасть и до какой степени. С одной стороны, беспорядок, а с другой – фанатизм у них сильны, я почти рад, что дело не состоялось[54]54
  Речь идет о расстройстве брачной партии с эрцгерцогом Стефаном Австрийским (1817–1867).


[Закрыть].

Теперь выбирай только между предлагаемого или всегдашнего пребывания дома в девицах; ибо нет, вероятно, какого-либо иного предложения, достойного тебя, когда нет на то лица[55]55
  Скоро такое «лицо» появится в образе принца Карла-Александра-Фридриха Вюртембергского, с 1864 года – Короля Карла I.


[Закрыть]. Повторяю, что ты решишь, то будет, по моей вере, к лучшему: ибо по моему чувству к тебе я той веры, что в тебе будет в эту минуту глас Божий изрекаться. Аминь.

Надеюсь, что мои безделки на Рождество тебя позабавили; кажется, статуйка молящегося ребенка мила; это ангел, который за тебя молится, как за своего товарища. Бог с тобой, мой Ангел! Люби Папа, как он тебя любит. Обнимаю тебя от души. Твой старый друг Папа».

Все в послании пронизано сочувствием и любовью; ни одного неверного, а уж тем более резкого слова. Все его письма детям таковы; никогда он не прибегал ни к запретам, ни к «выговорам». Читая такие тексты, трудно предположить, что они принадлежат перу грозного властелина. В процитированном письме он абсолютно снисходителен и внимателен к сердечным симпатиям дочери даже там, где речь шла о династическом браке, затрагивавшем престиж Империи. Княжна все должна была решать по зову своего сердца, а отец готов принять любой ее выбор.

Как бы ни любил Николай Павлович всех детей, но особую заботу и внимание обязан был уделять старшему сыну Александру. После того как он сам стал Императором в декабре 1825 года, его семилетний сын одновременно превратился в Наследника Престола. И отец, и мать с особой тщательностью относились ко всему, что было связано с жизнью, образованием и воспитанием Александра Николаевича.

Сохранилось собрание из 23 писем Николая Павловича Цесаревичу за 1837 год. Александру – девятнадцать лет, и он тогда предпринял многомесячное путешествие по России с целью ознакомления с ее природой, климатом, хозяйством и устройством. Эта поездка была организована отцом, который в мельчайших деталях интересовался ее ходом и постоянно корреспондировал ему в различные города и пункты. Вот лишь некоторые фрагменты, отражающие сердечные чувства, которыми одаривал отец. Он всегда их подписывал: «Твой старый верный друг».

«Сегодня утром, вставая, нашел я письмо твое, любезный Саша, из Костромы, и благодарю милосердного Бога, что путешествие твое до сих пор идет благополучно, и молю Его, чтоб дал тебе довершить все сходно с нашим желанием и ожиданием. Радуюсь, что ты ознакомился с частью сердца России и увидел всю цену благословенного сего края, увидел и как там любят свою надежду. Какой важный разительный урок для тебя, которого чистая душа умеет ощущать высокие чувства!» (19 мая 1837 года).

«Благодарю тебя, любезный милый Саша, за доброе твое письмо из Екатеринбурга, которое вчера утром получил. С душевной радостью его читал, ибо вижу в нем явно твое доброе чистое сердце. Все твои чувства мне доказывают, что желания мои исполняются и что благословением Божиим предмет твоей поездки будет достигнут. Ты зреешь умом, учишься видеть сам и сравнивать с собственным ответом; учишься судить о вещах и делах, и этим сбираешь себе запас драгоценных знаний для будущей службы» (9 июня).

«Искренно благодарю тебя за все твои добрые чувства ко мне по случаю дня моего рождения. Знай же, что лучший для меня подарок есть ты сам; тогда, когда имею случай и причину тебе сказать, что я тобою доволен… В мои лета начинаешь другими глазами смотреть на свет, и утешение свое находишь в детях, когда они отвечают родительским справедливым надеждам. Этим счастьем, одним, величайшим, истинным, наградил нас досель милосердный Бог в наших милых детях» (24 июня).

Однако далеко не все в отношениях было всегда ясным и умилительным. Возникали и сложные ситуации, доставлявшие немало переживаний и матери и отцу.

При Дворе, в качестве фрейлины Великой княжны Марии Николаевны, состояла Ольга (Северина) Осиповна Калиновская, происходившая из небогатого польского дворянского рода. Она нравилась Цесаревичу Александру. Отец знал об этой симпатии и был весьма снисходителен. В своих письмах к сыну Император находил необходимым упомянуть и об «Осиповне» – так ее в придворном кругу называли.

25 мая 1837 года сообщал Александру Николаевичу: «Бедная Осиповна захворала, во время ужина с ней сделался столь сильный обморок, что я на руках ее положил на кушетку в прихожей внизу у Мама, и до часу с ней провозились, ей лучше…»

Когда Александр Николаевич вернулся из поездки осенью 1837 года, то его чувства к мадемуазель Калиновской очень быстро начали принимать характер серьезного увлечения; весной 1838 года дело дошло до серьезных объяснений. Он объявил родителям, что готов во имя брака с Калиновской «пожертвовать всем», в том числе и правом на Престол. Императрица настолько была потрясена, что заболела.

Чуть раньше, когда Александр еще не стал окончательно рабом своих личных желаний, мать писала ему: «Меня огорчает, что с возрастом ты не приобретаешь твердости характера, которой тебе так не хватает, а, напротив, все более становишься рабом своих страстей. Как ты будешь управлять Империей, если не можешь управлять собой? Неужели ты хочешь, чтобы Папа и я когда-нибудь краснели за тебя?»[56]56
  Опасения Александры Федоровны оказались совсем не напрасными. Александр II, пренебрегая положением, традицией и долгом, за пятнадцать лет до смерти законной супруги Императрицы Марии Александровны вступил в связь с княжной Е. М. Долгорукой (1847–1922), которая родила ему четверых детей. Мало того, через шесть недель после смерти Марии Александровны, в июле 1880 года, он обвенчался со своей возлюбленной, получившей титул «светлейшей княгини Юрьевской».


[Закрыть]

Император тоже был потрясен. Он видел, что Саша находится от любви почти в невменяемом состоянии; уговоры на него не действовали. Отец жалел его, никаких «сцен» сыну не устраивал и не прибег ни к каким запретительным мерам; «высочайших повелений» не последовало.

Он решил по-отечески побеседовать с Калиновской. Эта личная встреча была долгой и трудной. Фрейлина в основном плакала, а Император объяснял юной девушке, что на карту поставлена не только судьба двух сердец, но и судьба Империи. Он призывал ее к благоразумию, к необходимости личной жертвы во имя большого и общественного.

Калиновская все поняла и с благодарностью приняла доверительность Императора. Она покинула Двор и Петербург. Николай I, сочувствуя ей и зная ее материальную необеспеченность, выделил средства, чтобы она могла устроить свое семейное счастье. И она его устроила: через некоторое время вышла замуж за графа Огинского.

Здесь уместна одна историческая ремарка. Пройдет без малого тридцать лет, и сын Александра II Цесаревич Александр Александрович (1845–1894) встретит свою юношескую любовь в лице княжны М. Э. Мещерской (1844–1868). В мае 1866 года он заявит отцу, что «любит Мещерскую» и собирается соединить с ней жизнь и готов отречься во имя этого от прав на Престол.

Реакция Александра II оказалась совсем не такой, как у его отца. Сыну он устроил «нагоняй», выгнал из кабинета, а беседовать с Мещерской не только не собирался, но и вознамерился выслать ее из Петербурга!

Указанные сопоставления показывают, насколько у «жестокого» Николая I было больше такта и сочувственного понимания, чем у его сына Александра II, «либеральнейшего из монархов», как его нередко величают!..

Семейная жизнь Николая Павловича и Александры Федоровны, казалось, не могла иметь нареканий со стороны. Их отношения всегда были взаимно нежными, они делили общую постель[57]57
  Только в последние годы Император, которому приходилось заниматься допоздна, устроил себе как бы «рабочие» спальню и кабинет отдельно в Зимнем дворце.


[Закрыть], вместе проводили все свободное время (если таковое имелось). Никто и никогда не зафиксировал холодного или даже безразличного взгляда друг на друга.

Александра Федоровна смолоду не отличалась крепким здоровьем, а с годами ее состояние начинало порой внушать серьезное беспокойство. Приступы слабости, нездоровья случались все чаще и чаще. И Император нередко бросал все и мчался домой, чтобы быть рядом с занемогшей супругой. В его присутствии она всегда оживала. Он сам ей готовил лечебное питье, делал компрессы, а когда надо было, то кормил из своих рук.

Его волновало все, что было с ней связано. В июле 1837 года наставлял сына Александра, который должен был встретиться с Александрой Федоровной в Москве.

«Ты ее хорошенько береги в особенности в народе и помогай подмышку, когда прикладываться будете в Успенском соборе. Не дай ей ходить по высоким лестницам, но вели всегда носить. На балах уговаривай не много танцевать и пуще всего недолго оставаться в ночь». Николай Павлович всю жизнь относился к ней как преданный рыцарь; она так навсегда и осталась его единственной «Дульцинеей».

Наблюдательная и язвительная фрейлина А. Ф. Тютчева дала яркую метафорическую картину семейных отношений Царя и Царицы:

«Император Николай питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золотых решеток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка не вспоминала даже о своих крылышках».

Очевидное и благородное не всеми принималось в расчет; как уже отмечалось, для высшего света подобная супружеская добродетельность являлась скорее исключением, чем правилом. Возникали слухи и версии, ставившие под сомнение безукоризненность этих отношений.

Дочь Николая Павловича Королева Вюртембергская Ольга, прожив долгую жизнь, пережив многое и многих, в свои зрелые годы не раз видела и слышала намеки и ухмылки, когда возникала тема о характере семейных отношений отца и матери. В своих воспоминаниях она не обошла стороной эту тему, сделав единственно возможный и исторически обусловленный вывод: «Никто другой, кроме Мама, никогда не волновал его (отца) чувств, такая исключительная верность многим казалась просто чрезмерной добросовестностью».

Ольга Николаевна слишком долго и слишком близко находилась с любимым отцом, чтобы знать, понимать и чувствовать, как все было на самом деле.

Другие, не имея подобного «сердечного компаса», предполагали совершенно иное. В высшем свете не составляли «донжуанский список» Императора, но некоторые приписывали ему различные «амурные» истории.

Одно время ходили слухи, что его «пассией» была красавица фрейлина княжна Софи Урусова (1806–1889). Разговоры об этом прекратились лишь после того, как она в 1832 году вышла замуж за поручика Грозненского полка князя Л. Л. Радзивилла (1808–1885).

В число «фавориток» записывали и сестер Бороздиных. Из трех дочерей генерал-адъютанта Н. М. Бороздина (1777–1830), появившихся в качестве фрейлин при Дворе, в разряд таковых зачислили двух: среднюю – Анастасию Николаевну (1809–1877) и младшую – Наталью Николаевну (1816–1876).

В кругу «наложниц» фигурировали и фрейлины Александры Федоровны сестры Бартеневы: Надежда Арсеньевна (1821–1902) и Наталья Арсеньевна (1829–1893). Называли и другие имена молодых, красивых и не очень, барышень, оказывавшихся в «поле зрения» Повелителя Империи.

Расхожая точка зрения, особенно популярная за границей, находившая своих почитателей и в России, сводилась к следующему. Русский Царь – безграничный правитель, полный хозяин всех и вся в стране, имеющий право казнить и миловать, его воле никто не смеет перечить.