Текст книги "Княжья доля"

6. Тайная встреча

Пыль на дороге даже вечером стояла несусветная: катили какие-то колымаги, мчались куда-то конные, топали пешие. Перед стенами Можайского кремля в шумных посадах и поле теснились обозы, где-то дымились костры. То ли ярмарка купеческая только что отбушевала, да не отъехала. То ли посад можайский догуливает вечером весёлый утренний праздник Троицы, когда хмельного зелья можно выпить – от пуза – и пошуметь не возбраняется.

Михаил Тверской был заранее предупрежден Василием Удалым, что праздновать Троицу им вдвоём, да ещё вместе с князем можайским Андреем Большим, весьма опасно под зорким оком государевым из первопрестольной московской столицы. Вестимо, что «совместное» широкое празднование Троицы двух князей из независимых владений, верейского удела и Тверского княжества, с братцем государя, пережившим недавно изгнание и опалу, было более чем непредусмотрительным и дерзким с точки зрения черезчур наблюдательного и злопамятного государя.

Ведь прошло всего два года с драматических событий «стояния на Угре», когда под угрозой войны не на жизнь, а на смерть, государь Иван, под нажимом матери и духовных, прежде всего своего духовника, ростовского архиепископа Вассиана, пошел на вынужденный мир с мятежными братьями. Ради худого мира, что лучше доброй ссоры, государь пошел на значительные уступки братьям Андрею Большому и Борису. Тщеславному Андрею Большому к его углическому уделу государь Иван пожаловал огромный купеческий город Можайск, отнятый в 1454 году Василием Тёмным у Ивана Можайского «за его неисправление» и переданный брату Юрию. Амбициозному Борису к его Волоку на Ламе государь пожаловал город Вышгород с несколькими близлежащими деревнями в Дмитровской земле. И Можайск, и Вышгород входили в удел покойного князя Юрия…

«Словно какой рок завис над можайскими князьями из братьев государевых после изгнания законного владельца его Ивана Андреевича Можайского. – Размышлял на подъезде к Николину граду Михаил Тверской. – Да и батюшка мой сколько раз напоминал мне, что на несчастье обрёк своих детей, взяв из Можайска в жены княжну можайскую Анастасию. Может, прав оказался?.. Матушка Анастасия рано умерла, оставив вдовцу детишек… Сестру Марию батюшка втянул в безумную великокняжескую интригу, насильно обручив её семилетней с таким же семилетним сыном ослеплённым им Василием Тёмным ради союза Москвы и Твери. Только сгорела быстро в двадцать семь лет моя сводная сестрица Мария в житье-бытье с нынешним государем, глядишь, только за то, что тверская кровь в её жилах смешалась с можайской… Вот и надо мной нависла угроза государева лишиться Тверского княжения, глядишь, только за то, что, как рок несчастной Марии и тверскому сводному брату на тверском столе передался… Согласно цепочке какого-то странного небесного мщения, после нас с Марией и брата государя Юрий дойдёт, глядишь черёд и до нового можайского князя, сразу после Юрия, Андрея Большого… Какой-то мрак и нет просвета… Юрий, князь Можайский умер от тоски и пьянства несчастным и бездетным, в долгах, как в шелках… А всего год тому назад умер и младший брат государя, князь Андрей Меньшой Вологодский… Умер тоже в одночасье, молодым и так же бездетным… И тут же государь воспользовался уделом младшего брата, не стал никому из других братьев отделять; что только характеризует целенаправленную государеву политику. Удел бездетного Андрея Меньшого, как прежде удел Юрия перешел к государю, что не могло улучшить и без того напряженных отношений государя с братьями Андреем Большим и Борисом… И вот я, князь Тверской, живущий под угрозой лишения Москвой своего законного княжения, еду в Можайск, Николин город, обрекший на несчастье одного брата государя, князя можайского Юрия… И нынешний князь можайский Андрей Большой тоже обречен… А после воровства «блудницы Софьи», после наглого и низкого подлога, замены «тверского» саженья на «византийское» на свадьбе Василия Удалого и Марии Палеолог, и Василий Удалой, и Михаил Верейский, и их удел независимый Верейский обречены… И я обречён?.. Но ведь я еду в Можайск на встречу с Андреем Большим и в Верею к Василию Удалому и Михаилу Верейскому, чтобы себя и Тверь не обречь на поражение…»

На тёмном дворе у Андрея Большого суетились какие-то люди, встречая гостя, тверского князя, и провожая его к своему хозяину. Кивком головы Андрей Большой отпустил их, и только потом наедине радушно поздоровался с Михаилом Тверским. Ни словечка не проронил о позднем часе приезда, наверное, и сам был радёшенек, что именно так всё случилось подальше от чьих любопытных глаз, своих и чужих.

Можно было только предполагать, что не обрадовался бы государь, узнай он о совместном праздновании Троицы братом, с которого он только недавно снял опалу. Да не снял свои старые подозрения в неверности, и тверского князя, которого он давно хотел прищемить ограничением независимости, а то и вовсе упразднением княжества.

Помещение для встречи в своих княжеских хоромах Андреем Большим тоже нарочито было выбрано непраздничным, довольно таки затрапезным неважным. Михаил Тверской со смешанным чувством удивления и понимания ситуации оглядывал голые лавки, щербатый стол с какими-то лепёшками и ватрушками, очевидно, для вечернего, медового сбитня с гостем. С самого начала встречи Андрей Большой дал понять, что таинственность и значение их встречи будут соблюдены в пропорции скромности приёма и даже угощения, мол, так тому и быть, нечего под занавес Троицы, на ночь глядя, устраивать приёмы и празднования по новой. Тверской князь правильно выбрал время общения и брат государя, какой ни есть, пусть опальный и приглядываемый из Москвы, но зато родной государев брат, а шурин государя – и то шурин в прошлом – должен всё понять и со всем смириться. Разговор-то не простой предстоит…

Михаил Тверской грузно сел на лавку, подпер голову кулаком и тяжело задумался: «Может, и не стоило было заезжать к Андрею Большому в Можайск, а надо бы сразу ехать напрямки из Твери в Верею?» Задал этот мрачный вопрос себе Михаил и, горько усмехнувшись, ответил: «Надо… Здесь разговор один с глазу на глаз с Андреем Большим, а в Верее другой разговор с тамошними князьями, своими родственниками»

– Что, князь, невесел, свою головушку повесил? – с лёгкой ухмылкой спросил масластый высокий Андрей Большой.

– В Можайске давно не был… К дядюшке сюда мальчишкой приезжал… – перевёл свой взгляд на князя Андрея и тонко уколол его. – Князем от Господа ощущал себя в Николином граде Иван Андреевич Можайский… Напасть пошла на княжение можайское: дядьку Ивана со стола согнали доживает свои дни в Литве, сказывают, трудно умирал опальный князь в Стародубском уделе, в чужой литовской земле… Князь Юрий, твой брат, здесь крохотку времени властвовал… Сейчас ты…

– А что я? – вскинулся Андрей Большой. – У меня Углический удел… Можайск государь сподобился дать только после смерти брата…

– …И после твоего мятежа в Великих Луках… – с ироничной улыбкой добавил князь Михаил. – Вынудил ты, князь, брата-государя шибко, ой, как шибко раскошелиться…

Андрей Большой недовольно поморщился, но сдержался, чтобы в сердцах не наговорить Михаилу Тверскому такого, после чего важный разговор, для которого прибыл из Твери князь, мог бы и вовсе не состояться. В конце концов, ведь он, Андрей Большой, тоже в тайне от государя снёсся с князем независимого Тверского княжества. И также тайно прибыл сюда из Углича в Можайск – для ночной встречи с Михаилом Тверским.

«Ведь других союзников на Руси для противостояния с государем Иваном кроме Андрея Большого у меня нет и не будет… О Новгороде можно забыть, раз сам своими войсками помог его разгромить… У его такого же мятежного брата Бориса за душой ничего нет, ни земель, ни людей… Преданный государю Михаил Верейский никогда не выступит против него – даже под угрозой смерти, его сын Василий Удалой никогда не осмелится пойти против воли отца… Против государя пошел бы, а вот против любимого батюшки вряд ли… Проклял бы Михаил Верейский бравого и отважного воеводу Михаила Удалого, узнай, что тот начал стоить козни против Москвы и государя… Потому и в Верее будет разговор особый – насчёт контр-интриги после выходки римлянки, пошедшей из-за собственной жадности на «византийское» приданое племяннице Марии, греческой венценосной невесте Михаила Удалого…»

Что касается Михаила Тверского, то Андрей Большой никаких особо заманчивых планов не строил. Скорее через него хотел бы снестись с Казимиром Литовским и прояснить планы Короля относительно дальнейшей политики с Москвой, давя понять, что они с Михаилом Тверским могли бы быть ему поддержкой в противостоянии с государем.

«Главней всего – это подбить короля через Михаила Тверского если не на войну, то хотя бы на выступление против Ивана… А там посмотрим… Если упустить момент, дальше петелька вокруг шеи и Михаила Тверского, и наших шей с Борисом затянется сильней – и ничего не поделаешь, не попишешь… Каждый день уже работает на государя против нас, жалких оппозиционеров… Даже этот задрипанный Можайск Иван дал только в миг опасности ханского нашествия, не по своей воле радушного брата, а под давлением обстоятельств… Успокоится давление извне Казимира – и почитай, как отымет Иван у меня сначала Можайск, а потом и Углич… И пойдёшь ты, несчастный Андрей Большой по миру с сумой большой и будешь просить подаяния… А чтобы этого не случилось, хорошо бы ускорить обращение русских князей к королю Казимиру, только не мне надо соваться суконным рылом в посконный ряд, а князю Михаилу высунуться – его Тверь Ивану давно глаза мозолит…»

Им скоро принесли душистый медовый сбитень. Князья молча принялись за него, осторожно, исподволь поглядывая друг на друга, словно пытаясь что-то выведать друг у друга. Кто-то должен начать первым, и это по праву властителя удела пришлось сделать Андрею Большому.

– Не продержаться долго твоей Твери, князь Михаил, против силы брата. Тебе сейчас только один союзник поможет…

– Ну, предположим, имя союзника я знаю… – ответил с лёгкой усмешкой, отхлёбывая из кружки сбитень. – Могу ли я надеяться на твою помощь, князь Андрей Большой, в сношениях с этим известным нам обоим союзником?.. Когда-то у него в гостях в Витебске всё твоё семейство гостевало…

– А почему бы и не помочь доброму князю…

– И на этом благодарствую…

– Рано или поздно придётся склонить голову твоей Твери снова перед с Москвой… Как во времена твоего прадеда-тёзки Михаила Александровича и моего прадеда Дмитрия Донского… Но можно какие-то новые гарантии вытребовать у великого князя, но если время попусту не тратить… Вот для этого я и пригласил тебя, князь Михаил… Потому что кожей чую, чем дольше попусту время тратить, а время работает не на тебя с твоим княжеством и не на меня с моим скромным уделом…

– Это точно… – горько кивнул головой Михаил Тверской. – Время против нас с тобой… Наконец я услышал точное слово…

– …Так вот, чем дольше время бездарно убивать своим ничегонеделанием, покорно ждать, когда брат отнимет у тебя княжество, а у меня удел, хочу сделать тебе одно предложение, которое, наверняка, заинтересует тебя… Ведь ты же догадываешься, что после бегства Ахмата и разорения Менгли-Гиреем Киева, королю Казимиру, в общем-то уже не до Новгорода… И при обреченной пассивности короля, нашего перспективного союзника, Иван Васильевич по ночам давно уже зубы точит на Тверь… А после падения Твери и московским удельным князьям не поздоровится, мне в первую очередь, потом брату Борису, верейскому князю Михаилу с Василием Удалым…

– От тебя я прямым ходом в Верею… Прямо, как в детстве… Приезжал совсем крохой в Можайск, а отсюда непременно в Верею к дядюшке Михаилу… Счастливые были времена… Смутные и счастливые…

– Во-во, больше смутные… В этой русской смуте Москва с Тверь породнилась, твоя сестрица в семь лет стала невестой жениха семилетнего, моего братца в год моего появления на свет… Лихо всё устроилось – не так ли?.. А когда смута испарилась, и невесту, ставшую к тому времени женой государя и матерью единственного сына, в гроб загнали… И государь в женихах выгодных оказался, чтоб подцепить царевну византийскую… Знай, князь Михаил, как ни странно, твою сестру, великую княгиню Марию, я любил в сто крат больше второй супруги брата… Потому что к Софье у меня в сердце, вообще капли любви не осталось… Понимаешь – одна ненависть к ней… Это она интриговала против нас с Борисом, натравила на нас брата-государя… Со света хочет нас сжить, ведьма толстая… И она добьётся своего, если мы её не остановим…

Михаил Тверской помрачнел лицом, на языке вертелся вопрос: «Ты-то, Андрей Большой, точно знаешь, кто загубил, кто отравил мою сводную сестру Марию?.. С государева ведь ведома отравили – а?», но он взял себя в руки, и постарался перевести беседу в нужное ему русло.

– Видишь, князь Андрей Большой ты плавно переходишь, точнее, перешел к тебе нашего взаимного интереса, нашего тайного союза и твоей помощи… В послании мне ты ведь намекнул мне, что можешь помочь мне в одном… как бы это поудобней сказать… предприятии, что ли…

Андрей Большой улыбнулся и подмигнул левым глазом, как закадычному другу-приятелю, Михаилу Тверскому. Выждав небольшую паузу, сказал заговорщицким голосом:

– Ты правильно понял мой намёк в послании… Ты ведь который год вдовствуешь…

Михаил, тяжело глотнув, мрачно мотнул головой. Андрей Большой продолжил тем же заговорщицким голосом:

– Вот я и решил стать посредником между тверским вдовцом и королем литовским…

– Что ты имеешь в виду? – выдохнул Михаил не своим голосом.

– Устроить твою судьбу с литовской княжной из окружения короля Казимира – вот что…

– С кем?.. – выдавил из себя Михаил.

– Вот это уже серьёзный мужской разговор… Для жениха знатного, главное не продешевить…

Михаил Тверской не поддержал шутку Андрея Большого и недовольно дёрнул коленом.

– Не забывайся, князь…

Тот сообразил, что переборщил и, добродушно улыбаясь, попытался замять возникшую неловкость:

– Прости, князь Михаил, совсем не было желания тебя обидеть… Хотя, по сути вопрос-то задал верный, корневой для нашего общего дела… Зачем знатному князю Тверскому жениться на простой литовской княжне… Ты ведь так расценил, когда я тебе сказал о княжне из окружения короля?

Михаил ничего не ответил, только недовольно засопел оттого, что его втягивают в нелепые, унижающие княжескую честь разговоры. А про себя мысленно улыбнулся: «Правильно мыслит государев братец… Только грубовато подначивает: продешевить – не продешевить… Не хватало ещё первой попавшейся литовской или польской паненке на крючок попасть…»

– И всё же… – нетерпеливо снова дёрнул коленом Михаил Тверской.

– Когда моя княгиня оказалась в Витебске, она кое-что узнала и об окружении короля, и об его самом близком родственном круге, интересном для тебя, князь Михаил… Что ты скажешь о внучке короля и о его племяннице… Вот две самых достойных кандидатуры для союза Литвы и Твери – так мне подсказала моя супруга, и я вынужден с ней согласиться…

– Подумать надо… – сказал Михаил равнодушным голосом и, как бы невзначай, посмотрел в упор на Андрея Большого, мол, не шутит ли.

Тот понял лёгкое смятение чувств в душе тверского, знатного вдовца и легонько подмигнул всё тем же левым глазом.

– Лучшей партии с королём не придумать – выбирай, племянница, или внучка… К сожалению, или к радости, незамужних дочерей у короля нет… Придётся остановиться на том, что есть… Совсем юная внучка или молодая племянница… У Твери с Литвой сложились старые семейные связи, не мне подсказывать, как их оживить… Но мне думается, моя помощь как посредника в новом литовско-тверском союзе только укрепит доверие короля к нам лично – по отдельности и вместе взятым…

Поскольку Андрей Большой с какой-то дальней целью не назвал имена близких родственниц короля, не оговаривал каналов сношения с королём, прочих немаловажных деталей, чего требовало установление тесных доверительных отношения, зато в общих чертах предлагал своё посредничество в устройстве брака, то можно было предположить – он чего-то ожидал взамен… Так полагалось для укрепления союза между князьями, что-то тайное, доверительное: ты мне, а я тебе… И Михаил Тверской решился, не зная твёрдо – пригодится ли это в их дальнейшей интриге против государя-брата…

– Ради скрепления нашего тайного союза и упрочения доверительных отношений я тебе тоже открою одну тайну с тверским приданым моего батюшки Бориса сводной сестре Марии, когда та венчалась с государем… Речь идёт о нашем родовом драгоценном саженье…

И Михаил Тверской подробно, в деталях, рассказал Андрею Большому историю тверского саженья, как оно передавалось в роду по поколениям, пока не оказалось в руках убиенной с ведома государя в Москве сестры. Как тот даже на похороны побоялся приехать из Коломны, как подставил каких-то упырей-колдунов, хотя отравил сестру… И вот Софья нагло выдаёт тверскую родовую драгоценность, приданое Марии, за своё, за византийское приданое. Не понимает византийская ведьма, что тем она уже опозорила своего мужа, у которого рыльце в пушку с убийством собственной супруги выдавая «тверское» приданое за «византийское». Вряд ли государь Иван разрешил после смерти своей первой жены Марии носить её «тверское» приданое второй жене… Совсем позорный для престола расклад получается, если на радостях рождения первенца Василия государь позволил носить Софье это драгоценное саженье. Это позорило государя, с рыльцем в пуху, но пока не его вторую супругу…Но если наглая и жадная царевна осмелилась выдавать ожерелье тверской законной династии за своё – византийское приданое племяннице Марии, от этого уже никогда не отмоешься… Навеки грязь к имени пристанет…

Андрей Большой долго молчал, мучительно размышляя об услышанном. Михаил Тверской даже испугался – не переборщил ли он со своим откровением и обличением брата Андрея и его злокозненной супруги… Неожиданно для Михаила Тверского Андрей Большой встал, подал руку ему и, судорожно стиснув протянутую в ответ руку Михаила, сильной сухой ладонью, торжественно со значением сказал:

– Спасибо за доверие, брат… Они у меня вот где… – он показал крупный, заросший жестким волосом кулак. – Чтобы не было, выиграем ли мы или проиграем – этого не знает сейчас никто, он не оправдается ни перед тобой, ни передо мной, которого он сгноить хотел… Не удастся… Он заставлял меня каяться на Угре и после Угры… И я, дурак, ему на радость каялся, ой, как каялся… Даже за то Можайск получил с государева плеча… Я хочу видеть глаза Ивана, будь то наша победа или поражение…Что бы не было, Иван ведь никогда не убьёт меня исподтишка, ударом в спину… Он мне в том признался, а признание от души покрепче вынужденной клятвы на кресте… Потому захочет поглядеть в глаза брату, если что заподозрит, узнает… Когда он будет взывать к моей совести, я ему напомню о твоей сестре, о тверском приданом и византийском подлоге его супруги, ненавидящей меня… Я это приберегу про запас…

Они обнялись после этих слов, как братья – Андрей Большой и Михаил Тверской. Быстро обо всём договорились относительно союза с королём, и дружественного, и семейного – как, с кем и когда сноситься… Уснуть в своих опочивальнях долго не могли уснуть оба после такого разговора, когда договорились не смущать подлогом Софьи и государевой «оплошностью» верейским князей Василию Удалого и Михаила… Наутро Михаилу Тверскому надо было ехать в Верею…

7. Михаил Тверской в Верее

В утренней заспанной Верее пахло отшумевшим праздником Троицы, запахом прели и увядания сломанных берёзовых веток. У всех ворот и калиток вяли и сохли листья и ветки берёзовые, наполняя трепетную душу Михаила Тверского ощущением неуловимого хрупкого счастья, чего-то значительного в прошедшем и невосполнимого для Михаила в будущем… Как и все русские князья, он обожал святой праздник Троицы, что отзывался с самого раннего детства в его чувствительной душе таинственным светом добра, неги, чуда несусветного. Он с какой-то неведомой доселе грустью осознавал странное положение своё князя, вынужденного объезжать своих союзников в борьбе за тверское княжение на излёте праздника Троицы. И всё равно при виде берёзовых веток повсюду, запахах и ароматах берёзовой прели душа ликовала – «значит, живая ещё, не скукожилась, не сопрела…» – подумал он с нежностью о душе своей трепетной, но и мятежной, воинственной, неунывающей, одним словом, о русской…

Наслаждался князь видом сонной, берёзовой Вереи. «Как магнитом в детстве тянуло сначала в Можайск, а потом в Верею к князю Михаилу. Матушка тогда шутила, говорила, улыбаясь, как будто тебя не я, а Анастасия, первая супруга твоего отца родила, как будто в Можае и Верее с Белоозером дома дядюшек мёдом обмазаны, а внутри там нечто из разряда чуда, что притягивает сердца юные сестрицы Марии и братца Михаила… Матушки давно нет, сводной сестрицы тоже, а братца ее по-прежнему тянет и в Можай, и в Верею, и на Белоозеро… Древние связи Тверских князей и Можайских, древнейших русских городов, Твери и Можая… Ещё наш славный предок Ярослав Ярославич Тверской, наследник великого Александра Невского, попытался предъявить свои права на Можай, когда оттуда смоленский князь Федор Чермный ушел княжить в Ярославль, получив град с рукой ярославской княжны Марии… В Твери поговаривали тогда, что в обмен на Ярославль князь Федор Чермный решил с подачи великого князя передать Можай во Владимирское великое княжение… А великим князем тогда был наш Ярослав Ярославич Тверской, который старался досадить и смоленским и московским князьям, отбить у них лакомый кусок земли Можайской… Всё же Москва, пользуясь поддержкой ханов Орды, оттяпала себе западный форпост Можай… А потом была выгодная и Москве, и Твери свадьба дочери Андрея Дмитриевича Можайского, Анастасии с моим батюшкой… И вот я в этом Можае думаю, думаю, как бы князей Московских объегорить…» – предавался своим воспоминанием о прошедшем князь Михаил.

Всё, как вымерло; на всех лавках огромные пудовые замки… В торговых рядах ни сторожа с дубиной, ни стражника с копьём – пусто после весёлого праздника, когда грех и не выпить во славу Троицы, да и напиться не возбраняется… «А я на Троицу, правда полуночную только сбитня медового отведал у Андрея Большого. А у родича верейского утром как-то грешно просить медов стоялых – подумает, совсем плохи дела у тверского князя, раз с утра напивается, каков же он, сукин сын к вечеру» – с лёгкой улыбкой думал Михаил Тверской на подъезде к дядюшкиным хоромам.

С запада на Верею набегали стремительные тучи, где-то с черного крыла одной из крупных черных туч сочился пеленой дождик, что разглядел зоркий князь Михаил. «Не дойдёт до Вереи дождик литовский, но знать о нём надобно для пользы текущего миропонимания – где чужие, что станут своими… – он подумал так о Литве о короле Казимире и оборвал свои мысли относительно своих, Михаиле Верейском, Василии Удалом. – Не хочу, ой, как не хочу, чтобы свои, родные и близкие стали чужими». Он с внутренней радостью чувствовал, что ветерок относит черную, западную «литовскую» тучу от Вереи, скупо кропя дождевыми, редкими каплями, будто милостыню сыпля в ладони березовой Вереи после вчерашней Троицы…

«Вот и к дядьке любимому приехал тайно, как вор какой, после праздника… – думал Михаил Тверской, подъезжая к знакомому с детства дому Михаила Верейского. – Когда-то приезжал сюда и никого не таился, весь город знал – тверские приехали… А здесь и дядьку боюсь подвести, да и еду сюда с решением твёрдым начать сношения с королём литовским в связи с женитьбой, будь она неладна, на княгине-племяннице или на княжне внучке-вонючке… – В мыслях он внутренне с циничной усмешкой улыбнулся. – Конечно, зрелая, пышная, с могучими женскими формами, роскошная княгиня-племянница должна кружить голову, пахнуть дурманными, возбуждающими снадобьями и духами, а юная королевская внучка – естественными запахами юности и чистоты, как берёзовая ветка на тонком деревце… А запахи прели и увядания берёзовых веток – это уже жизнь, судьба тверского князя-вдовца, на которого, глядишь польстятся королевские прелестницы, одну из которых вдовому князю, правда в соку и мужской силе, нужно будет выбрать, чтобы сохранить от московского поругания и упразднения своё княжение тверское… Как Судьба распорядится – так тому и быть… А есть уже то, что он тайком от Андрея Большого спешит к Михаилу Верейскому и Василию Удалому – неизвестно зачем… Проститься что ли?.. Предупредить?.. Насчёт Василия Удалого нет никакой уверенности, что он здесь у отца Михаила… Но очень хочу видеть Василия… Жалко, если его не будет в Верее. В конце концов, у молодого супруга должно быть много дел семейных с юной гречанкой; требуют они много от своих супругов, от себя ни на шаг не отпускают… Мало ли что хотел я, когда сносился с дядюшкой и в какой последовательности излагал свои просьбы о встрече после Троицы… Только самое главное надо будет сказать не дядюшке Михаилу, брату Василию… Просто обязан сказать, а там будь, что будет… Только пусть Василий здесь окажется – Троица, помоги…»

Двери княжеского дома Михаила Верейского были распахнуты настежь… Слуги ждали тверского князя и не позволили ему переступить порог; старик Михаил Верейский хотел сам встретить тверского родича на пороге своего дома и обнять его. За старым князем побежали наверх… Терпкий ладанный воздух плыл на малость ошарашенного Михаила Верейского из невысоких распахнутых дверей, убранных березовыми ветками, также подсушенными и истончающими тонкий пряный аромат, от которого можно было сойти с ума.

Михаил Тверской вздрогнул, когда увидел на пороге дома двух князей верейских, отца и сына. Высокий статный Василий Удалой, даром, что ли, лучший государев князь-воин, на которого клюнули все Палеологи во главе с великой княгиней Софьей, бережно поддерживал высокого, но уже сгорбленного, шаркающего Михаила Верейского, у которого, как всегда, при встречах и расставаниях с родичами глаза были на мокром месте. А при виде дорогого племянника, князя Тверского, слёзы брызнули из глаз старика. Обнялись так тепло, так искренне, так по-родственному, как, наверное, никогда не обнимались, радуясь долгожданной и в то же время случайной встрече, через два года с гаком после свадьбы Василия Удалого с Марией Палеолог.

– Ну что ты, что ты… – невольно вырвалось из груди Михаила Тверского, когда из глаз старика брызнули неудержимые слёзы, и тот в рыданиях припал к его груди.

Обняв его за плечи, Михаил Тверской чувствовал, как внутри того ходили волны рыданий, которые тот пытался кое-как сдерживать, но те всё равно изнутри просились наружу, и коробили сухую стариковскую спину. «А ведь когда-то воин был, что надо, в мощи и отваге самому Ивану Можайскому не уступал, говорили, тоже мог из двух татар четверых сделать… А Иван Можайский, вообще, чуть не целый отряд татар порубал в капусту под Суздалем… Вот в кого пошел братец Василий, любимец государев, даром, что ли, его великая княгиня Софья несколько лет обхаживала, чтобы прислонить к нему свою племянницу Марию Палеолог. Далеко смотрит вперёд римлянка Софья, всё рассчитывает, чтобы сыну Василию опору создать, а то и на Василия Удалого ставку сделать в борьбе за место под солнцем» – промелькнуло в голове у Михаила Тверского.

Василий Удалой кое-как тоже пытался сдерживать своего отца, но это не удавалось и ему.

– Отец, будя, будя… Михаил, ну, хоть ты успокой его… У тебя, может, лучше получится…

– Долго зорюешь, брат… – ответил Михаил Тверской, оторвавшись от дядюшкиных рук, и попав тут же в медвежьи объятия Удалого, аж рёбра хрустнули.

А на крыльце княжеском душу будоражащая зелёная пыль мятых берёзовых листьев и запахи, запахи, близкие, родные русской чувствительной душе…

«У всех нас от матушек наших глаза на мокром месте… Чувствительные мы очень, все ушедшие на тот свет и живущие на этом свете можаичи, вереитяне и тверитяне, с доставшейся от предков, исконно русской кровью в княжьих жилах… – подумалось в этот момент Михаилу Тверскому. – Такой чувствительной была моя сводная сестрица Мария… Раньше я над ней подсмеивался… А теперь, когда уже не над кем стало подсмеиваться, сам на собственной шкуре испытываю эту родовую чувствительность… Родичи прослезились – и у меня уже мурашки морозные по спине побежали, до сих пор бегают… Сам вот-вот разревусь… Вот и говори сейчас с дядюшкой и братом о серьёзных вещах, касающихся судеб, жизней наших… и смертей тоже…»

Завтракали втроём за роскошным столом. Походя, когда разговорились, выяснилось, что племянницу Марию вызвала к себе великая княгиня Софья. Может, и к лучшему, что втроём поговорят душевно, как самые близкие люди, как положено говорить самым близким и родным в момент, когда надо всеми сгустились тучи.

– Скосит меня под корешок московский государь… – пожаловался в середине разговора Михаил Тверской.

– Быстро не скосит, брат… Сейчас не до тебя, да и не до нас… – попытался приободрить Василий Удалой, поглядывая на отца, мол, сами в таком подвешенном положении.

– Чем можем, пособим… – глуховато уронил Михаил Верейский. – Государь мои советы пока слушает…

– …но уже вполуха… встрял Василий Удалой, но тут же осекся от пронзительного взгляда отца.

– …Выслушает государь, прислушается… Даю тебе слово, когда надо будет замолвлю… Только…

– Что «только»?.. – с тревогой в голосе спросил Михаил Тверской, словно почуяв нечто переломное в разговоре.

– Только не обижайся, племяш, услышав то, что я тебе скажу… Никогда бы тебе не сказал такого, если бы тебя не любил и если бы не знал, что ты мне платишь тем же, любовью за любовь… Поэтому, Христа ради, прости, если тебе что придёт не по сердцу… Я уже с Василием попытался на этот счёт вести речи подобные и понял, что молодым тяжело даются выстраданные истины русские старых князей, о Руси пекущихся…

– Уже интересно… – протянул Михаил Тверской и весь внутренне сжался в ожидании удара от любимого дядюшки.

– Понимаешь, Михаил, мы ведь оба с тобой в одинаковом положении находимся перед государем… Правильно?

– Ну и что из этого?.. – недовольно пробурчал Михаил Тверской. – Для меня главное в том, что ты мне в помощи не откажешь в борьбе за моё тверское княжение… Ты государю словцо шепнёшь, Василий – великой княгине Софье… Так, Василий?

Василий тут же кивнул головой, что не слишком понравилось старику Михаилу Верейскому.

– Подожди… Не о том ты… Пойми одно, и ты и я в одном едины… Ты печёшься о своём княжестве, я пекусь о своём уделе… – Подожди, Христа ради, не перебивай в самом главном месте… – Сказал с оттенком внутреннего раздражения при спокойной, добродушной улыбке на лице Михаил Тверской, уловив недовольное движение руки племянника и готовность оспорить его слова и бурно возражать.