Текст книги "Иван Грозный. Кровавый поэт"

Этой выволочкой «тиран», правда, и ограничился, даже не стал отбирать дареные наряды. К слову, второй князь на вопросы Грозного отвечал обстоятельно, серьезно и по делу, без патриотических баек, за что удостоился похвалы.

Вот это очень похоже на Грозного.

Зато можно сказать с уверенностью, что другая история Шлихтинга выдумана самым беззастенчивым образом.

«В зимнее время, как только какая-нибудь кучка людей соберется по обычаю на площадь для покупки необходимых предметов, тиран тотчас велит тайком выпустить в середину толпы диких медведей. Люди при виде медведей, от неожиданности и не подозревая ничего подобного, разбегаются, а медведи преследуют бегущих и, поймав людей, валят их и, растерзав, забивают насмерть». Это, мол, утеха для царя и царевичей, которые таким образом развлекаются.

Обратите внимание: из контекста недвусмысленно следует, что так происходит постоянно. А вот уж в это никак не верится: ну кто стал бы в здравом уме и твердой памяти раз за разом собираться на конкретную базарную площадь, зная, что туда регулярно выпускают диких медведей? Да и непонятно, кстати, каким образом медведей можно «тайком» выпустить в «середину» толпы. Впрочем, не исключено, что по приказу «тирана» медведи сначала переоделись простыми москвичами, приклеили бороды и в таком виде замешались в толпу, а потом сбросили маскарад и проявили зверскую натуру. Чего не сделаешь из страха перед «безумным тираном», одинаково страшным как для людей, так и для медведей…

А если серьезно, историйка сомнительная. И больше напоминает дошедший через третьих лиц рассказ о каком-то случайном инциденте с вырвавшимися на свободу медведями. Следует учитывать, что в Москве очень модно было держать во дворе ручных медведей и на богатых подворьях косолапых имелось множество…

Вообще повествование Шлихтинга об опричных зверствах изобилует абстракциями: среди жертв «один сын некоего знатного человека», «один крестьянин», «московский воевода», наконец, некий «воевода Владимир», которого, как ни бейся, невозможно идентифицировать (пусть этим занимается Володихин). Что опять-таки доверия к Шлихтингу не прибавляет…

Короче говоря, слишком многое из того, что принято считать «историческими источниками», сочинено либо людьми, которых, как говорится, и близко не стояло, либо врагами Грозного, либо, наконец, проходимцами и авантюристами, которые преследовали свои меркантильные цели. Об этом следует помнить, прежде чем полагаться на иные «свидетельства»…

Ну а если взглянуть в корень, то опричнина, конечно же, была устроена не ради кровавой потехи, а для того, чтобы расправиться без юридических формальностей с изобличенными изменниками, заговорщиками и прочими бунтарями, от которых, такое впечатление, было не протолкнуться…

Примечательный пример. В 1577 г. отрубили голову князю Ивану Куракину. Очередная безвинная жертва? Не спешите. Куракин в свое время участвовал в том самом заговоре Владимира Старицкого, направленном на то, чтобы схватить царя и выдать его полякам. Тогда Куракин отделался легким испугом – жалостливые отцы духовные отстояли. Куракина даже назначили воеводой города Вендена – но когда этот город явились осаждать поляки, Куракин, вместо того чтобы командовать гарнизоном, как ему по должности и полагалось, ударился в запой. Поляки город взяли. После чего Куракина и укоротили на голову…

Да, вот, кстати. Крымский хан Девлет-Гирей, тот, что спалил Москву, пришел на Русь не обычной большой дорогой, а тайными тропами провел свое войско в обход пограничных застав – потому что путь ему указали русские знатные изменники во главе с Кудеяром Тишенковым. А командующие более чем стотысячным земским войском, как я уже говорил, очень уж странно бездействовали. Многие из казненных по этому делу тоже попадут потом в «безвинные»…

Вот несколько дел, когда опричникам приходилось вмешиваться – причем заканчивалось без кровопролития…

1577 г. Воеводы Ноздреватый и Салтыков осаждают ливонский город Смилтин, но операцию проводят спустя рукава: о содержании переговоров воеводы царю не сообщают, да вдобавок намеревались вульгарно ограбить жителей до нитки, если те сдадутся. Дошло до царя. Грозный отправил разбираться опричника Проню Балакирева, сына боярского. Тут случился еще один конфуз: заслышав ночью топот копыт Прониного отряда, бравые воеводские вояки решили, что их атакует неприятель, и разбежались из лагеря кто куда.

Балакирев быстро выяснил, что к чему – и доложил царю. Тот послал опричника чином повыше, Деменшу Черемисинова. Черемисинов быстренько навел порядок: приструнил воевод, провел переговоры о почетной капитуляции, ливонцы ушли из города со всем имуществом. Ноздреватого по царскому приказу выдрали плетьми на конюшне, а Салтыков и вовсе отделался пустяком – царь всего лишь не наградил его шубой со своего плеча, как собирался раньше…

Тот же год. Воеводы, посланные брать город Кесь, встали в чистом поле и принялись упоенно местничать, забрасывая царя челобитными. Царь дважды писал князю Тюфякину, что тот «дурует». Князь не унимался. В конце концов приехал опричник Даниил Салтыков с царским указом в кармане, отстранил воевод и сам повел войска к цели…

На сей раз «тиран» даже никого плетьми не выпорол, хотя следовало бы…

Кстати, в 1572 г. с крымцами Девлет-Гирея, вздумавшими повторить набег, разделалось как раз опричное войско под командованием молодого воеводы князя Хворостинина. Опричники даже захватили в плен командующего крымцами Дивея-Мурзу.

В общем, опричнина – весьма сложный и неоднозначный процесс, ничуть не укладывающийся в страшную сказочку о разбойничьей банде с отрубленными собачьими головами и метлами у седел, только тем якобы и озабоченной, как бы ограбить побольше безвинных бояр, изнасильничать побольше боярышень, а потом «сшить» дела и погнать невиновных на плаху.

Кровавыми и жестокими мерами (а других тогдашняя практика просто не знала) Грозный, если доискаться до сути, наводил порядок в государстве. Если обратиться к реалиям того невероятно сложного времени и судить не по нашим сегодняшним представлениям, а глядя в корень явлений, то выяснится: когда царь хотел, чтобы все, от знатнейшего боярина до последнего пахотного мужика, были «царскими рабами», он думал не о воскрешении античного рабовладения, а попросту добивался, чтобы все до одного жители страны подчинялись государству, то есть не нарушали законов, не предавали, не своевольничали. В те времена людям сплошь и рядом приходилось вдалбливать в голову эти простые истины посредством плетей. Слишком мало времени прошло с тех пор, как вместо единого государства преспокойно существовал буйный конгломерат независимых княжеств – и москвичи продавали в рабство суздальцев, рязанцы грабили и жгли ярославцев, знать плевала даже на те скудные писаные законы, что имелись, а устраивать заговоры против своих князей и перебегать на службу к заграничным королям считалось прямо-таки правилом хорошего тона…

Да, головы летели. И порой головы эти, никакого сомнения, принадлежали безвинным. Да, хватало злоупотреблений. Но покажите мне страну, которую превращали в единое государство иначе… Занятно будет послушать.

Я не собираюсь ни оправдывать, ни «реабилитировать» Ивана Грозного. Я не говорю, что он был хорош. Но я просто обязан снова и снова повторять, что он был прав. Потому что не лил кровь по безумной прихоти, а крепил единое государство, за которое чувствовал себя ответственным. Точно так же, раньше или позже, поступали по всей Европе короли и их первые министры – но европейские историки все же меньше тешатся жуткими сказками и больше стараются понимать некую неизбежность, стоящую за теми или иными казнями и репрессиями… (Хотя и за кордоном хватает своих «черных легенд».)

И наконец, решительно непонятно, отчего презумпция невиновности, столь почитаемая в нормальном суде, совершенно перестает работать, когда речь заходит о том же Иване Васильевиче Грозном.

На него сплошь и рядом вешают всех собак бездоказательно. К примеру, матерый заговорщик, князь Владимир Старицкий, если смотреть как раз с юридической точки зрения, «жертвой» Грозного считаться никак не может. Историки просто-напросто домыслили, что Грозный его казнил. Точных сведений нет. С определенного момента Старицкий исчезает из русской писаной истории, вот и все. А версии могут быть самыми различными: либо князь и в самом деле казнен (между прочим, вполне заслуженно, учитывая его привычку встревать в любой заговор, имевший целью свержение Грозного), либо, как о том глухо упоминают иные источники, принял яд, оказавшись в совершенно безвыходном положении после провала очередной «измены». Поскольку точных данных нет, нельзя отдавать предпочтение какой-то одной версии, а следует непременно упомянуть, что существуют и другие. К сожалению, сплошь и рядом на «безумие тирана» привычно сваливают все, что только возможно.

Как это было, например, со знаменитым походом опричников на Новгород под предводительством самого Грозного. Вновь частенько звучат приевшиеся штампы: мол, «тиран» настолько ненавидел «вольный» город, что в конце концов не выдержал и пошел на него войной. Якобы кровавому сатрапу невыносимо было видеть, как совсем неподалеку от его рабовладельческой империи существует «оплот свободы», где все население демократически выбирает себе руководство…

Уже говорилось о том, что сказка про «всенародное вече», где каждый, самый замурзанный новгородец якобы имел голос, сказка и есть. Не было никакого «оплота свободы». Было довольно-таки тираническое независимое государственное образование, где реальная власть принадлежала самым знатным и богатым – а простонародье собирали исключительно для декорации, чтобы «смешанным гулом» одобряло решения элиты…

Если опять-таки зреть в корень, то Новгород, объективно говоря, не просто был костью в горле у Московского государства (кто бы таковым государством ни руководил), а еще и в некоторых случаях творил такое, что, безусловно, шло в ущерб всей остальной Руси.

Как это было, например, с хвалеными ушкуйниками, начавшим разбойничать на Волге еще в XIV в. Совершеннейший аналог викингов Скандинавии или флибустьеров Карибского моря. Многочисленные, прекрасно вооруженные дружины отправлялись по Волге-матушке исключительно затем, чтобы пограбить и повеселиться. Новгородские бояре их втихомолку снабжали оружием и деньгами, за что получали процент с добычи – а потом, когда из-за лихих походов возникали международные осложнения, разводили руками и уверяли, что не в состоянии повлиять на ситуацию: мол, молодежь балует, и нет с ней никакого сладу, хоть ты тресни…

Дело в том, что новгородцы в первую очередь грабили богатые города Золотой Орды – а татарские ханы, не в силах посчитаться с далеким Новгородом, возлагали вину на русских вообще. И ответные удары обрушивались на области, к Новгороду не имевшие никакого отношения. Русские князья и градоначальники, мимо владений которых взад-вперед плавали ушкуйники, ничего не могли поделать с этой вольницей, многочисленной, хорошо вооруженной и готовой к любому зверству. «Борьбой против татарского ига» тут и не пахло: новгородцы, если не удавалось поживиться в Орде, с тем же пылом жгли и грабили русские города и убивали русских воевод, пытавшихся окоротить речных пиратов…

Вечно так выходило, что Новгород жил как-то наособицу от Русской земли: вел свои собственные частные войны то с ливонскими рыцарями, то с северными народностями, на свою беду богатыми на меха и серебро. (Между прочим, ушкуйники вовсю торговали в тех самых «бусурманских землях» захваченными в набегах русскими пленниками.) В XV в. князей к себе новгородцы приглашали главным образом из Великого княжества Литовского, что не прибавляло к ним симпатии в Москве.

А впрочем, с тем же успехом новгородцы воевали и с соседним Псковом. Правда, псковичи тоже были не ангелы и уж никак не воители за Святую Русь: в 1442 г. они ходили войной на Новгород в союзе с ливонскими рыцарями (вообще, новгородско-псковские войны – история прямо-таки бесконечная, как песня табунщика).

В середине XV в. Новгород заключил-таки с Москвой договор, в котором признавал себя вассалом московского великого князя, – но с оговоркой о соблюдении «старины». «Старина» как раз и заключалась в том, что кучка новгородских бояр распоряжалась в своих вотчинах, как хотела, без оглядки на писаные законы, права человека и прочие глупости – тот самый феодализм чистейшей воды, который потом будет ломать через колено Иван Грозный…

Ну а в 1470 г. новгородские бояре, ревнители веры православной, без малейших колебаний собрались передаться «латынцу», королю польскому и великому князю литовскому Казимиру. Стоявшие у «штурвала» знатные особы, боярыня Марфа Борецкая и ее отпрыски, по всей форме заключили с королем договор, где признавали Новгород вассалом польско-литовской короны.

И вот тут уж на Новгород вновь двинулись московские полки, усиленные псковскими дружинами… Новгород с треском проиграл четыре сражения подряд, причем московско-псковские рати наголову разносили противника, превосходившего их по численности в несколько раз: на реке Шелони десятитысячный московский отряд разбил вдребезги и пополам сорокатысячное новгородское полчище… Примерно так обстояло и в других случаях. Рядовые новгородцы (да и тамошнее высшее духовенство) не особенно и горели желанием воевать (король Казимир благоразумно в эту свару вмешиваться не стал вообще), а кучку «подписантов» великий князь Московский отправил на плаху…

Так вот, поход Грозного на Новгород состоялся после того, как к нему явился некий Петр Волынец и сообщил, что новгородцы, как в прежние времена, собрались перейти в польское подданство, грамоту об этом вместе с «лучшими людьми города» подписал архиепископ Новгородский Пимен, и она хранится в Софийском соборе за образом Богоматери.

Грозный отправил с Волынцом в Новгород тайных агентов. За иконой и в самом деле нашли грамоту, потихонечку ее изъяли и привезли в Москву. Подписи оказались подлинными.

Мало того, дальнейшее расследование показало, что ниточки из Новгорода тянутся к князю Владимиру Старицкому, без которого не обходилась ни одна заварушка. Планировалось, что Старицкий, свергнув царя и заняв его место, в обмен на новгородскую поддержку вернет Новгороду прежнюю самостоятельность – и все заживут по любезной сердцу «старине».

Это – официальная версия событий, исходящая от царского двора. Как и следовало ожидать, либеральные историки вроде Соловьева подвергли ее прежестокой критике, утверждая, что никакой грамоты не было, а если и была, то ее состряпал обиженный за что-то на новгородцев Петр Волынец, с необычайным искусством подделавший все до единой подписи.

Вообще-то сама грамота до историков не дошла, бесследно сгинув еще в шестнадцатом веке – а потому опять-таки имеют право на существование обе версии. Как можно безоговорочно утверждать и подложность, и подлинность документа, которого никто не видел и в руках не держал?

Но если, подобно «либералам», качать на косвенных, то придется признать, что новгородцы могли совершить именно то, в чем их обвинял Грозный: такое, в конце концов, с ними случалось не впервые, да и Старицкий, каждая собака знала, спал и видел во сне русский престол…

Короче говоря, опричное войско в глубочайшей тайне выступило в Новгород, надежно его блокировало – и началось… Никто в принципе не отрицает, что в Новгороде происходили массовые казни и прочие зверства. Сомнения вызывает только их размах. Поминавшийся уже Джером Горсей, не моргнув глазом, уверял европейскую общественность, что «тиран» уничтожил в Новгороде семьсот тысяч человек (при тогдашнем населении Новгорода в тридцать тысяч).

Реальное число погибших, вероятно, все же близко к тем трем тысячам, о которых пишут многие историки. Все другие цифры, значительно завышенные, а также утверждения, что террор и грабеж был поистине тотальным, доверия не внушают – потому что принадлежат Штадену, Таубе и Крузе, чья репутация в качестве независимых экспертов весьма сомнительна. И уж безусловно, речь не шла о «патологических зверствах безумного тирана» – поскольку происходившее ничуть не напоминало слепую резню: будь Грозный тем самым примитивным садистом, он с тем же тупым сладострастием выжег бы и Псков, а всех жителей перерезал. Но в том-то и штука, что Псков, куда опричное войско направилось после Новгорода, практически не пострадал. Грозный велел, правда, изрядно пограбить город – но казней там не было (что скрепя сердце признал даже истовый сторонник версии о «безумном тиране» Соловьев…). Ну а потом, когда Грозный вернулся в Москву, началось следствие о сношениях новгородского архиепископа и «лучших людей» с московским боярством. Казнено было немало, но сто восемьдесят человек, привлеченных по этому делу, реабилитировали полностью и не оштрафовали даже на копейку…

Псков. Панорама города из-за реки Великой. XV–XVI вв.

К сожалению, материалы расследования до нас не дошли. Однако, сдается мне, вышеописанное течение событий позволяет выдвинуть версию, лишенную каких бы то ни было «тиранических безумств». Все выглядит вполне реалистично и жизненно. Обычный заговор, один из многих. В Новгороде Грозный, надо полагать, не только тешил душеньку злодействами, но и вел вдумчивое следствие – и заинтересованные лица выложили немало интересного. На основе полученной информации с псковичами, в заговоре не замешанными, обошлись, в общем, мягко, в Москве с замешанными разделались, как полагается, а невиноватых не тронули. Подобных заговоров в мировой истории пруд пруди. А беллетристика – она и есть беллетристика, идет ли речь о трех мушкетерах Дюма или князе Серебряном Толстого.

Вот, кстати, Дюма. «Три мушкетера», часть первая, глава вторая. В приемной де Тревиля горячится Портос…

«Кардинал выслеживает дворянина, он с помощью предателя, разбойника, висельника похищает у него письма и, пользуясь все тем же шпионом, на основании этих писем добивается казни Шале под нелепым предлогом, будто бы Шале собирался убить короля и женить герцога Орлеанского на королеве!»

И у читателя поневоле оседает в подсознании, что гнусный кардинал по ложному обвинению казнил некоего благородного человека по имени де Шале… Вот только через тридцать лет сам Дюма напишет новый роман о том времени, основанный уже не на фантазиях, а на строгой истории. И окажется, что кардинал не столь уж гнусен, а де Шале не так уж и благороден. Черт его знает, как там обстояло дело с королем, но вот кардинала Ришелье означенный де Шале и в самом деле собирался убить. Пригласить к себе в гости и там зарезать. Потому что кардинал, мерзавец этакий, смеет покушаться на исконные вольности дворянства, требует подчинения королю, о государстве талдычит… Де Шале был настолько глуп и неосторожен, что подробно излагал свои замыслы в письмах друзьям, которых собрался вовлечь в свою затею. Письма перехватили. И суд приговорил их автора к отсечению головы. Не столь уж и «нелепый» предлог…

К сожалению, среди наших авторов исторических романов, порой вульгарно переписывавших Штадена, Таубе, Крузе и прочих баснописцев, подобного здравомыслия что-то не отмечено. И родилось немало творений, обличающих «безумного тирана» – что самое грустное, вполне талантливых…

Вот роман не самого бездарного писателя (которого я с детства люблю и уважаю за другие его книги, поэтому фамилию и название опущу): Иван Грозный с опричниками, заливаясь безумным хохотом, разоряют деревню, имевшую несчастье оказаться в «земщине». Несчастных баб и девок раздели догола, выпустили в поле и стреляют по ним из луков…

Это наш автор, не особенно и задумываясь, почерпнул у Генриха Штадена.

Вот пьеса А. Н. Островского «Василиса Мелентьева»: свирепствует зловещий глава опричников Малюта Скуратов, хватая честных людей направо и налево прямо в царском дворце (безвинных, разумеется!) а кровавый тиран Грозный вовсю крутит роман с дамочкой Василисой, которую по садизму своему велит, конечно же, потом заре-зати…

«Жену Грозного Василису Мелентьеву», по некоторым данным, выдумал не кто иной, как известный фальсификатор древних рукописей Сулукадзев, из сочинений которого, выдаваемых за подлинные «антики», она и попала в иные научные труды. А глава опричников Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, кстати, погиб честной солдатской смертью, командуя штурмом ливонской крепости Пайда – ив реальности вовсе не был монстром…

И так далее, и тому подобное. Иногда – беззастенчивое переписывание сочиненных черт-те кем сказок, а иногда и чуточку поизящнее – умолчание, полуправда. Частенько встречаются стенания по поводу тяжкой участи безвинных бояр, дворян и прочего народа, который Грозный безжалостно выселял из опричных земель, – вот только не упоминается, что все выселяемые получали соответствующую компенсацию – такие же земли только в других местах, подальше. Потому что интрига заключалась отнюдь не в том, чтобы «ограбить», – господ феодалов просто-напросто отрывали от насиженных мест, от личных армий, с которыми они то и дело норовили устроить очередную заварушку, от преданной дворни, от многочисленных вассалов и прочей челяди. С вульгарным грабежом это имеет мало общего. Ну и, наконец, добросовестными историками с документами и цифрами в руках давным-давно доказано: при разгромах прежних боярских уделов страдали главным образом особы приближенные – дворяне и дворня, холопы и личные дружинники. Крестьян репрессии Грозного как раз практически не затрагивали (неизбежные в таком деле злоупотребления не в счет) – иначе не сочиняли бы они потом песен и сказок о мудром и справедливом царе Иване, не одобряли бы его расправ с боярами.

Иван Грозный, отправляясь в поход на Казань, молится перед иконой Владимирской Божией Матери. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI в. Прорись

Казань XVII в. Гравюра из «Путешествия» А. Олеария

Выступление русского войска во главе с Иваном Грозным из Москвы. Миниатюра из списка «Казанской истории». Нач. XVII в.

Ну, а поводы для критики в адрес Грозного могут быть самыми разными. Вот подлинная песня тех времен.

 
Ты куда, куда собираешься,
Православный царь, из Москвы в Казань?
Не один-то православный царь собирается,
Берет, доброго молодца, и меня с собой.
А мне, доброму молодцу, ехать не хотелося,
Хотелося в Москве пожить,
В Москве пожить, при дворце служить,
При дворце служить государевом…
 

Не нужно быть семи пядей во лбу или дипломированным историком, чтобы сказать с уверенностью: тоскующий герой песни – уж никак не крестьянин, не простой горожанин и даже, пожалуй, не рядовой дворянин: ведь наш добрый молодец, коли уж служит при дворце, не из простых. Но вот не хочется ему на войну, хоть ты тресни. Там тяжело, там и убить могут. Вот бы и дальше обретаться в Кремле, в сытости и почете…

Уж если ты «добрый молодец», так будь любезен, изволь служить, сукин кот, если Родина требует, наверняка ведь здоров и силен. Но наш лирический герой печалится о разлуке с родным батюшкой, родной матушкой, молодой женой – и, кроме них, ничего более не видит. Ему бы и дальше при Кремле… А между прочим, молодой царь Иван Васильевич, как раз и оставив молодешеньку беременную супругу, без всяких стенаний сам ведет войска под Казань и не с безопасного отдаления любуется баталией, а находится возле стен осажденного города, где пули, стрелы и ядра венценосцев от простых смертных не отличают…

Но это так, к слову. Ради иллюстрации отдельных, имевших место умонастроений «добрых молодцев» боярского сословия – положительно, неведомый автор песни далеко не из простых…