Текст книги "У нас уже утро"

ГЛАВА VIII

Советская страна щедро посылала свои дары на Южный Сахалин. Во Владивостоке на товарной станции вырастали горы грузов, пришедших сюда из Москвы, Ленинграда, Свердловска, Горького, Челябинска, Ростова…

Не существовало такого предмета, который не был бы нужен на Южном Сахалине.

Лебёдки для шахт и портов, сеялки и плуги для колхозов, семена для посевов, суда для рыбников, книги, медикаменты, мебель, посуда, оборудование для бумажных комбинатов и для нефтепромыслов – всё это было здесь необходимо.

И люди тоже были очень нужны. И они готовы были ехать сюда. Во Владивостоке за билетами на Сахалин выстраивались нескончаемые очереди. В Хабаровске люди штурмовали «Аэрофлот». Шутка сказать: вместо нескольких суток изнурительного морского пути всего два с небольшим лётных часа! Правда, лететь нужно над Татарским проливом, иногда в густом тумане, над Сихотэ-Алиньским хребтом, где болтанка бывает посильнее, чем в море, но бог с ней, с болтанкой! Зато всего два часа с небольшим!

В Москве действовал Русанов. Во всех правительственных и партийных учреждениях его вопросы ставились вне всякой очереди. Он беседовал с президентом Академии наук: на Сахалине должна быть база Академии! А пока её нет, нельзя ли срочно поручить учёным разработку жизненно важных для Сахалина вопросов: как наладить местное производство строительных материалов, особенно кирпича и асфальта, как вырастить на сахалинской земле овощи…

Русанов штурмовал министров: срочно требовались оборудование и кадры, кадры и оборудование. Десятки вербовщиков разъезжали по стране. И первым из них, самым убеждённым, страстным, настойчивым, был сам Русанов.

Разрешив в Москве сотни сложнейших вопросов, он скоростным рейсом летел домой: сутки с небольшим до Хабаровска плюс два с половиной часа до острова. Едва успев появиться в своём кабинете, он уже снова говорил с Москвой, с Хабаровском, с Владивостоком, с секретарями райкомов, директорами предприятий, капитанами пароходов…

Через неделю Доронин поехал в порт, чтобы встретить пароход с людьми, прибывающими на Сахалин.

Он выехал на полуторке, погрузив в кузов брезентовую палатку, чан для кипячения воды – так называемый «титан», посуду, несколько табуреток и небольшой запас провизии. «Уж не думает ли наш директор открыть в порту чайную?» – острили ему вслед.

Доронин отмалчивался. Он хорошо помнил, чего ему хотелось, когда он высадился на этом острове. Очень хотелось выпить чего-нибудь горячего – чаю, кипятку хотя бы. А ещё больше хотелось, чтобы кто-нибудь встретил…

«Где-то теперь выступает тот фокусник? – подумал Доронин. – Наверное, уже успел вернуться на материк!»

До порта добирались долго, но приехали как раз вовремя – пароход уже бросал якорь на рейде.

Доронина поразил внешний вид порта. Здесь стало гораздо оживлённей. Около пирса стояли тракторы, видимо только что привезённые на берег; у самой воды поднимались горы грузов. Рабочие катили к пристани рулоны бумаги. Мычали коровы, пугливо озираясь и поводя рогами. Грузовые машины задним ходом подбирались к башне, сложенной из ящиков.

Поручив сопровождавшим его рабочим раскинуть палатку и вскипятить воду, Доронин забрался на первый же катер и минут через пятнадцать уже болтался на штормтрапе.

Перемахнув через палубные поручни, он увидел людей, столпившихся в ожидании высадки.

«Так, так, – подумал он, – вот и я совсем недавно тоже стоял на палубе и с опаской смотрел на эту неприветливую суровую землю…»

Теперь он чувствовал себя совсем иначе. Теперь он приехал сюда как хозяин, как представитель той земли, на которой этим людям предстояло жить и работать.

И вдруг ему захотелось крикнуть громко, на весь пароход:

«Слушайте меня, товарищи! Многие из вас с опаской глядят на эту землю… Не бойтесь, товарищи! Честное слово, это неплохая земля, и вы сами в этом скоро убедитесь… Правда, здесь надо трудиться, но где же на советской земле можно жить лодырем?»

Но он не произнёс ни слова и медленно пошёл по палубе, пристально вглядываясь в лица приехавших.

Строго говоря, то, что он задумал, было не вполне законно. Все вновь прибывшие рыбаки обычно поступали в распоряжение главка, и уже главк распределял их по комбинатам. Но Доронин точно знал, что на его комбинат будет послано тридцать рыбаков. Он не видел решительно ничего плохого в том, что заранее познакомится с этими рыбаками. Ведь главку, в конце концов, совершенно безразлично, Иванов или Петров поедет работать на рыбокомбинат, где директором товарищ Доронин…

Пробравшись к твиндеку, Доронин увидел высокого, широкоплечего парня в коротком, выше колен, пальто-пиджаке. Наклонившись над люком, он вытягивал оттуда другого парня, ростом поменьше, но такого же крепкого и широкого в плечах.

«Ну и сила!»-с восхищением подумал Доронин, вглядываясь в молодое, дышащее здоровьем лицо высокого парня. На вид ему было не больше двадцати пяти.

– Товарищ, – обратился он к парню, – вы, часом, не рыбак?

– А что? – не слишком приветливо ответил парень.

– Ничего особенного. Если вы рыбак, мы могли бы поговорить насчёт работы.

– Какой работы? – Парень сверху вниз посмотрел па Доронина.

– На комбинате. Западному комбинату нужны рыбаки.

– Смотри, Алёха, и тут вербовщик, – обратился парень к своему товарищу.

– Я не вербовщик, – улыбнулся Доронин, – я директор западного комбината.

– Директор? – с недоверием протянул тот, кого звали Алёхой. – Гляди, Митяй, сам директор нас встречает. Вы, может, по хозяйственной части, товарищ? У нас был агент по снабжению, все себя директором называл…

– Нет, ребята, – совсем уже весело сказал Доронин. – Я действительно директор. Если вы подождёте, пока я вернусь, у нас может выйти интересный разговор.

Он полез в твиндек, потолкался среди людей и, познакомившись с десятком рыбаков, договорился, что они зайдут в палатку на берегу. Затем он торопливо поднялся по трапу.

Алёха и Митяй ждали его.

– Давайте на берег, – сказал им Доронин, – на земле разговоры надёжнее…

Палатка была уже поставлена. Доронин гостеприимно откинул перед рыбаками полог. Изнутри повеяло теплом. Весело шумел горячий «титан». На табуретке была выставлена батарея чашек.

– Давайте разговаривать, – сказал Доронин. – Вас как зовут?

– Дмитрий Алексеевич, – с достоинством ответил высокий парень.

– Вы откуда же приехали, Дмитрий Алексеевич?

– С Черноморья, – коротко ответил парень и тут же добавил: – Вот что, товарищ директор, чтобы дело не затягивать, скажу вам прямо: вербоваться по кустарщине не хочу, буду работать там, куда направит обком.

– Вы коммунист?

– Кандидат партии.

«Этого парня упускать нельзя», – подумал Доронин.

– Разумеется, посоветуйтесь с обкомом, – с деланным равнодушием сказал он. – Но вряд ли там будут возражать, если вы заявите о желании работать у нас. Впрочем, может быть, вы ищете работу полегче…

– То есть как это полегче? – нахмурился парень.

– Может быть, хотите работать на берегу, – невозмутимо продолжал Доронин. – Может, вам здоровье не позволяет…

Не выдержав этого тона, Доронин вдруг махнул рукой, точно отметая свои собственные слова, и сказал:

– Давай-ка, Дмитрий Алексеевич, бросим эту дипломатию. Ты коммунист, и я коммунист. Скажу прямо: нам такие, как ты, нужны до зарезу.

– Прямой разговор, – улыбнулся парень. – Алёху тоже возьмёте?

– Возьмём и Алёху.

– Как? – повернулся к своему товарищу Дмитрий Алексеевич.

Тот покрутил головой.

– Ты старшой, ты – решай.

– Ладно, товарищ директор, – сказал парень, протягивая Доронину руку, – может, и порыбачим вместе. Человек вы, видать, подходящий. Только сначала я всё-таки в обком загляну. А там и до вас. Дорогу найду, не объясняйте, на своей земле живём, не на чужой. Спасибо за чай.

Подхватив свои чемоданы, парни вышли из палатки.

В тот же вечер, заручившись согласием пятнадцати рыбаков работать на западном берегу, Доронин тронулся в обратный путь.

Приближаясь на своей полуторке к комбинату, Доронин впервые почувствовал, что возвращается домой. Здесь, вблизи комбината, и сопки показались ему родными, и море приветливым, и небо весёлым. Когда он увидел знакомые длинные строения, сердце у него забилось чаще. Это было его место на земле; здесь жили люди, которых он успел полюбить.

Первый дом, построенный по инициативе Доронина, был готов.

В сущности, он больше походил на большую деревенскую избу, состоящую из четырёх просторных светлых комнат.

Но дело было не в этом. На фоне вечнозелёных сопок, в окружении жалких японских лачуг появился настоящий русский дом. Он стоял на земле прочно, основательно, словно уйдя в неё корнями.

Торжественное открытие дома было назначено на пять часов вечера.

Задолго до торжества Доронин и Нырков поднялись по широким ступеням крытого крыльца и, глубоко вдыхая бодрящий, пряный запах смолы и свежего тёса, вошли в сени.

Немалых трудов стоила людям постройка этого дома! Они врубались в тайгу, корчевали пни, прокладывая дорогу тягачами, сутками жили в лесу, спали у костров, целыми днями бродили в поисках железа и стекла, собирали мох, чтобы прошпаклевать стены, мастерили оконные и дверные петли…

Осторожно ступая по свежевыструганным, ещё не выкрашенным (не хватило краски!) половицам, Доронин миновал сени и вошёл в светлую большую комнату.

Некоторое время он и следовавший за ним Нырков стояли молча.

– Будто на материке, – тихо, словно боясь разбудить кого-то, сказал наконец Нырков. – Никакой разницы нету.

Они неторопливо обошли весь дом и остановились у одного из окон. Отсюда открывался вид на серо-зелёное, вдоль и поперёк изрезанное морщинами море.

В доме было светло и радостно. Низкое, осеннее солнце чуть золотило оконные стёкла. На белом, некрашеном полу играли солнечные зайчики.

– Ребята хотели сюда японских циновок натаскать, – сказал Нырков. – Я запретил. Пыль, говорю, разводить ни к чему.

Доронин с улыбкой посмотрел на Ныркова. Пыль из циновок ребята могли, конечно, выколотить, но дело было не в этом. Дело было прежде всего в том, что Ныркову не хотелось видеть в своём новом русском доме ничего старого и чужого.

– Мебели вот только маловато, – продолжал Нырков, – правда, на лесозаводе кое-что мастерят – столы, табуретки… А так – живи, лучше не надо…

Разумеется, Доронин отлично понимал, что этот дом ещё очень далёк от совершенства. Стекла были плохо вмазаны в рамы, стены неравномерно проконопачены. Крышу следовало как можно скорее покрасить, чтобы не заржавело железо.

Но обо всём этом Доронину сейчас не хотелось думать. Начало было положено, а за продолжением дело не станет!

В назначенное время люди собрались вокруг дома. На крыльцо поднялись Доронин, Нырков, Вологдина и Венцов.

Солнце уже скрылось, но было ещё светло. Туман, окутавший горизонт, казался розоватым. Деревья на сопках потемнели. С моря дул резкий ветер.

Нырков открыл митинг и предоставил слово Доронину.

– Товарищи, – сказал Доронин, – наш первый дом построен.

Десятки глаз внимательно смотрели на оратора из-под солдатских ушанок, из-под рыбацких шлемов, из-под косынок и платков.

– Вы сами построили этот дом, своими собственными руками. Пусть же это будет началом. Пусть этот дом будет первым домом нового, советского города на западном берегу Сахалина. Я знаю, верю: многие из вас останутся здесь на всю жизнь. Будут рождаться дети. Позаботимся и о них!

Доронин говорил все громче, а люди все плотнее придвигав лись к дому, охватывая его тесным полукольцом.

– Нам нелегко было построить этот дом, но мы его построили. Почему? Потому, что захотели построить. Давайте же будем так же дружно решать все другие наши задачи. А теперь позвольте передать этот дом во владение тем людям, которые будут в нём жить…

Медленно, точно читая приказ по войскам, Доронин перечислил имена пятнадцати новосёлов.

– Добро пожаловать, товарищи! – громко сказал он и распахнул двери.

Один за другим люди чинно входили в сени, где уже висел самодельный умывальник, и проходили в комнаты, где стояла нехитрая, ими же самими сколоченная мебель. Каждый, кто ступал сейчас по не крашенным ещё половицам нового дома, отдал ему немало сил и теперь с законной гордостью трудолюбивого хозяина осматривал дело своих рук…

Поздно вечером, после ужина, устроенного новосёлами, Доронин возвращался к себе. На тёмном, низком небе не было видно ни одной звезды. Мерно шумело море. Но Доронин так привык к этому шуму, что уже не замечал его и, пожалуй, стал бы удивлённо прислушиваться, если бы он внезапно прекратился.

Изредка освещая дорогу электрическим фонариком, Доронин медленно шёл по направлению к конторе.

– Спешите на покой, товарищ директор? – услышал он позади себя женский голос.

Его догнала Вологдина. Они пошли рядом.

– Меня ребята спрашивают: когда второй дом строить начнём? – громко и, как показалось Доронину, весело сказала Вологдина.

– Понравилось? – в тон ей спросил Доронин.

– Как вы думаете, удастся нам задержать транспорт ещё недельки на две?

– Пойду на поклон к полковнику, – сказал Доронин. – Надеюсь, что не откажет. Он с меня отчёта требовал. Теперь есть чем отчитаться.

– Послушайте, Андрей Семёнович, – сказала Вологдина, – почему вы не взяли себе комнату в новом доме?

– А вы почему не взяли?

– У меня есть комната, вы знаете, А вам жить в кабинете глупо.

– Я и не собираюсь жить в кабинете, – сказал Доронин. – Я поселюсь во втором доме.

– Где сейчас ваша семья? И когда вы собираетесь её выписывать?

– У меня нет семьи.

– Как нет? Совсем?

– Совсем.

– Почему вы улыбаетесь?

– От недоверия.

– Что такое?

– Мне не верится, что это вы идёте рядом со мной.

– Почему не верится?

– Почему да почему! У вас даже голос изменился. Раньше, когда вы входили ко мне в кабинет, мне казалось, что вкатывается ёжик.

Они шли по каменной набережной. Там, где кончалась стенка ковша и начиналось открытое море, точно одинокая звезда, мерцал сигнальный фонарик.

– А вы, наверное, очень гордитесь, что построили этот дом, – вдруг сказала Вологдина.

– Я очень рад, – просто ответил Доронин, – но гордиться мне нечем. Я тут столько дров наломал, столько раз начинал не с того конца…

– Если не ошибаюсь, – улыбнулась в темноте Вологдина, – за одно такое начало вы получили предупреждение по партийной линии…

– Получил, – со вздохом признался Доронин.

– А вы знаете, Андрей Семёнович… Я давно хотела вам сказать… Тот неудачный выход в море всё-таки сыграл свою роль. Как это ни странно, но именно после него Люди стали меньше бояться моря, почувствовали свою власть над ним И Весельчаков теперь на задний план стал отступать. Антонов скоро его совсем позади оставит… Разве я не права?

– Может быть, вы и правы, – задумчиво проговорил Доронин, – но такого же результата можно было достигнуть без всяких потерь. Это сказал мне Костюков, и я с ним согласен.

Вологдина поскользнулась. Доронин поддержал её за руку.

– Спасибо, – сказала она, отнимая руку. – Голова у вае больше не болит?

– Нет.

Они подошли к конторе.

– Какой прогноз на завтра? – спросил Доронин.

– Ветер три балла.

– Бригады идут в море?

– Идут. Спокойной ночи.

Она пожала ему руку и тотчас исчезла в темноте.

Доронин медленно поднялся к себе, зажёг свет, подошёл к тёмному окну и привычно прислушался, не усиливается ли ветер.

ГЛАВА IX

Осень была ещё в разгаре. В тайге ещё цвели диковинно-яркие красные, жёлтые, лиловые цветы. Но по утрам все звонче становилась земля. Тонкой ледяной коркой покрывалась вода в лужах, хрустели под ногами промёрзшие водоросли. Осыпались жёлуди.

Приближалась зима.

На Южный Сахалин прибыли первые переселенческие колхозы. Сюда, в самый дальний уголок советской земли, ехали люди с Украины, из Белоруссии, Сибири… Ехали в одиночку, бригадами и целыми колхозами.

В числе колхозов были и рыболовецкие. Главк сообщил Доронину, что в районе комбината решено разместить несколько рыболовецких колхозов и что добыча этих колхозов будет включена в общий план рыбодобычи комбината.

Доронин, Нырков и Антонов, которого они взяли в помощь, так как везли дель для одного из колхозов, выехали к новосёлам.

Ехать нужно было поездом. Узнав об этом, Доронин вспомнил свою поездку из Средне-Сахалинска в Танаку. Он ехал тогда в маленьком, точно игрушечном, составе, напоминавшем поезда на детских железных дорогах. Этот странный поезд больше стоял, чем двигался. Когда Доронин, которому уже не терпелось поскорее оказаться на месте работы, обращался к японским железнодорожникам, те разводили руками и в один голос повторяли:

– Худо, капитана!

Это была бесконечно-унылая поездка, при одном воспоминании о которой Доронин испытывал тошноту.

Но теперь, войдя в игрушечный, тесный вагон и пристроившись на неудобной, узкой скамейке, Доронин сразу заметил, что внутренний вид вагона изменился. Маленькие окна были чисто вымыты, да и стены не казались такими чёрными, как раньше.

Приятнее же всего было то, что, медленно тронувшись с места, игрушечный состав вскоре набрал такую скорость, которая сделала бы честь любому поезду. Правда, он при этом раскачивался и подпрыгивал. Временами Доронину казалось, что состав вот-вот свалится набок. Но всё это были пустяки по сравнению с тем, что поезд не имел вынужденных остановок, не задерживался на станциях и следовал точно по расписанию.

Через три часа Доронин вышел на маленьком полустанке, Нырков и Антонов поехали в другой колхоз.

Чтобы добраться до места, нужно было спуститься к морю и километра три идти берегом. Доронин пошёл хорошим шагом, каким ходил когда-то из полка в роты. Берег был завален всяким мусором. Раньше тут, очевидно, помещался японский кустарный промысел: валялись гнилые обломки бочек, чуть поблёскивали стеклянные шары наплавов, путались под ногами обрывки, сетей.

Чайки бегали по отмели и клевали что-то у самой воды.

Вскоре показались обуглившиеся сваи. «Все разрушили, черти, – со злобой подумал Доронин. – Ну да ладно, нам ваша кустарщина всё равно не ко двору».

Справа, у подножья сопок, расстилалось большое поле, покрытое высокой, в рост челозека, травой. Видимо, её здесь никогда не косили.

«Придёт время, – думал Доронин, – уберём траву, распашем землю, заставим её родить хлеб».

Наконец, увидев колья, на которых сушились сети, небольшой, деревянный, наскоро сделанный пирс и несколько врытых в берег землянок, он понял, что это и есть колхоз. Неподалёку от землянок Доронин заметил вкопанные в землю столбы. Рыжеватая вязкая земля вокруг них была тщательно утрамбована. На жёлтой, чахлой траве торчали вешки. Видимо, люди прикидывали, как лучше расположить будущие дома. В стороне лежали штабеля брёвен.

Доронин огляделся, в надежде увидеть кого-нибудь, но на берегу было пустынно. Он уже собрался постучать, как вдруг дверь одной из землянок отворилась, и на пороге показался японец в ватнике с подвёрнутыми рукавами, которые были ему всё-таки длинны.

«Что за чёрт, – подумал Доронин, – куда я попал?»

А японец стоял на пороге землянки, смотрел на Доронина и улыбался.

И Доронин, сам того не замечая, невольно улыбнулся в ответ.

– Ты кто же будешь? – спросил он на всякий случай, не очень рассчитывая на ответ.

Японец часто замигал и, к удивлению Доронина, ответил:

– Я Ваня, Ваня, росэке Ваня!

Доронин рассмеялся.

– Ну, здравствуй, русский Ваня, – сказал он и уже совсем удивился, когда японец первый протянул ему руку.

Доронин пожал его узкую жёлтую ладонь.

– Ну, а кроме тебя, тут кто-нибудь есть? – спросил он.

На этот раз японец, видимо, не понял. Но дверь землянки открылась, и на пороге показался человек в украинской рубахе с расстёгнутым воротом и ватных штанах, заправленных в огромные сапоги. На вид ему было под сорок.

– Вам кого? – спросил человек.

– Председателя колхоза «Советская родина».

– Я председатель.

– Товарищ Жихарев?

– Он самый.

Доронин протянул руку.

– Директор рыбного комбината Доронин. Приехал взглянуть, как вы тут устроились.

– Директор? – недоверчиво повторил Жихарев, точно соображая что-то, потом широко улыбнулся и пожал протянутую руку.

– Начальство, значит! Ну, прошу в хату, товарищ директор!

Он распахнул дверь землянки.

Доронин вошёл и, удивлённый, остановился на пороге. Он никак не ожидал увидеть большую, просторную комнату, пол, устланный цветным половиком, стол, накрытый белой скатертью, светлую керосиновую лампу, а в глубине широкую лежанку, аккуратно застеленную пёстрой материей. На лежанке сидела женщина и расчёсывала длинные волосы, падавшие ей на плечи и грудь.

– Гости приехали, Марья! – из-за спины Доронина крикнул Жихарев.

Женщина торопливо собрала волосы, накинула платок и встала.

– Просим, – сказала она певучим украинским говором.

– Чайку с дороги? – спросил Жихарев.

– Чайку, чайку! – подхватил японец, тоже оказавшийся в землянке.

– Это кто же такой? – спросил Доронин.

– Рыбак Ваня! – усмехнувшись, ответил Жихарев.

Через четверть часа Доронин, Жихарев, его жена и Ваня сидели за столом и пили чай из настоящего русского самовара. Ваня с трудом удерживал в своих маленьких руках огромное блюдце.

– Месяц прошёл, как мы сюда из Приазовья перекочевали, – прихлёбывая горячий чай, говорил Жихарев. – Сам я мальчишкой в Приморье рыбачил… Вот и потянуло снова на старые места… Нас пока что сорок человек сюда прибыло.

– Как про этот Южный Сахалин объявили, он будто сказился, – вмешалась в разговор женщина. – Что тут за моря да что за рыба! Вот и подбил людей-то…

– Ну и что же, недовольны? – спросил Доронин.

– Не в том дело, что недовольны, – сказал Жихарев. – Государство своё слово сдержало. Деньги получили, землю тоже, транспорт, лошади есть, сейчас дома ставить начинаем…

– В чём же дело?

– Эх, товарищ директор, неужели не понимаешь! У рыбака ведь дом-то на море… А в море на чём ходить? Два кунгаса хлипких – вот и весь наш флот.

Доронин помрачнел.

– Где ваши люди? – спросил он.

– Десяток – в море, остальные – в лесу, на заготовках.

Они помолчали.

– Помоги нам, директор! – с неожиданной страстью заговорил Жихарев. – Наши колхозники – настоящие потомственные рыбаки, трудностей не боятся, штормов тоже… Знаем, что мы в долгу перед твоим комбинатом. Перед государством в долгу. Обязаны мы этот долг покрыть. Хочешь, покажу, как можем работать? Идём!

Жихарев встал и потянул за собой Доронина.

Они вышли из землянки. Погода резко изменилась. Море шумело. Волны захлёстывали деревянный пирс. По небу, обгоняя друг друга, неслись низкие чёрные облака. Стало очень холодно, точно где-то вблизи открыли огромный ледник.

Жихарев пристально вгляделся в море.

– Опять погода меняется, – как бы про себя сказал он. И, обернувшись к Доронину, добавил: – У меня два кунгаса в море… Ну, ничего, ребята опытные, знают, что к чему.

Они подошли к столбам, врытым в землю.

– Первый дом ставим, – сказал Жихарев. – Погляди, товарищ Доронин, работу. Видишь, как устои окурены. На костре запаливали, ни гниль, ни плесень не возьмёт! Смотри, сколько лесу за неделю заготовили! Теперь идём сюда.

Он повёл Доронина к кольям, на которых сушились сети.

– Ни одной дыры не найдёшь. Ребята спать не лягут, пока сети в порядок не приведут. Теперь пойдём на склад.

Там он показал Доронину разложенные в образцовом порядке весла, невода, сети, канаты.

Доронин пристально смотрел на Жихарева. Этот человек интересовал его сейчас, пожалуй, больше, чем то, что он показывал.

Они вышли из склада и сели на бревно.

– Работу надо людям дать, – говорил Жихарев, – не привыкли мы без работы. Каково нам, рыбакам, по очереди в море ходить… В десяти километрах от нас полеводческий колхоз обосновался. Правда, они тут с весны. Был я у них. Все получили от государства: скот, семена, фураж, сбрую, инвентарь… Сараи построили с сушилками, в любую погоду хлеб сушат. Зернохранилище отгрохали, на будущий год овцеводческую ферму заводить думают… Председатель колхоза меня, как гостя, водил, показывал. Вернулся я домой и думаю: «Эх, флот бы получить настоящий! Мы бы тут такую жизнь закрутили!» – Он ударил себя по колену и тяжело вздохнул.

– Слушай, Жихарев, – сказал Доронин, кладя руку на его плечо, – я тебя понимаю, а ты меня пойми. У нас на комбинате тоже флота мало. Рыбаки тоже ходят в море по очереди. Пока надо выжимать все из того, что имеешь, хоть из двух кунгасов.

Жихарев кивнул головой, соглашаясь, но было ясно, что он разочарован. Доронин чувствовал к нему все возрастающую симпатию, но помочь ничем не мог.

«Терпение, друг, терпение, – думал он, – придёт время, будут тебе и катера и кунгасы!»

Некоторое время они сидели молча.

– Послушай, Жихарев, – спросил Доронин, – откуда у тебя этот японец?

– Ваня? – улыбнулся Жихарев. – Их у меня целых два. Родные братья. Второй сейчас в море, Вася.

– Как они к тебе попали?

– Целая история! Пристали к колхозу. «Не хотим, говорят, в Японию ехать». Тут, понимаешь, земля раньше помещику принадлежала, не то Чинахари, не то Хичинари, черт его ведает. Он и рыбу промышлял. А они, эти ребята, у него сезонно работали. Я в районе справки наводил, знаю. Их сюда из Хоккайдо каждый год привозили работать… Набивали в трюм, как сельдей в бочку, и везли… Кормились они тухлой рыбой, спали на нарах по полсотни в ряд… вьючными животными у хозяина были. К нам они пришли месяц назад, жалкие такие, дрожат, чуть не до земли кланяются. А теперь, гляди, выпрямились, на людей похожи стали. Ребята отчаянные– в любую погоду рыбку ловят. И главное – все знают: и когда какая рыба идёт, и почему камбала холодную воду любит, и как ставник устанавливать. Вот только… возвращаться в Японию не хотят. Так ведь ничего удивительного, верно?

С моря налетел шквал. Все вокруг сразу потемнело. Стало ещё холоднее.

И вдруг пошёл снег – первый снег, увиденный Дорониным на этой земле. Крупные, пушистые снежинки крутились в воздухе.

– Зима начинается, – сказал Жихарев.

Он встал на бревно и стал с беспокойством вглядываться в море.

– Идут! – радостно крикнул он.

Доронин тоже встал на бревно и увидел две едва заметные точки, то появлявшиеся в волнах, то вновь исчезавшие из виду.

– Наши, наши идут! Жихарев зашагал к берегу.

– Я, признаться, струсил маленько, – обернулся он к едва поспевавшему за ним Доронину. – Говорю с вами, а у самого в сердце покалывает. Теперь ничего. Дочапают.

Кунгасы заметили не только Жихарев с Дорониным. На берегу царило оживление. Женщины под командой Марии тащили на пирс носилки и корзины для рыбы.

Ветер усиливался. Кунгасы приближались медленно. Когда они, на секунду показавшись, снова исчезали в волнах, сердце у Доронина тревожно сжималось. Он видел, что и Жихарев волнуется.

Но больше всех волновался японец Ваня. Он показывал на кунгасы и кричал что-то по-японски.

Только через час кунгасы подошли к берегу. Теперь можно было разглядеть людей, сидевших на вёслах. Грести становилось всё труднее. Кунгасы так высоко поднимались на волнах, что весла едва прикасались к воде.

– В такую болтанку главное дело – рулевой, – не оборачиваясь, сказал Жихарев. – На первой лодке за рулём Вася-японец. Этот может!

Но Доронин ясно видел, что на корме первого кунгаса сидел рослый человек в ватнике. Он уже собирался сказать об этом Жихареву, но тот опередил его.

– А ведь на корме-то не Вася сидит. Что же это он? Или на вёсла сел, – недоуменно проговорил он.

Японец Ваня, стоявший рядом с Жихаревым, растерянно улыбнулся и сказал, показывая пальцем на кунгас:

– Васья нет?

Наконец кунгасы подошли к пирсу. Когда первый из них оказался почти у самого берега, десятки рук ухватились за его борт.

На дне кунгаса возвышалась гора трепещущей рыбы, и прямо на ней лежал маленький японец с залитым кровью лицом.

Облепленный рыбьей чешуёй, насквозь промокший человек в ватнике выпрыгнул на берег и, обращаясь к Жихареву, хрипло сказал:

– Худо. Убило парня.

В тот же момент Ваня оказался в кунгасе. Он упал на колени рядом с братом и обхватил его голову руками.

– Веслом его хватило, – говорил человек в ватнике. – Он помогал рыбу из невода брать, а у Митьки весло волной вырвало – и прямо его по виску. Вот ведь дело-то какое…

Ваня с трудом поднял брата и понёс его к трапу. Много рук протянулось с берега, чтобы принять Васю.

Японца принесли в землянку Жихарева. Он лежал, закрыв глаза, маленький, похожий на своего брата, точно близнец. Уже вскипела вода, и Мария осторожно обмывала его залитое кровью лицо.

Васю всё время тошнило. Доронин подумал, что это обычно бывает при сотрясении мозга.

– Помрёт? – тихо спросил у него Жихарев.

– Не знаю, – также тихо ответил Доронин. – Все горе в том, что его сейчас нельзя трогать с места.

– Вот несчастье! – с сердцем сказал Жихарев. – Этот Вася, может быть, впервые жизнь настоящую почувствовал… А тут…

Ваня неподвижно, точно окаменев, сидел у изголовья брата. Глаза у него лихорадочно блестели.

– В районе есть врач, – решительно сказал Доронин, – надо его вызвать. По железной дороге туда три часа езды. Кто поедет?