Текст книги "У нас уже утро"

– Нет, не могла!

Она замолчала и несколько раз прошлась по комнате. Доронин внимательно следил за ней.

– Не могла!… – повторила Вологдина уже другим тоном. – Я тоже многого не знаю… Столько надо сделать, а сил не хватает! Вот я и думала: «Приедет директор…»

Она снова замолчала. Доронин неожиданно почувствовал, что его раздражение проходит, но не подал виду.

– Расскажите мне о комбинате и его руководителях, – подчёркнуто официальным точом сказал он.

– Я могу вам сказать, из чего должен состоять комбинат, – ответила Вологдина, делая ударение на слове «должен». – Два завода – рыбоконсервный и крабовый. Цех обработки. Засольный цех. Холодильник. Флот, – всё это она перечислила безразличным голосом. – Главный инженер – Венцов. Человек с опытом. Механизатор! – В её голосе послышался оттенок пренебрежения. – Капитан флота Черемных – рыбачил в Приморье… Да что тут говорить! – с внезапным раздражением оборвала она себя. – «Расскажите», «Доложите»! Точно где-то в тресте сидим, а за окном троллейбусы бегают… Пришлю вам главного инженера, пусть докладывает: он это любит…»

Водогдина, не оборачиваясь, пошла к двери.

Доронин не остановил её и лишь усмехнулся, когда она, выходя, хлопнула дверью.

Что-то в этой женщине одновременно и отталкивало и привлекало его. Она вела себя с ним просто возмутительно. Но в то же время только человек, который глубоко предан своему делу, мог так горячо говорить о надеждах, связанных с приездом нового директора.

Как бы там ни было, она не имеет права вести себя подобным образом. Её надо приучить к дисциплине.

Однако в глубине души Доронин понимал, что административными мерами он ничего не добьётся. Всё дело в том, что Вологдина знает больше, чем он, гораздо больше. До тех пор, пока это будет так, он не завоюет её уважение и останется для неё человеком со стороны.

В дверь кто-то постучал, и, когда Доронин откликнулся, на пороге появился высокий худощавый человек с ввалившимися небритыми щеками. Он был одет в японскую зелёную куртку военного образца.

– Товарищ директор? – спросил человек и, не дожидаясь ответа, сказал: – Моя фамилия Венцов.

– Прошу садиться, – пригласил Доронин; он взял свой стул и поставил его против плетёного кресла, в котором расположился главный инженер.

– Скажу вам прямо, товарищ Венцов, – начал Доронин, – пока что я директор только по названию. Весь мой опыт ограничивается двумя годами работы в Саратове. Вы знаете, что методы речного лова совсем иные. Кроме того, за последнее время наша рыбная индустрия ушла далеко вперёд. Поэтому прошу вас: введите меня в курс дела.

Обращаясь к Венцову, Доронин напряжённо следил за выражением его лица. Но главный инженер слушал внимательно и, как казалось Доронину, даже сочувственно.

– Друг мой, – сказал он, когда Доронин замолчал, – вы говорите, что работали в Саратове… Забудьте об этом. Забудьте, что вы живёте в веке атома. Японцы принесли сюда каменный век…

Венцов говорил не спеша, у него был приятный баритон. Он явно любовался переливами своего голоса.

– Я работал и в Саратове, и на Чёрном море, и в Приазовье, – продолжал он. – Я создавал там рыбную индустрию, которой по праву гордится наша страна. Волей судьбы в лице министерства попал сюда… Вы мой товарищ по несчастью…

Он замолчал, чуть опустил веки, закинул ногу за ногу и обхватил руками колено.

– Вы хотите знать, что мы здесь имеем? Извольте. На этой обетованной земле мы имеем тридцать катеров, из которых только десять отечественных, остальные брошены японцами за негодностью. Мы пока – увы! – не можем их отремонтировать. У нас нет даже пакли, чтобы конопатить суда. А для того чтобы выполнять план, мы должны ежедневно выпускать на лов двадцать единиц флота. У нас очень плохо дело с посольной ёмкостью… Плохо с жильём. Люди приезжают, мы размещаем их в японских халупах, почти под открытым небом. Что же удивительного в том, что они стремятся уехать? А на носу ход горбуши.

Доронин слушал главного инженера, и всё вокруг казалось ему безнадёжно унылым и однообразным. Он вспомнил Вологдину. Корректно-равнодушный тон, каким говорил обо всём Венцов, так резко отличался от её чрезмерной порывистой горячности.

– Люди, говорите, приезжают? – спросил Доронин.

– Увы, в недостаточном количестве.

– Рыбаки?

– Если бы! – безнадёжно махнул рукой Венцов. – Большинство не нюхало моря, страдает водобоязнью, не отличает селёдку от камбалы…

– А вы учите этих людей? – спросил Доронин, подумав о себе.

– Техминимум? – подхватил Венцов. – Друг мой, первые кружки техминимума в Одессе были организованы мной. Но здесь люди разбросаны, точно иголки в сене. Часть на лесозаготовках, часть на судоремонте, часть в море… А средства связи прямо-таки доисторические!

– Мне сказали в обкоме, что на этом промысле план добычи рыбы не выполняется.

Венцов поспешно закивал головой.

– Что же делать? Как выполнить план? – жёстко спросил Доронин.

С главным инженером неожиданно произошла чудесная перемена.

– Я ждал этого вопроса, – подавшись вперёд и сжав пальцами ручки кресла, горячо заговорил он. – Как выполнить план? Я скажу вам, как выполнить план. Прежде всего надо безоговорочно покончить с кустарщиной. Выбросить, сжечь, потопить эти катера-инвалиды. Оснастить флот, получить катера. Немедленно начать строительство кунгасов. Механизировать процесс подачи рыбы на берег. Запастись брезентовыми посольными чанами. Укомплектовать рыболовецкие бригады…

Он все более воодушевлялся. Его глубоко запавшие глаза расширились.

Воодушевление главного инженера мгновенно передалось Доронину, но так же быстро и покинуло его.

– Позвольте, – прервал он Венцова, – а откуда вы собираетесь взять всё это.

– С материка! – повышая голос, ответил Венцов. – Послушайте, вы же читали Закон о пятилетнем плане. Вспомните, что там говорится о механизации рыбной промышленности Дальнего Востока. Нам должны, обязаны дать все это! Вы должны потребовать от министерства всё, что нам надо. Писать в Совет Министров, в ЦК. Вы человек партийный! Требовать, требовать и ещё раз требовать!

Доронин уже без всякого интереса слушал главного инженера. Конечно, со временем они получат и флот и всё необходимое, но ведь речь идёт о том, что делать сейчас! Не сидеть же сложа руки!…

– Это – все? – холодно спросил он Венцова.

– То есть? – не понял тот.

– Всё, что вы можете посоветовать для выполнения плана?

– Я мог бы говорить об этом сутки, – высокомерно сказал Венцов, – но главное выражено в лозунге: против кустарщины, за внедрение механизации во все процессы производства.

– Хорошо, – устало сказал Доронин, – идите. Попросите ко мне, пожалуйста, капитана флота… Черемных, кажется.

Столь неожиданный конец разговора, видимо, смутил Венцова.

– Может быть, пройдём на пирс? – предложил он, вставая.

– После, – сказал Доронин и вдруг спросил: – Почему вы носите эту японскую штуку?

Венцов растерянно взглянул на свою куртку.

– В ней тепло, – сказал он, пожимая плечами. – А что?

– Ничего, просто так, – сказал Доронин, с трудом сдерживая раздражение.

Венцов попрощался и ушёл.

«Да, с руководящими кадрами дело здесь обстоит не блестяще! – подумал Доронин. Венцов произвёл на него резко отрицательное впечатление. – Сидит у моря и ждёт погоды!» – с неприязнью подумал он о главном инженере.

Минут через пятнадцать в дверях появился низкорослый, широкоплечий человек в плаще.

– Звали? – спросил он.

У него было добродушное рябоватое лицо.

– Товарищ Черемных? Садитесь, пожалуйста.

Черемных сел.

– Мне хотелось узнать ваше мнение, – начал Доронин, – почему не выполняется план лова.

Черемных пожевал губами и медленно, точно нехотя, ответил:

– За план лова отвечает начальник лова. – Вы коммунист?

– Член партии.

– Так вот, товарищ Черемных, мы здесь два коммуниста: один – местный, другой – прибывший на работу. Вот я и спрашиваю: почему здесь ловят мало рыбы?

Черемных молча посмотрел на Доронина круглыми спокойными глазами.

– Не умеем, потому и ловим мало, – сказал он наконец.

– То есть как так не умеем?

– Как не умеют, вы, наверное, не хуже моего знаете.

Черемных усмехнулся, а Доронин подумал: «Видно, Вологдина постаралась, информировала». Однако он и на этот раз не отступил от своего старого обычая – всегда идти в открытую.

– Моё и ваше неуменье – разные вещи, товарищ Черемных, – сказал он. – Я не рыбак, а военный человек. Мне партия приказала ехать сюда и работать здесь. Я приехал и буду работать. И учиться буду. А вы человек местный, дело знаете…

– Я тоже дела не знаю, – смотря куда-то себе под ноги, сказал Черемных.

– Но ведь вы же рыбачили в Приморье?

– В Приморье – одно, а здесь – другое, – угрюмо сказал Черемных. – Здесь наши методы не годятся.

Доронин сразу почувствовал интерес к разговору.

– Методы? – переспросил он. – Что же за методы? Разве сельдь не везде одинакова?

– Для тех, кто её со ста граммами употребляет, одинакова, – неторопливо сказал Черемных, – а для тех, кто ловит, наоборот. В Приморье, скажем, рыба идёт несколько недель, а здесь – считанные дни. Это раз. Здесь рыба под шторм идёт – это два. Там невод поставил – и гуляй, а здесь погода пять раз на дню изменится. Оставь невод – в клочья изорвёт. Выходит – то снимай, то обратно ставь…

В том, что говорил Черемных, было для Доронина уже нечто новое. Он почувствовал благодарность к этому неторопливому человеку за то, что он первый заговорил с ним понятными, человеческими словами.

– А с флотом как обстоит дело? – спросил Доронин.

– С флотом? – переспросил Черемных. – На сегодняшний день плохо. Имею сорок катеров, из них двадцать – японское барахло. Судоремонтного леса нет! Пакли нет! Квалифицированной силы нет! От графика судоремонта на тридцать процентов отстали… Почти всем судам шпангоуты надо менять, многим – новые кили подводить… Суда на лов уходят, а я на иголках сижу: чи вернутся, чи нет…

Он говорил, положив на колени свои большие, широкие руки с красными потрескавшимися пальцами; потом умолк и после паузы неожиданно сказал:… – Американцы, слышал я, в японских газетах пишут, что не умеем мы рыбу ловить. Японцы, видишь, больше нашего брали…

– А на самом деле? – с интересом спросил Доронин.

– И на самом деле больше.

– Почему же?

Черемных пожал плечами:

– Рыбы в море много. Если её брать да на пристань валить – можно и побольше японцев взять.

Доронин вспомнил разговор с Сато.

– Девяносто процентов рыбы у них на тук шло, – продолжал Черемных, – удобрительную муку, из неё делали. А для тука что? Свали рыбу на берег – и пусть хоть гниёт. А мы должны принять, отсортировать, засолить… А чем принимать, в чём солить?

Дело снова упиралось в «посольные ёмкости», о которых говорил Венцов. Многое в работе комбината было ещё для Доронина неясным, но он понял, что одно из основных звеньев ему удалось схватить. Кроме того, он понял, что многие навыки, приобретённые им во время работы в Саратове, пригодятся и здесь. Слушая Венцова, а теперь Черемных, он с радостью сознавал, что знает гораздо больше, чем ему казалось.

Доронин чувствовал, что больше не может сидеть в кабинете. Он знал, что ему ещё рано показываться на пирсе, что там к нему могут обратиться с вопросами, на которые он вряд ли сумеет дать вразумительный ответ. И всё-таки он решил пойти.

Попрощавшись с Черемных, он вслед за ним спустился по лестнице и вышел на улицу.

Холодный морской ветер ударил ему в лицо. По каменной набережной сновали люди в прорезиненных комбинезонах, в брезентовых куртках, в широких рыбацких шлемах – «зюйдвестках», в солдатских фуражках, а то и просто в пилотках. Все они тащили корзины, доверху наполненные рыбой. Группа мужчин растягивала огромную сеть, в которой бились сотни небольших серебристых рыб. Несколько девушек отцепляли их и бросали в стоявшую на носилках корзину. Кучи высохшей рыбьей чешуи блестели под солнцем, словно серебряные.

У берега вздрагивали на мелкой воде два деревянных катера, точнее – две громадные лодки. Люди, стоявшие в лодках, кричали что-то людям на берегу.

Пахло йодом, рыбой и ещё чем-то острым и пряным.

Одна из девушек, отцеплявших рыбу, пронзительно закричала:

– Эй! На кавасачке! Крабов давай привози! В столовой повар простаивает!

Низкий мужской голос прокричал что-то в ответ, но слов не было слышно из-за ветра.

На берегу у самой воды стояла Вологдина, окружённая рыбаками. Она сделала вид, что не заметила Доронина.

Кавасаки, видимо, собирались выходить в море. Моторы уже несколько раз начинали тарахтеть, но тут же глохли.

– Что, шкипер? – крикнула Вологдина. – Моторист с мотором спорит?

Тот, кого она назвала шкипером, бородатый мужчина в низко надвинутой на лоб фуражке, ходил по палубе.

– Ты ему скажи, другу, – продолжала Вологдина, – что на кавасаки ходить-это не московский автобус водить.

Люди засмеялись. Но в эту минуту застучал мотор, и в люке показалось чьё-то чумазое молодое лицо:

– Ладно, генеральша, не попрекай!

Все снова рассмеялись.

– Давай, давай в машину! – крикнула Вологдина. – А то она у тебя опять сядет. А ты, шкипер, запомни: без крабов в ковш не пущу. Слышал, чего девчата кричали?

– Осьминога им привезу тонны на две да каракатиц на закуску, – невозмутимо ответил шкипер.

Видно было, что Вологдину считали здесь своим человеком. Люди охотно смеялись её шуткам и с грубоватым дружелюбием отвечали на них. И Доронин поймал себя на том, что он завидует этой худенькой женщине в синем комбинезоне.

Он здесь пока ещё чужой. Ладно, чёрт побери, посмотрим!

Катер отвалил. Приятно было смотреть, как море играет с ним, а он будто отмахивается от набегающей волны.

Доронин повернулся и пошёл прочь.

В длинном и узком, похожем на коридор цехе обработки он встретился с Черемных. Они медленно прошли между двумя рядами квадратных чанов, вцементированных в землю. Черемных сказал, что это и есть вся посольная ёмкость, имеющаяся на комбинате. Её достаточно для того, чтобы засолить примерно половину той рыбы, которую комбинат должен взять в весеннюю путину.

Доронин долго сидел с Черемных на борту чана. Капитан флота спокойно и неторопливо рассказывал ему, что, кроме этих чанов, есть ещё брезентовые чаны тысяч на пятнадцать центнеров и что для этих чанов надо сделать гнезда. Но, во-первых, нет плотников, а во-вторых, будет очень трудно вручную подносить рыбу к чанам…

Доронин вышел из цеха сумрачный и злой.

Он подошёл к толпе рыбаков, собравшихся на берегу. Вдали, на свинцовом, изборождённом морщинами море, покачивались две чёрные точки. Казалось, что они не плыли, а ползли, проваливаясь куда-то и вновь появляясь на поверхности. Это возвращались кавасаки с уловом крабов.

Море было относительно спокойно. Только когда суда подошли ближе, Доронин понял, как обманчиво это спокойствие. Он стоял на скользкой от морской воды и рыбьей чешуи каменной пристани и не спускал глаз с приближающихся судов, которые взлетали и опускались, точно на гигантских качелях. Доронин вздохнул с облегчением, когда они наконец зашли в ковш.

На палубах лежали крабы. Казалось, что это шевелится один гигантский осьминог. Слышался глухой стук сталкивающихся панцирей, словно между этими огромными безобразными зеленовато-серыми существами шёл медленный, но неумолимый бой.

Рабочие складывали крабов в корзины, ставили на носилки и уносили.

Доронин пошёл следом за ними и попал на консервный завод. Когда речь шла о рыбе, он многого не знал, но самое существо дела всё-таки было ему знакомо. Крабового же промысла он не знал совершенно.

Теперь, остановившись в преддверье крабового завода, он с любопытством смотрел, как рабочий, вооружённый большим, похожим на вилку крючком, срывал с крабов панцири.

Он делал это точными, хорошо рассчитанными движениями: хватал из корзины краба, бросал его на пол, становился левой ногой на его конечности и крючком сдирал с него панцирь. Всё это происходило очень быстро. За десять минут не менее ста крабов были освобождены от панцирей. После этого они стали похожи на толстых, мясистых пауков. Двое других рабочих складывали их в корзины и уносили.

– Знакомитесь? – раздался за спиной Доронина знакомый низкий голос.

Доронин обернулся и увидел Венцова.

На главном инженере была теперь уже не японская куртка, а рыбацкая брезентовая роба с откинутым капюшоном.

– Смотрю, – коротко ответил Доронин.

– Пройдём в цех? – вежливо предложил Венцов.

Они вошли в странную комнату неправильной геометрической формы. В огромной нише стоял вделанный в землю пустой котёл. Вдоль стен тянулись узкие столы. У столов спиной к Доронину стояли женщины и что-то делали.

Рабочие внесли в цех корзину, наполненную крабами.

– Сейчас мы будем их варить, – потирая руки, сказал Венцов.

Из невидимых труб в котёл хлынула вода, она быстро заполнила его. Затем над котлом показался пар, и вода закипела.

Рабочие прикрепили корзину с крабами к лебёдке, кто-то включил рубильник, и корзина стала медленно погружаться в кипящую воду.

Минут через пятнадцать корзина с покрасневшими крабами вновь повисла над котлом. Её обдали холодной водой из шланга. Затем содержимое вывалили на столы, и женщины, вооружённые ножами, стали разрубать крабов на части и вытряхивать мясо. Уложив мясо в деревянные лотки, они передали их на мойку. Там его поместили в небольшие бамбуковые ванночки, прополоскали в воде и снова стали укладывать в лотки.

– Это очень тонкая работа, – переливался над ухом Доронина баритон Венцова. – Существует семь сортов мяса: толстое, тонкое, коленце, коготь, розочка, клешня, лапша… Всё это надо отсортировать, промыть, взвесить…

Они подошли к весам, где две женщины взвешивали мясо. Рядом рабочие укладывали его в банки, покрытые изнутри лаком.

Доронин пошёл к выходу. Венцов по-прежнему следовал за ним.

– Мне хотелось бы посмотреть, как живут люди, – сказал Доронин. – Может быть, вы мне покажете?

Венцов с готовностью кивнул головой.

У подножья сопок было раскинуто несколько брезентовых палаток военно-санитарного образца. Рядом ютились японские хибарки.

– Откуда палатки? – спросил Доронин.

– Добрые люди дали, – ответил Венцов, – а то было совсем плохо.

Доронин вошёл в одну из палаток. Мокрый полог хлестнул его по лицу. В палатке был полумрак. На наскоро сколоченных нарах спали люди.

– Почему они не на работе? – спросил Доронин.

– Не хватает судов, – ответил Венцов.

Всюду, куда бы Доронин ни заходил, он видел одну и ту же картину. На брезенте или на земляном полу, на чемоданах или на расстеленных ватниках, на полушубках или на рыбацких робах сидели и лежали люди. Флота не хватало, они не могли выйти в море и были обречены на безделье.

В одной из палаток к Доронину подошёл Нырков.

– Товарищ директор, – горячо заговорил он, – вы только скажите, что делать, мы все сделаем. Ведь сердцу больно смотреть! У людей руки чешутся, а работы нет… Все бока отлежали! Как бы со скуки не стали оглобли поворачивать!… Некоторые уж интересуются, когда пароход на материк пойдёт…

В голосе Ныркова было столько энергии, что Доронин повеселел. Ему стало радостно от сознания, что этот молодой горячий парень требует от него, Доронина, работы, что он готов горы своротить, если только его научат, как это сделать.

Слух о том, что новый директор обходит палатки, быстро распространился по всему посёлку.

Вокруг Доронина стали собираться люди. Образовалась группа человек в шестьдесят.

В ватниках, накинутых на плечи, стояли они, поглядывая на нового начальника. Доронин понял, что с ними нужно поговорить.

– Вот что, товарищи! – громко сказал он, – Я только сегодня ночью прибыл сюда (он чуть было не сказал: «В вашу часть»). Я вижу, что живёте вы плохо. Я не могу сказать, что уже завтра все вы будете жить хорошо, это было бы безответственно. Но я говорю вам, – он повысил голос, – даю честное слово коммуниста, что так дальше продолжаться не будет. Мы будем жить так, как должны жить советские люди. Мы будем ходить в море не раз в неделю, а каждый день. Мы будем…

– А ты скажи, товарищ директор, почему обман происходит? – перебил его чей-то сипловатый голос; Доронин обернулся и увидел красное морщинистое лицо Весельчакова.

– Какой обман? – недоуменно переспросил Доронин; он растерялся: меньше всего он ожидал встретиться здесь с Весельчаковым.

– А это я расскажу, – нагло ответил Весельчаков; он стоял, распахнув своё драповое пальто и заложив руки в карманы ватных брюк. – Мне вербовщик что говорил? «Тысячи, говорил, зашибать будешь!» А что я здесь зашиб? Флота нет, в море ходить не на чём… Это с моей-то квалификацией!

– Вы аванс получили? Всё, что вам по договору полагалось, государство выполнило? – спросил Доронин.

– Допустим, – покачиваясь на широко расставленных ногах, ответил Весельчаков, – а мне дом нужен, настоящий! Мне сейнер нужен!

– Я вам отвечу, гражданин Весельчаков! – крикнул Доронин. – Я вам отвечу. Да, сахалинские рыбаки получат и дома и флот. Но известно ли вам, сколько времени здесь наша Советская власть? Известно? Что же делать, японцы не приготовили для вас ни домов, ни надворных построек. Не позаботились они о вас, гражданин Весельчаков. И бойцы наши, которые кровь свою пролили, чтобы эти земли исконно русские вернуть, тоже не успели домов для вас выстроить, уж извините их.

Доронин отвернулся от Весельчакова, сделал паузу и уже спокойно продолжал:

– Тут, я слышал, некоторые интересуются, когда пароход на материк пойдёт. Драпануть, значит, хотят. Что же, кой-кому я и сам посоветую завернуть оглобли. Вот, например, вам, гражданин Весельчаков.

На красном лице Весельчакова появилось растерянное выражение.

– Это в каком же смысле? – негромко спросил он.

– А в самом обыкновенном! – ответил кто-то из толпы; Доронин узнал голос Ныркова.

– Катись ты отсюда, друг, подобру-поздорову! – крикнул Нырков. – Третий день народ мутишь!

«Молодец!» – подумал Доронин, глядя на взволнованного, размахивающего руками Ныркова.

– Нет, брат, это ты оставь, – неожиданно шутовским тоном отозвался Весельчаков. – Я, едучи сюда, можно сказать, в большие издержки вошёл, а теперь, значит, заворачивай оглобли!…

Люди засмеялись.

– Ты мне дай хоть своё оправдать, – продолжал Весельчаков, – а тогда я и сам отшвартуюсь…

– Вопрос ясен, – прервал его Доронин. – По японскому, значит, методу. Все из земли вытянуть, все соки высосать – и восвояси.

– Да что ты меня с японцем сравниваешь! – визгливо закричал вдруг Весельчаков. – Какое имеете право? Вы меня на работе видели? Вы мне возможность предоставили?

Но Доронин уже не обращал на него внимания.

– У нас, товарищи, будет все, – твёрдо сказал он, – и флот и жилища. Государство даст нам всё необходимое. Но мы и сами не должны сидеть сложа руки. Завтра вы получите указания, что кому делать. А сейчас, товарищи, закончим наш разговор! – Он хотел крикнуть: «Разойдись!», но вовремя сдержался.

Люди направились к палаткам, а Доронин медленно пошёл к себе в контору.

Уже вечерело. Солнце не спеша катилось к западу. Вокруг него клубились лёгкие, прозрачные облака, а в них ныряли стремительные белохвостые птицы. Они то бросались вниз, то взмывали вверх, то застывали в воздухе, словно рассматривая этот затерянный среди морей незнакомый остров.

Ночь. За окном, невидимое в темноте, ворочается и шумит море.

Доронин ходит из угла в угол по своему кабинету. Спать ему не хочется. В ушах ещё звучат обрывки дневных разговоров.

Он ходит и размышляет: «Вот уже сутки, как я директорствую. Что же я сделал за эти сутки? Поссорился с Вологдиной – не бог весть какое достижение! Поговорил с Венцовым – выводы малоутешительные. Познакомился с комбинатом – правда, очень поверхностно. Побеседовал с людьми, обнадёжил их, пообещал дать указания… Какие же я им дам указания?

Я обещал помочь людям, сказать им, с чего начинать перестройку всей жизни на этом острове, где мы призваны стать хозяевами, – думал Доронин. – А как я это сделаю? Ведь главное в жизни каждого коллектива – труд, деятельность, а у нас пока ещё нет базы для этой деятельности. Мало флота, не хватает орудий лова… Значит, я обманул людей?…»

Чем больше он размышлял, тем тревожнее становилось у него на душе.

Он прекрасно понимал, что приехавшие сюда люди давным-давно забыли о той жалкой кустарщине, с которой им приходилось здесь сталкиваться. Они ненавидели её, они хотели действовать широко, смело, масштабно, как привыкли у себя на родине.

Пройдёт время – и хозяйство Южного Сахалина будет оснащено передовой техникой, как это уже сделано на Северном Сахалине. Но сейчас, сейчас… Что делать здесь сейчас, когда техники ещё мало, а есть только жалкое японское наследство?…

Венцов, видимо, бездельник, но кое в чём он всё-таки прав… Надо нажимать на министерство. Надо потребовать немедленной помощи, и притом в крупных масштабах. Ведь заместитель министра, прощаясь с Дорониным, сказал ему: «Если что нужно будет, пишите, поможем».

Доронин сел к столу и набросал текст телеграммы. Он составил её в коротких, энергичных выражениях, как военный рапорт. Утром телеграмма пойдёт в Москву, а копию он пошлёт в обком, Русанову.

На следующий день Доронин решил съездить в райком партии, познакомиться с секретарём и стать на партийный учёт.

Но когда он сказал об этом Венцову, тот задержал его.

– Секретарь райкома здесь, на комбинате, – пояснил главный инженер.

– То есть как на комбинате? – удивился Доронин.

– Очень просто. Приехал чуть свет и укатил на дальний рыбозавод.

– Как же он ко мне… – начал было Доронин, но оборвал себя, а Венцов, видимо поняв его недоумение, сказал:

– Когда товарищ Костюков приехал, вы, Андрей Семёнович, ещё спали. Вот он и решил вас не беспокоить.

Доронин почувствовал раздражение и против Венцова, который, как ему казалось, посмеивается над ним, й против секретаря райкома, который, как нарочно, приезжает в такую рань.

Однако решил тотчас же разыскать этого Костюкова. Сев в полуторку, Доронин помчался на рыбозавод, расположенный в пятнадцати километрах от конторы комбината. Там ему сказали, что Костюков действительно приезжал, провёл на заводе несколько часов, а теперь уехал неизвестно куда.

Доронин решил, что секретарь райкома вернулся на комбинат и они разминулись в дороге. Он погнал машину обратно. Но секретаря райкома не было и на комбинате. «Куда же он запропастился?» – растерянно думал Доронин.

Наступил вечер, а Костюков так и не появился. «Как же так? – со смешанным чувством обиды и недоумения думал Доронин. – Он же знает, наверное, что я здесь новый человек, а не встретился, не поговорил…»

Пришла Вологдина и попросила разрешения не надолго расположиться в его кабинете. Вид у неё был озабоченный. Получив разрешение, она позвала в кабинет Черемных. Устроившись за столом, они принялись составлять завтрашний план выходов в море.

Доронин вышел из конторы, собираясь пройти на пирс, но в тот момент, когда он уже выходил из ворот, возле него остановился один из тех потрёпанных «газиков», которые на фронте называли «козлами». Из «газика» не спеша вылез человек огромного роста, в пиджаке, который, казалось, трещал на его могучих плечах.

«Костюков!» – сразу решил Доронин.

– Товарищ Костюков? – повторил он вслух,

– Я Костюков, – ответил человек.

У него было спокойное лицо медлительные движения и очень внимательные глаза.

– Доронин, директор комбината. – Это было сказано таким тоном, словно Доронин хотел упрекнуть секретаря райкома: «Видишь, я тебя жду, а ты даже поговорить со мной не удосужился».

– Вот и хорошо! – сказал Костюков.

У него оказался волжский окающий выговор. Он осторожно пожал Доронину руку. Очевидно, он побаивался собственной силы и сдерживал её.

– Знаю, знаю, что прибыл, – улыбаясь, продолжал Костюков. – Из обкома звонили, – добавил он, словно желая придать своей осведомлённости самое обычное объяснение. – Ты когда прибыл-то?

– Позавчера.

– Ну давай осматривайся.

– У меня есть деловой разговор, – официальным тоном сказал Доронин, – я хотел сегодня ехать к вам в райком.

– Да? – чуть подымая брови, произнёс Костюков. – Ты извини, что так получилось. Приехал я рано, решил тебя не будить. Думал, рано вернусь с рыбозавода. А там завертелся… Словом, пошёл с ребятами в море. Восемь часов проболтались… Видишь, какое дело!… Хотел сейчас зайти познакомиться, хоть час поздний…

Костюков говорил таким дружелюбным тоном, что на него невозможно было сердиться.

– У меня есть неотложные дела, – сказал, однако, Доронин. – Мне бы хотелось начать разговор сегодня.

– Сегодня? – переспросил Костюков. – Ну что же, давай сегодня.

– Вот только… у меня в кабинете люди работают, – смущённо сказал Доронин, – Придётся их попросить…

– Зачем? – возразил Костюков. – Походим по берегу, подышим воздухом.

Они вышли на берег. Было уже совсем темно. Доронин с опаской посмотрел на неясную, колеблющуюся массу воды, которая то приближалась к ним, то снова отдалялась.

– Вот какое дело, товарищ Костюков, – начал Доронин, – положение на комбинате тяжёлое. Во-первых, кадры. Мне кажется, что командный состав оставляет желать много лучшего. Например, Венцов, главный инженер. Странный человек. Произносит громкие лозунги, декламирует о рыбной индустрии, а все кругом разваливается. Или, скажем, Вологдина. Знаете её?

Костюков кивнул.

– Вопросы самолюбия, личного первенства у неё на первом плане…

Доронин остановился, чтобы дать возможность секретарю райкома проявить своё отношение к его словам, но Костюков по-прежнему молчал и сосредоточенно глядел себе под ноги.

– Оснащения на производстве никакого, – уже начиная горячиться, продолжал Доронин. – Флот – старые калоши. Жилья нет. Люди работают от случая к случаю. Коммунистов – раз-два, и обчёлся. Партийной организации нет. В путину нам предстоит взять сто десять тысяч центнеров сельди. Я спрашиваю: как мы их возьмём? – совсем уже разгорячившись, воскликнул Доронин.

Они шли возле самой воды. Совсем рядом вздымались, налетали друг на друга и снова опускались чёрные высокие волны. От близкого соседства этой движущейся воды Доронину стало не по себе.

– Ты, товарищ Доронин, человек женатый? – вдруг спросил Костюков.

– Нет, – буркнул Доронин.

– А то я думаю, жене бы доставалось… – Костюков покачал головой и, помолчав, добавил:– Ты сейчас прямо из Ленинграда?

– Заезжал в Москву. Но сейчас речь идёт…

– Погоди. – Костюков взял Доронина под руку. – Какой ты человек, право! Приехал к нам из самого центра, и ни о чём тебя спросить нельзя. Что на комбинате делается, я немножко знаю, тут ты мне Америки не откроешь. А вот ленинградцев давно не встречал. Памятник товарищу Ленину опять на месте?

– На месте.

– А как, скажи мне, театр имени Кирова? Отремонтирован?

– Отремонтирован, – пробурчал Доронин, – об этом в газетах писали.