Текст книги "Князь Путивльский. Том 2"

15

Мрамор, колонны и плиты, вместе с судном купил у нас Иван Асень. Сперва я предложил груз созопольским купцам. Никто не заинтересовался. Согласны, конечно, были взять на перепродажу, но очень дешево. Я уже собирался отогнать захваченное судно в Константинополь. Там наверняка найдутся покупатели. В Константинополе всё, что построено не из мрамора, считается никчемным, жильем для бедняков. Помешал гонец от болгарского царя, который сообщил, что гунны готовят нападение. Я оставил оба судна у причала, решив заняться ими, когда разберемся с гуннами.

В Тырново выяснилось, что гунны то ли собираются напасть, то ли просто увеличили приграничный отряд. На всякий случай царь Иван хотел, чтобы я со своей дружиной и половцами Сутовкана расположился у Дуная и задержал гуннов, если решатся напасть, до подхода основных сил болгар. Я понимал, что задержка на две-три недели помешает нам в этом году вернуться домой. Отказать тоже не мог, потому что нападение гуннов спровоцировали мы.

– Ладно, завтра выступим, – согласился я.

– Добычу богатую взял? – поинтересовался Иван Асень напоследок, чтобы подсластить напоследок неприятное задание, поскольку понял, что я разгадал его замысел.

– Захватил судно с проконесским мрамором, – ответил я.

– Проконесский мрамор считается самым лучшим, – поделился информацией царь Иван.

– Да, но в твоем царстве нет на него покупателей, придется везти в Константинополь, – сказал я.

– Как нет?! – воскликнул царь Болгарии. – Да мне такой мрамор позарез нужен! Я из него такую церковь построю! – и он принялся токовать.

Чем дольше он говорил, тем выше становилась цена мрамора. Сговорились быстро. Для церквей он не жалел денег. А может, заглаживал вину. Понимал, что гунны вряд ли нападут, но хотел, чтобы я остался в Болгарии до тех пор, пока не решится вопрос с Латинской империей.

Мы с половцами добрались до лагеря на правом берегу Дуная, в котором ждали летом нападение гуннов. Царь Иван обеспечил нас продуктами и вином. В итоге полтора месяца, до наступление холодов, мы проваляли дурака, получая за это плату. Воевать зимой здесь не принято. Видимо, на морозе и чувства замерзают. Хотя, какие в Болгарии морозы?!

Зиму провели в Тырново. Моих дружинников расселили по домам горожан. Я жил во дворце. Чтобы не скучал, мне выделили наложницу, симпатичную молодую девушку по имени Юлия. Она была осиротевшей дочерью царского дружинника, состояла при царице любимой служанкой. Лет четырнадцати-пятнадцати, стройная, с густыми длинными темно-каштановыми волосами, прихваченными надраенным до золотого блеска медным обручем и спадающими на плечи и спину. Красивое мягкое личико с высоким чистым лбом, тонкими, изогнутыми бровями, большими карими глаза, в которых играл отблеск внутреннего жара, и влажными алыми губками. Одета в белую льняную рубаху с длинными и расширяющимися книзу рукавами и золотой каймой по вороту и подолу и темно-красную тунику. На ногах что-то типа высоких башмачков, вышитых золотыми нитками, с закругленными носаками и с явным отличием левого от правого. В эту эпоху обувь делают одинаковую на обе ноги. Обул на левую – значит, левый; обуешь на правую – станет правым. Мне пришлось долго объяснять путивльскому сапожнику – он сразу понял, что надо сделать, но не мог догнать, зачем? – пока не получил «разную» обувь. Я впервые увидел еще у кого-то такую же. Одежда и обувь на девушке были дорогие, но не новые. Судя по всему, раньше принадлежали царице Марии. Юлия понравилась мне с первого взгляда. Довольно изголодавшегося. Увидел ее, когда возвращалась из загородного монастыря, куда ездила вместе с царской семьей. Царица Мария заметила, что девушка понравилась мне, и что-то сказала ей. Юлия покраснела и потупилась, но искоса посмотрела на меня.

На следующий день Иван Асень как бы между прочим сказал:

– У моей жены служит красивая девица Юлия. Не возьмешь ее?

Царь Иван, не смотря на повышенную религиозность, сам был не прочь сходить налево. У него имелось несколько внебрачных детей. Иван Асень заботился о них. Внебрачную дочь Анну женил на Мануиле, деспоте Фессалоник, брате Феодора Ангела, деспота Эпирского и своего союзника.

– Возьму, – не стал я ломаться.

Вечером она пришла ко мне в комнату застелить постель. Жил я на втором этаже по соседству с царем. Это была коморка метра три на два, с завешенной плотной темно-коричневой материей входом и без окон. В ней стояла широкая кровать, занимавшая две трети помещения, сундук для одежды и табуретка с круглой дыркой в центре, под которой находился накрытый крышкой, толстостенный, высокий и широкогорлый – не промахнешься – глиняный кувшин. Утром служанка приносила и ставила на табуретку медный таз с водой для умывания и забирала кувшин, обязательно заглянув в него. То ли проверяла, отличается ли княжеское говно от крестьянского, то ли ленилась понапрасну опорожнять кувшин, то ли воду экономила. На сундуке стоял бронзовый подсвечник наподобие тех, что в кабинете царя, только меньшего размера. Три восковые свечи ярко освещали коморку. Юлия была без обруча на голове и в новой белой льняной рубахе с розовой каймой. От девушки исходил ее слышный запах розы. Наклонившись, из-за чего тонкая материя натянулась на попке, Юлия долго возилась с одеялом из куньих шкурок. Не думаю, что у нее есть сексуальный опыт. Скорее, инстинктивно знает, как завести мужчину.

Расстелив постель, спросила тихо:

– Мне остаться?

– Если ты этого хочешь, – выдавили хрипло остатки воспитания, приобретенного в двадцатом веке, хотя тело недвусмысленно голосовало «за».

Она была не против. Иначе бы не пришла. Послужив царице и вкусив «красивой» жизни, явно не хотела становиться женой обычного дружинника. Юлия опять повернулась ко мне спиной и медленно сняла через голову рубаху. Тело было белое, без изъянов, с двумя ямочками над округлыми ягодицами. Девушка двумя руками убрала волосы с лица на спину, наклонилась, приподнимая край одеяла. Между немного раздвинутыми, белыми бедрами мелькнула черная шерстка. Когда легла на спину, упругие и налитые груди с большими и как бы припухшими сосками, казавшимися черными на белой коже с тонкими бледно-голубыми жилками, осели и малость отклонились к бокам. Укрывшись одеялом до подбородка, Юлия лежала с закрытыми глазами и, казалось, не дышала. Лишь иногда нижняя губа еле заметно дергалась у левого уголка рта. Я разделся, задул свечи. Фитили еще несколько мгновений тлели, испуская сладковатый, медовый аромат.

От моего прикосновения по ее телу пробежала легкая дрожь. Кожа была тонкая и теплая. Целоваться Юлия не умела, но откликнулась живо. Губы ее быстро потеряли упругость, растаяли. Она тихо попискивала, когда я делал приятно, а потом хваталась двумя руками за тюфяк, набитый пухом. Я завел ее так, что девушка сама подалась вверх тазом, чтобы боль не дала блаженству плеснуться через край. В эту эпоху к песням любви относятся без одобрения. Мне и с Аликой пришлось долго поработать прежде, чем она перестала контролировать себя во время занятий любовью. Юлия оказалась темпераментнее. Она яростно царапала тюфяк правой рукой, а левую кусала, чтобы не стонать громко. Царапать и кусать меня не осмеливалась, хотя я не возражал. После Латифы мне уже ничего не страшно.

В конце февраля пришло известие из Константинополя. Латиняне все-таки решились женить Балдуина на Елене, дочери Ивана Асеня, который станет регентом при малолетнем императоре. А что им оставалось делать?! Феодор Эпирский уже разорял окрестности Константинополя. После Пасхи болгарский царь должен был прибыть с дочерью в столицу Латинской империи.

– Сопроводишь меня до Константинополя, отгуляем свадьбу, после чего щедро награжу и отпущу домой, – пообещал мне Иван Асень.

Но, как любил повторять сам болгарский царь, человек предполагает, а бог располагает. Точнее, коррективы внес Феодор Ангел Комнин Дука, Эпирский деспот. Узнав, что Константинополь достанется Ивану Асеню, деспот наплевал на союзнический договор и северо-западнее Адрианополя переправился с войском через реку Марицу, по которой в то время проходила граница.

Утром шестого марта я по просьбе Ивана Асеня проводил совместные учения своей дружины и болгарского отряда на лугу возле города. Ничто так не сплачивает войско, как ненависть к командиру во время тупой муштры. Отряд болгарских пехотинцев, построенный в четыре шеренги, вдруг перестал наступать. Солдаты замерли и уставились на всадника, который скакал по дороге к столице с севера. За спиной у него был прикреплен дротик с красным треугольным флажком.

– Война, – коротко сказал мне командир болгарского отряда.

Когда я добрался до царского дворца, в кабинете Ивана Асеня прислуга наводила порядок, собирая черепки и осколки разбитой посуды. В помещении было темновато, потому что валялся на полу и погнутый бронзовый подсвечник. Судя по сломанному краю столешницы, об нее и молотил царь подсвечником. Иногда Иван Асень бывал чрезмерно эмоциональным. Это присуще истово верующим, поскольку любая религия базируется на избытке чувств, а не разума. Сам царь сидел в темном углу на стуле, ссутулившийся и насупленный, напоминая сыча в дупле.

Поскольку с севера мог напасть только Феодор Ангел, деспот Эпира, я сказал:

– Я тебе предупреждал, что у ромеев нет союзников.

– Он клялся на Библии и целовал крест! – издав звук, похожий на всхлип, воскликнул Иван Асень.

– Если бы надо было для дела, он бы тебя и в зад поцеловал, – сказал я.

– Бог его накажет за это! – распрямляя спину, пророческим тоном пригрозил царь Иван.

– На счет бога не знаю, но нам не мешало бы его наказать, – молвил я.

– Мы и станем орудием божьим! – произнес, как клятву, Иван Асень и встал со стула. – Мы дадим ему достойный отпор!

– Большое у него войско? – спросил я.

– Точно сообщит следующий гонец. Предположительно, тысяч пять-семь, может, больше, – ответил царь Болгарии. – Я сейчас разошлю гонцов, созову ополчение…

– Пока оно соберется, враг уже будет под стенами Тырново, – перебил я. – Сколько им идти сюда?

– Дней пять-шесть, – ответил он. – Они вроде бы стоят на месте. Наверное, ждут подкрепления. Мое ополчение успеет собраться. Здесь и дадим бой.

– Именно этого Феодор от тебя и ждет. Наверное, придумал уже, как разобьет твое меньшее войско, – попророчествовал и я.

Царь Иван насупился и собрался было сказать мне что-то очень эмоциональное, но, видимо, в предыдущей истерике выплеснул слишком много и не успел подзарядиться. Поэтому спросил спокойно:

– Что ты предлагаешь?

– Нападем на него первыми и там, где он нас не ждет, – ответил я. – Возьмем только конных и пойдем без остановок, чтобы наше появление стало для него неожиданностью.

– У меня и тысячи конных нет под рукой! – воскликнул царь Иван.

– Этого хватит, чтобы нанести чувствительный удар, – сказал я. – Не обязательно перебить все его войско. Хватит смерти одного Феодора. Или истребления лучшей части армии. Как говорят китайцы, бей по голове, а остальное само развалится.

– Кто такие китайцы? – поинтересовался болгарский царь.

– Народ, живущий далеко-далеко на востоке, – ответил я. – Их так много и они такие образованные, что сами уже не воюют, а побеждают врагов, сдаваясь в плен.

– Разве такое возможно?! – удивился он.

– Всё возможно, если веришь в это, – произнес я.

На этот раз Иван Асень не посмотрел на меня, как на шутника. Его глаза начали расширяться, а напрягшееся лицо наполняться внутренним фанатичным светом. Даже борода воинственно затопорщилась.

– Главное – вера! – сделал вывод из моих слов царь Болгарии и торжественно, с фанатичной верой произнес: – С нами будет бог! Мы – его орудие!

И ведь он действительно верил в то, что говорил. А фанатики – самые лучшие воины, если надо двигаться по прямой и не очень долго. Поэтому собрались мы за несколько часов и отправились в путь. Нас было около восьми сотен. По дороге к отряду присоединились две сотни половцев Сутовкана, которые жили в долине южнее Тырново.

16

Лагерь армии Феодора Ангела, Эпирского деспота, располагался в широкой долине неподалеку от местечка Клокотница. В центре стоял большой шатер из материи золотого цвета. Рядом с входом в шатер вкопаны три высокие жерди, на которых лениво шевелились от легкого теплого ветра промокшие после недавно закончившегося дождя хоругви с ликами каких-то святых. С трех других сторон стояли шатры поменьше и серого цвета, выстроенные в две ровные линии, по десять в каждой. Весь остальной лагерь представлял набор всевозможнейших временных укрытий, сооруженных, где кому вздумается. Возле каждого такого укрытия горел, сильно дымя, костер, вокруг которого сидели воины, ждали, когда сварится, судя по запаху, мясо с просом. Сосчитать их в густеющих сумерках было трудно, но тысяч шесть-семь, не меньше. В южной части лагеря, особняком, расположились латиняне, еще около тысячи.

– Если ударить с этой стороны, то сможем прорваться к шатрам, – сказал я Ивану Асеню, который стоял рядом со мной в кустах на краю леса и похлестывал себя по ноге тонкой веткой с молодыми зелеными листьями.

– А если не прорвемся? – произнес болгарский царь. При виде большой вражеской армии его фанатизм начал быстро таять.

– Тогда перебьем, сколько сможем, и отступим, – ответил я и добавил: – Если сможем.

– Если сможем… – тихо повторил он, а потом отшвырнул ветку, перекрестился и покаялся: – Прости, господи, что усомнился в тебе! Прости и помоги! Дай нам силы исполнить твою волю!…

– Пойдем отсюда, – сказал я, чтобы остановить его токование.

Лес с этой стороны был шириной всего метров триста и довольно редкий. Именно поэтому я и решил идти в атаку через него. На другой стороне леса нас поджидали десять моих конных дружинников и десять болгарских. Мы с царем Иваном поехали первыми, эскорт – за нами в колонну по два. Болгары ехали за своим правителем, русичи – за своим. По краю леса добрались до дороги и поехали по ней на север, огибая холм. Навстречу нам из-за поворота вышли трое вражеских солдат, которые гнали отару овец, штук двадцать. Иван Асень натянул поводья, останавливая коня.

– Не останавливаться, – произнес я тихо, но властно.

В больших армиях, собранных из людей разных стран и национальностей, толком не знаешь, кто свои, а кто чужие. Тем более, что люди одной национальности могли быть по обе стороны баррикады. Свои – это те, кто с боков и сзади, а враги – кто напротив. Хотя мы сейчас были напротив солдат с овцами, но ехали со стороны своих и без опаски. Поэтому солдаты согнали овец к краю дороги, чтобы пропустить господ. Куда едут на ночь глядя эти господа – не их солдатского ума дело.

Когда мы удалились от врагов метров на сто, царь Иван сказал радостно:

– Бог с нами!

Рано утром, когда только начало светать, мы проехали по этой дороге в обратную сторону. Ночью опять шел дождь, было сыро и зябко. Зато промокшая земля гасила стук копыт. Кони за ночь отдохнули, набрались сил после выматывающего перехода, который мы проделали в три раза быстрее, чем обычно двигались армии в эту эпоху. На краю полосы леса перестроились в две шеренги, разместив на флангах половцев. Меня поразило спокойствие кочевников. Они уже знали, что врагов в несколько раз больше, но не проявляли признаков беспокойства, желания смыться. Такое впечатление, что и они фанатично зарядились.

Царь Иван Асень развернулся лицом к отряду и сказал ехавшему позади него воину, молодому парню в дорогой чешуйчатой броне, наверное, сыну богатого боярина:

– Наклони копье острием ко мне.

Воин выполнил приказ. Царь Болгарии достал из-за пазухи свернутый в трубочку пергамент, с которого свисали две свинцовые печати. Развернув пергамент, с силой насадил его на листовидный наконечник копья.

– Подними, покажи всем, – приказал царь. – Этот нарушенный, оплеванный, мирный договор будет нашим знаменем! Да свершится божий суд! – пламенно произнес Иван Асень.

На этот раз он остановился вовремя. Наверное, почувствовал волну духовного экстаза, порожденную благородным гневом неполной тысячи бойцов. И я понял, почему Иван Асень, посредственный полководец, одерживает победы. Умеет зажечь. Когда человек забывает о смерти, его нельзя победить.

В лагере Эпирского деспота Феодора Ангела Дуки Комнина не спало лишь несколько человек. Позевывая и почесываясь, они смотрели, как из леса выезжают конники. Наверное, пытались угадать, какого черта мы делали в лесу ночью?! То, что мы – болгарское войско, они поняли, когда отряд, набирая скорость, молча поскакал на них, наклонив копья. Только скакавший позади царя воин держал копье поднятым вверх. На наконечнике болтался проткнутый договор. Еще несколько секунд ромеи смотрели на нас, не веря в происходящее. Очнулись и бросились бежать, только после того, как Иван Асень проорал на болгарском «С нами бог!» и проткнул копьем ближнего ромея, который выбрался из шалаша и уставился на скачущих всадников.

Что заорали русские и болгарские дружинники и половцы – я не разобрал. Просто услышал рев тысячи глоток. И понял, что сам ору, но не слышу, что именно. В правой руке у меня была короткая степная пика с кожаным ремешком, надетым на руку. Я метнул ее в лицо ближнему ромею. Он инстинктивно наклонил голову, и пика встряла в макушку, покрытую всклокоченными черными волосами. Граненое острие влезло сантиметров на семь. Я выдернул пику из раны, подхватил на лету. В это время мой конь сшиб бронированной грудью другого врага. Я ударил третьего, четвертого… Шатер из ткани золотого цвета вдруг оказался совсем рядом. Из него высунулся человек в одной рубахе и сразу спрятался, потому что на шатер налетел всадник и проткнул материю копьем в том месте, где только что был этот человек. Другой болгарин перерубывал мечом шесты со знаменами. Еще двое рубили веревки-растяжки, в результате чего шатер опадал с боков, опираясь только на шест, поддерживающий его центр изнутри. Я поскакал дальше, к серым шатрам. Из них выскакивали полуодетые люди. Кто-то сразу убегал, кто-то сперва пытался понять, что происходит, а потом бросался вслед за более сообразительными, кто-то сдавался – садился или ложился на землю, закрывая голову руками, но никто не оказывал сопротивления. Тысячи людей бежали, вжав головы в плечи. Наши воины догоняли и кололи их копьями, секли саблями или мечами, рубили топорами, били булавами, кистенями, клевцами…

Не доскакав метров триста до противоположного конца долины, я развернул коня и быстрым шагом поехал обратно, к центру лагеря. Все шатры там уже лежали на земле. На них сидели полуодетые люди, сотни две, которых охраняли наши дружинники, десятка два. Был там и царь Иван Асень. Он сидел на коне, который всхрапывал и тряс головой, роняя слюну. По передней левой ноге жеребца медленно стекала темная густая кровь. Рана была где-то под кольчужной броней. Перед царем на коленях и со связанными руками стоял тучный лысый пожилой мужчина с короткой редкой и наполовину седой бородкой, одетый в пурпурную рубаху с золотым узором по подолу, вороту и краям рукавов. Судя по всему, это Феодор Ангел. Позади Эпирского деспота стоял пожилой болгарский воин с мечом в руке. Второй воин, молодой, тот самый, на копье которого наколот договор, стоял слева.

– Покажи ему договор! – приказал болгарский царь.

Воин наклонил копье и поднес договор почти вплотную к лицу Феодора Эпирского. Вряд ли тот мог прочитать, что там написано. Впрочем, он и так знал.

– Это последнее, что ты видишь! – мстительно произнес Иван Асень и приказал воину, стоявшему позади пленника: – Выколи ему глаза!

– Ты не посмеешь! Мы с тобой родственники! – взмолился деспот Эпира.

– Только потому, что я с тобой в родстве, ты останешься живым, – медленно произнес царь и кивнул пожилому воину, который сменил меч на нож.

Болгарин левой рукой обхватил шею жертвы, чтобы не вертела головой, и двумя быстрыми круговыми движениями правой, будто вырезал гнильцу из плода, под истошные вопли Феодора Ангела, удалил два глазных яблока вместе с веками. Правое сразу упало на землю, а левое, красное от крови, застряло ненадолго на черной с проседью бороде немного ниже носа. Деспот Эпира зарыдал надрывно, по-бабьи. Вместо слез из казавшихся необычайно широкими глазниц текла кровь.

Я отвернулся. Плачущие бабы меня раздражают, а от вида ревущих мужиков тошнит.

Большая часть лагерных сооружений была разрушена. Везде валялись убитые и раненые. Еще больше было сдавшихся в плен. Они сидели на земле, покорно ожидая своей участи. Их было намного больше нас. Только латиняне не собирались сдаваться. Они заняли круговую оборону, прикрывшись несколькими телегами. Рыцари спешились, поставив коней внутри круга. На приличном расстоянии от них вертелось несколько половцев, обстреливали из луков. В ответ по ним изредка стреляли из арбалетов.

– Латиняне не собираются сдаваться, и их много, – привлек я внимание царя к проблеме, которая может перечеркнуть победу.

– Я не собираюсь с ними воевать, – ответил Иван Асень. – Поговори с ними, пусть катятся на все четыре стороны!

– Они могут покатиться в нашу, когда поймут, что нас мало, а добычи много, – предупредил я. – Не лучше ли их нанять на службу? Тогда они уж точно не окажутся на стороне твоих врагов.

– А они согласятся воевать против своих? Не перебегут во время боя? – спросил болгарский царь, который, видимо, больше не будет доверять никогда и никому.

– Это наемники. Для них свои – это те, кто платит. Если принесут оммаж, будут служить верно до окончания оговоренного срока. У них не принято нарушать клятву, иначе никто не возьмет на службу, – ответил я.

– Договорись с ними, – предложил царь Иван и добавил насмешливо: – Денег у меня теперь много: Феодор привез мне аж десять больших сундуков золота, не считая других трофеев! Да, родственник?!

Феодор Ангел продолжал рыдать. Уже, наверное, не от боли. Еще час назад он был могущественным правителем, перед которым трепетала Латинская империя. Одно неверное управленческое решение – и ты слепой невольник. Хотя это цепь неверных решений. Последнее – отсутствие элементарной разведки, порожденное самоуверенностью, недооценкой противника.

Я с двумя дружинниками остановился метрах в семидесяти от лагеря латинян. Они наблюдали за нами, выглядывая из-за больших щитов. Первая шеренга стояла на левом колене, придерживая правой ногой копье, упертое в землю и направленное наконечником на уровень груди коня. Вторая и третья стояли, направив наконечники копий на уровень груди и головы всадника. У большинства пехотинцев кожаные доспехи или стеганки, но шлемы у всех железные. В четвертой расположились рыцари. Трое сидели на лошадях, догадавшись, зачем я к ним еду. На рыцарях шлемы яйцевидной формы с назатыльником, наносником и прикрывающими щеки пластинами, кольчуги с капюшоном и длинными рукавами с рукавицами, наручи, кольчужные шоссы. Только у одного были оплечья и на груди приварены к кольчуге две немного выгнутые, горизонтальные, железные пластины. Наверное, это командир. Ему было лет тридцать с небольшим. Шлем держал подмышкой, что говорило о готовности к переговорам. Длинные, темно-русые, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Лицо выбрил дня два назад. Что-то – наверное, нахрапистое выражение лица при настороженном взгляде – подсказало мне, что это брабантец. Долгий он путь проделал. Как будут говорить в СССР, погнался за длинным рублем. В последние века именно в этой части Европы больше всего нуждались в наемниках и платили им.

Глядя ему в глаза, я сказал на брабантском диалекте:

– Выезжай на переговоры.

Я не ошибся. Брабантец от удивления открыл было рот, но потом решил подъехать поближе и выяснить, кто я и откуда знаю его язык? Вместе с ним, по бокам, отставая на пол лошадиного корпуса, приехали два рыцаря. Один был, скорее всего, француз, а второй, если не ошибаюсь, – немец.

– Александр, князь Путивльский, – представился я.

– Бодуэн де Рине, рыцарь, – назвался командир.

Судя по еле заметной запинке, фамилию он позаимствовал или придумал.

– Феодор у нас в плену, так что ваш договор с ним потерял силу. Иван Асень, царь Болгарии, предлагает вам перейти на службу к нему на тех же условиях, на срок до конца лета, с возможным продлением, – сообщил я и сделал предложение еще слаще: – После совершения оммажа, каждый рыцарь получит боевого коня, рыцарские доспехи и оружие, а каждый пехотинец – пехотные доспехи и оружие.

Если у рыцарей и были сомнения по поводу царя Болгарии, знакомое слово «оммаж» должно их развеять. Так оно и случилось.

Брабантец сумел сдержать радостную улыбку, произнес с наигранным равнодушием:

– Нам надо посовещаться.

– Не говори ерунду, Бодуэн! – сказал я, ухмыльнувшись. – Такое хорошее предложение ни ты, ни твои люди не получали за всю жизнь. Поверь мне, вы не пожалеете.

Командир наемников улыбнулся в ответ и спросил:

– Откуда ты знаешь наш язык?

– Много где воевал, пока не получил княжество в наследство, – ответил ему.

Я объяснил Ивану Асеню, как совершать оммаж. Бодуэн де Рине, встав на левое колено и положив ладони на ладони царя, поклялся за весь отряд. Это действо, включая поцелуй, понравилось болгарскому царю.

Латинские пехотинцы сразу были расставлены по периметру долины, чтобы пленные не разбежались. В это время наши дружинники собирали и сортировали трофеи. Их было очень много. Даже половцы, обычно зорко следившие, чтобы их не надули при разделе добычи, потому что сами постоянно обманывали, и те потеряли обычную бдительность после того, как царь Иван пообещал, что отдаст им два сундука с золотом из захваченной казны Эпирского деспота. Три сундука предназначались мне. Остальные пять Иван Асень оставлял себе на карманные расходы.

– Надо с пленными что-то делать, – напомнил я. – Слишком их много.

– Да, ты прав, – согласился болгарский царь и посмотрел на Феодора Ангела, который лежал на боку на земле и больше не рыдал.

Казалось, бывший деспот беспробудно спит, как отревевшийся ребенок.

Поняв ход мыслей Ивана Асеня, я сказал:

– Если прикажешь ослепить всех его солдат, больше никто не сдастся тебе в плен.

– Они клятву не нарушали, – произнес более важный для него аргумент царь Иван. – Значит, муку не должны принять. Бог дал мне знак и теперь проверяет, – продолжил он и, пока я пытался понять, что он имеет в виду, принял решение: – Я их всех отпущу.

– Какой знак? – полюбопытствовал я.

– Сегодня день Сорока Севастийских мучеников, а я как раз перестраиваю базилику, посвященную им, – ответил он. – Только сейчас вспомнил и понял, почему не сомневался в победе.

А что бы он вспомнил, если бы мы проиграли?!