Текст книги "Христоверы"

21

«Божьи люди» один за другим входили в дом купца Лопырёва. На «большой собор» они съехались по приглашению старца Андрона со всех уголков Самарской губернии. На «собор» приглашались наиболее уважаемые члены других общин христоверов.

Переступая порог, в прихожей приглашённые снимали верхнюю одежду, оставаясь в белых радельных рубахах. Приветствуя друг друга, хлысты трижды кланялись земными поклонами, затем проходили в так называемую сионскую горницу и рассаживались по заранее приготовленным скамейкам и табуретам.

По распоряжению Андрона Савва Ржанухин разлучил Евдокию с сестрой и усадил её на самое почётное место в горнице. Оказавшись одна перед десятками глаз, девушка почувствовала себя неуютно и раскраснелась. Ей хотелось немедленно встать и уйти, забиться в дальний угол и оттуда наблюдать за всем, что будет происходить во время «собора». «Поступить так, как я хочу, себе же на погибель, – подумала она, опуская глаза в пол. – Ежели вдруг я выкинула бы такое, то…»

«Собор» начался торжественно. Все хлысты встали на ноги и стали креститься обеими руками и кланяться друг другу. Затем они снова уселись на свои места, и в горнице зависла полная тишина, которая длилась минут пять. Всё это время хлысты сидели, склонив головы и не шевелясь.

Пауза длилась до тех пор, пока в горнице не появился старец Андрон. Облачённый в белую до пят рубаху, с изображающим пальмовую ветвь белым платком в руке, с торжественным видом, старец вбежал в горницу и встал рядом с Евдокией.

Андрон помахал над головой платком, и все хлысты, как по команде, хором затянули «гимн» «Царю Небесный», канон пятидесятницы.

«Что делать? Что делать? – лихорадочно думала Евдокия, сидя рядом со старцем на табурете. – Все поют, а я… У меня будто все слова выветрились из головы? Столько людей поют и смотрят на меня, а я…»

Допев «Царю Небесный», хлысты тут же перешли на другую голоссалию и затянули «Дай к нам, Господи, дай к нам Иисуса Христа».

«Ой, и этих слов я не помню, – запаниковала и заёрзала на табурете Евдокия. – Как же быть? Как же быть мне, несчастной? Ведь старец опосля душу вынет из меня».

Старец сидел с ней рядом и тихо подпевал «хору» адептов. Он не поворачивал головы к Евдокии и словно не замечал её молчания. А когда голоссалии закончились, он встал:

– Братцы и сестрицы! Возвещаю вам радость великую, хочу огласить вам веселие!

Выслушав его, хлысты вскочили со своих мест. Послышались вздохи, всхлипы и рыдания.

Евдокия тоже поднялась на ноги. Она стояла сама не своя от терзающего её волнения. То, что она видела и слышала, происходило с ней впервые. Но она не чувствовала того восторга, который всякий раз находил на неё при прежних радениях.

Старец взмахнул над головой платком, и хлысты, убрав в стороны скамейки и табуретки, образовали посреди горницы большой круг. Андрон взял Евдокию за руку и вывел её в центр.

Оказавшись в окружении сектантов, Евдокия сначала испугалась. А когда увидела в их руках хлысты, то и вовсе содрогнулась от ужаса. «Это всё мне? – мелькнула в голове шокирующая мысль. – Это они меня сейчас сечь плетьми собираются?»

Круг пришёл в движение. В руках у сектантов замелькали хлысты, но ни один из них не коснулся Евдокии. Сектанты подстёгивали друг друга. Задние подстёгивали скачущих впереди, и радение превратилось во всеобщую порку. При этом входящие в раж сектанты не то пели, не то причитали, покачиваясь в такт. На их рубахах стали появляться кровавые полосы, но хлысты не обращали на них внимания.

Андрон, находясь в кругу вместе с Евдокией, тоже не стоял на месте. С молодцеватым задором он выплясывал вровень со всеми. И голоссалии он распевал всё громче и громче, а хлысты всё увеличивали темп.

– Братья и сёстры! – закричал вдруг Андрон, остановившись. – Все вы люди Нового Израиля, знаете и помните вещие слова Исайи: помилует Господь Иакова, и снова возлюбит Израиля, и поселит на земле их!

Сектанты перестали хлыстать друг друга, но не остановились. Они продолжали кружиться, одновременно слушая проповедь.

– И воистину возлюбил нас Господь! – продолжил вещать Андрон. – Потому, что поганые тела ваши ещё здесь, на грешной земле, а души уже там, на святых и чистых небесах. Вы не жалеете страданий, чтобы изнурить грешные тела свои, и придёт блаженная минута, когда вырвется душа каждого из вас из оков проклятых и вознесётся.

Старец умолк и сразу же послышался вопль «богородицы» Агафьи:

– Всем! Всем радеть «Давидовым раденьем»!

Евдокия стояла в центре круга не шевелясь. Она не принимала участия в радениях. От хаоса, воцарившегося в горнице, у неё кружилась голова. А хлысты скакали, вертелись, кружились вокруг. Раздувающиеся на них, взмокшие от крови и пота радельные рубахи едва не задували свечи.

Отдышавшись в сторонке, Андрон вновь ворвался в круг и, тыча в Евдокию пальцем, закричал:

– Люди божьи! Поглядите на неё! Это же «богородица» наша! А ещё пророчица она, слышите, пророчица!

Услышав его, Евдокия едва удержалась на ногах от внезапного нервного потрясения, а горница наполнилась плачем, воплями и рыданиями. Хлысты, прекратив кружение, стали падать перед ней на колени. Все присутствующие возжелали услышать из её уст «предречения».

– Скажи, блаженная, вещай слова пророчества! – закричала визгливо Агафья. – Пролей из чистых уст твоих сказанья несказанные!

Крестясь обеими руками, она преклонилась перед Евдокией до земли.

– Вещай, чистая, святая душа! – вскричал Андрон, поддерживая Агафью. – Озвучь глаголы истины! Сподобилась ты дара пророческого, осветилась душа твоя светом неприступным! Ты избранница! Ты уготованная агница!

И с плачем, и с воплями, и с рыданиями, и с завываниями поползли хлысты на коленях к ногам ошарашенной Евдокии. Безмолвно стояла девушка, безучастно взирая на массу людей. В состоянии ступора она не видела и не слышала обращённых к себе слёзных взываний и молений.

Намётанным взглядом Агафья заметила, что с Евдокией творится неладное.

– Накатило! – закричала старица. – Духом завладела она! В молчанье он ей открывается!

Её тут же поддержала находчивая Мария. Она тоже поняла, что с сестрой что-то не так, и включилась в игру, затеянную старицей.

Девушка завизжала и, изображая судороги, упала на пол. Глядя на неё, воспрявшие хлысты тут же возобновили радения. Усердно изображая приступ эпилепсии, так почитаемой сектантами, Мария лежала на полу, извивалась у ног Евдокии и кричала нечеловеческим голосом.

– Накатил, накатил! – глядя на неё, вещали хлысты. – Станет в слове ходить! Пойдёт! Пойдёт!

Радостный Андрон подхватил всеобщий восторг.

– Ай, дух! Ай, дух! – закричал он, поднимая вверх руки. – Ой, эва, ой, эва! Накатил, накатил! Эка радость, эка милость, эка благодать, стала духом обладать!

Впавшие в состояние полной эйфории, хлысты один за другим стали падать на пол. В образовавшейся куче стонущих, пыхтящих, шевелящихся тел невозможно было увидеть свободного участка пола. Хлысты рвали на себе одежды и сливались в объятиях, предшествующих «свальному греху».

Переступая через тела, Андрон приблизился к безучастно стоявшей Евдокии и взял её за руку.

– Эх, и подвела же ты меня, Евдоха бестолковая, – зло шептал он. – Чуток перед людьми не осрамила своей бестолковостью. Если бы не Агафья и Марья твоя, то…

Он перенёс Евдокию в другую комнату, уложил на кровать и, проведя несколько минут в раздумье, сорвал с неё радельную рубаху. Ещё некоторое время старец любовался потрясающей красотой её стройного гибкого тела, после чего снял рубаху.

Вошедшая Агафья погасила свечи и вышла. Комната погрузилась в темноту. Тяжело дыша, Андрон взобрался на кровать, раздвинул Евдокии ноги, и она пришла в себя.

– Нет… нет… нет… – зашептала она. – Не можно так. Я не хочу! Я…

– Уймись и заткнись, Евдоха, – зловеще прошептал Андрон, усиливая натиск. – Я твой кормчий, я твой Христос… И не думай сопротивляться, голуба. Рассердишь меня, прокляну на веки вечные, запомни…

* * *

Остаток ночи униженная и растоптанная Евдокия провела в слезах. Лёжа в постели, укрывшись с головой одеялом, она кусала в отчаянии губы и гнала прочь воспоминания. Мысли путались в голове, обжигали мозг, рассыпались и собирались вновь. «Что же делать мне теперь горемычной? – спрашивала она у себя. – Старец надругался надо мной, изнасиловал, унизил… Как же теперь жить мне под одной крышей с ним?»

Плача и ворочаясь в постели, Евдокия не заметила, как наступило утро. Стук в дверь заставил её встрепенуться. В комнату вбежала возмущённая сестра Мария.

– Эй, Евдоха? – крикнула она. – Чего это с тобой? Чего на трапезу утреннюю не явилась?

– После всего, что было, кусок в горло не лезет, – вздохнула Евдокия, отворачиваясь к стене.

С пасмурным видом Мария подошла к кровати и взяла доверительно сестру за руку.

– Ба-а-а, зареванная вся? – разглядывая Евдокию, нахмурилась она. – Не пойму, ты опечалена чем-то или до слёз обрадована?

– Не надо, не спрашивай, – всхлипнула горестно Евдокия. – Не до разговоров мне сейчас, оставь меня.

– Ты чего, сестра? – встревожилась Мария. – Тебя старец «богородицей» выбрал, а ты? Живи и радуйся, Евдоха! Тебе честь великая оказана, а ты?

– Хороша честь, – снова всхлипнула Евдокия. – Андрон меня не только «богородицей» назначил, а ещё и изнасиловал.

– И-и-и… Ты что, сопротивлялась ему, сестра? – прошептала обескураженная Мария.

– Сопротивлялась бы, но не совладала собой, – вытирая одеялом глаза, ответила Евдокия. – И руки, и ноги будто свинцовой тяжестью налились.

– Надо же? С виду Андрон стар и немощен, а на деле… – Глаза Марии озорно заблестели. – Каков он был, сестра, как конёк молодой или дряхлый мерин?

– Он терзал меня очень долго, – обиженно поджала губки Евдокия. – Ненасытный он и силён непомерно.

– Я бы сейчас, как солнышко, сияла на месте твоём, – с завистью высказалась Мария. – А ты… А ты будто бы перец острый съела.

Несколько минут сёстры сидели молча, о чём-то раздумывая. Не выдержав, первой заговорила Мария:

– Отчего ты ночью «не ходила в слове»?

– Не знаю, – пожимая плечами, ответила Евдокия.

– Ты чуток всё не испортила, – упрекнула её сестра. – Андрон глядел на тебя медведем. А ты стояла будто статуя безмозглая посреди горницы. Мне аж выручать тебя пришлось, сестрица неразумная.

– А что я могла поделать, если мыслей никаких в голове не было? – поморщилась Евдокия. – Будто ветром всё выдуло.

– Лучше бы старец меня вместо тебя «богородицей» выбрал, – вздохнула Мария. – Я бы столько наплела на радении, что у всех ухи бы отвисли.

– У тебя бы получилось, ты смышленая, – согласилась с ней Евдокия. – А я вот… Э-э-эх, уйти бы куда подальше отсюда. Вот только идти некуда. Евстигней на войне сгинул, родители на порог не пустят. Маюсь здесь, будто в волчьей стае, и жду, когда они перестанут меня терпеть, разорвут на куски и слопают.

– Ух, ты заговорила-то как, сестра? – удивилась Мария. – Я ведь тоже в общину пришла, на тебя глядючи. И вот живу, здравствую и доли другой себе не желаю. Всё мне здесь нравится, и я не мыслю жизни иной.

– А я себя здесь чужой чувствую, – посетовала Евдокия. – Жизнь в общине чужая мне и не понятная. Ночью, на радениях, все уверяли, будто тайна мне поведана, что всё знаю я и земное, и небесное. А я ровно ничего не знаю.

– Чего сейчас не знаешь, то со временем придёт, – возразила Мария. – Так ведь Андрон говорит, кажется? А ты бы не молчала на радениях, будто в рот воды набрав, а говорила бы всё, что взбредёт в голову.

– Ты смогла бы эдак, не сумлеваюсь, – вздохнула Евдокия. – А я вот не смогла. Меня пророчицей выставляли, а мой язык не поворачивался всяку всячину болтать тем, кто тебе верит.

– А я нарадоваться не могла, на тебя глядючи, – с завистью высказалась Мария. – Все тебе в ножки кланяются, горько плачут, слёзно просят, чтобы ты уста отверзла, наполнилась духом и прорекла общую судьбу кораблю нашему. Я видела себя на твоём месте, Евдоха, и трепетала вся.

– А я только и думала, чтобы всё закончилось побыстрей, – поморщилась Евдокия. – Уж очень покоя хотелось, и радения впрок не шли.

– Отчего же ты на соборе чуралась всех и всего? – сузила глаза Мария. – О чём ты думала? Не таись от меня, выскажись до конца.

– Не сейчас, в другой раз, – уклонилась от ответа Евдокия. – Слышу шум за дверью, видать, собираться пора.

В комнату заглянул Савва Ржанухин.

– Евдокия? Мария? – позвал он, глядя на притихших сестёр. – Старец велел передать, что в Зубчаниновку возвращаться пора. Черёд «собору» отведён. Пора пришла всем людям божьим, издалеча прибывшим, у нас маленько погостить и восвояси отбывать.

22

Иван Ильич Сафронов встретил утро в отвратительном настроении. Конфуз во время радений у хлыстов надолго выбил его из колеи и пошатнул, казалось бы, крепкое здоровье.

«Надо же, – думал он уныло, с отвращением вспоминая подробности приключения, – всегда считал, что возраст мне нипочём. Я ещё ого-го какой, и выпить могу, сколько захочу, и девку любую способен легко ублажить в постели. А на деле… Прав был Гаврила Лопырёв, говоря, что время наше на исходе. Было дело, погулял на славу, а теперь, пожалуй, пора пришла и о спасении души призадуматься…»

Такие «пораженческие» мысли появились в голове Сафронова, когда он пришёл в себя у доктора. Тогда Олег Карпович сказал ему, что начало кризису его здоровья положил нервный приступ, а довершил сердечный. И хорошо, что своевременно его к доктору привезли. А то скончался бы на хлыстовском «корабле», вот позорище. Могло и такое случиться, что священники из церкви отпевать отказались бы наотрез за участие в сектантском блуде.

«Всё, пора избавляться от всех вредных привычек, – думал Иван Ильич, сидя за столом и барабаня пальцами по его поверхности. – Спиртное, девки… Всё побоку, всё к чёрту! Ну а чем же я потом займу ту, опустевшую нишу, ставшую составной частью моей жизни? Чем я всё это заменю?»

Он поднял взгляд на раскладывающую карточный пасьянс супругу и едва заметно поморщился. Перспектива коротать освободившееся время с Мариной Карповной его совсем не устраивала.

– Тебе чего, воды подать или лекарства, Ваня? – поинтересовалась супруга, поймав на себе его тоскливый взгляд.

– Нет, уж лучше принеси верёвку и кусок мыла, – вздохнул сокрушённо Сафронов. – Именно этого мне сейчас и не хватает.

В дверь заглянул доктор.

– Вы позволите, господа? – поинтересовался он. – Если я не вовремя, то…

– Что вы, что вы, Олег Карлович! – воскликнул Сафронов, вставая из-за стола. – Я не знаю, как и где, но в моём доме мы вам всегда бесконечно рады!

– А ты садись, садись, милейший Иван Ильич, – сказал доктор, приближаясь к столу. – Говори, как твои дела? Может быть, на что-то жалуешься?

– Его дела, как сажа бела, Олег Карлович, – убирая со стола карты, сказала Марина Карповна. – Весь ершится, хорохорится, из кожи вон лезет, чтобы здоровым казаться.

– А что, я и есть жив и здоров, – с бравадой воскликнул Сафронов. – Если что и беспокоит меня сейчас, так это тоска человека, оказавшегося в неволе.

Доктор подошёл к Марине Карповне, поцеловал ей ручку, после чего посмотрел на Сафронова.

– Здоровым себя считаешь, Иван Ильич? – проговорил он «многообещающе». – Тогда милости прошу от стола на диван. Готовьтесь к осмотру и принимайте горизонтальное положение.

Взяв Сафронова за запястье и посчитав удары пульса, доктор озабоченно нахмурился.

– Рано, рано, Иван Ильич, видеть себя Иваном Поддубным, – вздохнул он. – До вашего выздоровления ещё как пешком до Владивостока. А теперь скажи мне, положа руку на сердце, что случилось. Ты снова волновался, я правильно понимаю?

Сафронову было нечего сказать, и он лишь пожал плечами. Доктор посмотрел на Марину Карповну, но она увела глаза в сторону, сделав вид, что не услышала вопроса.

– Достойнейший Иван Ильич, сколько можно тебе говорить и напоминать о необходимости соблюдать полное спокойствие? – вопросительно посмотрел на Сафронова доктор. – Надеюсь, ты не пренебрегаешь моими рекомендациями, своевременно принимаешь выписываемые мною лекарственные препараты и в точности соблюдаешь опять же рекомендуемый мной режим?

Сафронов вздохнул, пожал плечами и развёл руками.

– Если тебе не дорого собственное здоровье, милейший Иван Ильич, то мне дорога моя репутация, – продолжил доктор. – Тебе необходимо полное спокойствие, никаких волнений, иначе вполне возможен рецидив.

– Но я не могу не волноваться и всегда соблюдать спокойствие, Олег Карлович? – поморщился Сафронов. – Я же купец, а не ремесленник.

– Тогда тебе придётся долечиваться в больнице, Иван Ильич, – вздохнул доктор. – Тебе необходим покой. Только тщательный уход и отсутствие волнений могут привести тебя к полному выздоровлению.

Посмотрев на Марину Карповну, он неожиданно потерял интерес к своему пациенту и подошёл к ней. Доктор взял её за руку, нащупал пульс и посчитал его удары.

– И ваш вид мне не нравится, милейшая Марина Карповна, – сказал он. – Рекомендую вам пройти у меня обследование. Настаивать не могу, но если вы примете такое крайне важное для вас решение, то дайте мне знать.

Выписав рецепт, доктор раскланялся и пошагал к выходу. Сафронов пошёл провожать его.

* * *

Только доктор уехал, как во дворе дома появился Лопырёв. За ним, с корзиной в руке, вошёл старец Андрон.

У стоявшего на крыльце Сафронова от удивления округлились глаза, но он быстро взял себя в руки. Явно рисуясь перед старцем, Гаврила заключил Ивана Ильича в объятия.

– Ого-го! – восторженно воскликнул он. – Вижу, ты великолепно выглядишь, Ивашка! Не сомневаюсь, что ты уже полным ходом на поправку идёшь!

– И я был уверен, что выздоравливаю, – неприязненно морщась, сказал Сафронов. – Но доктор считает иначе.

– Доктора не всегда бывают правы, – высказал своё мнение Андрон. – Они всего лишь грешные люди, как и все.

Он протянул для приветствия руку, и Сафронов, вздыхая, пожал её.

– Ну что ж, прошу в дом, «гости дорогие», – открывая дверь, натянуто улыбнулся Сафронов. – Там и поговорим за столом с самоваром…

* * *

Усадив гостей за стол, Сафронов уселся напротив.

– Не ждал я вас, признаюсь, – сказал он. – И как считать мне ваш визит, дружеским или коммерческим?

– Вот старец, узнав от меня о твоей хвори, решил самолично излечить тебя, – кивая на Андрона, сказал Лопырёв.

– Здесь всё, что тебя вылечит, – ставя на стол корзину, вздохнул старец. – Все лекарства, которыми лечат доктора, супротив моих настоек коровьи лепёшки.

– Почту за честь принимать тебя в своём доме, Андрон, – кивнул старцу Сафронов. – Уж чего не ожидал, так это тебя сегодня у себя увидеть.

– Все «божьи люди» на корабле в беспокойстве пребывают, – угодливо улыбаясь, заговорил Лопырёв. – Когда ты, Иван Ильич, на радениях сознания лишился, то все решили, что великая благодать на тебя снизошла.

– Накатил, накатил… Духом завладел ты, Иван Ильич, так решили люди, – то ли серьёзно, то ли в шутку заявил Андрон.

– Вот даже как? – округлил глаза Сафронов. – А я ничего такого не почувствовал. Только свет померк в глазах.

– Снизошла благодать на тебя, Иван Ильич, это я тебе говорю, – со знанием дела заверил его старец. – Уж кто-кто, а я-то достаточно осведомлён об явлениях эдаких небесных.

Иван Ильич в замешательстве вышел из-за стола и некоторое время в раздумье прогуливался по столовой. Лопырёв и Андрон молча наблюдали за ним.

– Послушай, Иван Ильич, мы не только навестить тебя пришли, но и о деле посоветоваться, – заговорил, покосившись на старца, Лопырёв. – Старец Андрон вон говорит…

– Позволь я сам озвучу своё дело, Гаврила, – остановил его старец. – Только я могу преподнести его так, чтобы Иван Ильич без труда всё понял.

Заинтригованный Сафронов подошёл к столу и присел на стул.

– Что же за дело у вас ко мне, господа? – поинтересовался он. – Я же обыкновенный купец, каких много, а не какой-то государственный деятель.

– Э-э-э, не скажи, Иван Ильич, – усмехнулся Лопырёв. – Ты у нас в Самаре далеко не последний купец. Даже больше скажу – один из первейших! Удачливый, процветающий, не чета мне.

– Не надо меня нахваливать, Гаврила! – запротестовал Сафронов. – Живу и работаю, как могу, вот и вся моя заслуга.

– Не тебе судить о себе, а людям, – заметил рассудительно Андрон. – А я вот подумал, поразмышлял и решил доверить именно тебе благополучие как своё, так и корабля нашего.

У Сафронова вытянулось лицо и округлились глаза.

– Да-да, – кивнул Андрон. – Ты не ослышался. Я именно так сказал, как ты услышал. А решил я вверить тебе на хранение казну общины. Казну немалую, заметь себе.

Выслушав его, Сафронов побледнел. Защемило сердце от плохого предчувствия, затряслись руки и пересохли губы.

– Величина казны нашей два мильёна рублей, – сказал старец, не отводя от лица Ивана Ильича изучающего взгляда.

– Но-о-о… откуда у вас такое огромное состояние? – облизнув губы, поинтересовался взволнованно Сафронов.

– Тебе о том знать ни к чему, – ответил Андрон уклончиво. – Есть казна, есть предложение, и… Я жду ответа, согласен ли ты хранить и приумножать её?

– Берись, Иван Ильич, не прогадаешь, – посоветовал Лопырёв. – И я подсоблю, если надобность в том возникнет.

Сафронов почувствовал, как потеет под одеждой тело и покрывается испариной лицо. Он был не готов взвалить на себя такую ответственность.

– А ты почему отказался, Гаврила? – покосился он с подозрением на Лопырёва. – Я почему-то склонен считать, что прежде, чем мне сделать такое предложение, старец сделал его тебе?

– Нет, Гавриилу я такое предложение не делал, – ответил за Лопырёва Андрон. – Почему? По своим соображениям. Ты избранный и весь открыт мне. И я уверен, что казна наша, под твоим присмотром, будет в целости и сохранности.

Сафронов в замешательстве покосился на Лопырёва, а тот едва заметно кивнул ему.

– А что я буду делать с этими деньгами? – поинтересовался он у старца. – Как я понимаю, вложить их в дело мне нельзя, так как же приумножать их?

– О том ты сам кумекай, а не у меня спрашивай, – поморщился Андрон. – Я передаю тебе казну на хранение. Деньги бумажные, а ты должен будешь обратить их в золото и драгоценности. Именно в таком виде я собираюсь получить их обратно, когда потребуется.

– Золотом? – удивился Сафронов. – Гм-м-м… Потом собираешься закопать его в тихом неприметном местечке?

– Что я с ним сотворю опосля, дело моё, – буркнул Андрон раздражённо. – А сейчас я жду от тебя ответ.

– Я понимаю, но… – Сафронов нервно облизнул губы. – Золото золотом, а купюры? У-у-ух, это будет нелегко обратить два миллиона бумажных купюр в золото и драгоценности. – Он недоверчиво посмотрел на старца: – Скажи, Андрон, а почему ты не хочешь положить свои деньги на хранение в банк?

– Не доверяю я им, – ответил старец. – На мой взгляд, ненадёжные они. Ежели в стране вдруг что стрясётся, банки первым делом закроются, и хлопотно будет вытягивать деньги из них.

– А что может в стране стрястись? – заинтересовался Сафронов.

– Да мало ли чего, – поморщился Андрон. – Война идёт, дело известное. А ежели немцы нас победят? Тогда трон под царём-батюшкой закачается, потрясения начнутся. Вот и посудите сами, стоит ли мне рисковать и казну в банк определять?

– Действительно, всё может быть, – задумался Сафронов. – Ты потому и решил бумажные купюры на золото и драгоценности поменять.

– Правильно, – кивнул Андрон утвердительно. – Так что, мы договорились с тобой?

– М-можно я подумаю? – вымолвил Сафронов нерешительно. – Так, с наскока, трудно ответственное решение принять.

– Хорошо, – недовольно поморщился старец. – Но только до завтра. Буду ждать ответ у себя, в Зубчаниновке, на вечерних радениях.

Он встал и направился к двери. Пожимая плечами и закатывая глаза, Лопырёв вскочил со стула и поспешил следом за старцем. Иван Ильич проводил гостей долгим взглядом и задумался над необычным и заманчивым предложением старца.