Текст книги "Христоверы"

Часть вторая. Идущие в потёмках

1

Наступила весна 1916 года. Река за деревней бурлила, затопив все ямы и низины. Под яркими солнечными лучами выпавший за зиму снег чернел и обильно таял, превратив тихую мелководную реку в стремительный бурлящий поток.

Макар Куприянов закончил прибираться в сарае и вышел на улицу. Увидев сидевшего на пеньке Силантия Звонарёва, он брезгливо поморщился и выругался про себя.

Сосед расправил плечи, потянулся и невзначай поинтересовался:

– Эй, Макар, а что твоя Степанида нынче в город уехала?

– Уехала, и что? – огрызнулся сердито Куприянов. – С тех пор, как ты мне выезд из деревни запретил, она в общину продукты возит.

– И не страшно ей? – усмехнулся Силантий. – Мало ли что по дороге случиться может? Земля вон как разбухла от влаги.

– Страшно не страшно, а деваться некуда, – вздохнул Куприянов, присаживаясь на пенёк рядом со Звонарёвым. – У нас эдак заведено.

Силантий выплюнул соломинку, которую грыз, и потянулся.

– И много вас, кормильцев таких? – поинтересовался он. – Хлысты вон сами себя кормят, а скопцы… Они что, только радеют и не работают?

– Тебе-то что до сего? – уводя глаза в сторону, буркнул Куприянов. – Хлысты сами по себе живут, семьями, а на радения только приходят. А вот оскопленные…

Он замолчал, всем видом давая понять, что не намерен обсуждать быт секты.

– Ты прав, ни к чему мне знать это, – ухмыльнулся Силантий и посмотрел на небо. – Погодка нынче знатная. Весна-красна пришла!

Пока он, задрав голову, смотрел вверх, к воротам подошли две женщины. Они открыли калитку, чтобы войти во двор, но, увидев Силантия, тут же развернулись и, приподняв подолы, поспешили прочь без оглядки.

Силантий некоторое время смотрел им вслед, затем достал из кармана кисет с табаком и принялся мастерить самокрутку.

– Нет, ты видел, Макар, как бабы деревенские бегут, меня завидев? – сказал он, закуривая. – Крестятся и бегут, будто спятивши. А зимой, когда я по улицам впервой прошёлся, так и бабы, и мужики в беспамятстве в сугробы падали.

– Тебя увидишь – упадёшь, – отозвался Куприянов, хмурясь. – Моя Степанида и сейчас тебя пуще нечисти боится. Глядеть на тебя не могёт, вот потому и норовит быстрее с утречка в город уехать.

– А ты? – сбивая с самокрутки пепел, поинтересовался Силантий. – Ты уже перестал меня бояться, Макар? Говоришь со мной так, будто выше меня на целый аршин вырос.

– Было дело, боялся, – с мрачным лицом заговорил Куприянов. – Аж тряской трясло, когда тебя видел. А сейчас отгорело всё, и страх вместе со снегом растаял, улетучился.

– Это ты верно говоришь, не надо меня бояться, – давя подошвой сапога окурок, сказал Силантий. – Добрый я, только видом страшный. А душа… Душа моя, как у агнца, добрая и нежная. Вот ежели убью тебя вместе с твоей зазнобушкой, неделю горевать буду и переживать ночами без сна и отдыха.

– Типун тебе на язык, – поморщился Куприянов. – Навязался на шею нашу, демон обожженный!

Он вздохнул, встал с пенька и так и замер на месте. Тяжёлый взгляд страшных выпученных глаз гостя пронзил его насквозь.

– Жду не дождусь, когда ты из деревни в город съедешь, чёрт безрогий, – вздохнул Макар, косясь на Силантия. – Обещал ведь весной, и вот она во всей своей красе наступила.

– Обещал, значит съеду, – вздохнул Силантий. – А ты мне тоже кое-чего обещал. Не запамятовал, Макарка?

– Помню, – кивнул Куприянов. – Степанида нынче ответ привезёт от Прокопия Силыча, желает ли он видеть тебя или же нет.

– Ежели согласие даст, то честь ему и хвала, – хмыкнул Силантий. – Но а ежели откажет, поплывёт дальше корабль ваш уже без кормчего, обещаю.

Его слова не на шутку встревожили и разозлили Куприянова. В сердцах он схватил воткнутые в землю вилы, резко выдернул их и швырнул в сторону. Отлетев на несколько метров, они воткнулись в навозную кучу.

– А ты знаешь, как кличут тебя в деревне нашей? – процедил он сквозь зубы, тяжело дыша.

– Знаю, мне родители говорили, – с невозмутимым видом ответил Силантий.

– И как? – взглянул на него Куприянов исподлобья.

– Головешкой обгорелой, чёртом из ада и ещё… – Силантий на мгновение задумался, припоминая, а потом добавил: – Палёным, кажется. Может быть, и как-то ещё.

– Калекой-мильёнщиком, вот как, – в сердцах выпалил Куприянов.

– Буду знать, спасибочки, – усмехнулся Силантий.

– Шёл бы ты сейчас домой, Силашка, пожалуйста? – взмолился Куприянов. – Твоё присутствие рядом как по рукам меня бьёт, работать мешает. А у меня ещё дел непочатый край, пойми?

– Ладно, так и быть, пойду, – не стал кочевряжиться Силантий. – Подсобить тебе не могу, сам понимаешь. У меня сейчас не руки в рукавах, а ветки обгорелые. Я тебя завтра навещу, узнаю, с какими вестями Степанида из Самары пожалует.

Он встал с пенька и пошёл к выходу со двора.

– Эй, а ты чего приходил? – глядя ему в спину, запоздало поинтересовался Куприянов.

– Завтра скажу, – не оборачиваясь, выкрикнул Силантий. – У тебя дел по горло, вот сейчас об них думай и ими занимайся.

* * *

Наступил вечер. Завершив дневную работу, Куприянов прошёлся по двору и присел у крыльца на скамейку.

Время шло, а Степаниды всё не было.

– Уж не подкараулил ли её Силашка где-то по пути? – озабоченно шептал он под нос. – Намекал ведь злыдень, что, дескать, опасно ей ездить в город одной.

Навязчивая мысль, что со Степанидой может случиться беда, всё больше и больше овладевала сознанием Куприянова.

Вдруг от ворот залаяла собака. Макар вскочил со скамейки и увидел подъезжающую ко двору телегу жены и коляску урядника.

– Фрол Фомич, батюшка? – распахивая объятия, расцвёл широчайшей улыбкой Куприянов. – Если бы вы только знали, как я рад видеть вас.

Урядник и Куприянов обнялись, после чего Макар пригласил гостей в дом.

– Ну? Говори, что у тебя здесь стряслось, Макарка? – поинтересовался урядник, входя в дом. – Ваша деревня испокон веку тихой считалась, а что сейчас?

– Да вот, завёлся у нас здесь с осени аспид окаянный и верёвки из нас вьёт, – пожаловался с кислой физиономией Куприянов.

Урядник одобрительно пронаблюдал за накрывающей стол Степанидой, и настроение его заметно улучшилось.

– А чего меня не упредил своевременно? – спросил он. – Я бы приехал и живо здесь порядок навёл?

Он подал знак приехавшим с ним унтер-офицерам. Мужчины дружно расположились за столом.

– Дык как сообщить-то было, Фрол Фомич? – вздохнул Куприянов. – Этот гад обгорелый так запужал нас со Степанидой, что мы пикнуть боялись. А меня в город он и вовсе не пущал. Избу спалить грозился, ежели ослушаюсь и уеду.

– Тебя не отпускал, супружница в город ездила, – наблюдая, как Степанида разливает по стаканам самогон, изрёк урядник. – Так почему она ко мне не заезжала и на беду вашу не жаловалась?

– Дык терпела она как могла и меня в том упрашивала, – смахнув накатившую слезу, посетовал Куприянов. – Мы же что, всё надеялись, что отвяжется он от нас и тропу к нашей избе забудет, а он с каждым днём всё наглее и нахальнее становился. И вот от его подлых выходок и вовсе спасу не стало.

Полицейские дружно чокнулись, выпили самогон и закусили.

– Мне твоя Степанида сегодня много чего рассказала о «демоне» вашем деревенском, но я ни хрена не понял её, – жуя солёный огурец, сказал урядник. – Она то тараторила безудержно, то выла белугой. Из всего я понял одно, что это вернувшийся с войны жалкий калека, которого пожалеть надо, а не наказывать, как ты того желаешь.

– Видал бы ты того калеку убогого, Фрол Фомич? – слезливым голосом захныкал Куприянов. – На войну уходил Силашка Звонарёв тихим, покладистым отроком, а вернулся калекой обгорелым и зверь зверем.

– А ты как хотел? – ухмыльнулся урядник. – Там под взрывами снарядов и свистом пуль все эдакими становятся. Война есть смертоубийство и кровь.

Полицейские снова выпили по полстакана самогона, закурили и продолжили начатый разговор.

– Фрол Фомич, батюшка, огради ты нас от аспида этого? – захныкал Куприянов. – Век благодарны будем, только огради?

– Никогда не видел тебя эдаким, Макарка? – глядя на него, удивился урядник. – Видать, знатно этот калека тебя допёк?

– Допёк… Ох, допёк он нас, Фрол Фомич! – зарыдал Куприянов. – Никакого сладу с ним нет! Зимой он чуток не утопил меня в проруби и грозился изничтожить нас со Степанидушкой чуть ли не каждый день!

– И что, он только одних вас эдак забижает или ещё кого? – поинтересовался урядник, с одобрением наблюдая за разливающей самогон женщиной.

– Только нас со Степанидушкой, – размазывая по щекам слёзы, подтвердил Куприянов.

– Значит, есть за что, – изрёк рассудительно урядник. – Ты всегда гоголем ходил по деревне, Макарка. Мне ведомо сеё, не отпирайся. И людишек здешних всех в нужду вогнал. Сеё мне тоже ведомо. И допёк ты, видать, людишек, Макарка, вот они и оклычились на тебя разом?

– Дык как же так, Фрол Фомич? – воскликнул Куприянов, рыдая. – Я ведь завсегда людям в долг давал и продукты, и денежки? Вот они и задолжали мне все. А ирод этот, Силашка, потребовал, чтобы я долги всем простил да ещё и прощения у них просил. Мыслимо ли это?

– Ладно, не рыдай, сучья морда, – беря стакан, ухмыльнулся урядник. – Силашка закон нарушает, и я его накажу. Но сделаю это я не от любви к тебе, христопродавец сектантский, а ради почитания закона, учти!

2

Марфа Григорьевна Звонарёва вбежала в избу сама не своя. Не задерживаясь у порога, она поспешила к кровати и стала теребить спящего сына за руку.

– Силашка, вставай, – причитала она. – Соседка Дарья Безногова сказала только что, будто урядника с полицейскими во дворе у Макарки видала.

Из-за печи выбежал взъерошенный Матвей Кузьмич.

– Да-а-а, натворил ты дел, сыночек наш неразумный, – вздохнул он сокрушённо. – Допёк Макарку придирками своими, вот он и призвал сюда полицейских по душу твою.

Выслушав стариков, Силантий убрал с лица тряпочку, которой прикрывал на ночь не закрывающиеся глаза, и медленно встал с кровати.

– Думаете, по мою душу приехали черти окаянные?

– По твою, сыночек, по твою, – простонала Марфа Григорьевна. – Мне об том Дарья сказывала.

– Ты собирайся, сынок, и беги, куда глаза глядят, – предложил Матвей Кузьмич. – А то закуют в кандалы и отправят на каторгу вслед за братьями.

Силантий потянулся, зевнул и снова улёгся в кровать. Старики недоумённо переглянулись.

– Сынок, ты что, разве не боишься урядника? – ужаснулась Марфа Григорьевна. – Да он же сейчас…

Не договорив, она закрыла лицо ладонями и содрогнулась от рыданий.

– И что он сейчас? – усмехнулся Силантий. – Я давно уже жду этой встречи, ещё с зимы. Не сегодня так завтра урядник всё одно бы ко мне приехал. И я не собираюсь всякий раз из дома убегать и по кустам прятаться, когда полиция изволит в деревне нашей объявиться и людей своим приездом пужать.

С улицы послышался лай собаки. Марфа Григорьевна, схватившись за грудь, едва устояла на ногах. Она метнулась к образам и, крестясь, зашептала молитвы. Матвей Кузьмич с перекошенным от страха лицом поспешил к окну. Глядя на них, Силантий лишь улыбнулся и улегся лицом к стене.

Послышался требовательный стук в дверь.

– Ну всё, теперь уже никуда не деться, – отпрянув от окна, прошептал Матвей Кузьмич. – Пришла беда, отворяй ворота…

Бормоча под нос молитву, он нетвёрдой походкой вышел в сени, чтобы открыть дверь.

* * *

Первым в избу вошёл урядник, за ним унтер-офицеры и Макар.

Марфа Григорьевна, перестав креститься, но продолжая шептать молитвы, отошла от образов к печи. Матвей Кузьмич с пасмурным видом замер в ожидании у окна, готовясь к самому худшему.

Урядник обвёл горницу взглядом и остановил его на лице Матвея Кузьмича.

– Да-а-а, небогато живёте вы, Звонарёвы, – сказал он. – Но и не бедно.

– Живём как все в деревне нашей, – хмуро отозвался Матвей Кузьмич. – Разве что до Макарки нам далеко. За ним и его достатком мы сообща всей деревней не угонимся.

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, родитель каторжанский! – огрызнулся Куприянов. – Твои двое уже гремят кандалами где-то в Сибири, теперь и младший вслед за ними отправится.

Урядник подошёл к кровати Силантия и сорвал с него одеяло.

– Эй, мильёнщик, а ну вставай? – громко потребовал он. – Пора ответ держать перед представителем власти!

Силантий медленно перевернулся с бока на спину и приподнял голову.

– Это вы мне? – спросил он.

У урядника и унтер-офицеров вытянулись лица. Они невольно попятились к двери и перекрестились.

– Вот это да?! – прошептал урядник растерянно. – Я даже в страшных снах не видал такого страшилища?

– Не видал, так погляди, – хмыкнул Силантий, вставая. – Правда «красавчик», господа?

Полицейские таращились на него, будучи не в силах вымолвить слова. Куприянов смотрел на Силантия с открытым ртом.

– О Иисус Христос, – прошептал он. – Всю зиму «любовался» его подлючьей мордой, а что под одёжкой впервые вижу.

– Где ж тебя эдак угораздило, братец? – облизнув языком губы, вымолвил потрясённый урядник. – И как же душа не покинула твоё тело, в котором и держаться-то не за что?

– На войне я был, господин урядник, вот там и угораздило, – вздохнул Силантий. – Немцы нас в окопе напалмом пожгли. Мне ещё повезло, я живым остался, а другие, кто рядом был, испепелились в один миг.

– О Боже, одевайся давай, – отвернулся урядник. – Глядеть не могу на тебя без содрогания. – Он посмотрел на притихшую у печи Марфу Григорьевну: – А ты самогону давай, хозяйка. А то кишки закипают внутри от всего увиденного.

Одевшись, Силантий сел за стол и сложил перед собой руки, выставляя напоказ изуродованные, вывороченные огнём пальцы. Урядник, морщась от отвращения, отвернулся.

Марфа Григорьевна тем временем разлила по стаканам самогон, выставила на стол закуску и выжидательно посмотрела на урядника.

– Ветки убери свои горелые, пока я выпью, – покосился урядник на Силантия, беря стакан и поднося его к губам. – И много вас было страдальцев в окопе том?

– Не знаю, – ответил Силантий, наблюдая, как пьют полицейские. – Человек около ста, а может быть, и больше.

– И что, всех вот так, как тебя? – ставя стакан, поморщился урядник.

– Пожгли всех, – вздохнул Силантий, – а кто выжил… Из тех, кто рядом со мной был, выжил Евстигней Крапивин, он земляк наш, самарский. А ещё паренёк молодой спасся, Матюха Караваев, он тоже самарский. Попал между мной и Крапивиным и… только маленько обжёгся. Получилось так, что, сами того не осознавая, мы прикрыли его собой.

– И как же ты выжил с такими-то ожогами? – недоумевал урядник. – Тебя будто в котле, в кипятке крутом целиком варили, а потом ещё на вертеле над костром жарили.

– Те, кто жив изначально остался в окопе, опосля в госпитале померли, – снова вздохнул Силантий. – Евстигней Крапивин тоже Богу душу отдал. А я вот как-то выкарабкался. Доктора удивлялись моему исцелению, и все называли моё выздоровление не своей заслугой, а чудом.

– Не-е-ет, это не Бог, это нечистый тебя спас, аспид, – подал голос Куприянов. – А спас он тебя для того, чтобы ты опосля жизнь людям отравлял и портил.

– А ну цыц, Макарка? – неожиданно рассердился урядник. – Ты что, ослеп? Не видишь, что перед тобой герой? Ты что, не видишь, как пострадал он за Отчизну и царя-батюшку?

Получив неожиданно отпор от представителя власти, которого он считал своим заступником, Куприянов опешил и, краснея от досады, благоразумно промолчал.

– А фамилию Панихидин слышать не приходилось? – спросил урядник.

– Как же, приходилось, – подыграл Силантий. – Геройский мужик, скажу я вам, господин полицейский. Но в тот день, когда нас немцы пожгли, его в окопе, кажись, не было.

– Да-а-а, повезло ему, – просиял урядник. – Он, наверное, в то время в госпитале лежал. Его осколком ранило, а потом в тыл отправили.

– А он вам кем-то приходится, господин урядник? – осторожно поинтересовался Силантий.

– Прапорщик Панихидин зять мой! – с гордостью объявил урядник. – Муж моей старшей дочки Алёнушки!

– Очень геройский офицер зять ваш, господин урядник, – тут же заявил Силантий. – За таким, как он, любой солдат в бой бы пошёл не раздумывая!

– Фрол Фомич, а мы как же? – напомнил о себе Куприянов, начиная понимать, что на глазах теряет влияние на урядника. – Силашку бы арестовать надо? Он же…

– А ну уймись, морда скопцовская! – рявкнул урядник. – Звонарёв не ворог, а герой! Ты только глянь на него. А? Кто поверит, что он какой-то вред причинить тебе способен? Руки как крюки, пальцы вон все вывернуты! Да если я на него кандалы одену и в город повезу, меня же засмеют или обругают люди по дороге!

– Фрол Фомич, миленький, да как же так? – взмолился Куприянов в отчаянии. – Да ежели вы его не арестуете и с собой не увезёте, он же нас со Степанидушкой…

– Не серди меня, Макарка! – грозно свёл к переносице брови урядник. – Сам до того достукался, что люди возненавидели тебя! На Силашку же в деревне никто не жалуется, а вот на тебя, паскудника кастрированного…

– Вот истинный крест, господин урядник, – оживился и закрестился Матвей Кузьмич. – Ни одна живая душа на Силашку нашего не пожалуется, а Макарка… Да он же…

– Всё ничего, да вот вопрос у меня к тебе, Силантий, – не обратив на старика внимания, обратился к сыну урядник: – Почему тебя здесь мильёнщиком кличут? Вот Макар говорил, будто ты отцу коня купил с телегой, а на какие шиши?

– А про корову вам Макарка сказать не запамятовал? – усмехнулся Силантий. – Про курей парочку да петуха ещё?

– Вот-вот, – задёргался нервно Куприянов. – Хорошо, что сам про корову и птицу напомнил, блудень!

– А ещё я в город переезжать собираюсь, господин урядник, – продолжил Силантий. – И родителей с собой перевезти.

– И что, у тебя есть, где жить в городе? – удивился урядник.

– Так вы же знаете, что мильёнщик я? – хмыкнул Силантий. – Прикуплю себе домик, на который глаз ляжет.

– Интересно знать, откуда у тебя денег столько? – заинтересовался урядник. – А может быть, ты не так прост, как кажешься?

– Нет-нет, господин урядник, я простой, больной и убогий, – вздохнул Силантий. – Разве по мне того не видно. А деньги… – и повернулся к притихшей в углу Марфе Григорьевне: – Мама, принеси мой вещмешок.

Не спеша, плохо слушающимися пальцами он развязал вещмешок и достал документы и Георгиевский крестик.

– Что это? – нахмурился урядник.

Силантий взял крестик двумя пальцами и пожал плечами.

– Это Георгиевский крест третьей степени, – сказал он. – Им я награждён за спасение штабс-капитана Бессонова. Его я вынес на себе с поля боя.

– Молодец, я рад за тебя, – усмехнулся урядник. – Только к чему ты клонишь?

Прежде чем ответить на его вопрос, Силантий взял из тонкой стопки документов газетную вырезку и развернул ее:

– А вот здесь написано, что купец Бессонов за спасение своего сына лично вручил мне при награждении, на общем построении, десять тысяч рублей. Прочтите сами, если не верите, господин урядник.

– Так как же смог ты его спасти весь напалмом искалеченный? – округлил глаза урядник.

– Так это двумя месяцами раньше было, – уточнил Силантий.

– Всё, недоразумение улажено, братцы, – подвёл черту разговору урядник. – Мы сейчас уезжаем, а ты… – Он строго посмотрел на Куприянова. – Ты уладь со Звонарёвыми вашу распрю полюбовно, Макар.

Выслушав его, Куприянов изменился в лице, но промолчал.

– А ты не докучай больше Макару, – посмотрев на Силантия, продолжил урядник. – Ещё жалобы от него поступать будут, рассержусь и накажу!

Его слова соседи восприняли по-разному: Куприянов закрыл лицо ладонями и зарыдал, а Силантий посмотрел на него выпученными, лишёнными век глазами и улыбнулся отсутствующими губами.

3

Открыв глаза, Евдокия Крапивина содрогнулась, встретившись с хмурым взглядом сидящей у изголовья её кровати «богородицы».

– И давно у тебя это? – спросила Агафья сурово. – Почему не говорила мне, что хвораешь?

– Не знала я, в чём хворь моя, – прошептала Евдокия. – Думала, что порченое съела и пройдёт. А хворь с каждым днём всё чаще и чаще накатывала.

В горницу вошёл Андрон. С пасмурным лицом он подошёл к кровати и с высоты своего роста взглянул на Евдокию. Не выдержав его взгляда, она зажмурилась от страха и отвернулась к стене.

Андрон посмотрел на Агафью.

– Ну, говори, что с ней? – потребовал он не терпящим возражения тоном.

– А что говорить, – пожимая плечами, пробормотала старица. – У неё на лице писано, что дитём тяжела она.

На лице Андрона не дрогнул ни один мускул. В задумчивости он подошёл к окну и посмотрел на улицу.

– Как давно она забрюхатела? – спросил он, не оборачиваясь.

– Месяца три, может, чуток меньше, – ответила Агафья, вздыхая.

– И что, вытравить ублюдка уже нельзя? – поинтересовался Андрон.

– Вытравить уже поздно, – снова вздохнула Агафья. – Не выдержит она, подохнет.

– Тогда поступай, как знаешь, – процедил сквозь зубы Андрон. – Но чтобы «христосика» в ней не было.

Агафья и Андрон вышли из избы. Евдокия проводила их полным ужаса взглядом. А когда за ними закрылась дверь, перевела дыхание и зашептала молитву.

Узнав, что она забеременела от Андрона, Евдокия впала в отчаяние и не говорила о своём положении никому, даже родной сестре.

Девушка старалась ничем не привлекать к себе внимания хлыстов. С сестрой на равных она работала по хозяйству, изо всех сил скрывая гнетущие её тоску и недомогание. Однако день ото дня она теряла аппетит, быстро уставала и…

Два дня назад, не выдержав переутомления, во время мытья полов она потеряла сознание.

Шепча молитву, Евдокия, замирая от страха, думала, что же будет дальше. Но слова смешивались с мыслями о незавидной судьбе и путались, как ветки на сильном ветру.

В это время открылась дверь и в дом вбежала сестра Мария. Увидев Евдокию, она всплеснула руками и поспешила к ней.

– Евдоха, сестра, да на тебя смотреть страшно, – воскликнула она. – Бледня бледнёй. Ты ж как простыня белая, Евдоха!

– Уходи, худо мне, – простонала в отчаянии Евдокия. – Одна хочу побыть я, уходи.

– Ты что, меня гонишь, сестра? – поджала обиженно губки Мария. – Я навестить тебя пришла, а ты…

– Не до тебя мне сейчас, видишь же, – всхлипнула Евдокия.

– Вижу, тебе не просто худо, а очень худо, – проглотив обиду, сказала Мария. – Я видела только что лица Андрона и Агафьи, когда они с крыльца спускались. Они будто от покойницы выходили.

Слушая сестру, Евдокия закрыла лицо руками и расплакалась. Мария тоже не выдержала и залилась слезами. Она всем сердцем впитала в себя боль и отчаяние сестры.

Плача и размазывая по щекам слёзы, Евдокия присела на кровати. Мария тут же бросилась ей на грудь, и сёстры заключили друг друга в объятия.

– Сестра, родная, беременная я, – горячо зашептала Евдокия. – Я в ужасе, помоги мне!

Мария отстранилась от нее.

– Ты думала, что я не знала о том? – вздохнула она. – Я же женщина, ты не забыла?

– Дитя от Андрона под сердцем у меня, – всхлипнула Евдокия. – О Хосподи, я схожу с ума от горя и отчаяния.

– А ты смирись, другого не остаётся, – целуя сестру, прошептала Евдокия. – Дитё есть дитё, оно не от блуда, а Богом даётся.

– Андрон и Агафья собираются вытравить из меня ребёночка, – заливаясь слезами, посетовала Евдокия. – А я уже привыкла, что он во мне.

– А ты не скрываешь от меня настоящего отца, сестра? – поинтересовалась Мария. – Он точно от старца зачат?

– Если не от Андрона, то от «духа святого», – всхлипнула Евдокия. – Ни с кем не была я больше в близости, кроме Евстигнея и старца, будь он неладен.

Мария вздохнула и прижала к себе плачущую Евдокию.

– Ну и ладно, что ребёночек у тебя родится, Евдоха, – стала она успокаивать сестру. – Он ведь зачат по наитию Святого Духа. Старец говорит, родившимся не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Бога! Эдаких детей любят на корабле нашем и называют «христосиками».

– Слышала я, как Андрон ребёночка, который во мне, «христосиком» назвал, – вздохнула и шмыгнула носом Евдокия. – А ещё он его ублюдком обозвал и потребовал, чтобы Агафья из меня его…

Евдокия снова залилась слезами. Мария гладила её по голове, целовала в заплаканное лицо и, как могла, успокаивала.

– А от Евстигнея я бы с радостью родила, – перестав плакать, сказала мечтательно Евдокия. – Мы же с ним в церкви венчанные.

– Опять ты за своё, Евдоха? – разозлилась Мария. – Радуйся тому, что есть. А если бы от Евстигнея ты понесла? Здесь, на корабле, с презрением относятся к детишкам, рождённым от церковного брака. Сама знаешь, как их называют.

– Утехой Сатаны, щенятами и грешками, – всхлипнув, прошептала Евдокия.

– Ну вот, ты всё знаешь, – улыбнулась Мария. – Вот эдаких детишек вытравливают из мамкиных внутренностей.

– Но я же сама слышала, как старец велел Агафье вытравить из меня ребёночка, – всхлипнула несчастная женщина. – И не шутил он вовсе.

Мария снова прижала к себе Евдокию.

– Айда-ка, выйдем на улицу, – предложила она. – Нынче погода хорошая. Птички поют, ветерок весенний дует, душе отрадно.

– Не до прогулок мне сейчас, – отказалась Евдокия. – Я с ума схожу, не зная, что делать.

– А вот на улице в самый раз головушка твоя и просветлеет, – поспешила с заверениями Мария. – И, может быть, ответ сам собой придёт на твои сомнения.

* * *

Минула неделя.

Наступившим вечером Силантий Звонарёв, надев пиджак и натянув сапоги, направился к выходу.

– Сынок, куда это ты на ночь глядючи? – поинтересовалась Марфа Григорьевна, прекратив вытирать вымытую посуду.

– К Куприяновым, куда же ещё, – нехотя ответил Силантий. – Кроме них, мне в деревне больше навестить некого.

– А чего ты у них забыл? – Матвей Кузьмич отвлекся от починки сапога. – Угомонись, Силашка, оставь этих скопцов в покое. Тот раз урядник не заарестовал тебя, но ежели Макарка снова жаловаться начнёт…

– А что делать-то прикажете, родители? – посмотрел на них Силантий. – Скука одолевает меня, поедом ест. Замуж за меня никто не пойдёт, все девки, как от демона, от меня шарахаются, а парни на фронте гибнут, словом перекинуться не с кем.

– Сынок, не ходи к Куприяновым, прошу тебя? – взмолилась Марфа Григорьевна. – Макарка же больше никому зла не чинит. За ворота не выходит, чтоб с тобой не сталкиваться.

– И то верно, – согласился Силантий. – Он дома сидит, от меня прячется и должок мне выплачивать не собирается.

– Должок? – округлил глаза Матвей Кузьмич. – О чем ты калякаешь, Силашка? Ты что, денег ему в долг давал?

– Нет, его долг иного толка, – ухмыльнулся Силантий. – Он со мной не деньгами рассчитываться будет, а кое-чем другим.

– Надо же, сам Макарка в должниках твоих? – ужаснулась Марфа Григорьевна. – Да такого быть не могёт, брешешь, сынок?

– Ещё как могёт, – хмыкнул Силантий. – Вот сейчас собираюсь спросить сполна с него. И он отказать мне не сможет.

* * *

Ужин продолжался недолго и прошёл почти в полном безмолвии. Андрон и Агафья ели медленно, не глядя друг на друга. Мария прислуживала и то вставала, то подсаживалась за стол и бралась за ложку.

Евдокия, волнуясь, ела только для виду. Андрон был возбуждён, хотя тщательно скрывал это.

Поставив на стол кипящий самовар и всё необходимое для чаепития, девушки удалились из горницы, чтобы не мешать Андрону и Агафье.

Старец поймал на себе взгляд «богородицы» и отложил ложку.

– Чего пялишься, Агафья? – спросил он. – Говори, что в голове лежит или спрашивай.

– Нечего мне сказать, – поморщилась Агафья. – Чем я только Евдоху не потчевала, не сбрасывает она дитя.

– Ты что, впервой мои поручения исполняешь? – не поверил Андрон. – Я же сказал, что ребёнка этого быть не должно. Времена нынче не те, чтобы младенцами обрастать.

– А ты чего ликом тёмен? – насторожилась Агафья. – Случилось что? Какое-то лихо над нами нависло?

– Покуда не ведаю, что и как, – сказал Андрон, складывая перед собой на столе руки. – Но беду чую. Она где-то здесь, с нами рядышком трётся.

– На Евдоху грешишь? – встревожилась Агафья. – От неё беду ждёшь, скажи?

– Я вот понять пытаюсь, но не пойму, откель вражий ветер дует, – вздохнул Андрон. – А Евдоха… Что взять с этой овечки, кроме как шерсти клок. А вот дитя, каковое она под сердцем носит… Я знаю, что делать надо. Истязание плоти, вот что вразумит её и от дитя освободит.

* * *

Наступившим вечером Макара Куприянова одолело необъяснимое беспокойство. С удрученным видом он ходил по избе, горестно вздыхая и поглядывая на Степаниду, которая то и дело выглядывала в окно.

– Ну что ты всё туда пялишься? – упрекнул Куприянов жену. – Не придёт он. Фрол Фомич, уезжая, строго-настрого запретил Силашке к нам соваться. Сама же видишь, минула неделя с тех пор, а его у нас нет.

– Помолчал бы уж, – огрызнулась Степанида. – Сам-то вон тряской трясёшься, думаешь, я не знаю почему?

– Всё, съезжать нам отсюда надо на корабль наш, в Смышляевку, – сердито высказался Куприянов. – Разве дело это – в страхе жить? Избу и хозяйство другим передадим «кормильцам».

– А может, прямо сейчас и уйти? – оживилась Степанида. – Бросим всё, и айда в город.

– Ты что, ополоумела? – воскликнул возмущённо Куприянов. – Как это взять и всё бросить? Мы же не только для себя живём, но и общину кормим.

Во дворе залаяла собака и тут же замолкла. Куприяновы поспешили к окну. Они едва не завыли от страха и досады, увидев идущего к избе Силантия Звонарёва.

– Идёт… Несёт нелёгкая Силашку! – запаниковала Степанида и заметалась по избе. – Накликали мы беду на головушки наши, ох накликали, его вспоминая! Что делать? Что делать-то нам теперь, Царица Небесная?

– Что делать, что делать, знать бы что, – тяжело дыша, промычал в отчаянии Куприянов. – Дверь отворять надо, вот что. А то разнесёт аспид горелый избёнку нашу, по брёвнышкам разнесёт!

– Не-е-ет, не отворяй! – взвизгнула истерично насмерть перепуганная Степанида. – Он же сейчас нас с тобой как есть изничтожит! На куски разрежет или разорвёт!

– Нет, впущу, – прохрипел Куприянов сорванным от волнения голосом. – Город далеко, а мы с тобой вот они… Как на ладошке у сатанинского отродья.

Он покачнулся на ногах и с видом мученика пошёл открывать дверь.

* * *

Силантий вошёл в избу по-хозяйски. Переступив порог, он собрался было перекреститься на образа, но, не увидев их в углу горницы, опустил руку.

Глядя на него, Куприяновы попятились с перекошенными от страха лицами. Силантий посмотрел на их выпученные глаза, трясущиеся губы и самодовольно ухмыльнулся.

– Да не тряситесь вы, твари подколодные, – сказал он «миролюбиво». – Не со злом я к вам пожаловал. И не сомневайтесь, камня на вас за пазухой я тоже не держу.

– Тогда чего припёрся, на ночь глядючи? – прохрипел Куприянов, вытирая рукавом вспотевший лоб. – Мы тебя не ждали и в гости не зазывали. И зла на тебя не держим, только уходи.

– Уйду, уйду, раз не ко двору пришёлся, – вздохнул Силантий. – Вот только кое-чего узнать хочу.

Куприяновы недоумённо переглянулись – поведение Звонарёва сбило их с толку.

– Чего ещё ты узнать хочешь, аспид? – прохрипел Куприянов. – Или опять что-то умышляешь против нас, ворог?