Текст книги "Христоверы"

5

Заслышав крики, выстрелы и трели свистков, охранявшие во дворе женщин жандармы, оставив их «без присмотра», выбежали на улицу.

Из темноты появился старец Андрон.

– Ступайте все на корабль, голубки мои сизокрылые. Кажись, вороги оставили нас в покое.

Сказав своё слово, старец повернулся и не спеша направился в сторону крыльца. Привыкшие беспрекословно ему подчиняться женщины молча двинулись следом.

Евдокия Крапивина пошла вместе со всеми. Неожиданно появившаяся рядом сестра Мария схватила её за руку.

– Давай отойдём, сестрица. В избу мы ещё успеем.

– У тебя всё получилось, Маша? – озираясь, спросила Евдокия.

– Да, я спрятала его от жандармов, – кивнув на соседний дом, ответила Мария. – Но разве купцу угрожала какая-то опасность?

Евдокия пожала плечами:

– Когда в избу вошли жандармы, я видела, что он изо всех сил старается не попадаться им на глаза.

– Это тот самый барин, который на базаре приставал к тебе? – догадалась Мария. – Ты мне о нём рассказывала?

– Да… – прошептала Евдокия.

– Ты что, с ума сошла, сестра? – ужаснулась Мария. – Выбрось все эти мысли из головы! У тебя муж на войне, и не пристало хвостом вертеть направо и налево!

– Я только о нём и думаю, о Евстигнее своём сгинувшем, – всхлипнула Евдокия. – Уже год как ушёл и ни одной весточки о себе не шлёт. Как корова языком слизала.

– Так мало ли чего? – зашептала Мария укоризненно. – Что там, на войне, ни ты, ни я не знаем. Ты вот мыслишь, что убили его австрияки, а может, жив он? В госпитале раны лечит или в плену мается…

– А мне-то как? – шмыгая носом, прошептала Евдокия. – Твой Никодим вон хоть и слеп глазами, зато жив. А я… Даже не знаю, как называться теперь, вдовой или ещё кем?

– А ты терпи и жди, а не купцов к себе приваживай, – проговорила Мария. – Если бы мне эдакое испытание выпало, не приведи Хосподи, я бы смирилась и не сетовала.

Сёстры молча смотрели на соседний дом. Происшедший разговор тяжким грузом давил на обеих. Первой не выдержала Мария. Она обняла тихо плачущую сестру и прижала к себе.

– А что ты о барине том озаботилась, Евдоха? – спросила она. – Ни умом, ни красотой не блещет.

– Стыдно говорить, сестра, но его выходка на базаре обожгла и встряхнула меня, – всхлипнув, поведала Евдокия. – Почувствовала я вдруг, что не хочу больше одна жить, хочу любить и быть любимой.

– А ты подумала, что нужна ты барину, как кобыле пятая нога? – хмыкнула Мария. – Он ведь чего пришёл: чтобы после радения в свальном грехе тобой овладеть. Даже в белую рубаху, как и мы, вырядился.

– Ты бы видела его глаза, Маша, – залилась слезами Евдокия. – Они теперь неотступно со мной. Голубые, бездонные, они смеялись, когда говорил он мне слова нежные.

– А у Евстигнея глаза какие? – едко поинтересовалась Мария. – Раскосые или узкие, как у киргиза?

– В его глазах я только печаль всегда видела, – посетовала Евдокия. – И взгляд его не теребил, не обжигал мою душу, не заставлял опускать головушку. А этот… Его глаза так и стоят передо мной, и от того моё бедное сердечко внутри трепещет.

– А ты знаешь, за кем приходили жандармы? – сменила тему Мария.

– Понятия не имею, – шмыгнув носом, ответила Евдокия. – Слышала я, как они говорили, будто преступника опасного ищут.

– Барин твой назвал мне имя преступника того, – хмыкнула Мария. – Удивилась я так, что на ноженьках едва устояла.

– Да? – заинтересовалась Евдокия. – И кто же он?

Мария не успела ответить. Из молельного дома стали выходить хлысты.

– Всё, как разойдутся люди, и нам на покой пора, – прошептала Мария. – О чём не договорили, завтра покалякаем.

– А жандармы? – вдруг вспомнила Евдокия. – Они что, больше не вернутся?

– Старец сказал «нет», – беря её за руку, сказала Мария. – И пусть у тебя голова об этом не болит, сестра. Страшное уже позади, жандармы сделали своё дело и уехали.

Провожать своих «голубей» на крыльцо вышел сам старец. Увидев сестёр, он укоризненно покачал головой.

– А вы чего здесь шепчетесь, сороки? – заговорил он строго. – Вам что, тошно было вместе со всеми выслушать прощальное слово моё?

С опущенными головами ни живые ни мёртвые девушки взбежали на крыльцо и замерли перед Андроном.

– Ступайте в избу и спать, болтушки! – «повелел» старец. – Не то закрою дверь на запор и будете на крыльце дрыхнуть! Следующий раз эдак и поступлю, как молвлю, чтоб неповадно было!

6

Самарское губернское жандармское управление располагалось в центре города, на пересечении Саратовской и Алексеевской улиц.

Поручик Шелестов, сидя за столом, перебирает разложенные на столе документы и словно не замечает стоящего перед ним купца Сафронова. Тот топчется на месте и украдкой осматривается. Рабочий стол, пара стульев для посетителей, шкаф, сейф – вот и вся обстановка кабинета.

Сафронов морщится, у него сильно болит голова и тяготит затягивающееся молчание. Проведя по лицу ладонями, он вздыхает и обращается к поручику:

– Ваше благородие, почему я здесь? Это какое-то недоразумение.

Поручик поднимает на него взгляд и сводит к переносице брови:

– Потрудись заткнуться и не мешай мне работать.

Сафронов морщится:

– Но, простите, я…

– Если ещё раз вякнешь без дозволения, получишь в рыло, – перебивая его, предупредил поручик.

Некоторое время он с ухмылкой наблюдает за реакцией Сафронова на свои слова и словно нехотя начинает допрос.

– Следует полагать, ты купец Сафронов Иван Ильич, родом из Тамбова, проживаешь и ведёшь торговлю здесь, в Самаре?

– Так и есть, господин поручик, в самое яблочко, – морщась от очередного приступа головной боли, ответил Сафронов.

– Тогда скажи мне, купец Сафронов, какого хрена ты околачивался в Зубчаниновке, в молельном доме хлыстов?

Сафронов (сконфуженно):

– Да это я так, из любопытства, ваше благородие.

– Вот как? – удивился поручик. – А что может быть интересного в том сектантском гадюшнике?

– Так поют они хорошо, душевно, – уводя глаза в сторону, солгал Сафронов. – И пляшут они забавно, так я слышал, только вот посмотреть не успел. Вы, своим появлением, положили конец их радениям.

Поручик встал из-за стола, закурил и отошел к окну.

– А от нас почему прятался? – не оборачиваясь, поинтересовался он. – Почему не подошёл ко мне и не представился?

– И сам не знаю почему, – вздохнул Сафронов. – Думал, что моё задержание в компании хлыстов больно ударит по деловой репутации.

– А не брешешь ли ты, купец, как сивый мерин? – ухмыльнулся поручик. – Если ты рисковал своей репутацией, значит, не просто так к хлыстам пришел.

Сафронов молча кивнул.

– Правильно понимаешь, Иван Ильич, правильно, – с иронией продолжил поручик. – У нас не так много времени, чтобы растрачивать его по пустякам.

Сафронов сжался под его пристальным взглядом и опустил голову.

– Вот мы пришли к хлыстам, чтобы задержать опасного преступника, – продолжил поручик. – Ты не догадываешься, о ком я веду речь?

– Да, я слышал краем уха, что вы интересовались каким-то Евстигнеем, – промямлил Сафронов, изнывая от плохого предчувствия.

– Не каким-то, а особо опасным государственным преступником, – подчеркнул назидательно поручик. – Полиция занимается разного пошиба уголовниками, а мы, жандармерия, только очень опасными преступниками.

– А хлысты здесь при чём? – уныло поинтересовался Сафронов. – Всем известно, что христоверы – тихие богобоязненные люди.

Поручик подался вперёд и как жалом пронзил взглядом Сафронова.

– А ещё всем известно, что они восхитительно поют, задорно выплясывают и азартно занимаются свальным грехом, – не удержался от едкой подковырки поручик. – Ты слышал о такой забаве хлыстов, как свальный грех, Иван Ильич?

Сафронов занервничал. Боль в голове усилилась, задрожали руки, и пересохло во рту. Кончиком языка он облизал пересохшие губы и прерывисто вздохнул. От внимательно наблюдавшего за ним поручика не укрылось волнение купца.

– Ай-я-яй, Иван Ильич, – осклабился поручик, – женатый человек, с незапятнанной репутацией в купеческой среде, а сам… Тебе что, городских проституток не хватает? А может быть, ты тоже состоишь в секте? А? Или только для свального греха к ним являешься?

Сафронов ошеломлён, подавлен и едва держится на ногах.

– Господин поручик… Ваше благородие… – прошептал он и замолчал, будучи не в силах выговорить фразы.

– И всё-таки, Иван Ильич, будь честен со мной? – презрительно морщась, усиливал натиск поручик. – Допустим, свальный грех можно исключить, у тебя достаточно денег прикупить в свою постель хоть десяток девок. Но для чего-то ты всё-таки к хлыстам пришёл? Как объяснить твой поступок, Иван Ильич?

– Н-не п-понимаю, о-чём в-вы… – с трудом проглотив наполнившую рот вязкую слюну, выдавил Сафронов.

– Хорошо, если не понимаешь, то сейчас поймёшь, – многозначительно пообещал поручик. – Ты пришёл к хлыстам не песни их слушать и не плясками любоваться. Ты пришёл, чтобы встретиться с Евстигнеем Крапивиным, дезертиром и убийцей, так ведь?

Сафронова затрясло. Спазмы сдавили горло, и он едва не задохнулся от приступа кашля. Слова жандарма прозвучали для него как приговор.

– Нет-нет, это не так, господин поручик? – пролепетал он дрожащим голосом. – Ну что у меня может быть общего с этим… гм-м-м… С этим дезертиром?

– А я полагаю, что какая-то договорённость у тебя с ним есть, – настаивал на своём поручик. – Признаюсь, пока не знаю какая. Но я убеждён, что мы поладим и ты сам, добровольно, откроешь мне глаза на всё.

Сафронов покачнулся и с трудом удержался на ногах. Каждое произносимое жандармом слово, как кувалдой, било его по голове.

– Богом клянусь, что ни в чём я не виновен, господин поручик! – взмолился он. – Я знать не знаю этого преступника и ведать не ведаю, где он!

Поручик, не спуская с него пристального взгляда, взял со стола пачку папирос и закурил.

– А я вот думаю иначе, купец Сафронов, – выпуская в потолок струю дыма, сказал он. – Ты пришёл в молельный дом, чтобы встретиться с Крапивиным и забрать у него деньги. Большие деньги, хочу заметить, господин купец.

– Какие ещё деньги? – едва дыша, хрипит Сафронов. – Откуда у хлыстов большие деньги, господин офицер? Вы же сами видели, как живут эти голодранцы. Даже в их избе молельной хоть шаром покати!

– У тех, где мы побывали, вполне может быть, – давя в пепельнице окурок, хмыкнул поручик. – Сектанты не любят выставлять напоказ свои богатства. А разыскиваемый нами Евстигней Крапивин убил несколько военных, похитил у них два миллиона государственных денег и ушёл.

– А я? Я-то здесь при чём? – воскликнул переполненный отчаянием Сафронов. – Почему вы считаете, что я каким-то припёком связан с этим убийцей?

– А я скажу каким, – усмехнулся поручик. – Ты только слушай.

Он снова прошёлся по кабинету.

– Крапивин хоть и стал обладателем огромного богатства, но не в состоянии им распорядиться, – продолжил поручик. – Почему? А потому, что он безграмотен и не имеет связей.

Шелестов развернулся от двери, подошёл вплотную к едва живому от страха подозреваемому и пристально посмотрел ему в глаза.

– А я-то здесь при чём? – простонал Сафронов. – У меня своих денег достаточно.

– А у купцов никогда денег не бывает достаточно, – процедил сквозь зубы поручик. – Они потому и купцы, что только и думают, как бы побольше заработать.

– Скажи, сколько заплатить, чтобы избавиться от кутерьмы этой? – тяжело дыша, прошептал Сафронов. – Говори, сколько, я ничего не пожалею.

Выслушав такое неожиданное предложение, поручик на мгновение растерялся. Затем его глаза сузились, и он, сжав плотно губы, покачал перед носом Сафронова указательным пальцем.

– Купить меня вздумал, подлюга? – процедил Шелестов сквозь зубы. – Считаешь, что я сволочь продажная и сейчас, в этом кабинете, вымогаю из тебя мзду?

– Да нет же, нет! – в отчаянии воскликнул Сафронов. – Просто в замешательстве я и не знаю, что делать.

– Скажи мне правду о своей договорённости с Крапивиным, и я тебе помогу, – пообещал поручик.

– Но как я скажу, если не было этого? – умоляюще произнес Сафронов. – Зачем вам понадобилось, чтобы я оговорил себя, ваше благородие?

Поручик поморщился и снова подошел к окну.

– Ступай, Иван Ильич, и хорошо подумай над моими вопросами. Завтра мы снова встретимся и поговорим, не возражаешь?

Сафронов облегчённо вздохнул, смахнул с лица пот ладонями и поспешил к двери. Но поручик остановил его резким окриком:

– Стоять, купец! Я тебя никуда не отпустил! Думать ты будешь не дома, а в тюремной камере. У закрытых под замок упрямцев голова становится светлее и мозги ворочаются лучше.

С помощью колокольчика он вызвал конвойного, который вывел в коридор окончательно павшего духом купца.

7

Сумрачно и тихо в молельном доме хлыстов. Пока сестра была чем-то занята на улице, предоставленная самой себе Евдокия решила посвятить время своей душевной «усладе». Поборов терзавшие ее сомнения, она поставила на стол маленькую иконку с образом Николая Чудотворца и трижды перекрестилась.

– Хосподи, прости и помилуй меня, дуру грешную, неразумную, – шепчет она. – Не по своей воле я ушла в общину христоверов, муж настоял, Хосподи. Но в душе я сохранила веру в тебя, Владыка Небесный! Евстигней привёл меня к хлыстам, а сам на фронт ушёл, там и сгинул. А я… Я, истинно православная христианка, вот здесь и осталась. А куда мне деваться, Хосподи? Родители, как от чумной, шарахаются, на порог не пускают и винят меня в том, будто сестру, Марью, я тоже к хлыстам сманила…

Евдокия смотрит на образ как на живого человека, который внимательно слушает её и всё понимает.

– Хосподи, как быть дальше, не знаю я? – зашептала она, вытирая рукавом увлажнившие глаза слёзы. – Будто в болоте сижу по самое горло и выбраться никак не могу. Старец Андрон такие проповеди вещает, аж заслушаешься, но душа… Как ложусь спать, уснуть долго не могу. Всё о тебе думаю, Хосподи!

Прочитав несколько коротких молитв и облегчив таким образом душу, Евдокия неистово крестится, трижды кланяется иконе и убирает её со стола. Она вздрагивает, увидев сестру Марию, стоявшую у порога и смотрящую на неё полным осуждения взглядом.

– Ты опять за своё, Евдоха? – хмуря лоб, сказала Мария. – То в церковь тайком бегаешь, то в избе иконам молишься? Ты что, разве не знаешь, что с тобой станется, ежели старец или богородица застанут тебя за этим непотребным занятием?

– Ты что это, Маша, подсматривать да подслушивать за мной вздумала? – смущённо пролепетала Евдокия.

– Вот ещё, была нужда великая, – беззлобно огрызнулась Мария. – Поговорить с тобой я зашла, вижу, ты поклоны отвешиваешь. Вот стояла и ждала, когда блажь с тебя схлынет. Намолилась, что ли? А если бы не я, а кто-то другой в горницу заглянул?

Она подошла к смущённой сестре и обняла её.

– Евдоха, выбрось всю дурь из головы, – шепчет Мария, поглаживая плачущую Евдокию по голове. – Ты же христоверка теперь, голубка сизокрылая, али запамятовала?

– Нет, помню я, – всхлипнула Евдокия. – Но и от веры православной отречься сил не нахожу.

– А я как-то пообвыкла и веру новую всем сердцем приняла, – вздохнула Мария.

– Ты приняла, а я вот не могу никак, – шмыгая носом, посетовала Евдокия. – Всё чуждо мне здесь. Гляжу, как другие люди живут, православные, и по жизни той, как очумелая, тоскую.

– Ты что, ошалела, что ль, овечка полоумная? – рассердилась сестра. – Христа православного, видишь ли, забыть она не может? А есть ли он там, на небесах, али нет его, ты задумывалась?

– Есть, я знаю, – ответила Евдокия, отстраняясь от неё.

– И что он там делает? – едко поинтересовалась Мария. – Ежели он есть, то должен не за облачками таиться, а людям подсоблять.

– Не надо, не богохульствуй, сестра, – строго сказала Евдокия. – Место для Хоспода что ни на есть на небесах. Он Бог, Царь Небесный! А Андрон проповедует, что Христос в людей вселяется и живёт среди христоверов. Мыслимо ли такое, Маша?

– И не знаю даже, что сказать тебе, – раздражённо отозвалась сестра. – В кого ты уродилась такая? Всё тебя не туда, куда надо, клонит. Как ты не уразумеешь, что не православная теперь? Хочешь молиться тайком доскам деревянным, молись, я даже на то соглашусь. А вот голову не теряй и веди себя осторожно, сестрица.

– Сегодня день такой, для меня памятный, – уныло вздохнула Евдокия. – Ровно год назад мой Евстигнеюшка с германцами и австрияками воевать ушёл. – Она вытерла платочком выступившие на глаза слёзы. – Ушёл и сгинул… Жив ли он теперь?

– Вот для того и пришла я, чтобы сказать, что жив, – глянув на дверь, перешла на шёпот Мария.

– А ты откель про то знаешь? – удивилась и ужаснулась одновременно Евдокия. – Сорока на хвосте принесла весть эдакую?

– Я тебе ещё давеча сказать собиралась, да не успела, – косясь на дверь, прошептала Мария. – Старец нас ночевать в избу загнал, а вот нынче…

– Да не тяни ты козла за рога, сестрица? – нетерпеливо перебила её Евдокия.

– В избу нашу жандармы не за барином пожаловали и не за кем-то из нас, – шёпотом продолжила Мария. – В самый раз они за Евстигнеем твоим заявились.

– Да будя тебе молоть что ни попадя, – разочарованно поморщилась Евдокия. – Какой сплетник тебе такую чепуху поведал?

– Не жандармы, не думай, – горячо зашептала сестра. – Барин твой мне о том рассказал. Он сам слышал, когда жандармы про Евстигнея старцу вопросы задавали.

– И что делать мне теперь, горемычной? – ужаснулась Евдокия, поверив ей. – Как удостовериться в том, правда весть об Евстигнее или нет?

– А тебе то надо? – хмыкнула Мария. – Ежели не убили на фронте и жив он, то тебе-то какая польза с того?

– Как это какая? Он же муж мой! – возмутилась Евдокия.

– Раз его ищут, знать на каторгу упекут, – рассудила Мария. – И надолго. Такие вот мысли мои. И спроси-ка ты себя, сестрица, а была ли ты замужем за Евстигнеем?

– Уже и сама сомневаюсь в том, – вздохнула Евдокия. – Мы с Евстигнеем в церкви венчаны, потом он меня сюда, к христоверам, привёл. А здесь проповедуют отказ от жизни брачной, Хосподом Богом на небесах благословлённой…

– В том и есть отрада, сестра, – вздохнула Мария. – Андрон, старец наш, чего говорит в проповедях своих? Цель человека состоит в том, чтобы освободить свою душу от власти тела, унять в себе желания и потребности. Добившись полного бесстрастия, «умереть плотью», чтобы «воскреснуть духом»…

* * *

Оказавшись в заточении, Сафронов окончательно пал духом. В отчаянии он метался по камере, мешая сокамернику спать.

– Чего тебе не спится, морда протокольная?

Сафронов остановился и с ненавистью взглянул на соседа.

– А кто ты такой, чтобы задавать мне вопросы? – истерично выкрикнул он. – Я тебя не трогаю, и ты, будь добр, не цепляй меня. Иначе я сам не знаю, что с тобой сделаю!

– Ух ты! Вот это выпад?! – удивился сокамерник. – Да ты что, с ума трёкнулся? Меня, Сеню Кручёного, вся Самара знает, и воры блатные, и товарищи политические, а ты…

– Твоё имя мне ничего не говорит! – оборвал его на полуслове Сафронов. – Если тебя знают все в Самаре, то пусть я буду единственным, кто не знает и знать не желает!

Сокамерник неожиданно смягчился.

– Ладно, я понимаю тебя, а потому прощаю, – заговорил он примирительно. – Видать, здорово тебя на допросе потрепали, что из седла вышибли.

– Прощаешь не прощаешь, мне всё одно не легче, – обхватив голову руками, огрызнулся Сафронов. – Моя жизнь закончена! Я унижен, растоптан, раздавлен и разорён!..

– Эй, слушай, да чего ты завёлся? – прикрикнул на него сокамерник. – Ты так скулишь, будто мир рухнул и провалился в тартары. Могу совет дать полезный, если пожелаешь… Кстати, а ты кто будешь?

– Кто-кто, да никто я теперь, – уныло посетовал Сафронов. – Был я человеком значимым, небедным, а теперь… Всё пошло прахом – имя, положение, всё… Всё к чертям собачьим!

Он снова обхватил голову руками и затрясся в рыданиях. Сокамерник некоторое время молча наблюдал за ним, а затем…

– Э-эх, горемыка, – заговорил он, сочувственно вздыхая. – Слушай меня, сидельца бывалого, и на ус мотай. Обскажи, что с тобой стряслось, по порядку, по полочкам. Я тебя выслушаю и совет дам достойный. Ты вот впервой за решётку попал, а у меня в этом деле багаж немереный…

8

Поручик Шелестов, вольготно развалившись за столом, внимательно слушал осведомителя.

– Он наизнанку передо мной всю свою душу вывернул, ваше благородие, – самодовольно ухмыльнулся осведомитель, заканчивая. – Всё рассказал, ничего не утаил.

– Он не переиграл тебя, Кручёный? – усомнился поручик.

– Кого? Меня? – осклабился тот. – Да он щенок передо мной полный! Сначала всё ходил-ходил туда-сюда по камере, переживал шибко, маялся, места себе не находил. Я нащупал его слабую струнку и легонько по ней тренькнул.

– А точнее? – заинтересовался поручик.

– А я таким сознательным «народным мстителем»-народовольцем прикинулся, – осклабился Кручёный. – Про борьбу всякую с самодержавием ему втирал. А он повёлся и заговорил безудержно. Только слушай и запоминай.

– Понятно, ты его расколол по полной, – хмыкнул поручик. – И? Чего ещё он наговорил тебе такого, чем ты собираешься меня удивить?

– Кабы знать, что вас интересует, ваше благородие, – пожимая плечами, вздохнул Кручёный. – Подсаживая меня к нему в камеру, вы дали задание выведать у него всё. А вот что именно, не указали. Я и слушал всё, что он выбалтывал своим помелом неуёмным, и на ус мотал.

– Итак, – вздохнул поручик, – начнём с того, что Сафронов сообщил тебе, что он купец.

– Да, и не последний в городе, – кивнул утвердительно Кручёный.

– А в том, что он сектант-христовер, Сафронов признался?

– Нет, православный он, – усмехнулся осведомитель. – И до девок охоч. К хлыстам он не делишки обделывать пожаловал, а бабёнкой полюбоваться. Уж очень она запала на душу его похотливую.

– И что, из-за какой-то бабёнки он приехал в Зубчаниновку на радения хлыстов?

– Так всё и было, – хмыкнул Кручёный. – Заприметил купец красотку одну и воспылал к ней страстью безудержной. А она сектанткой оказалась. Вот он и явился, чтобы ею полюбоваться, а заодно и на радения поглядеть.

– И что, это всё, что тебе удалось из него вытянуть? – поморщился поручик.

– Это всё, – вздохнул Кручёный. – Он же всё больше о жене своей рассказывал, о делах своих купеческих. Если бы он что-то утаить пытался, я непременно заприметил бы, не сомневайтесь, господин поручик.

– Что ж, если всё было так, как он тебе рассказал, то надо подумать, как дальше использовать этого недотёпу, – задумчиво проговорил поручик. – Отпущу-ка я его сейчас домой и занесу в свой список «чёрный».

– К вам только попади на крючок, – усмехнулся Кручёный, – век с него не соскочишь, по себе знаю.

Поручик язвительно улыбнулся:

– Ты чем-то недоволен? Ты считаешь, что было бы лучше, если б на каторге гнил?

– Вы тогда мне выбора не оставили, ваше благородие, – вздохнул осведомитель. – Вот и пришлось вашим соглядатаем стать.

Ответ осведомителя рассердил поручика.

– Марш в камеру, – распорядился он. – Сегодня к тебе двух политических подсадят. Вот и поработай с ними как следует. Продемонстрируй своё хвалёное мастерство.

* * *

Вернувшись после обеда в кабинет, поручик со скучающим видом уселся за стол. Но стук в дверь заставил его встрепенуться и встряхнуться.

– Кто там? – крикнул он, глядя на дверь и спешно поправляя на себе китель.

Дверь открылась, и заглянул унтер-офицер.

– Арестованный Сафронов доставлен, ваше благородие, – доложил он. – Заводить или обождать в коридоре, как прикажете?

– Что ж, заводи, куда деваться, – вздохнул поручик. – Что-то вы сегодня быстро доставили из тюрьмы арестованного. Обычно дольше копаетесь…

Опершись локтями в поверхность стола, Шелестов уставился на Сафронова блуждающим взглядом.

– Что-то ты сегодня неважно выглядишь, Иван Ильич? – поинтересовался он едко. – Бледен, взъерошен и совсем не похож на богатого влиятельного господина.

– Я не спал всю ночь, – ответил Сафронов хриплым, сорванным голосом. – Я чуть с ума не сошёл… Я…

Он замолчал, будто подавился, и покачнулся на ногах.

– Проходи, Иван Ильич, присаживайся, – указывая рукой на стул, предложил поручик. – Спать тебе не давали угрызения совести или в тюрьме тебя чем-то обидели?

Сафронов приблизился к столу и уселся на стул. Он боялся смотреть на поручика и со страхом дожидался предстоящего допроса.

– Судя по твоему несчастному виду, ты очень хорошо подумал, Иван Ильич? – обратился к нему поручик. – Ты готов сделать признание?

Сафронов некоторое время молчал, собираясь с мыслями и тяжело вздыхая.

– Я не знаю, что вам от меня надо, ваше благородие, но готов подписать любые «признания», какие вы хотите от меня услышать.

– Вот тебе и на? – разведя руки, усмехнулся поручик. – Ну зачем вы так, Иван Ильич? Мы же люди государственные и не желаем зла своим соотечественникам.

– Я уже наслышан, что лучше не спорить с жандармами, соглашаться с ними во всём, – опуская голову, выдавил из себя Сафронов. – И перечить вам в чём-то мне не советовали тоже…

– Ну хорошо, тогда скажи мне честно, Иван Ильич, для чего к хлыстам хаживал? – вкрадчиво поинтересовался поручик. – И не юли? И тогда, может быть, я поверю тебе на слово?

Сафронов нервно дёрнулся и обхватил голову руками. Он был готов сказать правду, но что-то удерживало его.

– Иван Ильич, я жду, выкладывай? – подался вперёд поручик.

– Седина в бороду, а бес в ребро, – заговорил Сафронов, вздыхая. – На девку я запал сектантскую. Вот и ходил, чтобы полюбоваться на неё.

– Ну и что, полюбовался? – усмехнулся поручик. – До головной боли насмотрелся на неё?

– Понятия не имею, о чём вы, ваше благородие?

– О том, что очень знать хочется, кто так приголубил тебя чем-то тяжёлым по башке, когда ты от нас на чердаке прятался? – ошарашил поручик. – Кто ещё был с тобой, отвечай?

На лице Сафронова отразилось такое изумление, что поручик даже привстал, глядя на него.

– А меня разве кто-то по голове шарахнул? – прошептал он. – Я помню, как на чердак взбирался по лестнице, и все, провал! Я в себя-то пришёл в телеге вашей, со связанными руками и ногами?

– Хорошо, не помнишь ты этого момента, – сделал вид, что поверил ему, поручик. – Но почему на чердак прятаться полез?

– Так это всё из-за репутации, – вздохнул Сафронов. – Каждый купец дорожит ею. Для купца потеря репутации – погибель.

Поручик с улыбкой расправил плечи. Стряхнув с себя остатки лени и сна, он развлекался допросом недотёпы.

– А теперь слушай меня, Иван Ильич, внимательно слушай, – заговорил он вкрадчиво. – Хочешь, я сохраню твою репутацию и оставлю в тайне то, что произошло с тобой в Зубчаниновке?

Сафронов не ожидал такого поворота дела, и изумление отразилось на его лице.

– Да-да, ты не ослышался, Иван Ильич, – приветливо улыбнулся поручик. – Я берусь сохранить твою репутацию и буду всячески и во всём помогать тебе. Что на это скажешь, купец?

– Я?

Сафронов округлил глаза и, не зная, что ответить, лишь пожал плечами.

– Не за здорово живёшь, конечно, – продолжил поручик. – Я предлагаю сотрудничество для пользы и благополучия нашего государства. Ты согласен с моими доводами, Иван Ильич?

Сафронов потрясён и обескуражен. Заметив, что купец уже готов на всё, лишь бы избежать серьёзных неприятностей, поручик усмехнулся.

– Отныне, если ты по-прежнему хочешь волочиться за девкой-сектанткой, пожалуйста. Если захочешь что-то ещё, и на то моё согласие получишь. Но взамен…

Поручик хитро прищурился и стал похож на крадущегося к курятнику лиса.

– Ты будешь моими ушами и глазами как в секте хлыстов, так и в купеческом обществе. Что скажешь на моё предложение, Иван Ильич? Ты согласен?

– Согласен не согласен, всё одно деваться некуда, – вздохнул Сафронов. – Так где поставить подпись, ваше благородие, или на слово поверите?

Поручик пододвинул к нему чернила, перо и бумагу:

– Купцы всегда говорят правду, и им можно верить на слово. Но в нашей службе ко всему свои требования. А теперь бери перо и бумагу, Иван Ильич. Сейчас мы составим документ, который положит начало нашей вечной дружбе и взаимопониманию.