Текст книги "Эффект Бандерлогов"

Глава 10
Любовь зла…

Поправляя очки и краснее большими светящимися на солнце ушами, Рома Зюлькинд шёл домой, глупо улыбаясь и строя планы на будущее. Его душа пела на все голоса, и внутри играл оркестр, выдувая гимн любви и новым ощущениям. Он влюбился! Люба! Любаша! Любовь! Такую женщину Рома не то что не имел никогда, а даже боялся себе представить в своих фантазиях. Когда, несколько лет назад, его друг детства вернулся из армии, Рома слушал его рассказы о приключениях в солдатской хлеборезке с учащённым дыханием, но неверием в реальность. Он не мог поверить, что такое возможно. По ночам, вспоминая рассказы друга, о полнозадой работнице продовольственного склада, Рома долго трясся под одеялом, натирая плоть до кровоподтёков и представляя всё услышанное в красках и лицах. Причём на месте друга, в описанных им сценах, всегда оказывался он – Рома. Позже у него был один неудачный опыт с медсестрой, окончившийся провалом. Всё сразу пошло неплохо, но как-то не так, как представлялось. Кроме гадливого воспоминания остались пятна на брюках и желание всё побыстрее забыть. И с той медсестрой он старался больше не общаться.

А вот то, что произошло сегодня! Он ликовал, твёрдо уверовав в необходимость жениться на этой волшебной девушке. Хотя девушка давно перекатила тот рубеж, когда о возрасте говорят – что-то около тридцати, в глазах Зюлькинда она была идеально красивой и вообще без возраста. Нет возраста у богинь! Он решил поговорить с домашними и был убеждён, что все одобрят его выбор.

Домашние выбор не одобрили. Мать грустно покачала головой, выслушав Ромин азартный спич о его желании во что бы то ни стало жениться и, вздохнув уныло и долго, сказала: «Весь в папу. Тот тоже – каждый раз женился». Сёстры, присутствовавшие во время излияний брата с подачи разгорячённой раненной любовью души, сначала хихикали, а позже уразумев, что брат не шутит, принялись наперебой костерить самозванку, претендующую на их и без того переполненную жилплощадь. Понимания в семье он не встретил. Это не охладило пыл, а лишь подзадорило его к началу действий. Первым делом он решил наладить утерянные связи с людьми, предлагавшими ему потрудиться на ниве научных исследований, с зарабатыванием «нешуточных» денег. Да-да, так ему и сказал тот человек – «нешуточных». Таким человеком был Пётр Миронович Кривых – человек надёжный, как представлялось влюблённому джентльмену Роме Зюлькинду. Конечно! Он себя ассоциировал именно с джентльменом, обязанным жениться на девушке, которая доверила ему самое дорогое – своё тело и, как представлялось – душу! С Петром Мироновичем Рома познакомился в его загородном доме, куда ездил обслуживать аквариум. Аквариум у Кривых был знатный. Огромный, с экзотическими растениями и рыбами, изготовленный из силикатного стекла. Рома любил такие системы. Где сам аквариум назывался «дисплеем», а фильтровальные узлы, оборудованные в отдельной ёмкости, но связанные с основной ёмкостью трубопроводом, называются – «сампом», который используется для размещения разнообразного оборудования химической, биологической и механической фильтрации, а также обогащения воды. В такой емкости также вмещается некоторый объем воды, который в сумме с объемом самого аквариума дает общий суммарный объем всей системы. Короче, Рома не сомневался – человек, имеющий такой аквариум – не может быть плохим. А как же? Ведь он любит всё живое! Да. Именно так он думал.

Рома тоже понравился хозяину, и прежде всего своим отношением к делу, и знанием таких тонкостей, о которых Кривых и не слышал. А он считал себя знатоком в деле аквариумного рыбоводства. Как-то, в один из визитов, Пётр Миронович завёл разговор о зарплате, семейном положении и взглядах на будущее господина Зюлькинда. Рома стесняясь, краснел, и бубнил про достаточность заработка и небольшие потребности. Кривых всё же оставил ему свою визитку с прямым телефоном, закончив деловой фразой – «Будет нужна работа – звони». И вот – работа понадобилась. Понадобились те самые бумаги, наличие которых делает из мальчика мужчину, из обывателя делового человека, а из альфонса благодетеля. Хотя альфонсы редко меняются, но это так, к слову. В общем – понадобились деньги! И он позвонил.

Кривых долго вспоминал, кто это ему звонит, задавал наводящие вопросы. А потом вдруг выпалил: – «Ромка – аквариумщик! Как же, брат, помню-помню! Значит, понадобились все-таки юаньки? Ну, и правильно. Есть у меня проектик. Завтра жду в девять. Поговорим». Он назвал адрес. Спросил точные – фамилию, имя, отчество, попросил взять обязательно с собой паспорт и распрощался.

Утро долго не приходило в Ромино окно. Ночь тянулась томительно и нудно, отдаваясь капанием из крана, скрипением кроватей сестёр и визгом тормозов ненормальных ночных гонщиков на улице. С рассветом Зюлькинд встал и стал готовиться к встрече. Он достал свой выпускной костюм и, обнаружив, что тот ужасно мал – расстроился. Дело поправила мама, тревожно наблюдавшая за ранними сборами сына. Молча, сжав тонкие губы большого рта, она вынесла отцовский костюм и подала Роману. Костюм сел как влитой. В зеркале перед Романом стоял взрослый мужчина, очень похожий на отца, и смотрел на него. «Это же – Я!» – промелькнуло в голове Романа. Мать, наклонив голову, припала на грудь сына, постояла с полминутки и, махнув рукой, вышла на кухню, причитая про – «Копию своего папашки» и про то, что он, Рома – «Такой же дурачок сознательный… окрутят бабы…»

Пётр Миронович был сама любезность и предусмотрительность. Усадив гостя в кресло и, предложив прекрасного английского чая (хотя то, что в Англии растёт чай, Рому немного удивило), долго рисовал яркими красками картины предстоящего дела и перспективы их совместной работы, сдабривая сказанное меткими афоризмами и яркими аллегориями. Заложив правую руку за спину, а левой дирижируя своей собственной речи, Пётр Миронович вещал:

«В тот момент, когда судьбу человечества вершат лучшие умы мировой науки, создавая новейшие технологии будущего, наш отечественный застоявшийся корабль академической мысли сидит на мели рутинно-канцелярского хлама, не в силах конкурировать с другими странами. Нашей науке не хватает свежих решений, смелых открытий и незамыленных взглядов!» Все эти штампы господин Кривых повторял от конференции к конференции, от встречи к встрече и потому не сбивался. Речь его текла так ровно и безупречно, что Роман и мысли не мог допустить о каких-то корыстных целях этого «святого» двигателя российской науки. Закончил же Пётр Миронович без патетики: «Так вот, молодой человек, – будете работать под моим руководством, беспрекословно выполняя порученное – будет и успех, и деньги, и!..» Он задрал подбородок вверх, потряс им, показывая, какое это большое и значимое – «И». Под ёмким, протяжным – «И» – очевидно понимались те многочисленные блага, общее имя которым ещё не придумано, но все и без того догадываются, что это хорошо.

Зачем ему понадобился Рома? Всё просто. Пётр Миронович был из тех, кто считал, что команду надо подбирать и воспитывать самому. А личную преданность шефу ставил намного выше профессионального мастерства. Старые кадры завистливы и непослушны. Они интригуют и считают господина Кривых бездарной выскочкой, а посему каши с ними не сваришь. Как раз он сейчас подбирал преданных, идейных, молодых исполнителей для нового доверенного ему проекта, и Рома показался ему одним из подходящих кандидатов. «Таким, – думал Кривых, – всегда можно припомнить их нищенское прозябание и кто их вытащил из дерьма. Поэтому они благодарны и исполнительны… до поры…»

– Я – согласен, – искренне ответил Рома.

– Я – не сомневался, – улыбнулся в ответ функционер от науки. – Тогда сегодня же, сейчас, вы берёте перо и бумагу, – он протянул ему листок и ручку, – и пишете заявление о приёме на работу. А завтра к девяти часам – как штык. Определяю вас в группу профессора Хомич.

Рома не обратил внимания на знакомую ему фамилию. Точнее, он знал профессора Даниила Львовича и никогда не интересовался его фамилией. В бланке наряда стоял адрес на обслуживание аквариума и фамилия Кати – Смирнова. Почему так? Рома не задумывался. Поэтому будущего своего шефа профессора Хомич он не ассоциировал с хозяином квартиры, в которую приходил регулярно и обслуживал аквариум.

Возвращаясь, домой, Рома первым делом набрал номер телефона любимой. Он горел от нетерпения сделать ей предложение. Теперь, когда на горизонте замаячила доходная работа, и перспективный специалист Зюлькинд может обеспечивать не только себя, но и свою семью – откладывать свадьбу было глупо. Телефон не отвечал. Люба не могла ответить, она стояла на четвереньках, на огромной круглой кровати в «Гостинице на час» и любовалась своим отражением в зеркале. Её сильное тело прогибалось, двигаясь в такт мощным движениям прильнувшего сзади огромного мужика, который запрокинув голову сопел и хрипло, шёпотом матерился, обхватывая Любины бёдра. Руки его были сильными и горячими, движения мощными, протяжными и плавными. Где-то в лабиринтах валявшейся под креслом одежды, Любин телефон играл мелодию из «Сильвы», Люба закатывала глаза, закусывала губы и не обращала на него внимания. Здоровый мужик сопел распалённым дыханием племенного быка, иногда хлопая по упругим бёдрам партнёрши руками так, что находящимся за стенкой казалось – «кому-то лепят смачные пощёчины».

Телефон надрывался… Люба только громче стонала. Мужика, однако, напрягал этот противный, хоть и мелодичный звонок. Он отвлёкся, и сладострастное облегчение откатилось куда-то далеко, не давая возможности забыть обо всём и насладиться минутой высшего блаженства. Он посмотрел тоже в зеркало. Картина ещё больше отвлекла его от сладостных реалий происходящего. Саша Полковник, а это был именно он, вспомнил рассказ своего сослуживца, про конногвардейцев…

«Рассказ про конногвардейцев»

Передаётся со слов рассказчика и с использованием его выражений.

Сей рассказ поведан давним товарищем Саши Полковника по совместной службе, во время ночного рейда, на коротком привале.

«И врать мне вам, братва, нет никакого смысла, – начал тогда свой рассказ друг Полковника и его тёзка Сашка – капитан, однополчанин.

Пили, значит, мы всю ночь. Повод был необыкновенно порядочный. Не то, что тапки обмывали купленные. Нет. Серёга выиграл пять тыщ! И выиграл, блядь, как раз в свой день рождения. Купил в киоске лотерею «Спринт» за полтинник. «Дайте, – говорит он продавцу, – подарок ко дню рождения». Та протягивает билет. Он открывает. Даже надорвал кусочек. Медленно разворачивает и улыбается. «Вот, – говорит, – спасибо. Пять тыщ…» А «Жигули» тогда как раз почти столько стоили. Все улыбаются. Мол – пизди, пизди. И продавец – девушка молодая – тоже тянет рот до ушей.

Серёга молча показывает ей билет надорванный. Улыбка исчезает с её лица, и появляется гримаса то ли отчаяния, то ли зависти. Ну, мы все давай его поздравлять. Намёки дешёвые кидать, насчёт обмыть там и прочее. Серёга лыбится и, немного бледнея, спрашивает у продавца: «А деньги когда получать?» Та мямлит, что-то себе под нос, объясняя про экспертизу, проверку и прочую ерунду. Короче, деньги он получил только через месяц. А в тот день мы забурились к нему в холостяцкую коммуналку, обмывать выигрыш.

Сколько ни бери водки, а бежать всё равно ещё раз придётся. Так и получилось. Выпили по одной колдунье на брата – мало. Комбат крякнув, пробасил, сюсюкая на шипящих звуках. У него всегда по пьянке пропадали шипящие: «Со-то я не напился, Сергей Александровиць. Надо стобы кто-то исё принёс. На стременную». Пошёл я. Рядом была стоянка такси. Взял пузырь за чирик. Иду обратно. Навстречу женщина. Темно на улице. Не видно, старая или молодая. Да после пятисот водки – разница небольшая. Слово за слово. Она не боится – человек в форме, лейтенант. Короче, кончилось знакомство у неё дома, в кровати. Женщина очень приличная. Выпившая шла, по причине отмечания какой-то диссертации, какого-то коллеги по работе – выдающегося зоолога. Ну, я, значит, слушаю про диссертацию – что-то там у каких-то обезьян, то ли в башке, то ли в жопе, а сам пристраиваюсь потихоньку. Она ничего… Позволяет. Вдруг, как обухом по башке: «А где муж, думаю?» Ну, соответственно, задаю ей этот вопрос. Не придёт ли любимый твой невовремя? Она говорит, что нет, не придёт. Умер, говорит, и на стену показывает. А на стене портрет какого-то кавалериста, с шашкой и в папахе. Я начинаю соображать, мол, много лет-то барышне, раз фотка такая старая, и муж на ней в форме довоенной ещё. Она интеллигентная – намёк моих сомнений раскусила. И говорит: «Не волнуйся. Он меня на тридцать лет старше был». Я продолжил. Поставил её на четыре точки. Только это, значит, принял позу по-гусарски – сзади, вижу на меня пялится кто-то. Вот же блядь, а! Присмотрелся – зеркало. Вид классный. Скачу, словно конармеец на кобыле, только шашки с папахой не хватает. Моя фуражка рядом, на стуле лежит. Я, не переставая «скакать», дотянулся до фуражки, надел её – и поскакал дальше. А сам в зеркало посматриваю. Ну, сука – точно конармеец на лошади едет! Только жопа голая мелькает, да лошадь ржёт по-человечьи – охает и ахает! Приложил руку к козырьку, словно честь на параде отдаю, а она в этот момент, возьми да и обернись. Все её вздохи, всхлипы и ржание давно одинокой, голодной вдовы оборвались, и она, то ли с горечью, то ли со смехом спросила: «Ты, что – дурак?» Я сбросил фуражку, ойкнул, и поскакал во весь опор дальше, отрабатывая свой конфуз. Ничего – получилось всё… у обоих».

…Вспомнив этот рассказ, Полковник не мог удержаться. Ему стало до того смешно, что он остановился в своих изысканных движениях и залился смехом, переходящим в слёзы. Ну, очень ему стало смешно. Да ещё этот телефон… «Ну, бля… сейчас посмотрю, кто звонит – найду – убью!» Быстро спрыгнув с кровати и вызвав тем недоумение и стон возмущения Любы, Полковник стал шарить по полу, ища чёртов телефон…

А звонил Роман Зюлькинд. Не дождавшись ответа, он опустил трубку в карман, развёл руками и сел в подъехавший автобус. По крайней мере, у него теперь есть работа и он сможет предложить этой замечательной девушке стать его женой. Он представлял, как будет приходить домой, как его будет встречать любимая жена, как они будут ужинать вместе. Как потом… Его мысли прервал сигнал из кармана.

– Слушаю, – Роман даже не глянул на номер.

В трубке молчали.

– Слушаю… Люба, это ты… вы?

– Нет, это не Люба. Это её папа. Ты что же, сучонок, совратил девушку – и в кусты, – Саша Полковник явно издевался, но Рома не понял этого. Он всерьёз разволновался. Речь его стала сначала, спутано-плаксивой, с обещаниями обязательно предложить руку и сердце. Потом, истерично-вызывающей – «я попросил бы… в таком тоне» и прочее. Потом он перешёл на сдержанно-деловой фальцет, стараясь произвести впечатление самостоятельного, «серьёзного мужика». Но закончил сконфуженно сбивчиво, с извинениями и обещаниями. И… что он «вообще хотел просить отца благословить их отношения».

– Ну, брат ты мой, – продолжал игру Полковник, – такие вещи впопыхах не делают. Знаешь, какие парни к ней баки подбивают?

– …

– То-то! Дело обстоятельно делать надо. Обстоятельно.

– Да. Понимаю.

– Сможешь ли ты обеспечить семью? Семья это! Это о-го-го! – Саша, напрягся, подбирая слова, касающиеся важности семейных отношений, но кроме: «Муж и жена – одна сатана», в голову Полковнику ничего не лезло.

Роман начал рассказывать про денежную работу, которую только что получил. Про научные разработки, сулящие немалые доходы. Он, по мере продвижения рассказа, возвышался в своих собственных глазах, а посему закончил: «Знаете что, папаша! Я бы на вашем месте был рад, что такой жених хочет взять в жёны вашу дочь! Да я, с самим… господином Кривых в проекте! А он! А его! Да, что вам объяснять. Это не человек – глыба! А вы мне про обеспечение».

Сашу словно шарахнуло по башке пыльным мешком: «Ну, ни хрена себе случайности. Хотел приколоть Любкиного мальчишку, а попал на знакомого Кривых. Или гундит, падла?» В трубку же он сказал:

– Хорошо, молодой человек. Ваши аргументы сейчас неуместны. Мы посовещаемся на семейном совете… С Любой посове… ту… емся, – он прикрывал трубку рукой и отбивался от начавшей понимать суть разговора Любы, которая пыталась вырвать трубку и расцарапать Полковнику всю его наглую, небритую рожу. – До свиданья, молодой человек. Я по… з… воню… – продолжал отбиваться Саша Полковник. Окончив разговор, он посмотрел с укоризной на свою партнёршу по недавнему сексу.

– Ну, ты чего, дурочка, что ли? – очень мягко и тихо спросил Полковник девушку, которая перестала на него нападать, а села на край кровати и принялась молча одеваться.

– Сам дурак. Тебе чего от меня надо?

– Не понял, – Полковник смотрел на Любу с истинным удивлением.

– Тебе чего от меня надо? – Люба сидела в одном чулке, с растрёпанной причёской и размазанной тушью над правым глазом.

– Да я думал, нам обоим это надо.

– Ну и вали.

– Да, пожалуйста, – мужчина встал, пожал плечами и пошёл в душ.

Люба, продолжая одеваться, материла Полковника вполголоса и прерывала свои проклятия в его адрес громкими обидными словами, выкрикивая:

– Ты посмотри на него! Он ещё будет моих мужиков воспитывать! Папашка выискался! Срань болотная! Бугай неотёсанный! Козёл старый!

Саша уже вышел из душа и, вытираясь большим белым полотенцем, смотрел на ругающуюся девушку. Он кивал в такт её бурным и ярким эпитетам и хмурил незлобно брови:

– Ну-ну, – это вот про старого козла – по-моему, лишнее.

– А какого…

– Зелёного.

– Что?

– Ты спросила – какого? Я ответил – зелёного.

– Ты что же лезешь в мою личную жизнь? Трахаешь и будь доволен, а в мою личную…

– А ты – не довольна?

– Знаешь! Не путай – потрахаться – с этим.

– С чем? Влюбилась?

– Я? Ты чё, того? А если честно – не знаю, – опустив плечи, устало сказала Люба и глубоко, по-детски вздохнула. Она посмотрела на свои красивые, ухоженные руки, зачем-то легонько плюнула на ноготь и «полирнула» его о простынь. Потом, как ни в чём не бывало, потянулась и через зевок сказала:

– А он лучше вас всех, как оказалось. И дело не только в этом… – она кивком указала Полковнику пониже пояса. Саша невольно прикрыл свой могучий орган рукой и, отбросив полотенце, стал натягивать одежду.

На влажное тело брюки натягивались плохо. Полковник балансировал на одной ноге и, кряхтя, бормотал про странность женской логики. Но, вдруг, его словно посетила какая-то гениальная идея. Он застыл в одной штанине, держа брюки правой рукой и подняв указательный палец левой руки вверх, выдал:

– Любаша! Эврика! У меня к тебе дело!

Глава 11
Тайна. Тайна?
(Из доклада тайного агента)

«Вас интересует СС? Ну, то есть Сергей Сергеевич… Понимаю… Сергей Сергеевич Иванов, по своему разумению сидит настолько высоко, что ему нет необходимости кому-то что-то доказывать. Его мысли заняты судьбами народов, а не отдельных людишек, и поэтому такие мелочи, как жалость, сострадание, порядочность или сочувствие, ему непонятны, хоть и знакомы. Знакомы где-то далеко, за гранью взрослых лет. В глубоком детстве. Он был простым мальчиком, и страдал и мучился, когда видел несправедливость. Например, когда его любимых героев молодогвардейцев пытали или убивали на экране кино. Он переживал за соседскую кошку, за маму друга, которую избивал пьяный отец. Он очень близко принимал к сердцу страдания угнетённых народов Африки. И, будучи школьником, гордо держал на линейке, посвященной первомайским праздникам, плакат с надписью: «Руки прочь от Вьетнама!». Его до глубины души волновала судьба Анжелы Дэвис, хотя он не совсем понимал – где она и почему ей нужна свобода? Слово «Свобода», в его понимании, вообще, ничего не значило. Свобода может быть у птиц, выпущенных из клетки. У тигра, которого отвезли в заповедник и пустили в лес, но это слово как-то не вяжется с людьми. Он сам считает, что полностью свободен. И всегда очень горд, за страну, в которой жил, живёт и собирается, наверное, долго ещё прожить, несмотря на резкие повороты в курсе и направлении развития государства. Да! И это серьёзно. Горд, как миллионы сверстников из шестидесятых. Они, не все, конечно, всерьёз радовались, что не родились где-то в Африке, или не дай бог, в США! Это было так давно. Сейчас, Сергей Сергеевич, пройдя путь от школьника Серёжи Лившица до Сергея Сергеевича Иванова, от бедного студента, до руководителя самого секретного и важного ведомства страны, ничем не гордится, никому не верит и руководствуется одним простым принципом – «Хорошо то, что не ведёт к потрясениям!» А средства? Средства – любые, невзирая на попутные издержки в виде жертв региональной войны, взрывов домов, разорения предприятий, переселения народов и… другие мелочи. «Прагматизм – далеко не цинизм!» – Он любит это выражение. Считает себя прагматичным и верит в разум, а не в эмоции. Долгие годы он шёл по лестнице карьеры твёрдо, но медленно. Это и помогло ему не запятнаться во времена пятилеток, гласности, перестроек, ускорений и ГКЧП. Однако должности в России во все времена либо покупались, либо дарились с барского плеча, за личную собачью преданность, (другого не дано), и ему пришлось выбирать. Платить он не хотел, по идейным соображениям, поэтому Иванову была ближе вторая возможность выдвинуться. Он предан беззаветно. Кому? А тому, кто у кормила. Его принцип – власть от бога, срабатывал во времена любых правителей. И во времена атеистов и во времена перекрестившихся атеистов. Сначала клеймил позором диссидентов, потом хулил не перестроившихся. Затем – осуждал ГКЧпистов и поддерживал шоковую терапию. Позже рьяно её клеймил позором. Сейчас исполняет волю лидера. Она для него и закон, и конституция. Должности все получал, как цепной пёс кость и место охраны. Такой у нас аппарат. Такой у них, извините, менталитет. Бывали в нашей истории, конечно, исключения в кадровой политике, когда назначали на должность временщика – «стрелочника», который, став на пост, должен был принять непопулярное решение, диктуемое сверху. Это решение публично осуждалось. Подставного «стрелочника» снимали с должности и… щедро одаривали привилегиями и новыми назначениями. Либо – послом, либо – к кормушке бюджета. Но это уже после публичной порки. Всё внешне выглядело грозно. На самом деле подставной «стрелочник» выполнял план реализации задуманного преступного сговора верхушки власти, кладя на алтарь отечества свою репутацию, но приобретая статус неприкасаемого. Так было в девяносто восьмом с премьер-министром, который объявил «дефолт». Так было и в 2008, когда была объявлена, по сути, война Грузии, которую начал действующий на тот момент главковерх, но все понимали, что само решение принял его кукловод, сидящий в тени власти, и сам же эту тень создающий. Так, хоть и коряво, было сделано при вводе войск в Крым – разрешением Совета Федерации. Так намечается сделать и сейчас. Есть хороший, по выражению лидера, план. И выбор на должность «стрелочника» пал на господина Иванова Сергея Сергеевича. Ему предстоит стать основным исполнителем и правой рукой лидера в коренном изменении направления развития страны. Но Вы не обольщайтесь. У Лидера есть планы и на Вас…

Встреча с лидером назначена на следующей неделе. Она пройдёт с глазу на глаз. Добыть запись беседы считаю невозможным. Искренне Ваш…»

Подпись агент не ставил. Он, а может быть она, работал на ЦРУ давно, ещё с советских времён. Доклады делал обзорные без конкретики и точных цифр. Свои донесения обличал в форму свободного повествования не без художественных приёмов, что делало его донесения не совсем шпионскими докладами, а так – размышлениями на бумаге. Его западные вербовщики допускали подобную форму донесений, исходя из принципа – лучше «что-то», чем «ничего». У них тоже отчётность перед руководством за потраченные средства налогоплательщиков. Несмотря на странный стиль послания, больше походивший на повествование ни о чём конкретном, ЦРУ выуживало из потока общих фраз и размышлений нужную информацию. Работал агент и на другие разведки. И везде получал деньги. Передавая данные – не испытывал стыда. Его не терзала совесть, не мучали ночные кошмары. Он работал. Работа ничем не хуже других. Раз есть такая работа – должен же её кто-то делать? А сведения? Так – пустяки. Но мы, не знаем так ли всё просто. Один ли он. Не игра ли это. Ничего конкретного. Вёл ли он двойную игру, или нет? Не ведомо. Пока.

Характеристики на работников и свои личные наблюдения, как в данном случае с Ивановым, он писал, иногда – делая частные выводы. Не возбранялось. И никаких там тебе секретных планов. Схем мобилизационного развёртывания. Или карт с размещением ракетных шахт.

Для чего «там» – за океаном, нужен был доклад о Сергее Сергеевиче? А им нужно всё, что касается руководства спецподразделений, обороны, ядерных и космических изысканий. Всё. А Сергей Сергеевич был назначен на секретный проект, под будоражащим воображение названием – «Абориген». По крупицам выуживая информацию, ЦРУшники строили более менее стройную картину ситуации в огромной северной стране. Стране – представлявшей собой никому не понятную, не предсказуемую махину, готовой в любой момент развернуться на сто восемьдесят градусов и натворить бед, цепляя своей кормой, бортами, носом все близлежащие карлики-страны, как ржавый лайнер в порту, сорвавшийся с якорных цепей.

По докладам различных, более менее мыслящих источников, ситуация в стране была близка к очередному развороту. Страна прожирала больше, чем производила. Всё, что ещё работало и приносило в бюджет – плотно было облеплено чиновниками и погонами всех мастей, доивших, стригущих, берущих и страждущих. Во внешней политике – не лучше. Со всеми вокруг разругались. Технологий своих не создали, чужие оказались недоступны, из-за агрессивной позиции в мире и благодаря «мудрой» политике партии власти и её лидера, выход из ситуации представлялся очень уж неблагоприятным для всех. Это либо опять занавес и полная изоляция, с военным противостоянием, либо, что гораздо хуже – война. Иначе – распад на лоскуты федеральных самообразований, и возможно – гражданское противостояние.

А тем временем Сергей Сергеевич прибыл на беседу к лидеру ровно в два часа ночи по Москве. Лидер любил сидеть почти до утра. Его ночной режим работы выбивал из колеи весь аппарат, вынужденно находящийся на рабочих местах до тех пор, пока горел свет в кабинете кормчего. Утром не выспавшиеся, усталые и злые – все возвращались в кабинеты, а лидер мог спать до обеда и подъехать когда угодно. Его улыбка наводила ужас на подчинённых и ставила в тупик оппонентов, которых становилось всё меньше и меньше.

Сергей Сергеевич уверенной походкой подошёл к дубовой, двустворчатой двери кабинета номер один. Дверь открылась, как по приказу невидимого волшебника.

Лидер был сама учтивость. Он встретил Иванова со стаканом чая в руке. Стакан, в белом металлическом подстаканнике, комнатные тапочки на ногах лидера, тёплая кофта на плечах, работающий в углу кабинета телевизор и лежавшая на коврике сука лабрадора чёрного окраса – дополняли картину умиротворённости и покоя своей трогательной простотой.

– Добрый вечер, дорогой Сергей Сергеевич! – лидер вышел навстречу Иванову, расползаясь в пугающей ухмылке. – Не разбудил я вас, часом? – И не дождавшись ответа, продолжил: —Тут вот какая ситуация. Да вы присаживайтесь, – он указал кивком на стул, а сам сел напротив. Их разделял небольшой, но массивный столик, придвинутый к огромному кабинетному столу сбоку.

– На заседании совбеза многие наши коллеги высказались за смягчение риторики в диалоге с Западом. Вы как лично к такому повороту событий? – лидер смотрел пристально на Иванова, прищурив глаз не то от горячего пара из стакана, не то из-за желания лучше вникнуть в ответ подчинённого. А скорее – проверить собеседника «на вшивость». Как выдержит его прищур? Как отреагирует? Лидер любил экспериментировать с собеседниками, употребляя изобретённые лично им различного рода ужимки, усмешки, или просто резкие движения, вызывавшие у подчинённых страх. А порой и ступор.

Сергей Сергеевич не отреагировал. Он довольно спокойно и по-деловому заговорил так, словно перед ним сидел не сам «он», а товарищ по общему делу.

– Я, как и многие коллеги, очень внимательно слежу за вашими, господин лидер, высказываниями, вашими указами. Распоряжениями и просто советами, – Сергей Сергеевич был спокоен и даже твёрд. Это явно импонировало лидеру. Он улыбнулся ещё шире и очень буднично сказал:

– Вы пейте чай. Чай замечательный. Наш. Краснодарский. Ведь умеем всё? Не так ли? Зачем нам чужое? Что-то в его поведении было ужасно знакомо… Где-то это уже видел Иванов… Или читал. Спокойный тон, искусственно приглушённые интонации в голосе, лёгкое подобие улыбки. Кому он подражает? Не то Штирлицу, не то Сталину…

Сергей Сергеевич ответил по-деловому чётко:

– Уверен, что коллеги необдуманно и скороспело внесли данные предложения, – слова про отечественный чай стали тем сигналом, который уловил тонкий номенклатурный нос чиновника. Он понял, чего ждёт от него шеф. Понял и произнёс это: —Никаких уступок. Никаких послаблений. Поддаться – значит показать свою слабость. Считаю необходимым ещё больше сплотить нацию, для чего необходимо, в первую очередь – «А», – он стал загибать пальцы, – усилить пропаганду разоблачения коварных планов Запада. Все эти совместные НКО и прочую шелуху запретить…

– Как? – Лидер улыбался.

– Народ у нас умный, хоть и дурак… Законодательно назвать их, ну, скажем, иностранными филиалами… Или нет, лучше иностранными агентами. Да. Агент слово многозначное. Агент может быть страховым, а может быть и вражеским. Но в ассоциации простого человека раз агент – значит враг.

– Зря вы так о народе… Хотя зерно есть…

– «Б» – заткнуть рты местным, так называемым, либералам. Это просто. Всех более менее популярных телеведущих перетянуть – кого деньгами, кого угрозами, а кого шантажом. Уж простите – тут не до сантиментов. И они подпоют и запляшут… Там ни одного безгрешного, как впрочем и везде… Ещё раз простите…

– Ничего, продолжайте…

– Они сожрут всех, кто осмелится мешать им говорить то, что нужно нам… И, наконец «С», – ограничить доступ к мировой сети интернета и западным средствам массовой информации.

– А с интернетом проблемы будут… Не так просто это…

– К тому времени поднимется террор по всему миру…

– Это предсказание?

– Это очевидная реальность. Поднимется, причём небывалый по масштабам. Ну, и в рамках борьбы с ним – инициировать законы, ограничивающие возможность террористическим организациям использовать мировую сеть. Наши спецы работают над предложениями. Найдётся какой-нибудь обиженный депутат… предложит… Дума пока своя… Это начало. Оно, как вы заметили, не касается вопросов экономики. Вопросы экономики возникнут. Проблемы будут очень большими. Прокормить такую армию силового аппарата – не шутки. Поэтому я и моя команда, безгранично, простите за нескромную откровенность, преданная вам лично, подготовили альтернативную программу работы отечественной промышленности в условиях изоляции от всего мира, – он кашлянул и, явно не без удовольствия, добавил: