Текст книги "Фига из будущего"

Глава IX
Дебют

Каждый человек всегда доволен своим умом и никогда – своими сбережениями. Глупый априори доволен своими умственными способностями и очень счастлив этим. Человек начитанный и достаточно образованный, но не умный очень часто бравирует своими знаниями, однако при всяком удобном случае намекает, глядя искоса на реакцию собеседника, на свою глупость. Он надеется, что, говоря о себе как о глупце, подчёркивает тем самым свой неординарный ум и интеллект. Умных людей нет совсем. Ну, то есть их не существует в природе. Как, к примеру, можно назвать умным великого учёного, доказавшего какую-то умопомрачительную теорему, но не способного перейти улицу на зелёный сигнал светофора? Или не назовёшь умным человека, читающего лекции по теории сумасшедших цифр и недосягаемых уравнений, но который не в состоянии заработать себе на новый пиджак. Также не притянешь к богатому бизнесмену понятие «умный», если он не в состоянии наладить свою личную жизнь и, периодически мотаясь от жены к любовнице, в результате остаётся без пятидесяти процентов нажитого и с алиментами. Но есть люди, которые не стараются кому-то что-то доказать в своих статьях или лекциях. Люди, не ищущие восторженных взглядов стройных креолок или гламурных блондинок. Они не стараются произвести впечатление на окружающих, проплывая на своей яхте мимо бухт Лазурного берега, но страдая при этом от тоски, несварения желудка и бессонных ночей с думами о налоговых выплатах или о разводе с женой. Они даже не имеют собственной яхты. А порой и автомобиля. Есть такие люди. Они тихо и скромно делают свою работу по собственному обогащению без излишнего шума и пафоса. Скопидомы. Накопители. Сквалыги. Они забивают свою нору кучей денег и иногда выглядывают на свет, чтобы ещё немного утащить. Но и они не умны, ибо для чего нужны деньги, если их нельзя потратить. Потратить желательно с шиком, брызгами шампанского и визгом женщин очень лёгкого поведения. Суета сует? Возможно. Возможно, смысл жизни этих тихушников в самом процессе намывания банкнот, монет, золота и прочих ценных вещей. Это их жизнь. Это их право. В истории много примеров. Личности реальные, не придуманные. К таким людям относился скрытный ростовщик Иона Всеволодович Крапивин. Человек старый, но крепкий, он всю жизнь занимался кропотливым зарабатыванием капиталов, кои не только складывал аккуратно в тихие, тайные места. Он давал взаймы. Давал исключительно проверенным людям и исключительно под твёрдый процент. Чтобы давать, необходимо иметь. Имел он капитал в размере неизвестном никому. Ходили слухи: достались ему первые деньги от деда, который сумел сберечь его в годы всех вихрей войн и революций, коллективизаций и экспроприаций. А все потому, что не выпячивался, не высовывался, не светился. А Иона Всеволодович, продолжая теневую политику деда, не тратил, а лишь преумножал капиталы.

И вот однажды утром, около десяти, в дверь уютной квартиры в центре города, где проживал скромный миллионер-ростовщик Иона Всеволодович Крапивин, раздался звонок. Иона Всеволодович бодро подошёл к двери и, не глядя в имеющийся глазок, так как уже знал, кто за дверью, открыл её. На пороге стояли Сама и Марк Абрамович. Они были в строгих тёмных костюмах и однотонных галстуках. Иона Всеволодович удовлетворённо оценил внешний вид пришедших. Сам он был одет в красивый короткий домашний стёганый халат тёмно-бордового цвета, с чёрным бархатным воротником-шалькой, из-под которого виднелся ворот рубахи и шейный платок чёрного шёлка. На накладном нагрудном карманчике – скромная, вышитая шёлком монограмма «ИК». Брюки идеально выглажены. На ногах лаковые туфли. Импозантный хозяин молча пригласил гостей кивком головы в комнаты.

Все сели в мягкие, удобные кресла. Обстановка была богатой, но не кричащей. Строгий кожаный мягкий гарнитур. Сервант – горка. Ковёр на полу и на стене. В углу телевизор с видеомагнитофоном. В другом углу чудо техники – персональный компьютер. Из комнаты вели две двери. Одна – в прихожую. Вторая – на просторную лоджию. Всего квартира имела четыре комнаты.

Разговор начал Марк Абрамович. Он негромко, чуть склонив лысую головку, зашелестел приятным баритоном:

– Я вновь к вам, уважаемый Иона Всеволодович. Вновь, вновь… Времена меняются, а скалы и глыбы незыблемы. Вы всё такой же…

– Марк, – перебил его спокойным тоном хозяин. – О временах и нравах будешь говорить с девочками. Со мной не нужно. Процент сегодня двадцать в месяц. Если от ста тысяч зелёными, то тридцать пять годовых. Потянешь – идём дальше. Тяжело? Тогда до свидания. У меня второй завтрак через полчаса. Режим.

Сама молчал и с интересом смотрел на живописного старика в шикарном халате. Он восхищался им. Марк Абрамович крякнул, потёр нос и, пожав плечами, выдавил:

– Тридцать пять в год не потяну… тяжело. Двадцать в месяц в рублях? Тоже не одолею. А вот тридцать два в рублях в квартал – гарантирую.

Хозяин дома зачем-то посмотрел на старинные наручные часы с хорошим кожаным ремешком, прищурился на окно, попыхтел губами и согласился, сказав только одно слово, греющее душу любого просителя:

– Хорошо.

На этом аудиенция закончилась. Сама, так и не проронивший ни одного слова, и Марк Абрамович, вздыхающий и кряхтящий, удалились из интригующей квартиры подпольного миллионера постсоветского пространства. Они добились своего. Большой кредит под залог почти всего имущества был одобрен.

Сумма кредита была заранее расписана по пунктам. Основная часть денег пошла… «на выполнение продовольственной программы». Удивлены? Не спешите делать выводы. Сама и Марк Абрамович были деловыми людьми и по законам дикого капитализма, о котором кричали на всех углах того времени, разработали миленькую программку увеличения стартового капитала. С едой в Союзе всегда было плохо. Точнее сказать, с едой-то хорошо, а вот без неё плохо. Все долгие годы после революции Союз боролся с недостатком пищи для счастливых, но всегда голодных жителей страны, ругая проклятое наследие царизма, не сумевшего за триста лет правления запасти нам продуктов лет на семьдесят хотя бы. Народ понимал трудности и терпел. Новая, постперестроечная власть тоже хотела накормить голодных. И вот тут к ней пришёл Лифшиц…

Марк Абрамович предложил новым властям, где мелькали старые лица, хорошо знакомые Лифшицу, поставку дешёвого сахара из Кубы. Но для этого ему необходима валюта. Валюта ещё продавалась по льготным ценам государством для особых нужд. Продовольственная программа – нужда особая. Используя нехитрые схемы и хитрые связи с министерствами, Марк Абрамович добился покупки валюты у государства по фиксированной цене в семьдесят пять рублей за один доллар, хотя на рынке его торговали уже по ста двадцати пяти. Получив приличную сумму в валюте, он… И тут все подумали, что кинулся выполнять продовольственную программу, закупая нужный стране дешёвый кубинский сахар. Нет, дорогой мой читатель. Подсластить горькую действительность слома всего старого не входило в его низменные планы. Он предоставил фиктивные договоры на поставку сахара, а сам стал ждать. Ждать пришлось недолго. Вскоре доллар скакнул до четырёхсот семнадцати рублей, а чуть позже и перевалил за тысячу двести. Вот тут он и продал имеющуюся валюту сразу всю, скопом. В министерстве получили от него откат и замылили его обещания завалить прилавки дешёвым сахаром. Все остались при своих интересах. Так, используя кредит от Ионы Всеволодовича и умение пускать деньги в рост, появился стартовый капитал у возродившегося синдиката Гурвиц-Лифшиц.

Кредит Ионе Всеволодовичу вернули сполна, с процентами и в срок. Синдикат вступил в новую фазу своего существования – фазу борьбы в бушующем море рыночно-базарных отношений зарождающегося капитализма России.

План был сложным, но сулившим хорошие барыши. Марк Абрамович надел свой твидовый английский костюм-тройку. Сел в стоявший в скромном гараже автомобиль «БМВ», купленный по случаю в жирные годы фарцового гешефта, и поехал на встречу с новым главой небольшого провинциального города, расположенного в двухстах километрах. Самуил Гурвиц, как верный оруженосец, сидел рядом, сияя дорогой оправой золотых очков с простыми стёклами без диоптрий. Очки придавали ему вид выпускника Гарварда или по меньшей мере Сорбонны. Шейный платок под элегантным батником дополнял картину «человек новой формации». Что по замыслу должно было «иметь впечатление». Немецкий автомобиль уверенно заехал на парковку служебного транспорта и остановился между двух белых «волг» первых лиц в администрации города. Дежуривший страж удивлённо посмотрел на выплывающих шикарных гостей, оценил их широкую западную улыбку и… приложил на всякий пожарный руку к головному убору. В ответ Самуил тоже приложил ладонь к надбровной дуге, на манер героев появившихся в прокате американских фильмов. Лифшиц лишь грациозно и медленно поклонился одной головой. Путь наверх по лестнице успеха начался с двух пролётов плохо вымытых ступенек к приёмной главы провинциального городка Захолустьенска Степана Ивановича Правдолюба.

Степан Иванович Правдолюб сидел за обшарпанным председательским, видавшим виды столом, запустив пальцы в волосы, и думал. Его голова была набита прогрессивными идеями, грандиозными планами и стратегическими задачами. Но всё это разбивалось о банальные скалы и препятствия, выстроенные и намытые тайными мыслишками: где бы перехватить денег для ремонта прорвавшегося водопровода в его районном хозяйстве и закупки мазута для отопительного сезона? Город был банкротом. И поэтому его идея построения стометрового колеса обозрения с кабинами-ресторанами рушилась о суровую реальность повседневной жизни городка Захолустьенска, в котором жители не видели зарплаты уже больше полугода, а бюджет опустился в минусовую часть в реальном выражении. Долгов было больше, чем городок зарабатывал за десять лет. Но неуёмный вновь избранный глава Правдолюб грезил о будущих райских перспективах на ниве рыночных отношений и движения богатых караванов представителей свободного капитала в стране. Однако все движения проходили мимо Захолустьенска. И даже слабого одиночного караванчика не намечалось на свинцовом горизонте. И каждое утро глава города сидел в одной и той же позе, пока его преданный секретарь Гелиана Корнелиевна не приносила тарелку супа, приготовленного в агонизирующей столовой райисполкома. Суп был жидким, кислым и навевал тяжёлую тоску. Поэтому ел его глава городка без аппетита, но весь до донышка, с наклоном тарелки и вымакиванием кусочком чёрного хлеба остатков с фарфоровых боков, на которых красовались три архаичные буквы «РПТ», что означало «районный пищевой торг». После обеда руководители города из состава депрессивного региона проводили срочное совещание, на котором горячо обсуждали вопросы быта и перспективы развития их отсталого района. Домой приходил Правдолюб поздно, окончательно разбитый и утомлённый тяжёлыми спорами: «Куда девать деньги, если они вдруг появятся?» Но деньги не появлялись. Бюджетники городка из состава канцелярско-бумажного цеха госучреждений увольнялись пачками, учителя и врачи работали исключительно на энтузиазме и малых продовольственных подачках от учеников и выздоравливающих, милиция и пожарные ещё держались за счёт выплат им из федерального бюджета, но работали исключительно на себя, в свете новых веяний рыночных отношений. На пожар выезжали по предоплате, а на пьяную драку – за деньги, и только наличные.

И вот в это нелёгкое время перемен в кабинет зашёл накрахмаленный мужчина в твидовом костюме в сопровождении молодого золотооправного компаньона. Степан Иванович, не вынимая пальцев из волос, дёрнулся в порыве подкатившего предчувствия чего-то приятного и, уловив запах денег, исходивший от одного вида гостей, всем своим исхудавшим телом подался вперёд.

– Вы… ко мне… товарищи?

Он тут же выругал себя за неуместное совдеповское «товарищи», убрал руки с головы и засуетился, как пёс перед вернувшимся хозяином. Встал, вышел из-за стола, с прогибом спины пожал руки гостям, предложил два покосившихся стула и, наконец, добавил:

– Готов выслушать ваши предложения, господа.

Ему бы, конечно, по неписаному этикету поддержать статус должностного лица, напустить значимости в движения и придать всему виду строгий вид воинствующего начальника, но он лишь вздыхал, теребил зачем-то волосы и глупо улыбался.

Слово «господа», однако, Правдолюб произнёс пафосно и возвышенно, насколько позволяло его артистическое умение.

– Слушаю.

Марк Абрамович и Самуил Яковлевич, воспользовавшись предложенными стульями, уселись, вальяжно забросив ногу на ногу. Самуил стал молча протирать окуляры в золотой оправе, а его старший товарищ достал из кармана золотой портсигар с царским вензелем и предложил хозяину кабинета большую коричневую сигарету. Степан Иванович сроду не курил, но отказаться не посмел и послушно стал дымить вместе с гостем, периодически подкашливая и давясь приятным всё же дымом.

– Мы, господин мэр, – ударяя на «мэр», начал Марк Абрамович, – частный инвестиционный фонд «Благода», ищем место для размещения завода по производству одноразовых шприцов для нужд отечественной медицины. В Московском регионе цены на земельные участки, тарифы на свет и воду, сами понимаете… Что и говорить. Вот, волею судеб оказались в ваших краях… С разведкой, так сказать. Я президент фонда, – при этом Лифшиц предъявил начинающему расцветать Правдолюбу плотной бумаги визитку с гербом, его фамилией и инициалами. – Это мой компаньон, Самуил Яковлевич Гурвиц, сын известного американского финансового магната с российскими корнями.

Сама вежливо поклонился, улыбаясь во все свои молодые, здоровые тридцать два зуба.

– Оч-чень… да… приятно… – промямлил глава городка. – А я Степан Иванович Правдолюб.

– Прекрасная фамилия, – подхватил разговор Самуил с лёгким американским акцентом, – в духе современных веяний. К слову… наш фонд делает упор в своей работе исключительно на принципы полного доверия и открытости. Правда, и ничего кроме! – Он многозначительно поднял указательный палец вверх.

– Понимаю… – шёпотом ответил мэр. – Понимаю… деловое доверие, слово бизнесмена, честь фирмы… понимаю… – В его голове, в мечтах, нахлынувших после первой в жизни выкуренной сигареты, услышанного словосочетания «инвестиционный фонд», и шикарного вида наследника американского миллиардера роились видения. По речке Кислой проплывали белые пароходы. По широким улицам отстроенного Захолустьенска катили белые лимузины. Огромное колесо обозрения с кабинками-ресторанами вращалось в лучах заходящего солнца, а белоснежный купол планетария отбрасывал отблески заката, отражаясь в городских фонтанах. К реальности его вернул голос Марка Абрамовича:

– …хотели предложить вам свой проект.

– Слушаю, господа. – Мэр приосанился, принял позу демократичного человека, расстегнув старомодный пиджак и небрежно поигрывая карандашом в руке. Улыбка его была уже не растерянно пресмыкающейся, а игриво призывающей. Он почувствовал себя настоящим современным главой города. Он наяву видел себя в белой ковбойской шляпе, с сигарой во рту и ковбойским стеком в руке, открывающим завод по производству медицинского оборудования. Вокруг вились газетчики, щёлкали затворы аппаратов, проплывали тяжёлыми кораблями над головами толпы массивные телевизионные камеры на плечах вспотевших операторов, а стройные молодые девушки в мини-юбках разносили на подносах шампанское и сладости… Со стороны же Правдолюб был похож на взмокшего расхристанного воробья, который, нахохлив перья, пытается придать значимости своему виду, раздуваясь и похлопывая крылышками по тощим бокам.

Сама, едва сдерживая улыбку, продолжал:

– Мы с коллегой предварительно навели справки о состоянии дел в вашем подведомственном, так сказать, хозяйстве. Есть над чем поработать. Но замечательные характеристики от незаинтересованных людей персоны главы района, то есть вас, Степан Иванович, дают нам повод быть уверенными в положительном результате реализации проекта.

– Я польщён, право… Польщён, – тоже забросив неловко, со второго раза ногу на ногу, засиял Правдолюб. Мне и самому приходили идеи подобного плана… Но как-то, знаете… руки не доходили…

– Знаем. Поэтому и приехали. – Марк Абрамович взял бразды правления переговорами в свои коммерческие лапы. – Наши условия просты. Мы строим предприятие, организовываем попутно бизнес в вашем чудном поселении, а вы, господин мэр, способствуете нашим начинаниям. Есть ли какие-либо пожелания… коммерческого порядка? – И Лифшиц, подмигнув одним глазом, слегка улыбнулся.

Правдолюб был честным и неподкупным, но не до такой степени, чтобы отказаться от денег.

– Мне неловко даже и говорить… Конечно, хотелось бы… видите ли, господа… – Правдолюб опять принял позу провинившегося ученика. Сел гвоздём на стуле и сложил ручки честного руководителя одна на другую, как первоклассник на парте.

– Мои принципы борца с проклятым наследием коррумпированного советского прошлого… Все мои призывы к…

– Четыре процента от дохода будут ваши, – Лифшиц сказал твёрдо, прямо глядя в глаза неподкупному мэру.

Глазки Степана Ивановича засуетились, ища предмет, на котором остановиться. Он поглядывал то на дверь, за которой наверняка подслушивала Гелиана Корнелиевна, то на твидового гостя и его коллегу, то на свои руки, то на засаленную ковровую дорожку, ведущую от стола к двери… и молчал.

– Больше дать не можем. Вложения серьёзные, но и прибыль ожидается нешуточная, – продолжал Марк Абрамович.

Последние слова о прибыли, видимо, возымели окончательное влияние на Правдолюба. Он наконец остановил взгляд на графине с водой и, чуть крякнув, ответил:

– Договорились.

И уже на следующий день был подписан контракт на строительство завода по производству одноразовых шприцов. Под это дело была выделена лучшая земля города. Отведено помещение для офиса инвестиционного фонда прямо в здании администрации. Проведён шикарный банкет за счёт инвестиционного фонда в местном умирающем ресторанчике «Цветы радости» и… утром следующего дня, с похмелья, работа началась.

Первые результаты ошеломили не только мэра Правдолюба, но и всю прогрессивную и не очень прогрессивную общественность городка. Инвестиционный фонд расклеил по всему городу объявления о приёме населения, желающего стать участниками инвестиционного проекта, в свои ряды. Сухим казённым языком банковского сленга объявления разъясняли гражданам, что: «Участники инвестиционного проекта могут получать дивиденды (прибыль), начиная со следующего месяца после вступления в акционерные права. Акционерные права наступают с момента подписания согласия на участие. Каждый участник вправе внести в уставной капитал любую сумму и получать до пятисот процентов годовых в любое время, по требованию».

Денег на рекламу инвестиционный фонд не жалел. В городе было проведено массовое гуляние с угощением всех горожан бесплатным немецким пивом, жареными колбасками и концертом известной группы из Москвы. Народ безумствовал от нахлынувшей радости. Мэр, сияя начищенным сапогом отличника боевой и политической подготовки, во всех мероприятиях принимал самое активное участие. Он открывал, перерезая ленту, праздник в городском саду. Сам участвовал в конкурсе на лучшую песню с призовым фондом в двадцать месячных зарплат учителя. Раздавал бесплатные билеты на концерт. Давал старт «забегу с женой на плечах» и лично возглавил велопробег вокруг городского парка.

Бег в мешках решили не проводить, как пережиток совдеповского прошлого. Вместо него была проведена известная новомодная блиц-игра «Кто дальше плюнет». С явным преимуществом победил грузчик рынка – Гена Редкозуб. Его, помимо денежной премии, ждал именной сертификат на получение ста акций инвестиционного фонда. Гена тут же обменял их на пятьдесят бутылок водки у хозяина торгового павильона и отправился на реку Кислую отмечать победу. Дальнейшая судьба победителя игры «Кто дальше плюнет» нам, дорогой читатель, неизвестна. Известно только маленькое обстоятельство. А именно то, что Гена и его друзья не появились на следующий день на рабочем месте… и через день, и через неделю тоже… Их видели местные мальчишки блуждающими в прибрежных камышах и спавшими у костра, рядом с грудой пустой стеклотары. Но городу сей факт был не интересен. Город встрепенулся.

Город, захмелев от прелестей капиталистической жизни, ринулся в акционеры, неся последнее, припрятанное на чёрный день. Из всех щелей, закоулков, сусеков, тайных схронов доставались сбережения граждан, заразившихся интригующей жизнью бизнесменов, которыми они себя почувствовали сразу, получив на руки именную акцию. Граждане быстро вникали в суть рыночных отношений и алчно искали взаймы, дабы приобрести ещё немного акций. Эпидемия предприимчивости захлестнула и близлежащие районы. Скоро разбитые дороги не справлялись с плотным потоком машин, гужевых повозок и пеших, стремящихся к точке притяжения – приёму денежных средств под неслыханный процент. Стали создаваться списки очерёдности. Особо уважаемым клиентам были открыты VIP-отделения в нескольких точках. Начальник милиции, одним из первых купивший акции на все праведно и не очень нажитые сбережения, организовал круглосуточную охрану объектов приёма денежных средств.

Сейфы, столы, шкафы, а далее и ванные комнаты с душевыми отделениями инвестиционного фонда были завалены купюрами разного достоинства под завязку. Местное отделение Сбербанка не справлялось с потоком средств, вносимых вкладчиками на счёт «Благоды». Хотя основной поток был наличный. Бизнес процветал.

Про завод одноразовых шприцев в суматохе и жажде наживы как-то подзабыли. Не вспоминали о нём и организаторы капиталистического психоза в Захолустьенске Марк Абрамович Лифшиц и Соломон Яковлевич Гурвиц. Они руководили подсчётом купюр и составлением реестра вкладчиков. Десять нанятых машинисток по восемь часов в день барабанили списки вкладчиков. Дюжина счетоводов, вооружённых калькуляторами, упаковывали и подсчитывали купюры, распределяя их по номинальному достоинству в аккуратные пачки по сто штук в каждой. В отделениях «Благоды» появились невиданные доселе в Захолустьенске персональные компьютеры, ксероксы, факсы и электронные машинки подсчёта денежных купюр. Капитализм принёс не только деньги и рабочие места, но и прогресс.

Но вот однажды, ровно через три месяца после открытия фонда, в окошко приёма платежей постучался местный портной Изя Шнехельбахер. Он не принёс денег, нет. Он принёс акции и потребовал выплаты обещанных дивидендов. Толпа, окружавшая окошко и жаждавшая вложить свои средства под выгодный процент, замерла, ожидая реакции с другой стороны амбразуры. Реакция последовала практически сразу. В окошке появилось улыбающееся лицо Самуила Яковлевича, который, поправив очки в золотой оправе, мило улыбнулся и сказал со слегка заметным американским акцентом:

– Так скоро? Ну что же, ваше право… Только с этого месяца, благодаря правильному распределению средств, проценты по вкладам увеличиваются ещё на сорок пунктов… Но это ваше право, господин, – он посмотрел фамилию в предъявленном Изей паспорте, – Шнехельбахер. Одну минутку.

Через некоторое время в окне показалась приличная горка из пачек аккуратно сложенных купюр. Из-за неё высунулось улыбающееся лицо сына американского миллиардера и прошелестело мило и доброжелательно:

– Вот, господин Шнехельбахер, ваши дивиденды. Капитализм – это прежде всего расчёт.

Толпа безмолвствовала, ожидая продолжения.

– Благодарю, – скромно промямлил Изя. – Я никада бы не совершил такую глупость… И, конечно бы, оставил свои средства до конца года… Но обстоятельства, знаете ли… Обстоятельства…

Он сдвинул кучку в подставленный к краю окошка портфельчик, закрыл его на ключик, а ключик на толстой суровой нитке повесил на шею. Плотно застегнул ворот, приподнял шляпу и, бурча себе под нос: «Никада бы… и ни за что… но обстоятельства», удалился.

Народ зашумел с восторгом и с ещё большим остервенением стал протискиваться к окошкам, чтобы внести средства под проценты.

К тому времени все местные и областные газеты, радио и появившееся кабельное телевидение, щедро спонсируемые Лившицем – Гурвицем, взахлёб разъясняли гражданам, ставшим на путь нормальных рыночных отношений, преимущества длительного вложения средств. О том, что, получив дивиденды, их необходимо тут же вложить ещё, дабы заключить договор на новых, более выгодных условиях.

Просвещённый народ объяснял прибывшим из других районов потенциальным вкладчикам, толпившимся тут же в очереди и прижимавшим под щуплой грудью дамские ридикюли со всеми сбережениями семьи за пятьдесят последних лет, что сдавать сейчас акции – глупо! Нужно подождать хотя бы ещё квартал, а уж потом! Нашлись, конечно, несколько десятков нетерпеливых, которые следуя примеру Изи-портного, получили приличные дивиденды. Но их было так мало, что на общую картину денежного моря это не повлияло. Наоборот! Слух о беспрекословной выдаче процентов по требованию только подстегнул жаждущих лёгкой наживы обывателей. В ход пошли деньги касс взаимопомощи, дышащих на ладан, но всё же работающих предприятий, полковая касса денежного довольствия расквартированного в пригороде воинского контингента, бюджетные деньги, выделенные на зарплату учителям ко дню выборов в Государственную думу, и даже партийные взносы зародившейся одной из многих либеральных партий. Глава отделения партии, размещавшегося в городке, по решению общего собрания ячейки, внёс все сбережения в фонд. Не обошла эпидемия предпринимательства и церковь.

– Мы, господин мэр, – ударяя на «мэр», начал Марк Абрамович, – частный инвестиционный фонд «Благода»…

Представители служителей культа, опасаясь гласности своего участия в подобном небогоугодном и греховном мероприятии, вносили средства через подставных лиц и в своих молитвах частенько просили об увеличении процента на внесённые сбережения. Всю выручку от продажи свечей, организации крестин, поминок и свадеб, пожертвования на ремонт и содержание церквей передали в фонд, нарушив отчётность на свой страх и риск. На утренних и вечерних молитвах часто звучали пожелания о процветании нового начинания в городе. Каждый умеющий читать гражданин Захолустьенска начинал утро с газетных новостей о курсе акции «Благоды». Большой чиновник районного и даже уже областного масштаба, придя в кабинет, садился за стол и, открывая свежий номер областной газеты, мельком бросал взгляд на новости во вверенной ему области и тут же переворачивал шуршащую бумажную простыню на последнюю страницу. Его взгляду непременно представал график роста котировок акций инвестиционного фонда «Благода». Чиновник хмурил брови, чесал затылок, долго и с прихлёбыванием пил чай из стакана в ажурном металлическом подстаканнике, затем закрывал газету и доставал калькулятор. Цифры получались серьёзные. Чиновник самодовольно прятал калькулятор, убирал газету и вызывал секретаря. Секретарь, отложив в сторону такую же газету и убрав калькулятор со своими подсчётами, шла к начальнику в приподнятом настроении. Её личные сбережения возросли в десятки раз, а женская неуёмная фантазия предлагала на выбор такие наряды и украшения за эти деньги, что настроение не могло ухудшиться априори. В школах учителя, приободрившись потенциальными богатствами, проводили уроки азов бизнеса, разработав и утвердив у директора, а затем и в РОНО планы новых методов обучения с уклоном в сторону предпринимательской деятельности и воспитания у детей коммерческой жилки. Стали регулярными дни бизнеса и семинары по адаптации учеников к новым реалиям жизни в стране. Милиция, армия, пожарные всё своё свободное и служебное время проводили за расчётами, подсчётами и планами по реализации идей в связи с навалившимся предстоящим богатством. Город сошёл с ума. Правдолюб ходил с высоко поднятой головой. Он чувствовал себя спасителем и отцом всех жителей Захолустьенска.

Однако его взлёт не очень понравился лично губернатору Дуболомову. Он ревниво отнесся к сложившейся ситуации и решил поставить зарвавшегося Правдолюба на место. Должность губернатора была новой, непривычной в названии и трудной в написании многим клеркам. Они ошибались часто на втором слоге, не зная, какую гласную ставить после буквы «б». Но вместе с тем звучала должность ёмко, звонко и убедительно. Поэтому быстро прижилась. Ну что такое «глава администрации»? Так, мелочишка пузатая! А «губернатор» – это уже ого-го как солидно.

Итак, губернатор Дуболомов, соблюдая неукоснительные правила устрашающей акции, наведался в Захолустьенск под покровом ночи. Никто не предупредил местные власти и лично Правдолюба о приезде главы области.

Губернатор, бывший генерал, плохо разбирался в экономических тонкостях рыночных отношений. Но он очень хорошо умел отдавать распоряжения и требовать их исполнения. Он, конечно, знал, что все его подчинённые начальствующие лица губернии заражены игрой в акции предприятия «Благода» из города Захолустьенска. Знал он и то, что Правдолюб пользуется поддержкой его заместителей и других руководителей области. Его начальствующая железа кипела злобой и ревностью. Любое начинание без его патронажа вызывало в бывшем генерале гнев.

Прибыл он на персональном автомобиле прямо к зданию администрации района. Здание выделялось на фоне чёрных силуэтов ночного Захолустьенска сиянием огней, огромным плакатом «Всё в инвестиционный фонд» и торчащим у двери сонным милиционером. Подъехав к самому входу, Дуболомов вылез из машины, привычным жестом хотел поправить фуражку, но, обнаружив, что её нет на месте, а он в партикулярном платье, сделал движение рукой, как будто поправляет шевелюру. Хотя голова у него была не более волосатой, чем арбуз на бахче.

– Жди здесь, – кинул он водителю, отставному прапорщику, и направился прямиком к блюстителю порядка. Только он хотел задать ему вопрос, как из-за угла послышались звонкие выкрики переклички. Бывший генерал приободрился, заслышав знакомые звуки поверки личного состава, как старая полковая лошадь, заслышав звуки горна, и пошёл за угол. Милиционер последовал за ним. Он, естественно, не знал губернатора в лицо, а количество приезжающих машин, в том числе по ночам, за последнее время стало таким, что удивляться не приходилось. Пошёл всё же, поплёлся, как хвост, чувствуя своим привыкшим подчиняться мозгом: «Большой человек. Как бы чаво не таво».

Дуболомов завернул за угол, и его взгляду предстала картина, напоминающая недавнее прошлое советских времён – очередь за пивом или дефицитным товаром. Вдоль стены, забора и далее тянулась очередь, состоящая из людей разного возраста, пола и сословной принадлежности. Их можно было, однако, легко разделить по категориям. Учителей, врачей и страховых агентов выдавали сутулость, очки и потерянная улыбка. Рабочий класс выделялся беззубыми ртами с дымящейся папиросой, умением сморкаться, зажав пальцем одну ноздрю, и искусным владением крепким словом, которое было не исключением или вкраплением в речь, а основой её. Немного отдельно стояли техническая интеллигенция и младшие научные сотрудники. Они, неизменно обсуждая последние разоблачения недавнего советского прошлого, многозначительно повторяли: «Это я вам говорю!» и недовольно трясли головой на случаи проявления хамства со стороны соседей по очереди. Пенсионерская фракция была наиболее многолюдна и разношерстна. Она также отражала все слои населения и отличалась не только возрастом и наглостью, но и желанием всех пристыдить. Очередь, однако, объединила людей одним – все они были желающими сдать деньги в фонд. Перекличку проводил молодой человек, нанятый Самуилом Яковлевичем. Он зычно выкрикивал фамилии и, получая ответ, рисовал фломастером красного цвета крест на руке ответившего. Шума не было. Слушали внимательно. Народ ещё не отвык от дисциплины стояния, и вживаться в роль не было нужды. Всё привычно и даже как-то приятно. Доступность обедняет прелесть результата. Трудность достижения – залог удовольствия от результата, пусть даже отрицательного.