Текст книги "Фига из будущего"

Дуболомов расправил плечи над массивным животом, расширил глаза и, закипая от ярости, зашипел в лицо подошедшему милиционеру:

– Эта шта так-к-к-кое?! Опять? Талонов захотелось? Где глава администрации? Па-чему несанкционированный митинг без согласования со мной? Я жа пре-ду-пре-ждал!

Милиционер вначале поклонился, потом отдал воинскую честь, а уж потом побежал к ближайшему телефонному аппарату в дежурку поднимать тревогу. Ну, в смысле оповестить о прибытии важного инспектирующего лица.

Через сорок минут в кабинете Правдолюба снимали шкуры с притихших и поникших руководителей района. Правдолюб с подбитым глазом тихо сморкался и прикладывал к фингалу пустой стакан. Он был подавлен и сломлен молниеносной разведкой боем всё ещё бравого, хотя и бывшего генерала, ныне губернатора. Все доводы, приводимые губернатору Правдолюбом о свободе предпринимательства, рынка и торговли, разбивались о гранитную скалу самодурства Дуболомова. В результате ночного совещания, помимо подбитого глаза Правдолюба, было принято решение организовать немедленно встречу губернатора с руководителями фонда для дальнейшей координации их действий. И встреча состоялась.

Глава X
Я так и знал!

Все люди разные, но все они одинаковы. Как такое может быть? С научной точки зрения объяснять нудно и долго, а с обывательского упрощённого и затуманенного взгляда очень даже просто. Не сподобился Всевышний создавать сильно разных индивидуумов. Создал Адама, потом в подарок ему или в наказание – Еву. А дальше живите и размножайтесь. Так как, спрошу я вас, от одних родителей могут быть очень разные дети? Поэтому и оперируют писатели типажами похожими. Куда деваться. Фантазии на создание абсолютно индивидуальных типов часто не хватает. Есть в произведениях и герои, и негодяи, и любовники, и мелкие подхалимы. И даже преданные делу партии люди… Есть… Да и в жизни, где-то там, есть герои, которых, впрочем, редко видно. Были в истории человечества светлые пятна – гении, которых при жизни не признавали, а после погребения возвеличивали. Были, к сожалению большей части населения и к радости драматурга и артиста, отъявленные подонки. Радость служителей муз понятна. Негодяя и подлеца можно красочно описать с натуры, а затем и сыграть. Но большинство потомков Адама и Евы в реальной жизни – это серая одинаковая масса, умело скрывающая своё негодяйство и неумело выпячивающая свою неординарность. Однако есть совсем отдельная категория граждан. В любом городе, в любой деревне, да, пожалуй, и в любом коллективе есть типы, которых кратко можно охарактеризовать: «Я так и знал». Они не семи пядей во лбу, не корифеи, не знатоки и не учёные мужи. Они – «ожидающие драмы». Такая категория людей. Человек, принадлежащий к этой категории, ждёт всегда нехорошего, а когда что-то случается, с видом обречённого на понимание жизни трагика рассыпает прядь седых волос поверх морщинистого лба, сцепляет пальцы рук с обгрызенными ногтями у груди и, глубоко вздыхая, произносит: «Ну вот же. Я так и знал». И ему становится легче на душе. Тяжёлый груз ожидания чего-то нехорошего сваливается, как тяжёлый рюкзак с плеч, когда лопаются заплечные лямки. Состояние наступившего краха в понимании таких людей есть избавление от предчувствий. И это состояние краха – норма. Потом они опять переходят в фазу ожидания, и так до бесконечности. С ними всегда тревожно и противно. Вы наверняка встречали таких людей у себя по соседству, или на работе, или просто в очереди. Они обязательно присутствуют во время сеанса в кинозале, на базарной площади и во время проведения праздничных мероприятий. Обязательно найдётся человек, который выдохнет облегчённо своё «я так и знал», если, к примеру, в концовке футбольного матча, уже в добавленное арбитром время, в ворота вашей любимой команды влетает гол. Причём он болеет за вашу команду, но радость победы его менее привлекает, чем поражение. Он ждёт плохого… Всегда!

Зосим Кондратьевич Заполошеный принадлежал как раз к такой категории людей. Он работал на должности клерка в городской администрации Захолустьенска при всех властях и всегда предвещал беду. С началом перестройки, ускорения и гласности Зосим Кондратьевич, приходя в свой отдел, где помимо него имели места за рабочими столами ещё семеро тружеников пера и чернил, привычно вздыхая, предвещал беду. Он, садясь за стол, доставал старорежимные нарукавники, насаживал на нос очки на верёвочках, слюнявил указательный палец правой руки и, листая какой-то очередной никому не нужный формуляр или отчёт, возвещал разные новости, но всегда с едкой интонацией. Вот, например, после просмотра вечером балета «Лебединое озеро» Зосим Кондратьевич хмыкал и вздыхал одновременно:

– Хм… Ох… Вы посмотри́те… посмотри́те, товарищи! Что творится! Этого не успели похоронить… Только портреты в кабинетах сменил завхоз Кузьма Егорыч, уже, оказывается, и он плохой был. Не может так быть! Сегодня он хороший, а вот завтра уже плохой.

– Ну отчего же не может, – парировала ему полнотелая блондинка, красившая губы и подводившая ресницы не отходя от рабочего места. – Мой вчера утром уходил какой хороший. Наглаженный, выбритый, с запахами одеколона… А к вечеру? Припёрли к стене у двери, позвонили и ушли. У них, видите ли, у Манкусова именины или день рождения… Они, видите ли, праздновали. Вот и получается: утром – хороший, а вечером – страсть какой плохой. А вы говорите…

– Да, – поддержала её тощая, выкрашенная в цвет воронового крыла мадам без вторичных признаков идентификации половой принадлежности, но зато с ярко выраженными мужскими усиками над верхней тонкой губой. – Да, вы правы… Падение нравов происходит моментально, особенно в наше непростое время… Вот я, интеллигентка в пятом поколении, вынуждена была в среду три часа в очереди за мылом стоять. Такого наслушалась…

– А где мыло-то давали? – спрашивал ещё один работник канцелярского цеха, мужчина далеко пенсионного возраста с живописным носом тихого пьяницы. – Я никак талоны не могу отоварить…

– Да не в мыле дело! – страдальчески выдавливала тощая.

– А в чём же? – удивлялся пенсионер.

– В падении духовности… в падении нравов…

– Духовность духовностью, а и правда, где мыло давали? – вступала в разговор третья дама, вообще без возраста.

– Ну, около рынка, в хозяйственном…

– Всё, уже не дают. Объявили, что талоны этого месяца переходят на следующий, – добивал всех приземлённой правдой сидящий у окна интеллигент с жиденькой причёской. – Плакали ваши талончики… Так что прав Зосим Кондратьевич. Сволочи они все там сидят.

– Я об другом говорю, милые дамы и товарищи коллеги! Об другом. Об стране… А вы мне про обывательские глупости бормочете, – не унималась женщина без возраста.

– Говорить «об другом» – неправильно, – поправлял интеллигентку в пятом поколении пенсионер. – Нужно говорить «о другом».

– Да я об духовности! Пусть не об другом.

– А духовность начинается с грамотности, – не унимался ветеран. – Вот я, например, записался в кружок любителей Пушкина, а его закрыли.

– Пушкина? – съязвил интеллигент.

– Видите ли, у них талоны на бумагу кончились! – не обращал внимания на выпад ветеран. – Писать на занятиях не на чем!

– А с каких это пор бумагу по талонам дают?

– Вот и я про то же! – возмущался пенсионер.

– А я вам так скажу, – скорбно подводил черту Заполошеный, – скоро конец всему. Скоро, очень скоро! И четыре ангела уже сели на своих коней.

– Это ещё какие ангелы? – спрашивала бесполая брюнетка.

– Интеллигентке в пятом поколении надо знать это…

Такие разговоры были ежедневно. И ежедневно Заполошеный предрекал конец света. И вот когда настал день развала большой страны, он засиял и расцвёл.

– Вот! Я так и знал! А! Я так и предполагал. Всё к этому шло. Ну, наконец-то всё рухнуло…

– Чего ж хорошего? – удивлялись друзья по писчему цеху.

– Ну как… Произошло ведь! Случилось! – И он, удовлетворённый, облегчённо улыбался и сиял целых три дня, пока снова не входил в уныние и не распинался в предсказаниях скорого краха.

Имел Зосим Кондратьевич дом и семью. Семья за долгие годы совместного проживания под крылом Заполошеного жила всегда в ожидании чего-то нехорошего. Зосим Кондратьевич выступал на всех собраниях, митингах и партактивах. Он клеймил, критиковал и наставлял. Но больше всего предупреждал. Его пламенные речи были наполнены пессимизмом и армагеддонством.

«Вот посмотрите, – говорил он раньше «товарищи», а позже уже и «господа». – Всё это кончится очень плохо». И когда случалось что-то… а в жизни всегда что-то где-то случается, он ликовал: «Я так и знал!» Глаза горят, слюна брызжет изо рта, руки выписывают пируэты! Он счастлив: наконец свершилось. Каждый вечер, возвращаясь с работы, Заполошеный с надеждой спрашивал настороженную жену, глядя ей в глаза:

– Ну, что произошло?

Чаще всего, к его неудовольствию, ничего особенного не происходило. Тогда глава семейства переодевался, садился за стол и, прихлёбывая вегетарианские щи, смотрел в телевизор. Любая реплика с экрана находила отзыв.

– Я так и знал… А я предупреждал, что эта их демократия до добра не доведёт. Ну вот видишь, видишь, Люба… Взорвали. А я что говорил?

– Да, да… – Люба тоже кривила рот и кивала головой.

– Как жить? Это разве жизнь? Только и слышно – застрелили, взорвали, разоблачили… Куда катится мир…

– У соседей вчера с балкона кроля украли… – мямлила в ответ Люба.

– Вот! Вот! – радостно воспринимал новость Зосим Кондратьевич. – Я Ивана давно предупреждал. Не доведёт до добра его начинание с кроликами. Не доведёт. Да разве в этом бардаке послушают умного человека… То ли ещё будет. Я смотрю весь город того… с этими акциями. Вчера прихожу на работу, а на столах у сотрудников такого серьёзного, я бы даже сказал, архисерьёзного государственного учреждения что бы вы думали, а? Вот ты, Люба, что там, думаешь, было?

Люба, меланхолично помешивая ложкой в пустых щах и глядя в никуда, жевала хлеб. Вопрос её мало интересовал, но она ответила, слегка пожав плечами:

– У наших обычно кроссворды… А у Марфы Ильиничны вязание. Точнее, вязание у неё под столом. А на столе журнал с образцами узоров…

– Ну, это, знаешь, тоже… – махнул в сторону жены пустой ложкой Зосим Кондратьевич. – Но и то лучше… Одно – ум развивает, а другое, – он изобразил руками вязание, – полезное мероприятие, для тепла там, и прочее… А ведь у наших! Ты не поверишь! Акции и газеты с калькуляторами. Всё высчитывают, сколько всего накупят, когда срок обменять придёт на деньги. Коробкин планирует машину! Ты представляешь, Коробкин! И машину! Где это видано, чтобы обычный человек в нашей стране на машине персональной разъезжал. Так и до звериного оскала капитализма недалеко осталось.

– Так сейчас вроде разрешили… капитализм-то? – продолжала смотреть вдаль Люба.

– Это разрешили пока… Пока не угомонится вся эта братия… А потом враз всё срежут. Помяни моё слово. Не может так быть, чтобы рядовые сотрудники с деньгами были. Дан простые граждане. Ой, то ли ещё будет! Вот посмотришь… Там, кстати, по телевизору ничего не объявляли? Я слыхал, будто деньги менять-то будут.

– Санька-молдаванка говорила, что скоро фонд этот свои деньги выдавать начнёт. Уже ждут.

– Иди ты? Ну вот, началось. Я так и знал… Нет, добром эта затея не закончится. К нам вот сам губернатор пожаловал. Правдолюбу глаз, говорят, подбил и фонд приказал закрыть.

– Как это? – Люба впервые за весь разговор посмотрела на мужа. Тот закончил со щами и встал из-за стола.

– Да так. Закроют. И правильно сделают. А то что же это будет? А? А ведь будет! Я так и знал! Ну, представь, выдадут всем вкладчикам по пятьсот процентов к вложенным деньгам, они и накупят себе машин разных… Да у нас в Захолустьенске дорог на них не хватит! А выхлопные газы? Вон озоновые дыры так и лопают… Нам ещё их тут не хватало! Доведут страну… да уже довели. – Он включил телевизор. Диктор говорил о погоде. Заполошеный сделал громче и присел напротив экрана на стул. Его интерес был отнюдь не праздным. Он давно ждал какого-то невероятного происшествия. Но, к неудовольствию его, ничего такого-этакого улыбающийся диктор не сказал Зосиму Кондратьевичу. Торнадо посещали только Америку, цунами, к его сожалению, обрушивались на страны Дальнего Востока и Суматру, а наводнения предательски заливали далёкий Китай. Жизнь Захолустьенска шла обычно и буднично. Без денег и происшествий. Но отсутствие денег было настолько привычно, что Зосим Кондратьевич не обращал на это никакого внимания. Новости были не новыми, а криминальная хроника, насыщенная и интригующая, касалась только крупных городов. Заполошеного, конечно, будоражили яркие кадры последствий гангстерских разборок и перестрелок с комментариями хмурых и злобных дикторов. Но это всё происходило там, далеко. А тут – всё пресно и скучно. Про разоблачение культа личности уже отговорили, про перестройку забыли, про ускорение не вспоминают. ГКЧП отшумел, не коснувшись их медвежьего угла. Он выключил телевизор и, бурча «скоро узнаете», пошёл на балкон в надежде, что на улице произойдёт какой-нибудь архичрезвычайный случай.

Городок мирно доживал свой очередной будничный день, помахивая белыми простынями на верёвках и подмигивая сквозь деревья и пятиэтажные дома розовым закатом. Мальчишки пинали мяч, старики забивали козла, бабки судачили на скамейках. Не город, а сонное царство. Однако внимание Заполошеного привлёк мужчина в шляпе и с портфелем под мышкой. Да-да, именно не в руке, а под мышкой. Это был известный в городе портной Изя Шнехельбахер. Он шёл быстро, иногда оглядываясь, и чему-то улыбался. Его курносый в обратную сторону нос отливал на закатном солнце сливовым компотом. Брюки, едва доходившие до щиколоток, развевались корабельными парусами. Длинные волосы спускались на покатые плечи, оставляя на них искорки перхоти. Только он стал переходить дорогу, как на него налетела машина. Визг тормозов, крик женщины и глухой удар бампера об Изю слились в единый достаточно продолжительный звук, благостным елеем оросивший душу Заполошеного. Вот оно!

– Я так и знал! – торжествующе провозгласил Зосим Кондратьевич и, не переобув даже комнатных тапок, выбежал на улицу.

– Я так и знал, что этот перекрёсток и эти мигающие желтизной… до добра не доведут!

Изя сидел у старенькой «волги» и держался за правый бок. Шляпа отлетела в сторону и мирно покоилась в вечной луже у газетного киоска. Но всех собирающихся на происшествие граждан привлекало не это. Портфель от удара подлетел, раскрылся в воздухе и, приземляясь, выплёвывал из себя деньги. Пачки, некоторые целые, но большинство разорвавшиеся, сорили денежными знаками. Мостовая стала похожа на вход в банк после неудачного ограбления. Многие купюры продолжали кружиться падающей листвой над головой уже немалой толпы. Возгласы удивления, восхищения и ненависти стали сливаться в единый гул.

– Это что же, настоящие?

– А то!

– У, морда жидовская!

– Да он честно заработал…

– Кого, кого задавили?

– Да не задавили, поймали… фальшивомонетчика-еврея…

– Это же дядя Изя!

– Держи, держи мальчонку, за пазухой у него! Сунул, гадёныш!

– А ну оставьте деньги…

Толпа жила обычной жизнью неуправляемого разворошённого улья, ожидая в своей ребяческой бесшабашной эйфории наведения порядка и появления представителей законной власти. Власть безмолвствовала. Её представители охраняли пункты приёма и выдачи инвестиционного фонда «Благода». И времени на такие мелочи, как поддержание законного порядка в городе или регулировка дорожного движения, не имела. Зосим Кондратьевич ликовал и всем налево и направо орал в лицо:

– Я так и знал! Я так и знал! А! Видели, до чего дошло, видели!

Деньги стал собирать водитель той самой «волги», что не пощадила пешехода. Он сильно волновался, периодически подходил и трепал Шнехельбахера за плечо, спрашивая:

– Ну как ты, как? Живой? Живой, говорю?

Изя мотал головой и пытался подняться. Водитель сгребал купюры в развалившийся Изин старенький портфельчик и бубнил себе под нос проклятия, в которых поминал свою жену и тёщу, заставивших его ехать в другой город купить акции:

– Старый осёл, послушал баб, дубина, блин… Они же… да я же… – И опять к Изе: – А ты-то как, живой?

В городке Захолустьенске граждане проживали в основном сознательные и честные, но валяющиеся на дороге денежные знаки заставили их делать удивительные вещи. Кто-то молча подбирал казначейские билеты и совал незаметно себе в карман, кто-то наступал ногой на купюры и пытался их прошаркать подальше в сторонку. Кое-кто и вовсе просто набивал в открытую, не стесняясь, деньгами свои карманы, не обращая внимания на призывы женщины-активистки быть благоразумными. Изя наконец поднялся и, видимо придя в себя, расставив руки в стороны, громко попросил:

– Господа, товарищи, ви же мине знаете… Это мои! За акции! Видача началась! А завтра неизвестно, будет или уже нет… Я думаю, на всех вряд ли хватит…

Расчёт Изи Шнехельбахера был прост – отвлечь алчущую наживы толпу от своих кровных накоплений. Он полностью пришёл в себя и говорил вполне осознанно и внятно.

– Да, да – видача началась! Но денег на всех не хватит! Я точно знаю. Спешите!

Слова «выдача началась», а ещё более «на всех не хватит», сыграли роль взорвавшегося фугаса, разметавшего толпу в разные стороны. Сознательные граждане Захолустьенска ринулись по своим берлогам за бережно хранимыми акциями, дабы срочно обменять их на денежные знаки с процентами. Уже открывались личные сейфы, столы и тумбочки интеллигентных граждан города. Уже вспарывались не всегда свежие матрацы и наволочки мозолистой рукой хмурого пролетариата. Уже отрывались из личного огорода сельского жителя трёхлитровые банки с акциями внутри. Уже ломались антресоли от упитанных тел пенсионеров, ползавших по их закоулкам и извлекавших из тайников ценные бумаги. Уже слышались возгласы и крики взволнованных домохозяек. Уже орали напуганные на чердаках коты и лаяли недоумевающие собаки. Суматоха охватила весь город, и синдром коллективного неосознанного помешательства взбудоражил тихую заводь маленького провинциального болота. Народ ринулся к окошкам продажи акций и выдачи дивидендов.

В тот вечер Самуил Яковлевич Гурвиц и Марк Абрамович Лифшиц сидели в своей конторе и занимались ставшей привычной за последние месяцы процедурой – подсчитывали барыши. Денег было много. Много до неприличия и потери чувства их ценности. Огромное количество купюр, находящихся в одном месте, постепенно в сознании ими владеющего или ими оперирующего человека превращаются в цветную резаную бумагу. Пачки бросались в стопки, стопки в штабеля, штабеля в подъехавшие грузовики, дымившие выхлопными газами на заднем дворе администрации. Штабеля метр на метр были аккуратно упакованы в крафт-бумагу. Эта высокопрочная оберточная бумага из слабопроваренной длинноволокнистой сульфатной целлюлозы была заранее закуплена и доставлена в хозяйство инвестиционного фонда…

Спешу заметить одну немаловажную деталь. Где-то недели за две до визита губернатора инвестиционный фонд кроме продажи акций стал неожиданно принимать макулатуру по приличным ценам. Недоумевающие горожане вначале не бойко, а затем достаточно активно начали приносить подшивки газет, бухгалтерские старые книги, украденные из производства картон и упаковочную бумагу, школьные учебники и тетради и прочее бумажное барахло, за которое давали живые деньги. Принимали всё. Макулатура аккуратно разбиралась нанятыми невесть откуда появившимися азиатами и складывалась в штабеля тоже метр на метр и запаковывалась аналогично денежным знакам – в крафт-бумагу. Для чего это делалось, оставалось тайной не только для обывателя, но и для всех наёмных сотрудников «Благоды». Но они плохо говорили на русском языке. Жили при производстве. И слух не расползался по городу.

Надо отметить, что к тому времени охват населения, участвовавшего в проекте инвестиционного фонда, достиг неописуемых размеров. Вся область с её районными центрами, посёлками городского типа, деревнями и сёлами была акционирована и ждала раздачи призов в виде невиданных ранее дивидендов. Очень нравилось это слово обычному жителю. Часто, восседая за чашкой чая или рюмкой, а то и стаканом водки в кругу семьи или друзей, условный гражданин Сидоров рассуждал о прелестях жизни на эти самые дивиденды. Он проводил лекцию среди недоразвитого населения семьи, объясняя, что это за собака и с чем её едят.

«Ты вот, Марфа Евлампиевна, – обращался он к узкогубой и недовольной всем тёще, – всё меня бедностью попрекала… Было-было. Ну да ладно! За то – прощаю. А того не ведала, что я, может быть, всю жизнь и ждал своего часа. Когда началось… Ну, это, с перестройкой и свободой рынка, я понял: моё. Вот. Теперь смотри: я вложил всю свою… Ну, не сверкай… Пусть – твою наличность в акции. Так? Так. Теперь умные люди, собрав с нас много денег, вложили их в прибыльный бизнес. Бизнес стал приносить проценты, а они нам их заплатят… Сами, конечно, тоже не в стороне будут». Примерно такие слова говорились во всех семьях области и даже близлежащих районах других областей. Прекрасно продуманная комбинация, словно шахматная партия, проходила под диктовку её организаторов Лифшица и Гурвица, которые и не думали вкладывать полученные от населения купюры в какой бы то ни было, пусть даже очень приличный бизнес. Сам сбор средств и был целью бизнеса. Однако визит губернатора стал отправной точкой для вхождения партии в эндшпиль. Дебют, и особенно миттельшпиль, были проведены гроссмейстерами виртуозно и с наименьшими потерями. Удалось полностью завладеть инициативой, расставить фигуры на выгодные позиции и заставить соперника играть под свой аккомпанемент. Дебютный гамбит с потерей небольшой суммы в виде процентов по займу был компенсирован с лихвой. Конечно, Дуболомов со своим ночным визитом ускорил процесс завершения партии. Компаньоны хотели продлить удовольствие от игры ещё на месяц-другой. Но обстоятельства заставили действовать решительно и быстро. Заранее заключив договор с транспортной компанией соседнего города на вывоз макулатуры, они периодически отправляли транспорт с запакованными тюками. Деньги вперемешку с бумагой следовали к заранее выбранным компаньонами Гурвицем и Лифшицем адресатам. И только получатели знали тайный код – маленький значок на ценной денежной бандероли. Он и позволял безошибочно выбирать из массы нужные тюки. Грузовики уходили не чаще одного раза в неделю. Их направление было известно только самим гроссмейстерам и водителям-экспедиторам, уверенным, что вывозят макулатуру для нужд лёгкой промышленности. Но вот сегодня! Учитывая сложившиеся обстоятельства, в срочном порядке начали авральный вывоз всего содержимого со складов. В путевых листах и накладных, выдаваемых водителям-экспедиторам, значилось: «Перевозка груза без маркировки. Макулатура и бумажные изделия». Адреса доставки у каждого водителя были свои. Четыре многотонных грузовика с фурами-полуприцепами, доверху набитые аккуратно упакованными бумажными изделиями, покатили по необъятным просторам неугомонной, проснувшейся от многолетнего вынужденного бездействия страны. Потом эту «макулатуру» тщательно отсортируют. Отберут нужное. Ненужное просто выбросят. Короче – отделят зёрна от плевел. И груз найдёт своего адресата – Лифшица и Гурвица, компаньонов и предприимчивых людей новой формации.