Текст книги "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая"

XIV
Обещания

Не успел д’Артаньян войти к себе в комнату со своими друзьями, как один из солдат пришел сказать ему, что губернатор его ищет. Лодка, которую Рауль увидел в море и которая так спешила войти в гавань, прибыла на Сент-Маргерит с важной депешей для капитана мушкетеров.

Вскрывая письмо, д’Артаньян узнал руку короля.

«Я думаю, – писал Людовик XIV, – что вы уже выполнили мои приказания, господин д’Артаньян, поэтому возвращайтесь сразу в Париж, я буду в Лувре».

– Наконец-то кончено мое изгнание! – радостно воскликнул мушкетер. – Слава богу, я перестану быть тюремщиком.

Он показал письмо Атосу.

– Значит, вы нас покидаете? – с грустью сказал Атос.

– Чтобы встретиться с вами, дорогой друг. Ведь Рауль – взрослый человек и отлично может ехать один с господином де Бофором; и он предпочтет, чтобы его отец возвращался с д’Артаньяном, чем ехал бы один двести лье до Ла Фера. Не правда ли, Рауль?

– Конечно, – прошептал Рауль с выражением сожаления.

– Нет, друг мой, – перебил Атос, – я покину Рауля только в тот час, когда его корабль исчезнет на горизонте. Пока он во Франции, я не буду с ним разлучаться.

– Как хотите, дорогой друг; но мы, по крайней мере, уедем с Сент-Маргерита вместе; я предлагаю вам воспользоваться лодкой, которая отвезет меня в Антиб.

– С большой радостью. Мне хочется как можно скорее покинуть эту крепость и удалиться от зрелища, которое нас так опечалило.

Трое друзей, попрощавшись с губернатором, покинули островок и в отблесках удаляющейся грозы в последний раз взглянули на белевшие стены крепости.

В ту же ночь д’Артаньян расстался со своими друзьями, после того как увидел на берегу Сент-Маргерита огонь от зажженной по приказу господина де Сен-Мара кареты согласно его указаниям.

Перед тем как сесть верхом, д’Артаньян сказал:

– Друзья мои, вы напоминаете мне двух солдат, покидающих свой пост. Что-то подсказывает мне, что Рауль нуждается в нашей поддержке. Хотите, я попрошу о том, чтобы меня послали в Африку с сотней хороших мушкетеров? Король мне не откажет, и я возьму вас с собой.

– Господин д’Артаньян, – отвечал Рауль, с жаром пожимая ему руку, – благодарю вас за это предложение, которое и графу и мне дало бы более того, что мы желаем. Мне нужна душевная работа и физическая усталость, так как я молод; графу нужен самый полный покой. Вы – его лучший друг: я поручаю его вам. Берегите его, и наши обе души будут в ваших руках.

– Надо ехать; вот и лошадь моя волнуется, – сказал д’Артаньян, у которого быстрая смена мыслей и предметов разговора всегда была признаком живейшего волнения. – Скажите, граф, сколько еще дней пробудет здесь Рауль?

– Самое большое, три дня.

– А когда вы собираетесь вернуться домой?

– О, я буду долго возвращаться, – отвечал Атос. – Я не хочу слишком быстро отрываться от Рауля. Я спешить не буду.

– Почему, друг мой? Медленное путешествие печалит душу, а жизнь в харчевнях совсем не подходит теперь такому человеку, как вы.

– Я приехал на почтовых лошадях, но теперь хочу купить двух хороших лошадей. Для того чтобы они пришли домой в свежем виде, было бы неосторожно гнать их больше семи или восьми лье в день.

– Где Гримо?

– Он приехал вчера утром с багажом Рауля, и я ему позволил сейчас спать.

– Больше нечего говорить, – вырвалось у д’Артаньяна. – До свиданья, дорогой Атос, и, если вы поторопитесь, я вас еще скоро обниму.

Сказав это, он занес ногу в стремя, которое держал ему Рауль.

– Прощайте! – сказал юноша, целуя его.

– Прощайте! – отвечал д’Артаньян, вскочив на коня.

Лошадь тронулась, унося всадника от его друзей.

Эта сцена происходила в предместье Антиба, перед домом, выбранным Атосом, куда д’Артаньян велел после ужина привести ему его коней. Там начиналась дорога, белая и извилистая в ночном тумане. Конь полной грудью вдыхал резкий соленый аромат, подымавшийся над болотами.

Д’Артаньян поехал рысью, а Атос стал медленно возвращаться с Раулем.

Вдруг они услышали приближающийся лошадиный топот.

Д’Артаньян галопом возвращался к своим друзьям. Они вскрикнули от удивления и радости, а капитан, соскочив на землю, как юноша, подбежал к ним и обнял сразу Атоса и Рауля.

Он долго держал их молча в своих объятиях, и ни один вздох не вырвался из его трепещущей груди. Затем, так же быстро, как вернулся, он уехал, пришпоривая свою горячую лошадь.

– Увы… – совсем тихо проговорил граф, – увы!

– Дурное предзнаменование! – со своей стороны, говорил д’Артаньян, нагоняя потерянное время. – Я не мог улыбнуться им. Дурное предзнаменование!

На следующее утро Гримо был уже на ногах. Поручения, данные герцогом де Бофором, успешно выполнялись. Стараниями Рауля флотилия была направлена в Тулон. За ней следовали в почти невидимых лодочках жены и друзья рыбаков и контрабандистов, мобилизованных для обслуживания флота.

Атос и Рауль вернулись в Тулон, который был наполнен шумом повозок, бряцанием оружия и лошадиным ржанием. Звучали трубы и барабаны. Улицы были запружены солдатами, слугами, торговцами. Герцог де Бофор был одновременно повсюду, торопя посадку на суда и погрузку с рвением и интересом настоящего военачальника. Он был обходителен даже с самыми скромными товарищами и поругивал даже самых важных своих лейтенантов.

Артиллерию, провизию, багаж – он все сам захотел проверить; он осмотрел снаряжение каждого солдата, убедился в здоровье каждого коня. Чувствовалось, что этот легкомысленный, хвастливый и эгоистичный в своем дворце дворянин снова становился солдатом, а вельможа становился военачальником перед лицом ответственности, которую он принял на себя.

Все удовлетворило или, казалось, удовлетворило адмирала, и, похвалив Рауля, герцог отдал последние распоряжения относительно снятия с якоря, которое было назначено на рассвете следующего дня.

Он пригласил графа и его сына отобедать с ним. Но они отказались под предлогом каких-то дел и, отправившись в гостиницу, быстро поели, после чего Атос повел Руля на серые большие скалы, которые возвышались над городом.

Ночь была хороша, как всегда в этих счастливых краях. Луна, поднявшаяся из-за скал, разливала свой серебряный свет по синему морю.

Атос с сыном сели на мох и вереск высокой скалы. Над их головами летали взад и вперед большие летучие мыши. Ноги Рауля свешивались над пропастью.

Когда встала полная луна и зеркало воды осветилось во всю ширину, когда маленькие красные огоньки зажглись на черных кораблях, Атос, собравшись с мыслями и силами, сказал своему сыну:

– Бог создал все, что мы видим, Рауль; он также создал и нас. Мы – малые частицы, смешанные с большой вселенной. Мы блестим, как эти огни и звезды, мы вздыхаем, как волны, мы страдаем, как эти большие корабли, которые изнашиваются, разрезая воды и повинуясь ветру. Все любит жизнь, Рауль, и все прекрасно в живом мире.

– Да, действительно прекрасное зрелище, – отвечал юноша.

– Как д’Артаньян добр, – тотчас перебил Атос, – и какое счастье всю жизнь опираться на такого друга! Вот чего вам не хватало, Рауль.

– Друга? У меня не было друга…

– Господин де Гиш – славный товарищ, – холодно продолжал граф. – Но мне кажется, что нынче люди больше заняты своими личными делами и удовольствиями, чем в наше время.

– Простите, я вас перебил, граф, не для того, чтобы сказать, что у меня есть друг и этот друг – господин де Гиш. Конечно, он добр и великодушен, и он любит меня. Но я жил под покровительством другой дружбы, драгоценной и сильной: это ваша дружба!

– Нет, я не был другом для вас, Рауль, потому что я показал вам лишь одну сторону жизни; я был печален и строг, увы, не желая того, я срезал радостные ростки, выраставшие на дереве вашей юности. А сейчас я раскаиваюсь в том, что не сделал из вас очень экспансивного, очень светского, очень шумного человека.

– Я знаю, почему вы это говорите мне, граф. Нет, вы не правы, не вы меня сделали таким, каков я теперь, а любовь, охватившая меня с такого возраста, когда у детей бывают только симпатии, да верность самому себе там, где у других людей бывает только привычка. Я думал, что всегда буду таким, каким был! Я думал, что передо мной ровная прямая дорога, полная цветов и плодов. Надо мной была ваша бдительность, ваша сила, – я подумал, что я бдителен и силен. Ничто меня не подготовило: я упал однажды, и это падение отняло у меня мужество на всю жизнь. Можно сказать, что я разбился. О нет, граф, вы были счастьем моего прошлого, вы будете надеждой моего будущего! Нет, мне не в чем упрекнуть вас за ту жизнь, которую вы для меня создали; я вас благословляю и горячо люблю.

– Милый Рауль, ваши слова приносят мне большое облегчение. Они доказывают, что в ближайшем будущем вы будете в своих действиях хоть немного считаться со мной.

– Я буду считаться только с вами.

– Рауль, то, чего я никогда не делал прежде для вас, отныне я буду делать. Я буду вашим другом, а не вашим отцом. Мы будем жить открыто, вместо того чтоб жить отшельниками, когда вы приедете. Ведь это будет очень скоро?

– Конечно, граф, подобная экспедиция не может долго продолжаться.

– Значит, скоро, Рауль, вместо того чтобы скромно жить на доходы, я дам вам капитал моих земель. Его хватит, чтобы жить в свете до моей смерти, и я надеюсь, что до этого времени вы утешите меня тем, что не дадите угаснуть моему роду.

– Я сделаю все, что вы прикажете мне, – отвечал взволнованный Рауль.

– Не хотелось бы, Рауль, чтобы ваша адъютантская служба увлекала бы вас в слишком опасные предприятия. Свою храбрость во время битв вы уже доказали. Помните, что война с арабами – война ловушек, засад и убийств. Попасть в западню – небольшая слава. Часто даже не жалеют тех, кто был так неосторожен. А те, кого не жалеют, умерли напрасно. Вы понимаете, что я хочу сказать, Рауль? Боже сохрани, чтобы я уговаривал вас избегать прямых столкновений!

– Обычно я осторожен, и мне очень везет, – сказал Рауль с улыбкою, от которой похолодело сердце бедного отца. – Так как, – поторопился добавить юноша, – я был в двадцати сражениях и отделался лишь одной царапиной.

– Далее, – продолжал Атос, – надо опасаться климата. Смерть от лихорадки – плохой конец. Людовик Святой молил Бога послать ему лучше стрелу или чуму, чем лихорадку.

– О, граф, при трезвом образе жизни и умеренных физических упражнениях…

– Я получил уже от господина де Бофора обещание, что он будет посылать свои донесения каждые две недели во Францию. Вероятно, вам, как его адъютанту, будет поручено их отправлять. Вы ведь меня не будете забывать, правда?

– Нет, граф, – сказал Рауль сдавленным голосом.

– Наконец, Рауль, вы, как и я, – христианин. Обещайте мне, что, если с вами случится несчастье, вы прежде всего вспомните обо мне. И позовете меня.

– О, конечно, сразу же!

– Вы меня видите когда-нибудь во сне, Рауль?

– Каждую ночь, граф.

– Мы слишком любим друг друга, чтобы теперь, когда мы расстаемся, наши души не сопровождали бы одна другую. Когда вы будете печальны, Рауль, я знаю, что мое сердце будет также утопать в печали, а когда вы улыбнетесь, думая обо мне, знайте, что оттуда вы пришлете мне луч вашей радости.

– Я вам не обещаю быть радостным, но будьте уверены, что ежечасно я буду вспоминать вас, ежечасно, клянусь вам, если только я буду жив!

Атос не мог дольше сдерживаться. Он крепко обхватил шею своего сына и изо всех сил обнял его.

Луну сменил рассвет, золотая полоса поднялась на горизонте, возвещая приближение утра.

Атос накинул на плечи Рауля свой плащ и повел его к городу, который был уже полон движения, как обширный муравейник. На краю плоскогорья, которое только что оставили Атос и Рауль, они увидали темную тень, которая то приближалась, то удалялась, как бы в нерешительности и будто стыдясь быть увиденной. Это был Гримо, который, обеспокоившись, пошел по следам своих господ и ожидал их.

– Ах, добрый Гримо, – воскликнул Рауль, – что ты хочешь? Ты пришел нам сказать, что пора ехать, не правда ли?

– Один? – сказал Гримо, указывая на Рауля Атосу с таким упреком, что было видно, до какой степени старик был взволнован.

– Да, ты прав! – воскликнул граф. – Нет, Рауль не уедет один, нет, он не будет один на чужбине, без друга, который бы утешил его и напоминал ему обо всем, что он любил.

– Я? – спросил Гримо.

– Ты? Да, да! – вскричал растроганный Рауль.

– Увы, ты очень стар, мой добрый Гримо.

– Тем лучше, – отвечал Гримо с невыразимой глубиной чувства и понимания.

– Но вот уже заканчивается погрузка, – сказал Рауль, – а ты не готов.

– Готов! – отвечал Гримо, показывая ключи от своих сундуков вместе с ключами своего молодого господина.

– Но ты не можешь оставить графа одного, – возразил Рауль, – графа, с которым ты никогда не расставался!

Гримо потемневшим взором взглянул на Атоса, как бы измеряя силу одного и другого.

Граф ничего не ответил.

– Граф предпочтет, чтобы это было так, – сказал Гримо.

– Да, – кивнул Атос.

В этот момент барабаны забили, и трубы наполнили воздух радостными звуками.

Из города выходили полки, которые должны были принять участие в экспедиции. Их было пять, и каждый состоял из сорока отрядов. Королевский полк шел впереди, в белых мундирах с голубыми отворотами. Над разделенными на четыре лиловых и желтых поля ротными знаменами, усеянными золотыми лилиями, возвышалось полковое знамя – белое, с крестом из геральдических лилий.

По бокам шли мушкетеры с ружейными сошками в руках и мушкетами на плечах; в центре – копьеносцы с четырнадцатифутовыми копьями весело шли к лодкам, которые должны были доставить их на корабли.

За королевским полком следовали пикардийский, наваррский и нормандский полки и королевский гвардейский экипаж. Герцог де Бофор умел выбирать. Сам он со своим штабом замыкал шествие. Прежде чем он дойдет до моря, пройдет еще, по крайней мере, час. Рауль медленно направился вместе с Атосом к берегу, чтоб занять свое место при проезде герцога.

Гримо, горя молодым рвением, распоряжался погрузкой на адмиральский корабль багажа Рауля.

Атос, шедший под руку со своим сыном, с которым расставался, был погружен в мучительную задумчивость и как бы опьянен шумом и движением.

Вдруг один из офицеров герцога де Бофора приблизился к ним, чтобы сообщить, что герцог выразил желание видеть Рауля около себя.

– Будьте добры сказать герцогу, сударь, – попросил юноша, – что я прошу его дать мне этот час, чтобы насладиться обществом графа.

– Нет, нет, – перебил Атос, – адъютант не может покидать своего генерала. Будьте любезны сказать герцогу, сударь, что виконт сейчас явится.

Офицер поскакал галопом.

– Где бы мы ни расстались, все равно – разлука, – сказал граф.

Он старательно почистил рукой одежду своего сына и на ходу погладил рукой по голове.

– Рауль, – сказал он, – вам нужны деньги; господин де Бофор любит жить на широкую ногу, и я уверен, что вам захочется покупать там оружие и лошадей. Но так как вы не служите ни королю, ни господину де Бофору и зависите только от себя, вы не должны рассчитывать ни на жалованье, ни на подарки. Я хочу, чтобы вы ни в чем не нуждались в Джиджелли. Вот двести пистолей. Истратьте их, Рауль, если вы хотите доставить мне удовольствие.

Рауль пожал отцу руку. На повороте улицы они увидели верхом на великолепном белом коне господина де Бофора, который любезно раскланивался с аплодировавшими горожанками.

Герцог подозвал Рауля и протянул руку графу. Он так долго и ласково беседовал с ним, что сердце бедного отца несколько успокоилось. Но обоим, и отцу и сыну, казалось, что они идут на пытку. Наступил тот ужасный момент, когда солдаты и матросы, покидая берег, прощались со своими семьями и друзьями; последний момент, когда, несмотря на прозрачность, аромат воздуха, солнечное тепло, молодую кровь, текущую в жилах, все кажется черным и горьким, все повергает в уныние.

В то время адмирал последним садился на корабль вместе со своей свитой; и только когда начальник ставил ногу на палубу судна, раздавался могучий пушечный выстрел.

Атос, забыв на минуту адмирала и флот и свое собственное достоинство сильного человека, открыл объятия своему сыну и судорожно прижал его к своей груди.

– Проводите нас на корабль, – сказал тронутый герцог, – вы выиграете, по крайней мере, полчаса.

– Нет, – сказал Атос, – нет, я уже простился. Я не хочу прощаться во второй раз.

– Тогда садитесь в лодку, виконт, садитесь скорее, – добавил герцог, желая избавить от лишних слез этих двух людей, у которых разрывалось сердце.

И с отцовской нежностью, с силой Портоса он схватил Рауля в объятия и посадил его в шлюпку, на которой, по его знаку, тотчас подняли весла.

Сам он, забыв церемониал, подскочил к краю шлюпки и ногой сильно оттолкнул ее от берега.

– Прощайте! – крикнул Рауль.

Атос ответил только жестом. Он почувствовал что-то горячее на руке: это был почтительный поцелуй Гримо, последнее прощание верного слуги. После этого Гримо соскочил со ступеньки пристани на двухвесельную лодку, которую взял на буксир двенадцативесельный баркас.

Атос опустился на мол, измученный, оглушенный, покинутый. Каждая секунда стирала черту за чертой, оттенок за оттенком бледного лица сына.

Море мало-помалу унесло и лодки и лица на такое расстояние, когда люди становятся только точками, а любовь – воспоминанием.

К полудню, когда солнце уже поглощало пространство и верхушки мачт едва возвышались над горизонтом, Атос увидел воздушную, тотчас же испарившуюся тень: это был дым от пушечного выстрела, которым герцог де Бофор в последний раз прощался с берегами Франции. Когда и эта тень исчезла в небе, Атос тяжелым шагом вернулся к себе в гостиницу.

XV
Среди женщин

Д’Артаньян не смог скрыть своих чувств от друзей так хорошо, как он того хотел. Стоический солдат, бесстрастный воин, побежденный страхами и предчувствиями, отдал минутную дань человеческой слабости.

Когда он успокоился, тут же повернулся к своему молчаливому и исполнительному слуге и сказал ему:

– Рабо, мне надо проезжать тридцать лье в день.

– Хорошо, господин капитан, – отвечал Рабо.

И с этого момента д’Артаньян, отдавшись движению своего коня, как настоящий кентавр, не заботился больше ни о чем, то есть думал обо всем.

Умный человек никогда не скучает, если тело его занято физическими упражнениями; никогда здоровый телом человек не находит жизнь тяжелой, если его ум занят. Так д’Артаньян, летя стрелой и размышляя, добрался до Парижа, свежий и бодрый, как атлет, приготовившийся к состязаниям.

Король его так рано не ждал и только что уехал на охоту по направлению к Медону. Д’Артаньян, вместо того чтобы скакать за королем, как бы он это сделал в прежние времена, разделся и выкупался и стал ждать возвращения его величества, запыленного и усталого. В течение пяти часов ожидания он, так сказать, принюхивался к воздуху дворца и запасался надежной броней против всех дурных неожиданностей.

Он узнал, что последние две недели король был мрачен; что королева-мать больна и очень подавлена; что брат короля стал проявлять набожность; что у принцессы Генриетты расстроены нервы, а господин де Гиш уехал в одно из своих имений.

Узнал он также, что господин Кольбер сиял, а господин Фуке каждый день обращался к новому врачу, но никакой врач не мог вылечить его болезнь, так как ему мог помочь только политический врач, если бы таковой существовал.

Король, как сказали д’Артаньяну, был чрезвычайно любезен с господином Фуке и ни на шаг не покидал его; но раненный в самое сердце суперинтендант, как дерево, в котором завелся червь, погибал, несмотря на королевскую улыбку, это солнце придворных деревьев.

Д’Артаньян узнал, что мадемуазель де Лавальер стала настолько необходима королю, что, когда он не брал ее на охоту, то по нескольку раз писал ей письма, уже не в стихах, но, что гораздо хуже, в прозе и целыми страницами.

Вот почему случалось, что «первый в мире король», как выражались тогдашние поэты, сходил «с несравненным восторгом» с коня и, положив листок на шляпу, писал на нем нежные фразы, которые господин де Сент-Эньян, его вечный адъютант, отвозил Лавальер, рискуя загнать всех своих лошадей.

А в это время лани и фазаны, за которыми так вяло охотились, разбегались и разлетались, и искусство охоты при королевском дворе Франции рисковало совсем захиреть. Д’Артаньян вспомнил просьбу бедного Рауля и то безнадежное письмо, которое было написано женщине, которая жила вечной надеждой. Так как капитан любил пофилософствовать, он решил воспользоваться отсутствием короля, чтобы побеседовать несколько минут с Лавальер.

Оказалось, это было очень просто выполнить: Луиза во время королевской охоты прогуливалась с несколькими дамами по одной из галерей Пале-Рояля, как раз там, где капитан мушкетеров проверял некоторые посты. Д’Артаньян был уверен, что, если ему удастся заговорить о Рауле, Луиза даст ему повод написать ласковое письмо бедному изгнаннику, а он знал, что надежда или хотя бы некоторое утешение в том состоянии, в каком был Рауль, было бы солнцем, было бы жизнью для двух людей, очень дорогих нашему капитану.

Поэтому он направился туда, где рассчитывал встретить мадемуазель де Лавальер. Он нашел ее окруженной многочисленной компанией. В своем кажущемся уединении королевская фаворитка получала, как королева, а может быть, и больше, чем королева, знаки внимания, которыми так гордилась принцесса Генриетта, когда взоры короля были обращены на нее и привлекали к ней взгляды придворных.

Д’Артаньян, хотя и не был молодым щеголем, всегда возбуждал восхищение женщин, так же как и дружбу мужчин, так как был учтив, как всякий храбрый человек.

Увидя его, придворные дамы сразу обратились к нему с приветствиями и вопросами: где он был? где пропадал? почему так давно он не гарцует перед балконом короля и не возбуждает восторга у любопытных?

Д’Артаньян ответил, что только что вернулся из страны апельсинов.

Дамы засмеялись. В то время все путешествовали, но часто путешествие за сто лье кончалось смертью.

– Из страны апельсинов? – спросила мадемуазель де Тонне-Шарант. – Из Испании?

– С Мальты? – сказала Монтале.

– Вы приближаетесь к истине, сударыни, – отвечал капитан.

– С какого-нибудь острова? – спросила Лавальер.

– Сударыня, я не хочу вас дольше томить, я приехал из тех мест, откуда в настоящий момент герцог де Бофор отчаливает, чтобы отправиться в Алжир.

– Вы видели армию? И флот? – спросили несколько воинственных дам.

– Все видел.

– Есть ли у нас там друзья? – спросила мадемуазель де Тонне-Шарант холодным, но рассчитанным на привлечение внимания тоном.

– Да, – отвечал д’Артаньян, – там господин де Ла Гилотьер, господин де Муши, господин де Бражелон.

Лавальер побледнела.

– Господин де Бражелон? – воскликнула коварная Атенаис. – Как! Он отправился на войну?..

Монтале наступила ей на ногу, но безрезультатно.

– Знаете, что я думаю? – продолжала она безжалостно. – Мне кажется, что все мужчины, отправившиеся на эту войну, это несчастные влюбленные, которые ищут у черных женщин утешения от жестокостей белых.

Некоторые дамы засмеялись; Лавальер начинала терять присутствие духа; Монтале кашляла так, что могла разбудить мертвого.

– Сударыня, – перебил д’Артаньян, – вы напрасно думаете, что женщины в Джиджелли – черные. Они не черные и не белые, они желтые.

– Желтые?

– Не думайте, что это некрасиво; я никогда не видел более красивого цвета кожи в сочетании с черными глазами и коралловыми губами.

– Тем лучше для господина де Бражелона! – выразительно проговорила мадемуазель де Тонне-Шарант.

После этих слов наступило глубокое молчание.

Д’Артаньян подумал, что женщины, эти нежные голубки, обращаются друг с другом, пожалуй, более жестоко, чем тигры и медведи.

Атенаис не успокоилась, заставив побледнеть Лавальер; ей хотелось заставить ее еще и покраснеть.

Она снова заговорила:

– Знаете, Луиза, что у вас теперь тяжелый грех на совести?

– Какой же грех, мадемуазель? – пролепетала несчастная, ища и не находя вокруг себя опоры.

– Ведь этот молодой человек был вашим женихом, он любил вас, а вы его отвергли.

– Так должна поступить честная женщина, – сказала Монтале поучающим тоном. – Когда знаешь, что не можешь составить счастья человека, лучше его отвергнуть.

Луиза не знала, благодарить ли ее за такую защиту или негодовать на нее.

– Отвергнуть! Отвергнуть! Это очень хорошо, – сказала Атенаис. – Но не в этом грех мадемуазель де Лавальер. Настоящий грех, в котором она может себя упрекнуть, – то, что она послала этого бедного де Бражелона на войну; ведь там его ждет смерть.

Луиза провела рукой по своему холодному лбу.

– И если он умрет, – продолжала безжалостная женщина, – значит, вы его убили; это и есть грех.

Луиза, сама полумертвая, взяла под руку капитана мушкетеров, лицо которого выражало непривычное волнение.

– Вы хотите о чем-то поговорить со мною, господин д’Артаньян? – сказала она прерывающимся от боли и гнева голосом. – Что вы хотели мне сказать?

Д’Артаньян сделал несколько шагов по галерее, держа Луизу под руку. Когда они оказались достаточно далеко от других, он ответил:

– То, что мне надо было сказать вам, мадемуазель де Тонне-Шарант уже высказала вам, хотя и грубо, но точно.

Луиза слабо вскрикнула и, изнемогая от этой новой раны, кинулась прочь, как смертельно раненная птица.

Она исчезла за одной дверью в тот момент, когда король входил в другую.

Король взглянул на пустующее кресло своей любовницы и, не увидя Лавальер, нахмурился; но затем он заметил д’Артаньяна, который поклонился ему.

– Ах, сударь, – сказал он, – вы проявили большую расторопность, я доволен вами.

Это было высшее проявление королевского удовольствия. Многие люди готовы были пойти на смерть, чтобы заслужить такие слова от короля.

Придворные дамы и кавалеры, почтительно окружившие короля при его входе, расступились, увидев, что он желает говорить наедине с капитаном мушкетеров.

Король пошел вперед и увел д’Артаньяна из залы, но перед этим еще раз поискал глазами Лавальер, не понимая ее отсутствия.

Оказавшись вдали от любопытных ушей, он тут же спросил:

– Итак, господин д’Артаньян, узник?..

– В тюрьме, ваше величество.

– Что он говорил дорогой?

– Ничего, ваше величество.

– Что он делал?

– Был момент, когда рыбак, на лодке которого я перебирался на остров Сент-Маргерит, взбунтовался и хотел меня убить. И… узник защитил меня, вместо того чтобы пытаться бежать.

Король побледнел и резко сказал:

– Довольно.

Д’Артаньян поклонился.

Людовик прошелся взад и вперед по своему кабинету.

– Вы были в Антибе, когда туда прибыл герцог де Бофор?

– Нет, ваше величество, я уже уезжал, когда прибыл герцог.

– А!

Снова молчание.

– Что же вы там видели?

– Многих людей, – холодно ответил д’Артаньян.

Король увидел, что д’Артаньян не хочет говорить.

– Я вас вызвал, господин капитан, чтобы отправить вас в Нант приготовить мне квартиры.

– В Нант? В Бретань? Ваше величество совершит такое длинное путешествие?

– Да, там собираются штаты, – отвечал король. – У меня есть два запроса; я хочу быть на заседаниях.

– Когда ехать? – спросил капитан.

– Сегодня к вечеру… завтра… завтра вечером, так как вы нуждаетесь в отдыхе.

– Я отдохнул, ваше величество.

– Превосходно… В таком случае сегодня вечером или завтра, как вы желаете.

Д’Артаньян поклонился, прощаясь; потом, увидев, что король находится в большом замешательстве, сделал два шага вперед и спросил:

– Король берет с собою двор?

– Конечно.

– Значит, вам, без сомнения, понадобятся мушкетеры?

– Возьмите бригаду мушкетеров.

– Это все?.. У вашего величества нет больше приказаний?

– Нет… Ах, нет… есть!..

– Я слушаю.

– В Нантском замке, который неудачно расположен, я прошу вас ставить мушкетеров у дверей каждого из главнейших сановников, которых я увожу с собой.

– У дверей главнейших?

– Да.

– Как, например, у двери господина де Лионна?

– Да.

– Господина Летелье?

– Да.

– Господина де Бриенна?

– Да.

– И господина суперинтенданта?

– Разумеется.

– Отлично, ваше величество. Завтра я уже буду в пути.

– Да, еще одно слово, господин д’Артаньян. Вы в Нанте встретитесь с капитаном гвардейцев, герцогом де Жевром. Последите за тем, чтобы ваши мушкетеры были расквартированы до прихода его гвардейцев. Преимущество – первому пришедшему.

– Хорошо, ваше величество.

– А если господин де Жевр будет вас расспрашивать?

– Что вы, ваше величество! Разве господин де Жевр станет меня расспрашивать?

И, лихо повернувшись на каблуках, мушкетер исчез.

– В Нант! – сказал он самому себе, спускаясь по лестнице. – Почему он не посмел сказать, что прямо на Бель-Иль?

Когда он подходил к воротам, его нагнал служащий господина де Бриенна.

– Господин д’Артаньян, – сказал он, – простите…

– В чем дело, господин Арист?

– Вот чек, который король велел мне вам передать.

– На вашу кассу?

– Нет, сударь, на кассу господина Фуке.

Удивленный д’Артаньян прочел написанный рукой короля чек на двести пистолей.

«Вот так дела! – подумал он, после того как вежливо поблагодарил господина Ариста. – Значит, господина Фуке заставят платить за это путешествие! Черт возьми! Это отдает чистокровным Людовиком Одиннадцатым. Почему бы не выписать этот чек на кассу господина Кольбера? Он с такой радостью заплатил бы по нему!»

И д’Артаньян, верный принципу сразу же получать деньги по чекам, отправился к господину Фуке за своими двумястами пистолями.