Текст книги "Олимпия Клевская"

– В конце концов, коль это уж так необходимо, предоставлю короля в ваше полное распоряжение; об одном прошу – не развращайте его.

– Это я вам обещаю.

– Значит, договорились?

– Но каков задаток, маркиза?

– Герцог, вы бы пренебрегли переговорами, если бы получили плату вперед.

– Маркиза, вы демон очарования и проницательности.

– Ох, герцог, не надо изображать вздохи. Вы прекрасно знаете, что я в ваших глазах больше ничего не стою. Я женщина-политик, и вы теперь не нашли бы в моей любви ничего приятного, все бы оборачивалось на пользу дела. Я ни для кого более не хороша, кроме как для пажей, желающих получать чины и с моего согласия делать карьеру. Давайте-ка вернемся к нашему договору.

– Правильно. Primo note 39Note39
  Во-первых (лат.)


[Закрыть]…

– Primo, вы нынче вечером отправитесь на игру у королевы.

– Да, маркиза.

– Secundo note 40Note40
  Во-вторых (лат.)


[Закрыть], вы предстанете там с лучшей стороны.

– Решено.

– Tertio note 41Note41
  В-третьих (лат.)


[Закрыть], вы заодно с нами будете действовать против господина епископа.

– Я склонен к этому.

– Quarto note 42Note42
  В-четвертых (лат.)


[Закрыть], вам следует втереться в милость к королю.

– Мне нет надобности обещать вам сделать для этого все, что от меня зависит, ибо таково мое самое сильное желание.

– Quinto note 43Note43
  В-пятых (лат.)


[Закрыть], вы оставите короля таким же благонравным, как он есть, вы ничего не будете предпринимать для его развращения, вы обязуетесь избегать всех тех случаев, при которых он мог бы обзавестись любовницей.

– Я обещаю невмешательство, если и король будет его соблюдать.

– Будьте покойны, за это я ручаюсь.

– Ладно, маркиза! А теперь…

– Что?

– Какие обязательства вы со своей стороны берете на себя? Вы же понимаете, договор возможен лишь тогда, когда есть взаимность.

– Со своей стороны, мы обязуемся…

– Prime..

– O-o! Так вы хотите получить обязательство из нескольких статей?

– Почему бы и нет?

– Ладно. Primo, в течение года предоставить вам место посла там, где вы пожелаете, или министерство.

– Министерство тоже по моему выбору?

– Да, при условии, что это не будет министерство господина герцога.

– Бесспорно: по месту и почет.

– О! Но вы ведь уже не первый раз покушались присвоить то, что принадлежит ему.

– Маркиза, это вы так считаете.

– Secundo, – нетерпеливо перебила маркиза.

– Я учту это.

– Secundo: при первой же возможности вы получаете чин генерал-лейтенанта, а при второй – маршала.

– И сколько времени, маркиза, вам потребуется для исполнения всего этого?

– Если вы не против, назначим два года.

– Берегитесь, срок очень короткий!

– Э, вовсе нет; Флёри за это время умрет от злости, а не от злости, так от старости, уж как вам будет угодно.

– Я бы предпочел, чтобы от злости: так будет вернее.

– Пусть будет от злости! Вашу руку, герцог.

– Эх, сударыня, вот уже целый час, как я простираю к вам обе!

– Ну, поцелуйте меня, благо я не напомажена, и прощайте.

Она с силой потрясла колокольчиком. Явился Раффе.

– Как, вы уже уходите, маркиза? – тихонько шепнул ей герцог. – Это похоже на неприязнь.

– Хотите, я вам сейчас еще что-то скажу? – спросила маркиза, оглянувшись уже на пороге.

– Говорите.

– Что ж! Герцог, если вы будете действовать на нашей стороне с таким рвением, какое я за этот час успела вложить в борьбу с вами, не пройдет и месяца, как Флёри придет конец.

И, слегка сжав ему руку своими шаловливыми пальчиками, бросив на него последний взгляд, сверкающий лукавым кокетством, маркиза устремилась в сад, увлекая за собой Раффе, который едва поспевал за ее полетом.

«Дьявольщина! – сказал себе Ришелье, оставшись один. – Любопытно узнать, что мне теперь предложит господин де Фрежюс».

LIV. НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Не успела г-жа де При сделать и десяти шагов в направлении своей кареты, которая стояла поодаль и двинулась ей навстречу, едва лишь возница заметил, что маркиза выходит из особняка; прежде чем Раффе, смотревший ей вслед, опасаясь к тому же, как бы чего не случилось, закрыл калитку, трое запыхавшихся от изнурительного бега мужчин неожиданно бросились прямо в нее, словно три преследуемые гончими кролика, одновременно ринувшихся в одну норку.

Раффе попытался дать им отпор и со своей стороны налег на калитку, но объединенная сила троих не могла не восторжествовать против одного. Тогда Раффе, сообразив, что его сметут, предложил неприятелю переговоры.

На это самый высокий из троих возразил, что у них нет времени долго торговаться, а потому он предлагает стражу пропустить их по доброй воле, иначе он и его товарищи войдут силой.

– Но, господа! Но, господа!.. – взывал к незнакомцам лакей.

– Ты как хочешь, а за нами гонится патруль, и мы не желаем угодить в кордегардию.

– Тем более нельзя, господа, ведь если патруль вас преследует, значит, вы злодеи. Господа, я на помощь позову! Я кричать буду, господа!

– Послушайте-ка, трижды болван, – вознегодовал тот же самый, что заговорил первым, – за какого дьявола ты нас принимаешь?

– Э-э, господа, иные воры очень хорошо одеваются, это бывает.

А в это время патруль продолжал свой путь и было слышно, что он быстро приближается.

– Ну же, – закричал самый низкорослый и, судя по голосу, самый юный из беглецов, едва ли не подросток, – ну же, действуйте силой, господа!

Этот его выкрик вселил в двух других такую отвагу, что они незамедлительно опрокинули лакея и прошли прямо по его распростертому телу.

Тотчас самый высокий из троих быстро захлопнул и тщательно запер калитку, в то время как Раффе, совершенно оглушенный, вскочил и со всех ног бросился к дому, про себя бормоча:

«Разве такое возможно, Бог ты мой, разве такое возможно?»

Раффе вошел в спальню герцога как раз когда его господин улегся и попытался вновь уснуть.

«Раффе вошел», сказали мы, но были неточны: Раффе ворвался.

– Ну вот! Что там еще, Раффе? – спросил герцог.

– О сударь! Сударь!

– Да что стряслось?

– Происшествие, какого ни с кем, кроме вас, сударь, и быть не могло.

– Уж не пожаловала ли ко мне, случаем, королева с визитом?

– Еще того похлеще, сударь, еще того похлеще, по крайности мне так показалось. Скорее одевайтесь, сударь, скорее!

– Ба! Это так необходимо?

– Да, господин герцог, вставайте же!

Герцог спрыгнул с кровати, как по военной тревоге.

– Сударь, наденьте парадное платье, – шепнул Раффе, – самое парадное, сударь!

– Объяснись же, наконец, негодяй.

– Сударь, их трое.

– Отлично. И ты полагаешь, что они тебе знакомы?

– В масках, сударь, у них маски!

– О-о! Значит, балы в Опере уже начались; но где же они, эти трое?

– Во дворе, сударь, они проникли во двор.

– Значит, они вломились в калитку?

– Да, сударь.

– И ты им позволил это сделать?

– Я им сопротивлялся, сударь, но они прошли прямо по моему животу.

– Ну, уж если так… А ну-ка подай мне мушкетон!

– Ох, сударь, воздержитесь от этого!

– Как? Трое мужчин вламываются в мою калитку, грубо обходятся с моим человеком, и все это в два часа ночи, а я должен…

– Сударь, у одного из этих троих был такой голос…

– Женский? – оживился Ришелье.

– Я, сударь, не хочу этого говорить заранее; боюсь, как бы не оказаться дураком в ваших глазах, если обознался.

– Ладно! Если так, оставь меня в покое!

– Нет, сударь, нет; потрудитесь выйти к ним, сударь, и вы увидите…

– Что?

– То, что увидите.

Герцог снова натянул панталоны и домашний халат,

схватил в левую руку свою шпагу и поспешил вслед за Раффе.

Те трое, теснясь у калитки, смеялись, прислушиваясь к выкрикам стражи, которая бранила их через стену.

– А-а! – говорил сержант. – Хорошо! Очень хорошо! Отлично! Они там, в особняке господина герцога де Ришелье.

– Ладно, допустим, в особняке герцога де Ришелье. И что дальше? – осведомился один из трех беглецов.

– Прекрасно! – отвечал сержант. – Лучше некуда! Господин герцог не успел вернуться, как уже принялся за свои проделки.

– Ну-ка, – сказал Ришелье, подходя поближе, – похоже, здесь действуют от моего имени.

Троица разразилась смехом.

– Эх! – вздохнул сержант. – Оскорблять на улице порядочных женщин, смеяться в лицо людям, состоящим на королевской службе! А еще посол! Герцог! Я протокол составлю.

– Черт! Черт! – в свою очередь возмутился герцог. – Уж это меня не касается. Как, господа? Выходит, речь идет об оскорблении порядочных женщин на улице?

– Они слишком громко визжали, чтобы быть порядочными, – возразила одна из масок.

– Вы воспринимаете это чересчур легкомысленно, господин Маска, – заметил герцог, подойдя и обратившись к тому из трех незнакомцев, кто ему ответил. – Видно, что вы не носите, подобно мне, имя Ришелье и не имеете надобности в том, чтобы поддерживать репутацию человека высокой нравственности.

– Герцог! Это герцог! – зашептались остальные двое.

– Господа, – продолжал Ришелье, – мне хотелось бы считать вас людьми благородными, таков мой обычай, и я придерживаюсь его. Но как бы то ни было, я хочу, и вы меня поймете, мне нужно знать, достаточно ли вы соответствуете моему ожиданию, чтобы мне по-братски взваливать на свои плечи тот неприятный долг, что вы мне сейчас навязали. Снимите маски, прошу вас.

При этих словах между тремя неизвестными произошло движение, явственно говорившее о замешательстве.

– Господа, – сказал герцог, – надеюсь, вы меня не вынудите к тому, чтобы самому открыть страже калитку?

Тогда самый высокий из троицы, отделившись от остальных, вплотную подошел к герцогу.

– Узнаешь меня? – спросил он, снимая маску.

– Пекиньи! – вскричал Ришелье.

– Он самый.

– И за каким же дьяволом ты, капитан рейтаров его величества, восстал против городской стражи?

– Вот что вышло. Мы были на балу в Опере после спектакля; когда бал закончился, мы поужинали, а после ужина, почувствовав себя немножко разгоряченными, отправились прогуляться по городу.

– А, ну да, и стали оскорблять порядочных женщин.

– Да нет, это все пустяки, мой дорогой.

– Но теперь, мой дорогой Пекиньи, позволь тебе задать один вопрос.

– Какой?

– Ты снял маску…

– Дьявольщина! Сам видишь.

– Погоди же!.. Ты свою маску снял… а я не знаю в целой Франции более достойного дворянина, нежели ты. Почему же, хотя ты снял маску, твои спутники не последовали твоему примеру?

– У них на то свои причины.

– Но я полагаю, что мне их можно было бы открыть, эти причины.

– Герцог, не настаивай.

– Может быть, это дамы? Хотя нет, они слишком велики ростом.

– Герцог…

– Или принцы крови?

– Клянусь тебе…

– Дорогой мой, если это не принцы крови и не дамы, я не вижу никаких причин, которые мешали бы им снять маску так же, как это только что сделал ты.

Пекиньи все еще колебался. А между тем стражники, разъяренные тем, что в ответ на их выкрики слышатся только взрывы хохота, принялись колотить прикладами мушкетов в калитку особняка.

В раздражении герцог дернул Пекиньи за рукав.

– Видишь ли, Пекиньи, – сказал он, – я возвратился из Вены очень благонравным, весьма сдержанным и большим философом, но в то же время я злобен, как индюк, когда мне не удается выспаться. И вот ты меня будишь, морочишь мне голову, устраиваешь мне скандал со стражниками; так вот, я, Ришелье, объявляю тебе, что если ты мне не назовешь этих двух нахалов в масках, которые, явившись в мой дом, осмеливаются закрывать свои лица, я вместе с Раффе, который при случае дает мне уроки фехтования, займусь вами всеми тремя. Вперед, Раффе! Сбегай за своей шпагой – и к делу, к делу!

– Постой, не спеши! – закричал Пекиньи, знавший неуступчивый нрав герцога и уже представивший, как блетят шпаги. – Ну же, сдержанный философ, благоразумный посол, не угадаешь ли сам, кто этот самый маленький из нас троих? Давай!

– Э, да за каким дьяволом я стану гадать? Я же не Эдип.

– Самый маленький из нас…

– Так что же?

– Это самый великий.

– Король! – невольно вырвалось у Ришелье.

– Тсс!

– Как?! Благоразумный, целомудренный монарх бродит по улицам и оскорбляет женщин?

– Молчи!

– Как же так могло получиться? Сказать по правде, мой дорогой, чем больше ты мне об этом рассказываешь, тем больше ты побуждаешь меня к нескромности.

– Черт возьми! Дело просто: мы искали приключений, встретили женщину со служанкой…

– Подожди-ка, не торопись. Сначала, дорогой мой…

– Что?

– Избавлюсь от этих мерзавцев-стражников, или они кончат тем, что весь квартал перебудят.

Пекиньи понял всю необходимость такой меры и отошел в сторонку.

Герцог в домашнем халате и с лампой в руке отворил калитку.

– Что такое, господа? – спросил он властно. – Что вы делаете в такой час у моих дверей?

– Ах, простите, господин герцог, – залепетал сержант, внезапно рухнув с высот гнева, который вскипал в нем при виде закрытой калитки и тут же опал, стоило только ей распахнуться.

– Хорошо, посмотрим, чего тебе надо от господина герцога, какова причина, из-за которой можно его разбудить так, как это сделал ты.

– Монсеньер!.. Монсеньер!.. Тут ведь… поскольку…

– Что? – величественно спросил герцог.

– Это все трое ваших людей, они безобразничали на улице, и вот мы их ищем.

– Откуда вы знаете, что это были мои люди?

– Мы видели, как они вбежали к вам.

– Это еще не доказательство.

– Это не важно, господин герцог, ваши это люди или нет; но те, что безобразничали, так или иначе сейчас у вас, а ваш особняк не так уж похож на церковь, чтобы мог служить убежищем.

– Вы только посмотрите на него! Возьмитесь за ум, господин чудак! Честное слово, мы посеяли столько, что жнут все, кому не лень! Ну, так что за безобразие учинили эти господа?

– Монсеньеру известны все красивые женщины Парижа, не так ли?

– Ну да, более или менее.

– Принцессы крови, дворянки, горожанки?

– Короче, сержант!

– Монсеньер наверняка помнит красавицу Польмье.

– Хозяйку гостиницы «Говорящий лев»? Мне известно о ней только это.

– Она порядочная женщина.

– Гм!.. – обронил герцог. – Ладно.

– Так вот, она шла со своей служанкой по улице Сент-Оноре. И тут ваши люди…

– Я уже сказал вам, сержант, что эти господа не из моих людей.

– Тут эти господа, – продолжал сержант, – более чем любезно подкатились к ней, а один, самый маленький, стал ее целовать, да так оскорбительно!

– Надо же! – обронил Ришелье.

– А в это время, – продолжал сержант, – самый высокий трепал за подбородок служанку. Вот почему эти две добродетельные особы подняли такой крик, что душа разрывалась.

– Но что понадобилось на улице в такой час двум порядочным женщинам?

– Да они, господин герцог, отправились искать стражников.

– Как, они искали стражников? Стало быть, они предчувствовали, что им нанесут оскорбление?

– Э! Нет, господин герцог, это чтобы разнять знатных господ, которые передрались в гостинице мадемуазель Польмье.

– Почему они не сказали этого тому, маленькому? Возможно, это бы его утихомирило.

– Да, как же, утихомирится он! Этот маленький – он, господин герцог, прямо черт бешеный. «Стражу?! – завопил он. – Так вы ищете стражу? Ладно, постойте!» И, схватив мадемуазель Польмье за талию, он, невзирая на ее героическое сопротивление, продолжая целовать, потащил ее к сторожевому посту швейцарцев у Лувра.

– Вот как! И что же он сделал, добравшись туда?

– Вот там, господин герцог, и началось настоящее бесчинство; потому как, сами понимаете, это еще не преступление – целовать хорошенькую девушку, будь она даже еще красивей, чем мадемуазель Польмье, хоть такое и

представить трудно; но тут этот маленький негодяй, передразнивая августейший голос, принялся звать…

– Кого звать?

– Он кричал: «Форестье, Форестье!»

– Что это еще за Форестье? – полюбопытствовал герцог.

– Господин герцог, это командир швейцарцев на этом посту, командир что надо.

– Хорошо.

– Нет, наоборот, очень плохо, ведь тут господину Форестье почудилось, будто он узнал голос короля; он как выхватит свою шпагу да как крикнет караулу, который его окружал: «Это же король нас зовет, черт возьми, король!» Тут все швейцарцы как бросятся к своим шпагам и карабинам… Примчались сломя голову, всю улицу обшарили.

– И обнаружили…

– Госпожу Польмье в полнейшем смятении, а больше ничего; маленький мерзавец, притворщик желторотый, улепетнул вместе с приятелями.

– А швейцарцы? – спросил Ришелье, поневоле смеясь.

– Ах, господин герцог! Швейцарцы были просто вне себя от ярости; но так как госпожа Польмье рассказала, что с ней случилось, а благоразумие нашего возлюбленного короля всем известно, да к тому же и на посту никого не осталось, то господин Форестье, опасаясь каких-нибудь неожиданностей, приказал своим людям отправиться обратно.

– Разумная предосторожность.

– Тогда швейцарцы вернулись к себе на пост, но, по счастью, они столкнулись с нами в то самое время, когда мы утешали мадемуазель Польмье, ведь она была вся в слезах. Она указала нам, в каком направлении скрылись злоумышленники, и мы кинулись в погоню. Через пять минут мы их обнаружили, они преспокойно шли по улице, будто не взбудоражили только что весь квартал. Мы их атаковали, и они не могли ускользнуть от нас никуда, кроме как к вам в особняк.

– Что ж, история скверная, – сказал герцог, приветливо обращаясь к сержанту караула, – она плоха для всех, кроме тебя, друг мой, и твоих бравых солдат, поскольку я хоть и не желаю, чтобы моих людей арестовали, как они того заслуживают, но, тем не менее, хочу, чтобы они расплатились за свои дурачества. Ну, господа, ну же, раскошеливайтесь, – прибавил Ришелье, обращаясь к провинившимся.

И он протянул руку.

Три кошелька, довольно туго набитых, легли ему в ладонь.

– Ребята, – повернулся к стражникам герцог, – примите это и поменьше болтайте, даже после того как пропьете в честь моего благополучного возвращения все содержимое этих кошельков.

Сержант с удовлетворением пощупал золото, благородно поделился со своими приспешниками – иначе говоря, отдал им один кошелек на всех, а два других оставил одному себе; потом он удалился, сопровождаемый своими людьми.

– А теперь, – произнес герцог с изысканным изяществом, – прошу вас, мои любезные господа, извинить меня за то, что я не оказываю вам такого приема, какой желал бы оказать, ведь в маске каждый человек остается свободным сам и предоставляет свободу другим.

С этими словами герцог отвесил поклон, достаточно непринужденный, чтобы его можно было счесть за обращение к Пекиньи, и достаточно заметный, чтобы он мог быть адресован персоне вышестоящей.

Трое неизвестных поклонились ему в ответ, и после того как Пекиньи проверил, что делается на улице, в свою очередь удалились.

Самый маленький, выходя, поблагодарил Ришелье жестом, в котором признательность была выражена с особой тонкостью.

А герцог остался в своем дворе один на один с Раффе.

Эти двое посмотрели друг на друга.

– Итак, господин герцог, – спросил Раффе, – что вы думаете об этом?..

– Черт побери! Ты был прав, – протянул Ришелье в раздумье.

– Так хороший у меня нюх, господин герцог?

– О Раффе, в этом я никогда не сомневался!

– В таком случае, сударь, вы можете теперь отправиться спать.

– Ты так полагаешь, Раффе?

– Я в этом уверен, сударь. В приключениях, как в азартной игре, когда идет удача, есть один секрет: момент успеха совпадает с концом везения. После того, что сейчас произошло, можно или больше ничего не ждать, или уж ждать всего.

– Раффе, – заметил герцог, – да ты прелестный острослов. А читать и писать ты умеешь?

– Прошу прощения, господин герцог?

– Я спрашиваю вас, господин Раффе, умеете ли вы читать и писать.

– Ну, кое-как нацарапать и отбубнить сумею.

– Раффе, с этой минуты ты мой секретарь, и если когда-нибудь мне придется стать членом Академии… – тут Ришелье выдержал паузу, – так вот, речи мне писать будешь именно ты.

– О господин герцог!

– И ты с этим управишься, черт меня возьми, если это не так!

– Монсеньеру угодно отправиться в постель? – осведомился лакей, обратившийся в секретаря.

– Нет, это невозможно: мне слишком о многом нужно подумать; нет, оставь меня, Раффе.

– Огонь в вашем камине горит, господин герцог; я вас покидаю.

Ришелье остался один.

– Вот, стало быть, какой темперамент госпожа де При поручила мне наставлять нравственности! Как! Я должен потратить столько усилий, чтобы докучать этому очаровательному юноше, вместо того чтобы без всякого труда доставлять ему удовольствие?

Он еще немного поразмыслил, а потом заключил:

– Нет уж, пусть другие сами себя поджаривают в пламени добродетели. А я, положительно, не создан для роли гасильника; у меня славные легкие, передо мной горючий материал, искра уже тлеет – так раздуем же ее, черт побери, раздуем! Как бы то ни было, погасить этот огонь и так не в моих силах.

LV. ИГРА У КОРОЛЕВЫ

Тем не менее г-н де Ришелье, наперекор всем своим размышлениям, не преминул в тот же вечер прийти на игру у королевы; ведь он дал обещание, нарушить которое значило бы поссориться с маркизой.

Его ждали. Долго сдерживаемое нетерпение придворных при его появлении бурно прорвалось наружу. Одна лишь королева, казалось, не заметила его.

В глазах этой исполненной совершенств принцессы Ришелье был сущим пугалом. Слухи о подвигах герцога достигали ее ушей еще тогда, когда она была всего лишь робкой девушкой, а те прелести порока, что в Версале кажутся столь блестящими, в глазах целомудренной дочери короля

Станислава выглядели не более чем неумело положенным лаком, прикрывающим преступления.

Вот почему она питала к этому развратителю сильнейшую ненависть. Да и герцог со своей стороны не мог ее любить. Столкновение этих двух взаимно враждебных натур не обещало ничего, что могло бы благоприятствовать политическим замыслам г-жи де При, которые, напротив, предполагали союз между г-ном де Ришелье и королевой.

Королева была, так сказать, вынуждена обратить свой взор на Ришелье, видеть которого ей совсем не хотелось. Герцог приблизился и приветствовал ее с той безупречной учтивостью, что содержит всевозможные оттенки смысла. Благодаря своей невероятной чуткости он с порога уловил враждебность государыни, внешне не выразившуюся ни в чем, кроме едва уловимого жеста, когда Мария Лещинская передернула плечами, услышав, как объявили о его прибытии.

– Здравствуйте, сударь, – холодно обронила королева и вновь занялась прерванной партией в каваньоль.

Герцог был не из тех, кто выпрашивает царственное расположение: он слишком хорошо знал, что фаворитом становится тот, кто умеет им пренебрегать; он был и не из тех мужчин, что сверх меры унижаются перед женщиной, будь она хоть королевой: он слишком хорошо знал, что женщины любят гордецов больше, чем смиренных.

Но его репутация ловкого придворного и умного человека не позволяла ему принять как должное настолько холодный, до такой степени дурной прием.

Что скажут об этом в дипломатических кругах? Дипломат, при первых же словах приветствия получивший столь резкий отпор, был бы мгновенно признан недееспособным.

Герцог порылся в своей памяти, переполненной множеством германских принцесс, польских физиономий и воспоминаний, дорогих сердцу Марии Лещинской; он был уверен, что при первом слове из разряда такой милой семейной болтовни принцесса, сколь бы она ни была высокомерна, сразу проявит к этому интерес. Господин де Ришелье использовал в своих целях все, даже добрые свойства натуры.

– Сударыня, – произнес он, – как бы, по-видимому, сильно ни захватила вас игра, я не могу удалиться от вашего величества, не сказав, сколь много заверений, исполненных нежности к вам как к женщине и почтения как к королеве, передавали мне для вас принцессы фон Браун-швейг, фон Вольфенбюттель и фон Нассау.

Королева с живостью повернулась к нему.

– Ах! – улыбнулась она. – Так меня там еще не забыли?

Для Ришелье это был повод ввернуть какое-нибудь из тех прелестных замечаний, что так легко приходили ему на ум; однако, забросив крючок с наживкой, он ограничился тем, что отвесил скромный поклон и возвратился на прежнее место.

Озадаченная, королева смотрела ему вслед; ей хотелось, чтобы разговор продолжился. Она долго боролась с этим желанием. Наконец, поскольку сердце оказалось сильнее воли, она поддалась искушению.

Ведь она, эта бедная покойная королева, была не только достойной принцессой, но и превосходной женщиной.

– Господин герцог, – спросила она, – не встречалась ли вам в Вене моя добрая подруга графиня фон Кёнигсмарк?

– Несомненно, сударыня, – отвечал герцог, с учтивой торопливостью вновь подойдя к королеве. – И стоило госпоже графине заговорить о вашем величестве, тотчас на глазах у нее выступали слезы. Весьма трогательно!

– Вот как? – с напряжением в голосе вскричала королева. – Трогательно? Полагаю, что мужчинам такие порывы сердца кажутся не более чем смешными.

– Сударыня, – отвечал Ришелье без тени насмешки, – соблаговолите поверить, что человека с душой очень глубоко поражает всякое проявление чистосердечного чувства, а если он добрый француз, истинный дворянин, он не может остаться равнодушным, когда речь идет о восхищении, внушаемом его государыней.

Такой ответ произвел большое впечатление на королеву; она украдкой бросила взгляд на герцога и промолчала.

Ришелье своего добился.

В этот миг, если бы герцог к тому стремился, он, разумеется, мог бы приступить к переговорам, соответствующим планам герцога Бурбонского.

Добродетель была высочайше удостоверена.

Но тут вошел король. Его величество так и сиял молодостью и красотой. Во всей Франции никто – все тогда сходились в этом мнении – не мог бы соперничать с юным монархом в изяществе и чарующем величии.

Когда герцог увидел, как хорош собой Людовик XV, ему захотелось посмотреть, какое впечатление он произведет на королеву.

Казалось, короля и в самом деле очень заботит отношение к нему его жены. Мария Лещинская поднялась, сделала обычный реверанс и вновь села, выказав всю ту предупредительность, какой требовал этикет, но не более того. Король же, напротив, покраснел при виде королевы, которая была если не прекрасна, то, по меньшей мере, интересна с этим выражением горечи и тоски на лице.

Но, когда вместо ответного огня, отражающего жар, что пылал в его собственном взгляде, вместо страсти, что одушевляла его плоть и горячила кровь, он не встретил в королеве ни тени той пламенной приязни, которой желал, черты короля омрачило облако, похожее едва ли не на порыв гнева; он тяжело вздохнул и принялся внимательно разглядывать дам, прекрасных и рдеющих румянцем, а они с поклонами окружали его и благодаря покрою придворных нарядов щедро открывали монаршему взору самую сладострастную в мире белизну ослепительных плеч и несравненных рук.

«Мария Лещинская сама себе подписывает приговор, – подумал Ришелье. – Она даже не ревнует».

И в самом деле, королева продолжала преспокойно раскладывать свои фишки и жетоны.

А Людовик XV, прерывисто дыша всей грудью, жадно впивал аромат духов и женского обожания.

Он заметил герцога, который скромно держался поодаль, готовый приветствовать монарха, когда тот будет проходить мимо него.

Приблизившись, король одарил его тонкой улыбкой, полной дружелюбия.

Если королева вела разговор с герцогом холодно и сдержанно, то теперь, с королем, беседа тотчас стала самой живой и приветливой.

На вопросы, касающиеся его путешествия, Ришелье неизменно отвечал так, чтобы разжечь воображение и угодить вкусу короля. Но под конец, заметив, с какой непроницаемой, немой твердостью герцог избегает какого-либо намека на приключения прошлой ночи, король, который был очень робок и, как все робкие люди, обожал тех, кто его не смущает, сжал ему руку повыше локтя и сказал:

– Герцог, вы видели королеву, видели меня; теперь вам пора повидаться с господином кардиналом.

– Таково мое намерение и желание, государь, и я не премину его осуществить, как только расстанусь с вашим величеством.

– Отлично! Вы придетесь очень по душе господину кардиналу, я уверен в этом.

– Тому порукой мое почтение к нему, государь.

– Кардинал – человек весьма ученый, великолепный советник. А у вас столько опыта, господин герцог…

В устах молодого короля это слово – «опыт» – означало все самое желанное и обольстительное, что юность приписывает познанию добра и зла, свойственному зрелости во-

обще, а особенно г-ну де Ришелье, так рано вкусившему от плодов заветного древа.

– Моего опыта, государь, – отвечал герцог, – хватит, чтобы постараться наиболее успешным образом послужить, вашему величеству.

– Я не забуду этого, герцог; сходите же, поищите господина кардинала, да скажите ему, что…

Тут он огляделся вокруг. Ришелье приготовился слушать.

Король продолжал, причем взгляд его омрачился, а брови нахмурились так, что это движение заставило бы версальский Олимп содрогнуться, если бы подобное происходило на лице Людовика XIV:

– Скажите ему, что я скучаю.

– Ваше величество скучает?! – вскричал Ришелье, разыгрывая изумление.

– Да, герцог.

– В ваши годы, при вашей красоте и силе, владея Французским королевством?

– Из-за всего этого мне и скучно, герцог: мой возраст и моя сила мешают мне управлять так, как я бы хотел. А Французское королевство мне мешает развлекаться, как я бы мог.

– Государь, скука – смертельный недуг; я не дам вашему величеству остаться без лекаря.

– Отлично! Господин кардинал посмеется, если вас услышит; он мне вечно твердит, что человеку на земле скучать невозможно.

– По-видимому, государь, – заметил герцог, – господин кардинал не посвятил вас во все секреты известных ему способов развлечься.

Это был первый случай, когда придворный в присутствии Людовика XV осмелился отпустить шутку по адресу обожаемого королевского наставника. Господин де Ришелье чувствовал, что рискует, но он собирался затеять крупную игру, чтобы сорвать куш побольше.

Король отнюдь не разгневался; напротив, после недолгого молчания он мягко заметил:

– Герцог, господин де Флёри совершенно прав, что не научил меня сразу всем развлечениям жизни; если мне будет отпущено время пожить, у меня хоть найдется, что еще испытать.

– За это я готов поручиться, – сказал Ришелье.

– А вы, герцог, мне в этом поможете.

– Я к услугам вашего величества.

– Так пойдите же к господину кардиналу, прошу вас.

– Я сделаю это не позже завтрашнего дня, государь.

– И скажите ему…

– Да, государь, помню: вашему величеству скучно.

– И что я готов развязать войну, только бы развлечься, – прибавил король, и внезапное лицемерие этого замечания глубоко восхитило герцога, который во время их вольной беседы, кажется, уже научился читать в сердце короля и проник в секреты его наклонностей, скорее любовных, нежели воинственных.

– Государь, – с глубоким поклоном заявил он, утверждаясь в своей решимости исполнить роль, только что предначертанную ему монархом, – я буду считать для себя делом чести сослужить вашему величеству любую службу, какую ни пожелаете; надеюсь, что следствием моей беседы с кардиналом явится решение, которое в известной мере удовлетворит ваше величество.

Король повернулся на каблуках. Ришелье застыл в поклоне, завершившем его тираду.

«Ну, – сказал он себе, – если только госпожа де При сама не перейдет на мою сторону, мне не быть с ней заодно, это решено».