Текст книги "Робин Гуд"

5

Остаток этой тревожной ночи прошел тихо; в доме лесника бодрствовал лишь Гилберт Хэд. Ритсон так и не приходил в сознание. Его уложили в коморке Линкольна после того, как Маргарет безмолвно обмыла раны брата, едва сдерживая душившие ее слезы. Она с трудом признала в этом постаревшем человеке весельчака Роланда, по которому так тосковала. Однако она не стала спрашивать у мужа, чего он так терпеливо ждет, сидя у изголовья умирающего.

Час шел за часом, и Гилберт просил Бога только об одном: пусть его несчастный заблудший шурин наконец очнется. Молитва его была услышана – на рассвете веки Ритсона слабо дрогнули, и раненый открыл глаза. Затем дрожащая рука покаянно простерлась к Гилберту Хэду.

– Простил ли ты меня? – едва слышно прошелестел Ритсон.

– Сначала ты мне все скажешь… – сурово отвечал лесник.

Сверху донеслись шаги, раздался жизнерадостный голос Робина:

– Отец, ты не спишь? Мы с сэром Алланом отправляемся в Ноттингем и хотим проститься с тобой. С нами едет бенедиктинец – у него в городе важные дела…

Хэд вышел в гостиную, чтобы наспех обнять сына: уж слишком он торопился выслушать то, что готовился сообщить Ритсон. Наконец входная дверь была заперта, и лесник возвратился в каморку, отослав слугу. Женщины и старик-монах еще спали, утомленные вчерашними бурными событиями.

– Мы одни, и я тебя слушаю, – произнес Гилберт, вновь усаживаясь у изголовья постели Ритсона.

– Барон Фиц-Олвин приказал схватить рыцаря и молодую госпожу, – начал шурин. – Наш главарь, которого растерзал твой пес, – вернейший из его слуг, а барону не по нутру любовь его дочери и сэра Аллана Клера. Он хочет выдать Кристабель за другого… Вот как я оказался у твоих дверей, Гилберт… Знай – рыцарю грозит смертельная опасность…

– Да говори же о Робине!

– Не спеши, лесник… Четверть века назад я поступил на службу к молодому рыцарю Филиппу Фиц-Уту, барону Безанту. Этот титул даровал моему хозяину король Генрих за заслуги во время войны во Франции. У барона был старший брат, сэр Роберт, получивший в наследство от их отца, владетельного графа Хантингдона, громадное состояние и знатную фамилию… Вскоре умерла его жена, оставив ему сына – слабого здоровьем мальчика, в котором сэр Роберт души не чаял. Горе и болезни подточили силы старшего из братьев, и перед кончиной он поручил заботиться о своем сыне, единственном прямом наследнике древнего рода, брату Филиппу… Не торопи меня, Гилберт, дай перевести дух, – попросил умирающий, – я все скажу тебе, как на исповеди… И вот, несмотря на клятву, принесенную на распятии, мой хозяин все же решил отделаться от ребенка – уж слишком соблазнительны были безмерное богатство и громкий титул. Умертвить мальчишку он не решился, лишить его прав наследования в открытую также не мог. И тогда сэр Филипп понадеялся, что племянника можно подтолкнуть к гибели иным способом – медленным ядом, падением с лошади, внезапным ухудшением здоровья. Это должен был сделать я в его отсутствие, чтобы не вызвать лишних подозрений… Парнишка, однако, оказался живучим, да и многочисленная челядь не спускала с него глаз… Дай-ка воды, в глотке у меня жжет, как в аду!.. – Ритсон застонал.

Напоив шурина, Хэд вновь уселся рядом, едва сдерживая нетерпение.

– Мало того – сэр Роберт-младший день ото дня становился все крепче и жизнерадостнее и приближался к своему шестнадцатилетию… Чего только я не предпринимал! Бешеные скачки на охоте, грязные кабаки, многодневные пиры в замке… Скажу не таясь, Гилберт, я готов был задушить парня собственными руками, но ведь он так мне доверял! Понемногу и я к нему привязался. Иной раз мне приходило в голову расторгнуть договор с хозяином, наплевав на обещанное солидное вознаграждение… Но судьба уготовила нам иное. Как-то я заметил, что молодой господин стал чахнуть. Потерял обычную живость, часами безучастно бродил по замку… Я стал за ним тайком присматривать. И вот как-то раз во время конной прогулки по лесу мы остановились на опушке дать лошадям поостыть. Сэр Роберт и говорит: «Роланд, подождите меня здесь, я прогуляюсь…» – «Как будет угодно вашей светлости», – ответил я ему и тут же, привязав лошадей, кинулся по его следам… Когда показался просвет среди ветвей, до моих ушей донесся нежный девичий голос. Мой подопечный оказался тут же – голубки ворковали в тени деревьев. «Ага! – сказал я себе. – Эта новость уж никак не порадует сэра Филиппа! Наш Роберт влюблен!» Однако сколько я ни прислушивался, таясь в кустах, тайна не открылась мне ни на пядь… День уже клонился к закату, его светлость проводил девушку до опушки, где ее поджидал слуга с двумя лошадьми, а затем быстрым шагом направился к нашей стоянке. Я опередил сэра Роберта, пожурил за долгое отсутствие, и с тем мы вернулись в замок…

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – нахмурился лесник. – Какое отношение похождения твоего владетельного графа имеют к моему Робину?

– Самое прямое, – был ответ. – Он доверил мне свою тайну, и я обо всем написал барону Безанту. Девушку звали Лора, она носила не столь знатное имя, как сэр Роберт, но их союз ни у кого не вызвал бы возражений – кроме моего хозяина. Рыцарь повелел мне любым способом не допустить брака племянника. Я не знал, как быть, Гилберт, они казались такими счастливыми… Но тут вмешалось то ли провидение, то ли сам нечистый. По неясной мне причине сам Роберт повел себя странно: он представился девушке сыном зажиточного торговца из городка Лукэйс… Мне он объяснил сей поступок тем, что хотел быть любимым не как знатный наследник, а как самый простой человек. Старый деревенский священник их тайно обвенчал, сэр Роберт приобрел уютный домик в Лукэйсе, и потекли их счастливые дни, свидетелем которых я стал. Тем временем мой хозяин слал мне из-за моря угрозу за угрозой… И слава Всевышнему, я не внял его повелениям… Спустя год у графа родился сын, но молодой госпоже это стоило жизни…

– И этот ребенок… – начал догадываться Гилберт, – он…

– Это и был тот младенец, которого мы отдали вам на попечение пятнадцать лет назад, – произнес Ритсон и, собрав остатки сил, продолжал: – История его деда, увы, повторилась. Сэр Роберт, впав в безумие от горя, стал таять, словно воск на солнце. По его просьбе я нашел кормилицу для ребенка, а леди Лору погребли в склепе местного монастыря… Мой хозяин должен был вот-вот вернуться – отныне никто не препятствовал ему завладеть фамильными сокровищами и графским титулом, ведь единственный прямой наследник всего этого был близок к кончине… Но каковы же были его разочарование и гнев, когда сэр Филипп узнал, что от этого брака родился ребенок!..

Барон увез племянника в родовое гнездо, а мне велел под страхом смерти держать язык на привязи. Однако вышло не так, как он желал. Перед смертью сэр Роберт заставил рыцаря присягнуть на распятии, что тот воспитает его сына, как собственного, и мальчик вступит в свои права по закону. Остальное, лесник, тебе известно…

– И где же этот барон Безант, столь подло лишивший Робина титула графа Хантингдонского?

– Утонул при кораблекрушении у берегов Франции…

– Кто же тогда владеет Хантингдонширом?

– Уильям Фиц-Ут, настоятель[9]9
  Настоятель – старший церковнослужитель прихода или монастыря.


[Закрыть] аббатства Рамсей, его дальний родственник. Я поступил было к нему на службу, но аббат прогнал меня без всяких на то оснований. Позднее барон Фиц-Олвин взял меня в шайку своих головорезов.

– У Робина была мать, – задумчиво проговорил Гилберт Хэд. – Кажется, ты назвал имя девушки – Лора? Думается мне, что в интересах ее семьи, чтобы Робин был признан графом Хантингдонским?

– Сэр Гай Гэмвелл – родственник покойной леди Лоры.

– Как?! Тот самый старый сэр Гай, что живет со своими шестью сыновьями – силачами и охотниками на другом краю Шервудского леса?

– Это так, Гилберт…

– Ну что ж! – воскликнул Хэд. – Тогда мы еще повоюем с его высокопреподобием господином аббатом! Справедливость должна восторжествовать, и Робин Гуд вернет свое древнее имя, если будет на то воля Господа!

– Верь мне – я пытался искупить свою вину… – обессилено пробормотал Ритсон. Дыхание его стало прерывистым. Он долго молчал, затем прошептал: – Я забыл… рассказать тебе еще кое-что… очень важное… Этот рыцарь и молодая дама, которых ты приютил…

– Говори же, – Хэд схватил руку шурина.

– Я… я должен был их убить. Барон заплатил мне, а в помощь дал людей – тех самых, которых вы перебили. Я не знаю, зачем ему жизнь этих двоих… но предупреди сэра Аллана – пусть ни он, ни его сестра не приближаются к замку Фиц-Олвина…

Лесник вздрогнул, вспомнив о том, что сэр Аллан и Робин отправились в Ноттингем, но предупреждать их об опасности было уже поздно.

– Роланд, – сказал он, – здесь есть монах-бенедиктинец. Хочешь, я схожу за ним, и он примирит тебя с Богом?

– Нет, я проклят и умираю… Вырой мне могилу под старым буком, где дорога сворачивает на Мэнсфилд-Вудхауз. Обещаешь?

– Клянусь всеми святыми…

– Спасибо, Гилберт… Ты всегда был добр и любил мою сестру, а я…

Гилберт Хэд больше не слушал – на пороге каморки бесшумно возникла его жена Маргарет, и он задумался о том, как нелегко будет поведать ей то, что он только что услышал от шурина. Когда же он вновь обратил взор к Роланду Ритсону, тот был уже мертв.

6

Пока Роланд Ритсон прощался с жизнью в каморке слуги лесника, трое мужчин, отправившихся в Ноттингем, шагали по извилистым тропам бескрайнего Шервудского леса. Монах-великан поначалу веселил спутников забавными историями, но вскоре сэр Аллан Клер пустился в рассуждения о красоте окружающей их природы, а когда и он иссяк, Робин Гуд своим сильным чистым голосом затянул старую как мир балладу.

– Сэр Аллан, – юноша неожиданно умолк и остановился, – близится полдень. Если вы не против короткого привала, здесь поблизости в лощине течет ручей. Там мы могли бы перекусить. В моей котомке полно припасов, которые приготовила для нас Мэгги.

– Мой желудок утверждает, что это отличная идея, – живо отозвался монах. – Немедленно веди нас к ручью, сын мой!

Помедлив, рыцарь все же согласился передохнуть; и вскоре путники устроились на шелковистой траве в тени раскидистого бука. Монах, хватив добрый глоток старого французского вина из фляги рыцаря, с жадностью набросился на припасы, а насытившись, тут же предложил спутникам называть его запросто – братом Туком.

– Так меня величают в монастыре из-за пристрастия к потасовкам на дубинках. Вырос я в честной крестьянской семье, и по сей день вольная трудовая жизнь мне по нраву. Наш настоятель о том знает и, по доброте своей, за руку меня не держит. Он у нас не только золотишко любит… А вы, благородный рыцарь, если не секрет, кто такой будете? – обратился монах к сэру Аллану.

– Охотно отвечу, если вы дадите мне хоть словечко вставить.

Робин все еще держал флягу в руках, и монах-великан потянулся к ней.

– Хоп! – воскликнул юноша, отдергивая сосуд. – Очередь твоя прошла, братец Тук, хлебни-ка лучше холодной водицы из ручья и дай человеку сказать.

– По происхождению я сакс, – начал рыцарь. – Отец мой был близким другом архиепископа Кентерберийского и королевского министра Томаса Беккета, и дружба эта принесла ему одни несчастья, потому что после того, как монсеньор Беккет поссорился с королем, отец мой был изгнан из Англии. Мы с сестрой Мэрион…

Робин так увлекся рассказом, что не заметил, как фляга перешла к веселому брату Туку, а затем вновь к сэру Аллану. Рыцарь же, которого крепкое вино сделало весьма непоследовательным, к разочарованию юноши, пустился в пространное описание достоинств своей прекрасной невесты Кристабель и отвратительного нрава ее отца, барона Фиц-Олвина.

– Пока моя семья была осыпана милостями двора, – наконец вздохнул он, – барон Ноттингемский, хоть родом он из норманнской знати, благосклонно относился к нашей любви и величал меня сыном. Но вскоре он заявил, что его дочь никогда не станет женой сакса… Однако, друзья мои, не в моих правилах отступать, и сегодня же вечером я добьюсь своего, чего бы мне это ни стоило. У меня есть то, что способно превратить чванливого барона в нищего… тайна… и мое молчание станет выкупом за мою Кристабель… Итак – в путь!.. Эй, брат Тук, довольно храпеть!

Менее чем через час троица вступила в город, над которым гордо высился Ноттингемский замок, подножие которого омывали воды быстрого Трента.

– Слуги меня знают, и они на нашей с Кристабель стороне, – проговорил Аллан. – Но как же вы, друзья мои, проникнете за ворота? Не шататься же вам по ту сторону замковой стены!

– Вашей милости не о чем беспокоиться, – ухмыльнулся монах, – в замке живет одна… э-э… славная девушка, духовником которой я являюсь. Всякий раз по завершении исповеди меня ждет там добрый ужин… Ну вот мы и на месте… – Еще за сотню ярдов[10]10
  Ярд – единица измерения расстояния, равен 3 футам (36 дюймам), или 0,9144 метра.


[Закрыть] от замковых ворот великан громовым голосом взревел: – Герберт Линдсей, главный страж врат замка Ноттингем! Да пребудет с тобой благословение нашего покровителя святого Бенедикта! Да ниспошлет он всяческие блага тебе и твоим домочадцам! Позволь нам войти! Я прибыл с двумя добрыми людьми: один желает переговорить с твоим хозяином о весьма важных делах, а второму не помешает подкрепиться и отдохнуть. А я, если мне будет позволено, дам твоей дочери Мод те духовные наставления, в которых она, несомненно, нуждается… Узнал ли ты меня?

– Это вы, брат Тук? Как же не узнать истинное сокровище Линтонского аббатства? – донеслось из-за решетки ворот сердечное приветствие. – Добро пожаловать в Ноттингем!

Подъемный мост тут же опустился, открывая путь в замок.

– Сэр барон нынче не в духе и уже удалился в свои покои, – шепнул привратник рыцарю. – Я бы советовал вашей милости отложить свидание до утра…

– Никак в гневе? – ухмыльнулся монах.

– Барона донимает подагра, – сокрушенно покачал головой Линдсей. – Беснуется и скрежещет зубами… С тех пор как в Святой Земле[11]11
  Святая Земля – общее европейское наименование Иерусалима и окружающих его территорий. Название возникло из-за размещения на этих землях основных христианских святынь.


[Закрыть] он был ранен сарацинской саблей, совсем потерял терпение, о разуме я уж и не поминаю…

– Недуги барона Фиц-Олвина меня мало беспокоят, – упрямо гнул свое сэр Аллан, – я желал бы без промедления повидаться с ним!

– Это уж как вам угодно, – сторож пожал плечами и окликнул пробегавшего мимо слугу: – Эй, Тристан! В каком настроении его светлость?

– Хуже некуда… – испуганно ответил паренек.

– Советую все же повременить, сэр Аллан…

– Вели проводить меня, – перебил рыцарь, – я и секунды не стану ждать.

Привратник удрученно перекрестился, глядя вслед удаляющимся фигурам рыцаря и юного слуги.

Тристан шел рядом с рыцарем, дрожа как осиновый лист, – он так радовался, что ускользнул из когтей разбушевавшегося барона, а тут пришлось снова возвращаться.

– Вашу милость ожидают? – робко спросил слуга.

– Нет.

– Не позволите ли вы мне предупредить хозяина?

– И не надейся, – был сердитый ответ.

– Тогда мы погибли, – вздохнул Тристан. – Оба.

Монах тем временем вместе с Робином Гудом углублялись в лабиринт переходов, коридоров и лестниц. Брат Тук отлично ориентировался и чувствовал себя в Ноттингемском замке, как в своем аббатстве. Наконец не без некоторого самодовольства, как человек, имеющий на то право, он постучал в дверь небольшого покоя.

– Входите! – послышался мелодичный девичий голос.

Они вошли. При виде монаха-великана Мод, хорошенькая семнадцатилетняя девушка, стремительно бросилась к гостям, сияя кокетливой улыбкой.

«Вот оно что! – усмехнулся Робин. – Премиленькая девица: глазки искрятся, коралловые губки горят, а сколько лукавства – готов биться об заклад: у брата Тука самое славное духовное чадо, какое мне доводилось видеть…»

Мод расторопно накрыла стол, и они уселись за трапезу. Напустив на себя невинный вид, Робин тут же заметил, что брат-бенедиктинец не слишком-то похож на сурового духовника.

– В известной близости и приязненных отношениях родственников нет ничего предосудительного, – заметил монах, отправив в рот очередной кусок.

– Ах, так вы с мисс Мод родня?

– Мой дед был старшим сыном одного из племянников троюродного брата ее двоюродной бабушки.

– Ну, тогда с родством все ясно… – рассмеялся Робин.

В самый разгар застолья дверь внезапно распахнулась, и на пороге появилась стража.

– Кто из вас явился с сэром рыцарем? – осведомился начальник караула.

– Я, – спокойно ответил Робин.

– И что из этого следует? – нахмурился брат Тук.

– Следуйте за нами в покои его светлости барона Фиц-Олвина. Таков приказ.

Красотка Мод не без сожаления проводила гостей, и вскоре они уже шли в сопровождении конвоя по мрачным сырым галереям. Миновав оружейный зал, приятели оказались перед тяжелой дубовой дверью. Один из стражников трижды постучал.

– Бездельники! – раздался из-за двери свирепый рык. – Вам бы только в кости играть! Где вы шляетесь? Подать их сюда без промедления!

Юношу и монаха втолкнули в душный покой с низким, нависающим над головой сводом. Здесь пахло целебными травами и свечным чадом.

– Это вы явились вместе с господином, осмелившимся бросить мне в лицо грязные оскорбления? – Робин скорее с любопытством, чем со страхом взглянул в темную нишу, откуда доносился полный злобы скрежещущий голос.

Владелец Ноттингемского замка грузно полулежал на широкой неопрятной постели, не сводя своих глубоко посаженных, зеленоватых, как у медведя, глаз с вошедших. Барону Фиц-Олвину было около пятидесяти лет, что по тем временам считалось преклонным возрастом. Облачение его казалось неуместным в опочивальне: тяжелые пластинчатые доспехи, поверх которых барон накинул широкий плащ крестоносца. Его властное багровое лицо с длинными висячими усами выражало презрение и ярость, кустистые брови хмурились. Подозрительно взглянув на юношу, барон язвительно воскликнул:

– А-а, шервудский волчонок!.. Ну-ка подойди поближе! И ты, бродяга-монах, червь келейный, стань рядом с ним. Отвечайте без утайки: как смели вы без моего дозволения проникнуть в замок? Что за разбой вы задумали учинить? И не пытайтесь лгать, псы приблудные, не то я вас мигом приведу к смирению!

Ладонь монаха машинально нащупала рукоять его кизилового посоха, он внушительно приосанился, но не проронил ни звука. Робин лишь презрительно пожал плечами – по его мнению, подобные слова ответа не предполагали.

– Вот, значит, как? Не удостаиваете словом вашего господина? – помутившиеся от подагрической боли глаза барона зловеще вспыхнули. – Или вам невдомек, что мне известно, кому я обязан вашим визитом? Поистине сей рыцарь подыскал себе достойных сообщников – воровского ублюдка и грязного попрошайку! Подлые рабы!

– Замолчи, барон, – не выдержал Робин Гуд. – Я не твой раб, я свободный человек, и уж тем более не ублюдок. А брат монах, если и протянет к тебе руку, то вовсе не за подаянием!..

Юноша побледнел от негодования; не сводя глаз с лица барона, он передвинул колчан из-за спины на бедро, и пальцы его легко нащупали оперение стрелы.

Барон Фиц-Олвин приподнялся, чтобы кликнуть стражу, однако, передумав, снова опустился на ложе и проговорил уже сдержаннее:

– Ты слишком дерзок. Это, я думаю, от юной глупости… Ну да ладно, темница тебя пока подождет, но на мои вопросы ты обязан ответить. И запомни: я сохраняю тебе жизнь лишь по своей прирожденной доброте…

– Сэр барон, повторяю: жизнь моя не в вашей власти. Ни на один ваш вопрос ответа не будет! – вспылил Робин.

– Так ты, волчонок, еще и смеешь мне перечить? – задохнулся пораженный барон. – Видно, захотел, чтобы голова твоя красовалась на стене Ноттингемского замка в поучение прочим молокососам?

В ответ Робин Гуд наложил стрелу на тетиву, натянул ее и взял барона на прицел. Еще миг – и владельцу замка пришлось бы туго, но брат Тук, удержав руку юноши, вкрадчиво произнес:

– Надеюсь, ваша милость не собирается привести свои угрозы в исполнение?

Фиц-Олвин пронзил монаха-великана испепеляющим взглядом:

– Прикуси свой змеиный язык, проклятый монах! Не о тебе речь!

– При всем моем уважении к столь знатной особе, – усмехнулся бенедиктинец, – сдается мне, что приступ подагры помутил рассудок вашей светлости. А может вы ненароком утопили его на дне бутылки с джином?

Робин расхохотался, опустив лук. В ту же секунду в голову монаху со свистом полетел тяжеленный молитвенник в окованном медью переплете. Великан небрежно уклонился, шагнул вперед, и его дубинка опустилась на больное плечо барона.

Фиц-Олвин вскочил как ужаленный и, несмотря на адскую боль, ринулся к своему мечу, одновременно вопя во всю мочь:

– Стража, стража, ко мне!

Монах, напоследок огрев вполсилы барона пониже спины, начал отступать к двери, жестами показывая Робину следовать за ним. Но тут в покои ворвались караульные.

– Во имя Пресвятой Девы и ее несчастного Сына, распятого за вас, дурачье, приказываю отступить. Того, кто осмелится меня задержать, – отлучу от причастия без промедления! – вскричал монах, могучим ударом ноги распахивая дверь.

В те времена служители Господа еще пользовались неприкосновенностью, и стражники расступились, пропуская брата Тука. Однако не меньше дюжины их набросились на Робина, вырвали из рук юноши лук и колчан и, скрутив его, толкнули к рухнувшему в кресло барону. Отдышавшись, Фиц-Олвин глухо произнес:

– Ты сопровождал сэра Аллана Клера… Известно тебе, зачем этот господин явился сюда?

– Рыцарь просил меня служить ему проводником через лес, а причина его визита в замок мне не известна.

– Лжешь, пес! – спокойствие барона как ветром сдуло. – Давно ли ты знаком с рыцарем?

– Не более суток…

– Опять лжешь, – прорычал Фиц-Олвин.

Не в силах больше терпеть оскорбления, Робин Гуд вскричал:

– Старый болван! Это я-то лгу?! Тогда ты не услышишь от меня больше ни слова!

– Что за наглый щенок, – барон, как ни странно, успокоился. – Ты что, хочешь, чтобы тебя сбросили со стены замка в полный нечистот ров, как и твоего господина? Вы оба не доживете до рассвета и умрете без покаяния… – Внезапно Фиц-Олвин настороженно прислушался: из-за двери слышались громкие голоса. Он потянулся к мечу и проговорил: – Ответь только на последний вопрос…

Ему не дали закончить. Дверь распахнулась, и в покой ввалилось двое мужчин. Одежда их была изорвана и покрыта грязью, головы обмотаны окровавленными тряпками. Барон выпрямился, отшвырнул меч и шагнул к ним навстречу.

Едва взглянув на пришельцев, Робин тут же отвел взгляд: это были уцелевшие члены шайки, которая прошлой ночью штурмовала дом лесника. О чем барон беседовал с разбойниками, он не слышал, однако догадаться было нетрудно. Наконец владелец замка вернулся к своему креслу. Морщась от боли и потирая плечо, Фиц-Олвин приказал, указывая на юношу:

– Этого – в темницу! Ни капли воды, ни куска хлеба, пока не одумается. Глаз с волчонка не спускать, пока не поведает нам все о планах Аллана Клера и не приползет на коленях за прощением.

Робин на это лишь ухмыльнулся и воскликнул, шутовски кланяясь:

– Прощайте, ваша светлость, и надеюсь – навеки!

Но едва стражники поволокли его к двери, Робин, обернувшись, проговорил:

– Может, у вас, благородный господин, хватит ума послать кого-нибудь предупредить доброго лесника Гилберта Хэда, что его сын к сроку домой не вернется? Уж как бы я был признателен… А не то, глядишь, придется вам поволноваться о своей дочери так же сильно, как сейчас приходится тревожиться моему отцу!

– Тысяча дьяволов! Уберите отсюда этого змееныша!

Оказавшись за пределами покоев Фиц-Олвина, юноша во всю силу молодых легких затянул балладу. Его звонкий и чистый голос все еще отдавался эхом под мрачными сводами замковых галерей, когда тяжелая дверь темницы захлопнулась за ним.