Текст книги "Записки полицейского (сборник)"

Мы вышли из за стола, и я мог увидеть в окно, к которому подошел, мнимого еврея, замечательно переодетого для той роли, которую он должен был исполнить. Левассер пошел его встретить и вскоре возвратился в сопровождении мнимого Самюэля.

Увидев собрание, увеличенное присутствием Дюбарля, мужчины атлетического роста и силы, Джексон не мог внутренне не вздрогнуть от страха. Волнение это хоть и прошло вскоре, но полученное впечатление заставило его забыть еврейский говор, тщательно им отрепетированный специально для этого случая. Он на чистом английском языке сказал:

– Приятель мой, Уильям, говорил, что мы будем одни с господином Левассером.

– Вы среди друзей, господин Самюэль: два приятеля делу не помеха. Позвольте предложить вам стакан вина и самому выпить за ваше здоровье. Я вижу, что вы из английских евреев.

– Точно, из английских, сударь, – отвечал Самюэль.

За этими словами последовало секундное молчание, затем Левассер примолвил:

– Появление ваше убеждает меня, что вы будете согласны уладить наши делишки, не так ли, господин Самюэль?

– Извольте, если вы не будете слишком требовательны.

– Требовательны! Откровенно вам скажу, я самый сговорчивый человек в мире! – возразил Левассер, рассмеявшись с обычной для него наглой беспечностью. – Ну покажите ка мне то золото, которым вы намерены нам платить! Как бы его не оказалось маловато! Покажите.

– Если мы договоримся, – возразил Самюэль, – достаточно будет получаса, чтобы предоставить деньги в ваше распоряжение; вы сами изволите согласиться, что я не могу таскать с собой мешки с двумя-тремя тысячами гиней… в особенности… – И Джексон, в свою очередь, засмеялся.

– В особенности когда вам приходится бывать в подобных местах! Так ли, господин Самюэль? – дерзко спросил господин Левассер. – Ну, я должен сознаться, что очень хорошо это понимаю… Теперь поговорим о нашем деле серьезно. Сколько вы желаете заплатить за выкуп?

– Я вам скажу это, когда увижу билеты.

Левассер, ни слова не отвечая, встал и вышел в другую комнату.

Спустя десять минут он возвратился в столовую и положил на стол, медленно сосчитав, банковские билеты и векселя, похищенные у господина Беллебона. Джексон встал со своего стула, наклонился к столу, тщательно рассматривая билеты, и внес стоимость их в свою записную книжку. Я также встал и как будто все свое внимание обратил на висевшую над камином картину.

Близилась особая минута, потому что условленные между Джексоном и мной действия уже не могли быть ни изменены, ни отложены. Дюбарль отошел от стола и с беспокойным, подозрительным видом пожирал глазами подставного делягу-еврея. Господин Александр Лебретон опустил голову на руки – казалось, он был погружен в мрачные думы и был совершенно чужд тому, что происходило.

Окончив изучение бумаг, Джексон бросил взгляд на меня и сразу вслед за этим окинул взором комнату и всех в ней находившихся. Это было предупреждающим сигналом для меня, чтобы я приготовился, потому что настает критическая минута. Затем он взял со стола банковские билеты и совершенно чистым и внятным голосом стал считать.

– Один, два, три, четыре, пять.

Число пять было сигналом к действию. И в самом деле, едва Джексон его произнес, как в то же мгновение бросился на сидевшего возле Лебретона, а я, в ту же минуту подставив подножку Дюбарлю, опрокинул его на пол. Он ударился головой о мраморную колонну и даже не пытался хотя бы привстать: удар был так силен, что этот атлет без чувств рухнул на паркет.

Взглянув на него, я тотчас убедился, что он не в состоянии сопротивляться, и потому оставил его лежать на полу и, быстро налетев на Левассера и не дав ему приготовиться к защите, левой рукой стиснул ему горло, между тем как правой приставил ко лбу пистолет. Господин Левассер нисколько не сопротивлялся.

– Ура! Ура! – вскрикнул Джексон, торжествующе потрясая в воздухе зажатыми в руке драгоценными билетами. – Ура! Наша взяла!

Успех превзошел все наши ожидания. Мошенники были перевязаны, еще не успев прийти в себя от ужаса, лица их исказились: я начал с Левассера, потом, когда он уже был лишен возможности сопротивляться, перешел к Дюбарлю, которого также связал без всякого с его стороны сопротивления. Левассер же, как только очнулся, стал как безумный издавать страшные крики, пытаясь удариться головой о мебель. Нет сомнения, что если бы Джексон мне не помог, то он размозжил бы себе череп.

Лебретон был спокоен, Дюбарль лежал как мертвый. Уложив все банковские билеты и заемные обязательства в бумажник, мы подтолкнули наших мошенников вперед и вышли из дому, никем не замеченные. Я уже говорил, что госпожа Левассер отсутствовала.

В девять часов вечера мошенники уже были заключены в ньюгетской тюрьме. Исполнив эту последнюю обязанность, я бросился к господину Беллебону. Радость молодого банкира была такова же, как и его печаль, – безгранична, и я с не меньшим удовольствием разделял эту радость, с каким сочувствием соболезновал страданиям. Господин Беллебон, не дожидаясь моего ухода, поспешил написать своей невесте, что ничего не изменилось в намерении его сочетаться браком и что своим счастьем они обязаны мне.

По окончании весьма непродолжительного суда уличенные в преступлении были осуждены на десятилетнюю ссылку. Выходя из залы судебных заседаний, Левассер обернулся в мою сторону.

– Десять лет пройдут быстро, – негромко заявил он, – и как только я вернусь, я отдам вам свой долг с лихвой. Не беспокойтесь, вы ничего не потеряете из за того, что придется подождать. Зато и капитал, и проценты будут возвращены одновременно!

Мне уже было не привыкать к такого рода угрозам. Нисколько не встревожившись, я спокойно ответил на его свирепый взгляд и дерзкие слова почтительным поклоном.

Ловля

Однажды утром главный суперинтендант полиции дал мне весьма трудное поручение – выследить и захватить одного ловкого мошенника, которого все считали неуловимым. Этот жулик, еще очень молодой человек, едва переступивший порог двадцатипятилетия, был через свою супругу в родстве с одним из почтеннейших родов Лондона. Очередное преступление обратило внимание полиции на Джорджа Местерса – так звали того дерзкого и хитрого мошенника: он злоупотребил доверием банкира, у которого состоял управляющим, похитив из его кассы значительную сумму денег.

Уже в самом начале мое расследование показало, что Джордж Местерс входит в шайку воров первого разряда и что он надеется с похищенными им деньгами бежать в Америку. Я приказал преследовать Джорджа неотступно и скрытно, насколько это было возможно. Несмотря на все его ухищрения и ложные показания, искусно составленные его соучастниками, которые имели свой интерес, способствуя его бегству, мне, однако, удалось проследить за злоумышленником до Плимута, где, к крайней досаде, я потерял его из виду, хотя был совершенно уверен, что он находится в городе. Но где именно – никак не мог разузнать.

Я никогда не видал Джорджа Местерса в лицо, но приметы его были сообщены мне настолько точно, что я с удивительной самонадеянностью был убежден, что при первой же встрече тотчас его узнаю. Я был извещен теми же агентами, с которыми преследовал беглеца до Плимута, что Местерс не только намерен навсегда оставить Англию, но предполагает сесть на корабль, отправляющийся в Нью-Йорк. Это судно стояло на рейде в гавани и при первом попутном ветре должно было поднять паруса.

Я нисколько не препятствовал пассажирам, которым было позволено прибыть на это судно когда заблагорассудится, и дал себе обещание схватить моего неуловимого героя на самой «Колумбии» – так называлось это судно. За полчаса до объявленного времени подъема парусов, когда я уже был вполне уверен, что все пассажиры оставили берег, я сел в сопровождении двух офицеров плимутской полиции в шлюпку.

Кроме нас, в шлюпке находилось четыре человека: двое на веслах, один на корме и шкипер, старый моряк, лет пятидесяти, стоявший на носу. Я велел плыть к «Колумбии», на которой я надеялся обнаружить невидимку.

Пока я давал приказ, ветер стал так сильно дуть с юго-запада, что шкипер мне заметил о необходимости запастись по крайней мере еще одним человеком – не для того, чтобы выгружать наш багаж на судно, но чтобы на обратном пути надежнее перевезти нас на берег, будучи убежден, что нам придется бороться со встречным ветром и плыть против течения, что очень утомительно и трудно. Человек, которого он хотел взять с собой, будет обязан подменять того из гребцов, кто устанет. Я не обнаружил никаких препятствий к тому, чтобы усилить наш экипаж, и, словно в ответ на мое согласие, шкипер махнул одному из тех праздных моряков, каких всегда много бывает в портах в ожидании удачного случая наняться на службу поденно, помесячно и даже погодно.

Молодой человек подошел и обменялся со шкипером несколькими словами, – они касались условий платы за его труд, – затем запрыгнул в шлюпку, принял румпель из рук рулевого, который его держал, так что уже не он, а первый из севших на шлюпку моряков оказался сменщиком своих товарищей. Едва они успели сделать четыре гребка веслами, море, словно в подтверждение слов шкипера, выбросило волну, которая с такой силой ударила в нашу лодку, что шкипер, гребцы и рулевой надвинули свои фуражки на нос, чтобы уберечь глаза от хлынувшей пены.

Не прошло и десяти минут, как мы причалили к «Колумбии». Хотя посещение наше не совсем понравилось капитану корабля, однако, не смея отказать в просьбе, которая могла превратиться в приказание, он пустил нас на свое судно и повел к пассажирам, а затем и к экипажу, начиная с лейтенанта и заканчивая юнгой, но, к крайнему моему удивлению, Джорджа Местерса среди них не оказалось. Я осмотрел судно с палубы до трюма и после детального, тщательного обыска был вынужден признать, что джентльмен, которого я так страстно желал встретить, не был столь любезен и еще не удостоил капитана «Колумбии» своим посещением.

Я с крайней досадой спустился с трапа, сел на свое прежнее место в шлюпке и приказал плыть обратно к берегу. Между тем, пока мы боролись со встречным течением и шквалами, «Колумбия», подхватив попутный ветер, подняла паруса, снялась с якоря и медленно вышла из гавани. Наблюдая, как удаляется от берега корабль, я придержал руку одного из гребцов, как будто во мне еще оставалось какое то сомнение, и, только когда «Колумбия» обогнула мыс, я дал матросам команду продолжать путь.

– Вы лучше бы не останавливали нас, – проговорил шкипер, – ветер и течение против нас, а гребцам и без того будет довольно работы до берега.

– Ну так что же! Разве мы этого не предвидели? Ведь у нас есть лишние руки на этот случай.

И только в эту минуту я вдруг заметил, что нас в лодке всего семеро и что рулевой уже другой.

– Эй! – вскрикнул я. – Куда же девался пятый матрос!.. Тот, что стоял у руля?

Старый моряк, вместо того чтобы мне ответить, обернулся к рулевому и сказал:

– Осторожнее, Бейли, осторожнее, навались к штирборту, чтобы нос лодки чуял, откуда ветер.

Внезапность и неожиданность моего вопроса заставили вздрогнуть старого моряка, но потемневшее от едких морских ветров и табачного дыма лицо его не изменило выражения. Тут, встав и приблизившись к нему, я повторил, уже довольно требовательным тоном, свой вопрос. Прежде чем ответить мне, старый моряк с поразительным хладнокровием сплюнул за борт, потом с таким выражением, которое обычными словами передать невозможно, голосом отчасти наглым, отчасти наивным, а также немного лукавым и насмешливым, ответил:

– Этот, сударь? Это был пассажир – один из тех, которые отправляются в страну янки.

– Как! В страну янки?

– Ну да! Боже мой! Когда я спросил, куда он пробирается, он простодушно отозвался: «В Нью-Йорк, лечиться от болей в груди».

Я побледнел от ярости. Плимутские полицейские искренне изумились: отважность и дерзость Джорджа Местерса казалась им неслыханной.

– Хе-хе! – смеясь, сказал старый плут. – Сознайтесь, что если это тот самый джентльмен, которого вы искали, то он не такой простофиля, каким кажется! Хе-хе-хе! – И он рассмеялся во второй раз. – Но неужели вы не видели, как он повис на бонах[12]12
   Боны – сооружения, предохраняющие суда, портовые сооружения и т. п. от столкновения с другими лодками.


[Закрыть] корабля, в то время как вы спускались в лодку? Видно парень то предпочел остаться в лодке с нами, пока вы обыскивали судно, и влезть на корабль, когда вы уже завершили свои поиски и стали готовиться к возвращению с нами на берег. – И третий взрыв хохота, столь же дерзкий, как и два первые, завершил это объяснение.

Несмотря на все свое бешенство, я владел собой достаточно хорошо и взял себя в руки, призвав на помощь силу воли, чтобы не отвечать на насмешки старого плута.

– Ну, греби проворнее, что ли! – сказал один из плимутских офицеров. – И приставай живей к берегу. Славный пушечный выстрел еще может остановить отправление «Колумбии».

– Действительно! – ответил непоколебимый моряк. – Вы не ошиблись, но для этого еще надо будет добраться до адмирала, а я так думаю, что мы только тогда доберемся до пристани, когда уже наступит ночь и судно, вероятно, уже выйдет в открытое море.

Этот ответ чудака и медлительность нашего возвращения в Плимут вполне меня убедили в сговоре шкипера с беглецом, ловко ускользнувшим от моего преследования. Убедившись, что ни просьбы, ни угрозы не заставят нашего шкипера грести скорее, я притворился, будто бы отказался от охоты за беглецом, и скрыл досаду под стоическим молчанием.

Когда мы, наконец, смогли пристать к берегу, уже не было никакой надежды остановить пушечным выстрелом «Колумбию». Она уже имела целый час форы и, скорее всего, сделала миль десять-двенадцать, если только какой нибудь несчастный случай или авария ее не задержали. Но на такую удачу мне рассчитывать не приходилось.

Один из наших полицейских, умевший, как коренной приморский житель, определять погоду, предположил, что собирается гроза, и, подойдя ко мне, сказал:

– Меня нисколько не удивит, если морская буря, которую следует ожидать еще до наступления сегодняшней ночи, задержит продвижение «Колумбии» и заставит ее вернуться в гавань.

– Может быть, – согласился я, – но, чтобы это стало известно наверняка, справьтесь ка лучше у того матроса, который так важно смотрит на море: он то уж точно знает все признаки морских волнений.

Офицер подошел к молодому моряку и, коснувшись его плеча, сказал:

– Послушай ка, приятель! Как ты думаешь, буря, которая нам грозит, может заставить судно с эмигрантами искать убежища в какой нибудь гавани вдоль английского побережья?

Человек, к которому были обращены эти слова, выпустил длинный мундштук изо рта и взглянул на задавшего ему этот вопрос таким насмешливым взором, что само выражение его физиономии, весьма нелестное для офицера, вызвало смех у всех присутствовавших при этой содержательной беседе матросов. Потом, будто не замечая офицера, он сказал:

– Эй! Кто там стоит? Том Девис! – вскрикнул, ухмыльнувшись, молодой матрос, обращаясь к старому моряку, стоявшему в нескольких шагах от нас. – Поди ка да взгляни на этого господина, который желает знать название и расположение той гавани, что лежит на одной линии с Ландс-эндом! Этот джентльмен думает, что недавно отплывшее под северо-западным ветром судно встанет на якорь в какой нибудь из гаваней нашего побережья! Не знаешь ли ты, Том Девис, такой гавани, которая лежала бы там… за Плимутом? Если ты более меня сведущ по этой части и знаешь такую гавань, так сообщи, пожалуйста, ее адрес этому превосходному господину.

Смех толпы до того разозлил офицера, что негодование его вылилось в угрозы.

– Позвольте этим добрым людям вдоволь потешиться над вашим незнанием географии, – посоветовал я, смеясь. – И ступайте за мной – нам и без спора о топографии есть чем заняться.

Мы удалились, и поскольку нам надо было проходить мимо Тома Девиса, к которому был обращен вопрос молодого товарища, то он сказал разгневанному офицеру:

– Джем – олух, сударь, в полном смысле олух: он ничего не понимает в признаках погоды, не замечает, что ветер начинает вертеться, как торговка, окруженная дюжиной покупателей, из которых каждый требует к себе внимания. Через два часа – поверьте опыту старого Тома Девиса – часа через два поднимется ветер с юго-запада, да еще какой ветер, будь здоров! Тогда, если «Колумбия» еще не в открытом море, что невозможно, вы увидите, как она обогнет мыс и вернется сюда быстрее, чем уходила отсюда.

– Точно ли вы уверены, – спросил я старого матроса, – что буря приведет «Колумбию» обратно в Плимут?

– Я уверен, однако не так, как в светопреставлении, – ответил он глубокомысленно.

Я продолжил свои расспросы:

– А скажите ка мне, любезнейший, если корабль должен возвратиться в гавань, то в котором часу можно его ожидать?

– Признаюсь, сударь, вы от меня слишком многого требуете, – отозвался старый моряк, – я не морская свинка, чтобы минута в минуту предсказать вам начало бури. Одно только могу сказать, что если вы в два часа ночи будете стоять на месте, на котором стоите теперь, то почувствуете такой сильный ветер, что пуговица за пуговицей слетят с вашего кафтана. Что касается «Колумбии», то с ней может произойти только одно: она спокойно вернется туда, откуда вышла.

Предсказания старого моряка с первого слова показались нам насмешливыми, но я получил достаточно подтверждений от других лиц и, не теряя напрасно времени, принял решительные меры, чтобы воспрепятствовать высадке Джорджа Местерса в случае, если «Колумбия» будет вынуждена укрыться от бури в порту.

Убедившись в правильности задуманного плана, я простился с двумя офицерами и отправился один в ту гостиницу, из которой вышел накануне. Ступая на улицу, где находилась эта гостиница, я почти наткнулся на двух особ, которые шли мне навстречу. Их присутствие в Плимуте более чем удивило меня – я почувствовал какую то тоску. Эти две персоны были членами семейства Местерса, одну из них я уже видел – это была его жена. Я упоминал в начале рассказа, что она принадлежала к одному из лучших родов в Лондоне. Женщина, без сомнения, приехала в Плимут для того, чтобы содействовать побегу мужа, но с первого взгляда было заметно: осуществление задуманного, кажется, не очень ее радовало, потому что лицо ее было бледно, а глаза красны от слез.

На лицо госпожа Местерс была очаровательна, и в минуты спокойствия оно лучилось неземной красотой. Она чрезвычайно походила на прелестно изображенную женщину на знаменитой картине «Важный вопрос» (L’important question). Я сделал это сравнение несколькими годами позже, когда появилось это знаменитое произведение кисти Фрэнка Стоуна: изображенное на полотне вопрошающее, беспокойно страждущее и бледное лицо тотчас напомнило мне госпожу Местерс.

Мужчина, сопровождавший молодую женщину, был старик представительной наружности, седые волосы и еще твердая походка внушали к нему чувство уважения и почтения. Молодая особа покраснела, увидев меня, я узнал ее, так же как и она меня, потом она сделала движение, чтобы оставить руку старика и подойти ко мне. Несмотря на неблагоприятные обстоятельства нашей встречи, я готов был исполнить желание этой молодой женщины, но несколько слов, сказанных на ухо ее спутником, заставили ее переменить намерение, и она продолжила путь, удостоив меня лишь поклоном.

Я ничего не ел с девяти часов утра. Это вынудило меня отправиться в гостиницу, чтобы пообедать, или, правильнее сказать, поужинать и потом тотчас возвратиться в порт. Там я лично убедился в предсказаниях матроса. Ветер яростно дул с юго-запада. Нетрудно было понять по волнению моря, что сильная буря неминуема. Молния багровыми полосами разрывала горизонт, с каждой минутой тучи становились все более темными, а море бушевало сильнее.

– Нам предстоит малоприятная ночь, – сказал мне офицер порта, – и я думаю, что «Колумбия» возвратится с приливом.

– В котором часу вы ждете ее возвращения, сударь? – спросил я у него.

– Судя по пути, который она могла совершить, пока я стоял на часах, – на том месте, которое вы вон там видите, – пожалуй, потребуется добрых три часа, чтобы она смогла показаться в поле нашего зрения, и я думаю, что она вряд ли встанет на рейд раньше девяти-десяти часов вечера, если упрямство капитана не подвергнет ее борьбе со стихией. Случается иногда, что капитан корабля предпочитает борьбу со стихией бури тоскливому пути обратно.

Погода до того была холодная и вредная для здоровья, что я счел бесполезной и безрассудной смелостью ожидать возвращения «Колумбии», которое, по всей вероятности, должно было осуществиться не ранее двух часов ночи. Поблагодарив ночного стража за эти сведения, я отправился в гостиницу «Ройяль Джордж», но по пути зашел в кофейню, где полицейские офицеры дожидались моих приказаний, а также отчета о всем том, что я выведал.

Тогда нами было решено между собой, что с восьми до десяти часов я стану наблюдать за возвращением «Колумбии», а они, один после другого, если время ее возвращения будет затягиваться, должны будут караулить ее, находясь на посту. Это решение было принято открыто, и люди, окружавшие нас во множестве, слышали все подробности. Эта неосторожность стала причиной моей неудачи.

Огонь весело трещал в камине залы «Ройяль Джордж», приятное и благотворное тепло его вызвало во мне такое сладостное ощущение, что я невольно поддался искушению вздремнуть часок. В прошедшую ночь я вовсе не ложился и завывания ветра до того истерзали мой слух и утомили мою душу, что оцепенение, которое сковало мои члены и сделало их бесчувственными, казалось мне весьма естественным. Привыкнув с давних лет пробуждаться в назначенный самим собой час, я прилег без боязни, посмотрев, однако, по своим часам, сколько времени я могу посвятить отдыху. Я забыл сказать, что положил часы на тот же стол, на который облокотился, и что в ту пору они показывали почти половину седьмого.

Вскоре я проснулся со смутной мыслью, что я слишком долго спал и что кто то во время моего сна входил ко мне в комнату. Однако я ничего не заметил в зале, а часы мои, на которые я тут же взглянул, показывали только двадцать минут восьмого. Я неторопливо встал с кресла, отворил окно, чтобы посмотреть, какова на улице погода. Она была невыносима. Казалось бессмысленным подвергать себя испытаниям холодом и дождем прежде времени, установленного для возвращения «Колумбии». Затем, не решившись более предаваться сну, который мог бы увлечь меня слишком далеко, я взял газету и стал читать. Впрочем, интересное чтение не могло заставить забыть предметы, меня окружавшие. Вдруг дверь залы отворилась, и я увидел входящих госпожу Местерс и ее покровителя.

Молодая женщина приветствовала меня, покраснев, а старик устроился перед камином, оба они извинялись с особенной вежливостью за беспокойство, которое причинили, нарушив мое уединение своим неожиданным приходом. Отплатив почтенному незнакомцу вежливостью за его деликатность, я сел на свое прежнее место, дожидаясь с нетерпением, исполненным печали, чтобы кто либо из них объяснил мне причину своего появления.

Опухшие глаза молодой женщины были опущены, и весь ее облик свидетельствовал о глубоком унынии, ее охватившем. Я от души жалел о горькой участи этого очаровательного создания и внутренне соболезновал, что ничего не могу сделать для особы, столь достойной участия. Старик, кажется, также был подавлен печалью. Дрожавшие руки его едва шевелились, глаза безотчетно смотрели на пылавший огонь.

Я хотел было уйти, во избежание тягостного разговора, который предсказывал мне вид старого джентльмена, и уже вставал с кресла, когда тот, подняв на меня с невыразимым достоинством взор, сказал:

– Эта борьба стихий, эта адская сумятица природы – не что иное, как иллюстрация, господин Уотерс, – иллюстрация очень слабая, быть может, – потрясений, борьбы и смут, постоянно разрушающих нравственный мир.

Крайне удивленный высоко философическими высказываниями, которые услышал, я сделал знак согласия с собеседником и ожидал какого нибудь вывода из этого странного вступления. После непродолжительного молчания старик продолжал:

– Нет более сомнений, господин Уотерс, что «Колумбия» вынуждена будет возвратиться в Плимут, вследствие чего муж этой несчастной непременно попадет в руки полиции.

Он прервал свою речь, потом продолжал:

– Я должен предупредить вас, что меня зовут Томсон.

Я вежливо поклонился.

– Будьте уверены, господин Уотерс, – продолжал он, – что, когда это злополучное дело будет разъяснено, никто не будет так горько оплакивать судьбу, вместе со стихиями выбросившую на берег добычу, которую я из отеческой нежности считал навсегда спасенной.

– Имя ваше свидетельствует о том, что вы отец этой дамы.

– Да, сударь, и вместе с тем я тесть невинного, которого вы преследуете с такой неутомимой энергией. Теперь я очень хорошо вижу, что вас ему не избежать, впрочем я вас не виню, вы действуете, поскольку убеждены в том, что исполняете свой долг. Продолжайте, продолжайте! Промысел Божий неисповедим!

Молодая женщина испустила крик скорби, сопровождаемый судорожным рыданием.

Очевидно было, что Джордж Местерс был невинен в глазах жены и инстинкт говорил ей, что он достоин всей ее любви и уважения.

– Я должен положить конец этому тягостному разговору, сударь, – сказал я старому джентльмену. – С моей стороны было бы слишком жестоко вступать в спор о невинности или виновности господина Джорджа Местерса в присутствии его супруги. Закон и судьи судят виновного, я не должен смотреть на дело иначе как глазами закона. Если Джордж представляет себя невинным, то он вас обманывает, сударыня, и ваше настойчивое стремление продолжать этот разговор может меня заставить подумать, что вы хотите меня обмануть, рассчитывая на мое легковерие.

– Я вовсе не имею этого намерения, господин Уотерс, а думаю, что уважаемое имя Томсона, которое я имею честь носить, достаточно ограждает меня от всякого недоверия, несправедливого и оскорбляющего мою честь.

– Мне хорошо известна непогрешимость вашей репутации, так же как и репутации вашего родителя, – сказав это, я поклонился старику, – но вы оба заблуждаетесь насчет невинности: вы, сударыня – вашего мужа, а вы, сударь – вашего зятя. Доказательства его преступления неоспоримы и тягостны.

– Он невинен, сударь, он примерный муж и несчастнейший из людей!

– Бесполезно продолжать этот грустный разговор, – сказал я, взяв свою шляпу, – если Джордж Местерс невинен, то, будьте уверены, сударыня, его оправдают. Ошибки правосудия не так часты, как о том говорят, но моя обязанность предать его этому правосудию, а поскольку пробило уже восемь часов, я должен прервать этот тягостный разговор. Извините меня, прошу вас, и примите мои заверения в искреннем и полном к вам уважении.

Молодая женщина остановила меня, преградив мне дорогу.

– Еще минуту, господин Уотерс! – вскрикнула она умоляющим голосом.

– Еще одну минуту! – вскрикнул господин Томсон. – Я буду с вами откровенен: я пришел с целью просить вашего совета. Слыхали ли вы об отце этого молодого человека, Джоэле Местерсе?

– Как не слыхать, – ответил я, – это был игрок и человек дурной репутации.

– Вы прекрасно изобразили гнусного отца несчастного Джорджа. Знаете ли вы историю этого негодяя?

– Я имею достаточно причин знать ее: я только что получил от него письмо, цель которого – заставить меня потерять след его сына.

– Значит, господин Уотерс, – обрадовался Томсон, – поскольку вам известен почерк отца Джорджа, то потрудитесь прочесть его письмо к сыну из Ливерпуля, где он находился вчера, намереваясь уехать в Америку.

С этими словами старик подал письмо, по почерку которого я с легкостью определил руку отца Джорджа. Я начал читать письмо, но на второй строчке остановился, чтобы взглянуть на господина Томсона.

– Продолжайте, сударь, продолжайте, – сказал он.

Это письмо в самом деле чрезвычайно меня удивило: оно было полной исповедью отца Джорджа сыну. Он обвинял себя в преступлении, в котором подозревали сына, уполномочивая объявить о виновности отца в случае, если бы Джорджу не удалось скрыться из Англии.

– Это письмо, – сказал я, прочитав его, – очень важно, но я хотел бы видеть конверт от этого письма.

– Конверт? – промолвил старик.

– Да, он необходим, потому что на нем должен быть штемпель Ливерпуля и время отправки письма на почту.

Господин Томсон посмотрел в своем портфеле, обшарил все карманы, но конверта как в портфеле, так и в карманах не оказалось.

– Без сомнения, – сказал он со смущением, – я выронил его в комнате, из которой вышел. Я сию минуту за ним схожу. Мне непременно хочется доказать вам невинность моего несчастного Джорджа. Окажите мне и моей дочери это последнее снисхождение, подождите несколько минут моего возвращения.

Сказав это, господин Томсон порывисто выбежал из комнаты; я сделал движение, чтобы его удержать, но он был уже далеко. Обратившись тогда к госпоже Местерс, которая продолжала отчаиваться, я сказал:

– Я не имею времени дождаться возвращения вашего отца, посоветуйте ему вручить это письмо адвокату, который возьмет на себя защиту господина Джорджа. Это весьма важный документ.

– Ах, сударь, – с упреком сказала молодая женщина, поднимая на меня глаза, полные слез, – в вас нет никакой веры нашим словам, вы не имеете ни малейшей жалости!

– Простите меня, сударыня, я не имею права сомневаться в справедливости ваших слов, но также и не имею власти нарушать полученные мною приказания.

– Скажите откровенно, господин Уотерс! – вскрикнула молодая женщина. – Скажите мне, что надежда, дарованная нам этим письмом, действительно поможет защитить моего мужа!

Мне было трудно ответить на этот вопрос, но госпожа Местерс неправильно истолковала мое молчание. Это молчание, по ее предположению, осуждало Джорджа. Она издала несколько судорожных вскриков и упала в обморок.

Мне следовало бы позвать людей, чтобы оказать ей помощь, а самому поспешить туда, куда призывал меня долг, то есть на пристань. Я взглянул на часы: на них была только половина девятого, следовательно, ничего не опасаясь, я мог посвятить несколько минут этой несчастной особе. Я предоставил женщине необходимую в ее положении помощь и привел наконец в чувство. Но, когда она пришла в себя, я, в свою очередь, сказал ей, раздраженный нетерпением:

– Без четверти девять часов, сударыня! Несмотря на сострадание, которое внушает мне ваше положение, мне необходимо уйти.

– Так ступайте, – ответила молодая женщина, вдруг приподнявшись, – но я последую за вами.

Мне вовсе не было надобности знать, пойдет ли госпожа Местерс за мной, – моей главной заботой было только поспеть вовремя на место. Я побежал на набережную и, невзирая на темноту, очень ясно увидел судно, своими очертаниями весьма похожее на «Колумбию». Паруса ее были убраны, и все меры, казалось, приняты, чтобы она провела ночь в порту.