Текст книги "Записки полицейского (сборник)"

– Я вижу и подозреваю, что действительно существуют сношения между ними и шайкой шулеров, обобравшей в прошлом месяце молодого Герслада на Сермин-стрит. Я надеюсь, что не пройдет и несколько недель, как эти два щеголя в палевых перчатках будут носить королевскую ливрею серого цвета с желтыми отворотами. До свидания, господин Уотерс!

После этого разговора прошли две недели. Мне не случилось за это время увидеться с Мэри, и я со дня на день дожидался случая поговорить с ней о том, собирается ли она выходить замуж за Ричарда Уэстлека. Как раз в это время жена уговорила меня отвезти детей в Эстли. Я уже давно собирался показать детям чудеса конных состязаний в этом знаменитом амфитеатре. И вот, наконец, исполнил свое обещание.

Это было в конце февраля. Выйдя из театра, мы обнаружили, что идет проливной дождь, и я уговорил жену отправиться домой в карете. Она поместилась в ней с детьми, а я пешком пошел в Скотленд-Ярд, где меня поджидал один из приятелей. Ненастная погода разогнала всех гулявших, и на Вестминстерском мосту изредка показывались лишь крытые кареты.

Я прибавил шагу, нисколько не удивляясь своему одиночеству, как вдруг на левой стороне моста увидел плохо различимый силуэт женщины, покрытой вуалью, которая торопливо шла и рыдала. Остановившись, я взором старался разогнать вечерний сумрак. Женщина едва касалась земли – до того легка и быстра была ее походка. Она показалась мне еще очень молодой, если судить по гибкости ее стройной талии и в особенности по удивительной легкости походки.

После минутной борьбы между ленью и своим служебным долгом я решил проследить за моей неутешной беглянкой. Незнакомка направила свои стопы к амфитеатру, потом, подойдя к Эстли, остановилась, сделала отчаянное движение рукой и пустилась бежать назад. За то мгновение, пока она стояла, и во время последовавшего затем бега, я сумел разглядеть, но вскользь, что это была совсем молодая женщина, что крайне меня опечалило. Несчастная бежала без оглядки, стремясь назад, к набережной Темзы.

Наконец мне удалось увидеть ее лицо, и предчувствия мои подтвердились: это была Мэри Кингсфорд!

– Мэри! Мэри! – вскрикнул я с отчаянием в голосе. – Мэри! Остановитесь! Ради Неба! Именем вашей матери заклинаю вас!.. именем Ричарда!.. Мэри! Мэри!

Крики мои терялись в воздухе, молодая девушка, казалось, не слышала их и продолжала бежать. Наконец, она вылетела на набережную, всплеснула руками и в ту минуту, когда я лихорадочно думал, как ее удержать, бросилась в мутную бурную реку.

Я пробрался по бревну, конец которого как раз доходил до того места, куда течение должно было вынести Мэри, и попытался ухватить ее за платье, но мокрая ткань выскользнула из моей оцепеневшей руки. Не было другого выхода, как броситься в реку.

Оказавшись в ледяной воде, я сумел схватить девушку за руку и поддерживал ее голову над поверхностью воды. Неудержимое сильное течение прибило нас к барке, канатом причаленной к мосту. Я ухватился за нее левой рукой, правой же вцепился в Мэри.

Прохожий, ставший свидетелем бегства девушки и моего упорного безуспешного преследования ее, уже пытался сделать хоть что нибудь для нашего спасения. Он отозвался на мой крик и привел еще людей на помощь. Вскоре нас перенесли в ближайшую таверну, тут ее хозяин дал мне переодеться и развел в камине огонь.

Мэри более двух часов оставалась без памяти. Когда она очнулась, достаточно восстановила силы и когда уже можно было без опасения перевезти ее к моей жене, я велел вызвать карету. Мы уже собрались было ехать, как вдруг распахнулась дверь, и в комнату вошли двое знакомых мне полицейских чиновников.

Появление моих сослуживцев крайне меня удивило, но это чувство, возникшее от их чрезвычайно официального вида, переросло в испуг, когда Мэри вдруг вскочила с кресла, в которое ее уложили, и, через силу дотащившись до меня, с каким то безумным отчаянием стала умолять, чтоб я спас ее.

– Вас спасти, Мэри? Вас спасти? Господа, что значит ваше присутствие в этом доме и страх, который вы возбуждаете у этой несчастной?

– Это то значит, сударь, – с надменностью ответил один из полицейских, – что девушка, которая так беззастенчиво прибегла к вашему покровительству, виновна в дерзкой краже.

– Нет! Неправда! Я ничего не украла! – дрожащим голосом вскрикнула Мэри.

– Разумеется, вы не виновны, – с иронией подхватил полицейский, – так всегда говорят, но ведь это еще надо доказать… Что бы вы ни говорили, а бриллиантовая булавка, которую вы так ловко вытащили у ее владельца, оказалась в вашем чемодане. Не угодно ли вам объяснить это полицейскому комиссару? Мы уже более трех часов гоняемся за вами… Пожалуйста, не утруждайте нас более.

– Ах! Господин Уотерс! Спасите меня! Спасите меня! – рыдая, кричала бедная Мэри и обеими руками вцепилась в меня, между тем как помрачившийся взор ее молил о защите.

– Успокойтесь, мисс Кингсфорд, – ответил я, – успокойтесь, милое дитя, я верю вашим заявлениям, потому что знаю, что вы не способны на такой поступок, который может убить вашу совесть.

– Да благословит вас Господь, господин Уотерс! – отрывисто проговорила девушка сквозь судорожные рыдания.

– Нет сомнения, господа, что произошло какое то недоразумение и моя подопечная не имеет к этому происшествию никакого отношения, – сказал я полицейским, – ручаюсь за нравственность этой юной особы, а перед правительством отвечаю за нее до завтрашнего дня.

Оба офицера сначала колебались, что, однако, продолжалось недолго: они знали, что я пользуюсь достаточным авторитетом в главном управлении, чтобы позволить себе незначительное отступление от правил. Затем, расплатившись с содержателем таверны, я приказал отнести бедную Мэри в карету, дожидавшуюся нас у входа.

Когда мы приехали домой, служанка сообщила, что в мое отсутствие приходила мисс Кингсфорд и, узнав, что я в Эстли, отправилась туда. Это объяснило мне отчаяние Мэри, увидевшей, что все двери, ведущие в амфитеатр, уже заперты.

На другой день поутру, когда Мэри еще спала, или, лучше сказать, еще не вставала, я вышел из дома, чтобы нанести визит главному суперинтенданту полиции. Представив начальству подробный доклад о том, что происходило накануне, я просил о дозволении заняться исключительно розысками истинного виновника в этом деле – до того я был уверен, что Мэри – несчастная жертва недоразумения.

Главный суперинтендант изъявил свое согласие. Я в ту же минуту отправился в Стрэнд, чтоб увидеться с господином и госпожой Моррис и Софией Кларк. Оттуда я поспешил к обвинителю мисс Кингсфорд. Им оказался молодой человек по имени Савиль, проживавший на Эссекс-стрит. Я не застал его дома, но, чтобы не упустить из виду ни малейшего из его действий, я назначил для наблюдения за ним двух полицейских агентов.

За всеми этими хлопотами и хождениями туда-сюда настала ночь. Я возвратился домой, чтоб хоть сколько нибудь отдохнуть и расспросить Мэри об этой непонятной истории. Привожу рассказ несчастной девушки.

«Дней за десять до случившегося, господин Уотерс, – начало исповедоваться бедное дитя, – София объявила мне, что у нее есть билеты в театр «Ковент-Гарден» и что надо только испросить позволения у господина Морриса, чтобы воспользоваться ими. София взялась заполучить это разрешение у нашего старого хозяина, который, так же как и его жена, осуждая удовольствие от театральных представлений, находил их безнравственными для любого добропорядочного обывателя, и в особенности для двух молодых девиц. Однако, вероятно благодаря настойчивости кузины моей, нам было дано позволение отлучиться со двора. Признаюсь вам откровенно, господин Уотерс, что я считала себя счастливицей, оттого что смогу побывать в театре, но радость моя продолжалась недолго, потому что в той ложе, в которую нас провели, мы встретили господина Симпсона и его товарища господина Гартли. София, кажется, не досадовала и не удивлялась этому. Она заранее знала, что эти джентльмены будут там присутствовать, потому что именно они и дали эти билеты моей кузине.

По окончании спектакля мы все четверо вышли из зала и уже успели выбраться в фойе театра, как вдруг в толпе произошел страшный шум. Гартли посоветовал нам прибавить шагу. Но в ту минуту, когда мы собрались сесть в карету, подозванную Симпсоном, двое полицейских схватили наших компаньонов и, невзирая на их сопротивление, принудили подчиниться и принять сделанное им довольно дерзкое приглашение.

Я вся дрожала от страха, господин Уотерс, но никто не обращал на нас внимания, и мы проявили довольно сметливости и решительности, чтобы сесть в первый попавшийся фиакр, который и довез нас домой.

На другой день кузина моя просила меня умолчать перед господином Моррисом об этом происшествии, сознавшись, что она не просила позволения идти в театр, а сказала, что проведет вечер у вас.

Вы можете представить, – продолжала Мэри, – как тяжело мне было слышать о своем невольном соучастии во лжи, в которой я сделалась виновной перед господином и госпожой Моррис, но мне невозможно было открыть хозяевам настоящую причину нашей отлучки, потому что они прогневались бы не только на меня, но еще более – на мою кузину.

После полудня этого же дня господа Гартли и Симпсон пришли в лавку и тихим голосом объяснили Софии причину их задержания. По их словам, это было недоразумение. С этого времени господин Гартли стал так дерзко обходиться со мной, что я испугалась; однажды он даже осмелился спросить, не имею ли я желания поделиться с ним добычей, которая с некоторого времени находится в моем владении.

– Я не понимаю, что вы хотите этим сказать! – ответила я ему холодно.

Ответ мой разозлил господина Гартли.

– А! Так вот как вы поступаете?! – нагло вскрикнул он. – Так я вас предупреждаю, что подобный образ действий мне не нравится!

Тут в лавку вошел хозяин и, полагая, что тот пьян, выставил визитера вон, запретив ему впредь здесь показываться. На третий день после этого случая один молодой человек, которого я никогда раньше в лавке не видела, уселся за стол и спросил себе пирожков. Я заметила, что сильно привлекаю внимание этого незнакомца. Наконец, он подошел ко мне и сказал:

– На прошлой неделе вы были в театре «Ковент-Гарден», мисс Мэри?

Этот вопрос заставил меня покраснеть, потому что господин и госпожа Моррис сидели в это время за конторкой в помещении лавки.

– Нет, сударь, нет, – ответила я с трепетом, – вы ошибаетесь, я никогда не бываю в театре.

– Я не ошибаюсь, мисс, я вас видел, и вдобавок позвольте дать вам добрый совет, – вполголоса сказал мне джентльмен, – если вы боитесь позора и наказания, то вы возвратите мне мою бриллиантовую булавку, ту булавку, которую вы сняли с меня в тот вечер.

Я вскрикнула от ужаса, и вслед за этим последовала страшная сцена. Когда мои хозяева узнали, что я их обманула в том, как провела тот злополучный вечер, они, разумеется, поверили и возведенной на меня клевете. Джентльмен настаивал на своем обвинении и неотступно стал требовать возвращения ему булавки, угрожая, что меня передадут в руки правосудия.

Меня обыскали, так же как и мой чемодан, и – к крайнему моему изумлению, – булавка нашлась в небольшой сумочке в виде мешочка, которую я обыкновенно беру с собой, чтобы положить носовой платок, когда выхожу со двора. Против такого неопровержимого доказательства все уверения мои в невиновности оказались бессмысленны. Я была словно громом поражена.

Господин Савиль признал украденную у него драгоценность, и господин Моррис, как человек строгий и справедливый, требовал, чтобы немедленно был призван квартальный надзиратель. Хозяйка моя была убеждена в моей невиновности и в один голос с Софией советовала мне бежать. Остальное вам известно, господин Уотерс».

– Это запутанное дело, – сказал я жене, когда Мэри вечером, часов в девять, ушла в свою комнату. – Я не сомневаюсь в ее невиновности, но это надо доказать, и не на словах, а на деле. К тому же надо установить это максимально быстро, потому что профессиональный долг вынуждает меня завтра же доставить Мэри Кингсфорд в камеру предварительного задержания на Боу-стрит.

– Боже милостивый! – вскрикнула жена. – Но это ужасно! Какова стоимость этой булавки по оценке?

– Потерпевший уверяет, что его дядя заплатил за нее сто двадцать гиней. Но ценность булавки ничего не значит в сравнении с обвинением, которое лежит на Мэри. Даже если бы она стоила только сто двадцать фартингов, суть преступления от этого не изменилась бы.

– Знаешь ли, друг мой, это очень интересно: покажи ка булавку – я довольно хорошо знаю цену бриллиантов и разбираюсь в них.

Булавка была украшена превосходным изумрудом, окруженным бриллиантами. После продолжительного и тщательного осмотра этой драгоценной безделушки жена заявила:

– Я почти уверена, что эта булавка ничего не стоит: изумруд и бриллианты поддельные. Я не думаю, чтобы за нее дали более двадцати шиллингов.

– Что ты говоришь! – вскрикнул я. – В таком случае, если булавка не стоит того, во что ценит ее Савиль, она не принадлежит ему, и он, вероятно, сам ее похитил. Подай мне шляпу – я хочу удостовериться, справедливы ли твои слова.

Я побежал к ювелиру. Жена моя оказалась права. Если не брать во внимание художественные достоинства этой вещицы, то можно было смело сказать: булавка ничего не стоила.

Соображения, подозрения, надежды и страх – все смешалось в уме моем, и я оказался в таком грустном и раздраженном состоянии, что вынужден был отложить все свои дальнейшие действия до следующего дня, чтобы спокойно обдумать план, в соответствии с которым я должен поступать.

На другой день во втором столбце газеты «Таймс» была напечатана статья под следующим заглавием – «Важное сообщение». В этом искусно зашифрованном объявлении, чтобы было понятно только лицу, для которого оно предназначалось, я убедительно призывал объявиться настоящего владельца булавки, объясняя ему, что она не имела особой ценности и, похищенная у него в театре, будет возвращена, если ему угодно будет объясниться с одной особой при встрече по указанному адресу. К этому я присовокупил, что в таком случае необходимо крайне поторопиться и действовать безотлагательно, потому что от этого зависит жизнь и честь невиновного.

В назначенный час я отправился в указанное место, куда вскоре явился один джентльмен лет тридцати, очень благородной наружности, хотя потерявший лоск от неправильного образа жизни.

– Милостивый государь, – произнес я, – признаете ли вы, что эта булавка ваша?

– Моя, сударь, и я явился согласно вашему желанию, чтобы получить объяснение этому странному приглашению.

Я в нескольких словах рассказал об ужасном положении несчастной Мэри.

– Ах, они, негодяи! – вскрикнул джентльмен. – Я вам сообщу превосходные сведения. Некто по имени Гартли, по крайней мере так он себя называет, украл у меня эту булавку в театре, я тотчас же указал на него полиции, и он по выходе из театра был арестован, но поскольку при нем ничего не нашли, то и отпустили. Я сообразил, однако, что, если принесу официальное заявление о краже, возникнут тягостные для меня признания. Эта булавка не что иное, как подделка одной драгоценности, некогда подаренной мне весьма уважаемым мною родственником. Неожиданные карточные долги, – если уж я должен вам сказать все, чтобы спасти несчастную девушку, – вынудили меня продать подлинную, с которой я велел сделать совершенную копию, чтобы родственник не заметил моей утраты.

– Благодарю вас за откровенность, сударь, – произнес я, – этого достаточно, чтобы доказать невиновность несчастной, ложно обвиненной. Вам, может быть, неприятно будет отправиться со мной к главному суперинтенданту полиции?

– Нисколько! Я желаю лишь одного – чтобы черт побрал эту булавку и мошенника, который украл ее!

Около пяти часов вечера хозяин дома, в котором квартировал Савиль, осторожно отворил мне дверь, и в комнате бельэтажа[9]9
   Бельэтаж (от франц. bel – «прекрасный» и etage – «этаж») – второй, обычно лучший, парадный этаж здания (особняка).


[Закрыть] я нашел обвинителя, беспечно растянувшегося на кушетке. Увидев меня, он встал. Судя по проницательному взгляду, устремленному им на меня, казалось, он не совсем был рад моему визиту.

– Я сегодня не ожидал вашего посещения, – проговорил он с заметным замешательством.

– Очень может быть, сэр, но мне нужно сообщить вам, я полагаю, весьма интересные для вас известия, которые заставят вас забыть о причиняемом мной беспокойстве: владелец булавки, стоившей сто двадцать гиней, которую подарил вам ваш покойный дядюшка, не уехал в Индию и…

Я еще не успел договорить, как мошенник упал на колени и стал униженно просить пощады.

– Полно, сэр, – прервал я мошенника, – перестаньте так причитать! Я не имею ни желания, ни права простить вас. Если вы хотите получить снисхождение – заслужите его. Мне нужны Симпсон и Гартли, но я не могу их найти: помогите отыскать этих мерзавцев.

– Охотно! – вскрикнул негодяй. – Я помогу вам и сию же минуту могу передать их в ваше распоряжение: я сам отправлюсь за ними.

– Вы что же, считаете меня олухом, господин Савиль? Я хочу, чтобы вы послали кого нибудь, а не требую, чтобы сами шли!

Савиль опустил голову. Ему стало стыдно, что его уловки раскрыли. Я приказал ему написать несколько слов приятелям, о которых я ему напомнил. Письмо было отправлено с верным человеком, таким образом, я составил план неожиданной встречи.

Полицейский спрятался со мной за ширмы, чтобы позволить господину Савилю свободно разговаривать с соучастниками своего преступления, в котором они, с обоюдного согласия, были замешаны.

Только мы успели занять свои места за ширмами, в передней раздался звонок, возвестивший о прибытии друзей Савиля.

– Вот эти господа! – сказал он, бросив на меня полный ненависти взгляд.

– Не замышляйте ничего против нас, господин Савиль, – спокойно проговорил я, отвечая на его злобный взгляд, – нас только двое в этой комнате, но внизу, под нами, отряд человек в двенадцать, которые только ждут нашего сигнала.

Господа Симпсон и Гартли шумно и весело вбежали в комнату.

– Что с вами, Савиль? – вскрикнул Гартли. – Откуда вдруг такая заботливость?

– Признаюсь вам, любезный, – ответил Савиль, – дело с этой проклятой булавкой сильно меня беспокоит!

– Экий вздор! Разве есть о чем беспокоиться! Прогоните от себя этот страх, все идет как нельзя лучше! Скоро уже мы, все трое, отправимся вместе на одном судне в Америку: булавку я взял, Симпсон ловко всунул ее в мешок миленькой Мэри, а вы ловко подали о ее краже заявление! Круговая порука, и нам жизнь без забот. Гм! Что вы скажете?

– Действительно, вам жизнь без забот, господин Гартли! – вскрикнул я, выступив вперед и притопнув ногой по паркету. – А вот еще джентльмены, которые желают принять в ней участие.

Обе створки двери вдруг распахнулись. Толпа полицейских ворвалась в комнату. В продолжение нескольких минут слышался шум борьбы, проклятия, угрозы и ругательства. Спустя четверть часа все трое уже были под замком. Еще до конца месяца их поместили на судне, отправляющемся в Ботани-Бей.

Господин Уэстлек, вместе со своим сыном, приехали за Мэри. Я последовал за девушкой в графство Йоркшир, где в первой половине мая было отпраздновано ее бракосочетание с возлюбленным. Я был посаженым отцом хорошенькой Мэри и уехал обратно вполне счастливый, что оставил милое дитя с человеком, достойным ее любви.

Ныне господин и госпожа Уэстлек, хотя еще и в молодых летах, стали счастливыми обладателями многочисленного семейства, состоящего из белокурых, с розовыми щечками мальчиков. Дом их благословен, потому что согласие, мир и довольство поселились в нем навеки.

Ловкие мошенники

Однажды в Скотленд-Ярд обратился очень встревоженный главный представитель в Лондоне одного довольно известного французского банкирского дома, некто господин Лебретон, и заявил главному суперинтенданту полиции, что он уезжал на восемь-десять дней во Францию и по возвращении обнаружил, что касса представительства ограблена. Причем можно было предположить, что для этого были специально изготовлены поддельные ключи, потому что касса была заперта и отсутствовали какие либо признаки взлома. Господин Лебретон предъявил опись похищенных сумм, а также перечень всех номеров пропавших банковских билетов, векселей и заемных писем.

Первым делом следовало выяснить, не предъявляли ли какие либо из похищенных билетов в банк. Оказалось, что с ними ни в один из банков не обращались. После этого на них был наложен запрет, а в вечерних и утренних газетах на следующий же день были опубликованы все номера похищенных ценных бумаг. В газетных объявлениях также было представлено подробное описание всего украденного: и заемных писем, и банковских билетов. Одновременно с этим была обещана значительная награда тому, кто сообщит сведения, которые помогут задержать виновных. К сожалению, эти меры не принесли никакой пользы, и, несмотря на все усилия, приложенные полицейскими к розыску преступников, не было обнаружено совершенно никаких следов злоумышленников.

Между тем в Англию прибыл господин Беллебон, младший партнер владельца ограбленного банкирского дома, для содействия расследованию этого преступления. «Если грабители не будут отысканы, – заявил он, – наш банкирский дом окажется на грани разорения. Также непременно расстроится и моя женитьба, а ведь это заветная мечта всей моей жизни, потому что я бесконечно люблю свою невесту, правда, свадьба вряд ли улучшит мое финансовое положение».

Как ни старалась полиция прояснить это дело, прибегнув к помощи самых опытных своих агентов, она нисколько не преуспела – произошедшее так и оставалось покрыто непроницаемым мраком.

Но вот однажды на имя господина Александра Лебретона, первым обратившегося в полицию по поводу ограбления, поступило письмо с почтовым штемпелем отделения, расположенного на площади Святого Мартена в Лондоне. В этом письме заключалось предложение возвратить все банковские билеты и заемные письма в обмен на сумму в золотых монетах, которая могла составить около одной тысячи фунтов стерлингов. Украденные ценности, то есть банковские билеты и заемные письма, вдесятеро превосходили эту сумму. Французский торговый дом планировал направить их на осуществление нескольких значительных платежей в одну из лондонских контор. Выплаты эти должны были состояться в ближайшее время.

Господин Лебретон потому так решительно настаивал на розысках, что утрата эта произошла большей частью по его собственному недосмотру – он нарушил распоряжения банкирского дома «Беллебон и Ко». Получив из Парижа предложение скупить заемные письма заранее, чтобы заблаговременно удовлетворить значительные требования дома господ Гояр, он должен был сделать это, а затем отправиться в главную контору в Париж. Господин Лебретон проявил своеволие и нарушил этот порядок: он сперва съездил в Париж, отложив выкуп ценностей до своего возвращения в Лондон, но, как мы уже упоминали, касса к этому времени была уже пуста.

В заключение в письме, адресованном на лондонскую контору банкирского дома Беллебона и находившемся в конверте на имя господина Александра Лебретона, еще было сказано, что если предложение выкупить банковские билеты за сумму в тысячу фунтов стерлингов будет принято, то в этом случае следует поместить в газете «Таймс» некое объявление, таинственный текст которого прилагался к письму; способ же передачи ценных бумаг, в ответ на это объявление, будет указан безотлагательно.

Оказавшийся в крайне стесненных обстоятельствах из за этого злополучного происшествия, побуждаемый также своей сердечной привязанностью, господин Беллебон уже был готов согласиться на сделанное предложение и при встрече с главным суперинтендантом полиции ознакомил того с только что полученным письмом, описал свое стесненное положение, признался в том, какие обязательства лежат на нем, но начальник полиции решительно отклонил даже саму возможность обсуждения подобного рода сделки, или что там имели в виду гнусные мошенники, и решительно заявил, что не станет молчать и будет выступать категорически против намерения господина Беллебона.

Потерпевший коммерсант собрался было настаивать на своем решении, как вдруг главный суперинтендант полиции произнес:

– Милостивый государь! Нам нельзя заключать мировых сделок с преступниками. Скажу вам более: вы, так же как и мы, ни в коем случае не должны соглашаться на подобные предложения, нам это запрещает клятва соблюдать законы, вам же – долг чести. К этому должен прибавить, что, если вы, несмотря на все наши убеждения, будете настойчиво стремиться к тому, чтобы дело это было закончено столь беззаконным способом, я вынужден буду привлечь вас к уголовному суду в качестве подсудимого.

Господин Беллебон склонил голову в знак повиновения и доверил защищать свои интересы главному суперинтенданту, высказав просьбу, насколько от того будет зависеть, о дальнейших розысках виновных. Чтобы получить какие нибудь новые сведения об этом темном деле, решено было напечатать в газете «Таймс» объявление, составленное самими же злоумышленниками и приложенное к письму. Ответ не заставил себя долго ждать и появился на другой же день, он был следующего содержания:

«Господин Лебретон пожалует один в таверну Олд-Менор-хаус, расположенную в Грин-Лайнс-Ньюингтон. Он должен прибыть на место в четыре часа пополудни, его просят иметь при себе сумму, обозначенную для выкупа банковских билетов; сумма должна состоять из золотых монет».

Эта предосторожность была совершенно понятна: любой банковский билет имеет свой номер, все номера похищенных ценных бумаг могли быть заранее сообщены в банк, и предъявители билетов, таким образом, оказались бы установлены.

В постскриптуме письма, написанного на французском языке, между прочим разъяснялось, что во избежание всяких недоразумений господин Лебретон найдет в указанной таверне письмо, которое, в свою очередь, известит его о месте, где дело это окончательно будет улажено. В любом случае на вторично назначенное свидание он должен был явиться тоже без сопровождения и так же тайно, как и на первое. Конечный пункт его путешествия был выбран в укромном месте, где невозможно было организовать никакое внезапное нападение. Предложение мошенников было сделано с таким удивительным хладнокровием, с такой осмотрительностью и твердой уверенностью в успехе, что казалось весьма сомнительным, что когда нибудь удастся схватить этих ловких плутов. Но, несмотря на все это, нами придуман был довольно удачный план действий, чтобы заманить их в расставленные сети.

В соответствии с требованиями злоумышленников господин Лебретон прибыл в назначенное время по указанному адресу, но не нашел там ни письма, ни проводника; ни снаружи, ни внутри Олд-Менор-хауса не было ничего, что могло бы навести на мысли о тайной слежке со стороны злоумышленников. Господин Лебретон мог так же свободно уйти, как и пришел.

На следующий день новое послание известило, что свидание не могло состояться, потому что переговорщики были предупреждены о мерах, предпринятых полицией. «Господин Беллебон поставлен в известность, – говорилось далее в послании, – что если он своими действиями не продемонстрирует свою добрую волю и абсолютную искренность, если он своим поведением заставит нас подозревать малейшее недоверие или скрытность со своей стороны, то билеты, обязательства и векселя будут безотлагательно уничтожены. Хотя, впрочем, не исключается возможность, что ценностями этими могут распорядиться с еще большим вредом для финансового положения банкирского дома Беллебона. Это последнее распоряжение неминуемо повлечет за собой гибель этой англо-французской компании».

Я возвратился в Лондон как раз в разгар кризиса в этом покрытом тайной ограблении, взбешенный из за случившейся со мной неудачи в одном деле, в связи с которым я напрасно прокатился в Плимут.

Главного суперинтенданта полиции очень развеселила охватившая меня досада, и, чтобы несколько отвлечь меня, он сказал:

– Господин Уотерс, я с нетерпением ждал вашего возвращения. Дело, что я намерен вам поручить, будет иметь, в зависимости от того, как вы его поведете, результат, который сторицей вознаградит вас за неудачу, постигшую вас при последнем расследовании. Вы говорите по французски как уроженец противоположного берега Ла-Манша. Ваше знание языка облегчит вам общение с ограбленным джентльменом, потому что он с большим трудом изъясняется по английски.

Потом суперинтендант рассказал мне все то, о чем мы только что поведали читателю, присовокупив к подробностям некоторые мелкие детали, которые на первый взгляд казались несущественными и мало что добавляли к общей картине происшествия, но впоследствии сыграли значительную роль в запутанном расследовании. Я откланялся и направился домой, дабы в одиночестве обдумать план действий, который мне предстояло разработать, чтобы эффективно организовать розыск виновных.

После долгого и тщательного изучения дела я решился начать расследование со свидания с господином Беллебоном наедине и потому послал к нему в дом слугу из трактира, где я остановился, поручив незамедлительно принести ответ на мое письмо, в котором я извещал банкира, что желаю его видеть на следующее утро по одному весьма важному для него и крайне выгодному для его компании делу. Господин Беллебон велел ответить мне, что будет ждать моего прихода.

Придя на следующий день с визитом, я немедленно представился банкиру и по окончании разговора, длившегося около четверти часа, поинтересовался у него, стараясь не придавать особого значения своему вопросу, потому что господин Беллебон казался мне слишком неопытным, доверчивым и рассеянным:

– Господин Лебретон всегда работает в той комнате, где произошла кража?

– Обыкновенно там, – ответил он, – но сегодня его нет, потому что он отправился, следуя моему распоряжению, по торговым делам нашей компании в Гринвич. Я ожидаю его возвращения сегодня к вечеру, но если вам угодно еще раз осмотреть место, где была совершена кража, то это весьма легко сделать.

– Я нахожу это тем более необходимым, что первичный осмотр был сделан моим сослуживцем, а не мной лично. Об одном только нижайше прошу вас, сударь: позвольте мне взять вас под руку, чтобы вместе пройтись по конторским комнатам. Никто не должен даже предположить, что я нахожусь здесь с официальным, а не с частным визитом.

И так, взявшись под руки, мы вошли в контору банкирского дома. Женщина зрелых лет, видимо, служанка, отворила нам дверь; в кабинете за письменным столом сидел молодой человек лет двадцати пяти на вид. При нашем появлении он встал. Это был управляющий. Довольно правильные черты лица его выгодно подчеркивались очень красивыми, аккуратно подстриженными усами. Взгляд, устремленный на нас, и в особенности на меня, был исполнен такой подозрительности, что, не желая дать ему возможности запечатлеть в памяти черты своего лица, я повернулся к нему спиной, сказав господину Беллебону так, чтобы молодой человек не мог расслышать: