Текст книги "Записки полицейского (сборник)"

Бледная, как смерть, с лихорадочно поблескивающими глазами, госпожа Грей смотрела на своего малютку, сидевшего возле нее за столом, уставленным винами и сластями. Несчастная мать в слезах прижималась к малютке, который уже два дня ничего не ел. Мистер Робертс до того был растроган и испуган, что не посмел обратиться с вопросом к матери-страдалице, он лишь пробормотал слова извинения и удалился, тихонько притворив за собой дверь.

Жена моя со слезами рассказала мне о происшедшем, и этот рассказ пробудил в моей душе удивление и ужас. Связь госпожи Грей с Гейтсом казалась мне кощунством. Сверх того, невзирая на свой надменный вид, Гейтс, по моим сведениям, был беден, а порой даже скатывался до нищеты.

Какая же таинственная сила могла заставить такого корыстного человека, как Гейтс, связать свою судьбу с женщиной, не имевшей никаких средств? Безумием было бы приписывать этот поступок сердечному влечению, тут, должно быть, руководствовались каким нибудь другим, более существенным мотивом. Мне это казалось очевидным, тем не менее следовало установить истину.

На другой день я решился посетить госпожу Грей. Направляясь к ее жилищу, я встретил одного из моих сослуживцев – Джексона, который в подробностях знал все о жизни Гейтса.

– Не может быть другой причины, которая настолько увлекла бы этого отъявленного негодяя, – поведал он мне, – как жажда наживы. Без сомнения, он из достоверного источника узнал, что госпоже Грей досталось или достанется богатое наследство, и он просто-напросто мечтает завладеть состоянием, женившись на той, которая вправе распоряжаться им сама.

– Вполне может быть, что вы правы, друг мой, но я очень опасаюсь, что не удастся найти точных и достоверных тому доказательств.

– Я тоже так думаю. Кстати, очевидно, что у Гейтса в настоящее время появились деньги, хотя и неизвестно, откуда он их берет. Он всегда щегольски одет, и эта привычка перешла даже к его помощнику, Риверсу. Тот также обновил свой гардероб, и уже больше месяца показывается в таких же ослепительных и шикарных нарядах, как и его хозяин! Ха-ха-ха! Любезный Уотерс, теперь я, кажется, припоминаю имя этой дамы…

– Грей.

– Грей? Ну, так значит, я ошибаюсь… она не имеет к делу никакого отношения. Того господина, о котором я говорю и который приходил о нем справляться, звали Уольтон или Шельтон.

– Чего же допытывался этот господин? Какого рода были их отношения? Что могло быть между ними общего?

– Едва ли могу вам сказать. Впрочем, хлопоты, предстоявшие нам, кажется, сами собой устраняются. У Шельтона – да, кажется, так звучит его имя – у Шельтона был славный дом в Найтсбридже. Однажды он явился в полицейское управление с заявлением, что Гейтс похитил у него банковский билет на пятьсот фунтов стерлингов, а также многие другие вещи, которые Гейтсом собственноручно были доставлены в один из домов Сити. Мне помнится, заявитель прибавил, что хозяин того дома умер. Господину Шельтону посоветовали принести свою жалобу в магистрат, а он вместо этого возвратился в полицию и сообщил нам смущенным и взволнованным голосом, что совершил страшную ошибку – господин Гейтс совсем не виноват! – заключил Джексон.

– Это кажется мне довольно странным.

– Да, действительно непонятно, но я не вижу никакой связи этого дела с его знакомством с госпожой Грей. Как вы думаете, имеет ли смысл расспросить Риверса? Я этого чудака знаю, и мне не трудно будет встретиться с ним сегодня вечером.

– Делайте, как сочтете нужным, друг мой: повидайтесь с Риверсом, а я отправлюсь к госпоже Грей.

Молодая женщина приняла меня весьма вежливо, но я тотчас заметил, что она много плакала: глаза ее были красными, а дыхание – прерывистым и тяжелым. Но госпожа Грей безмолвствовала, и ее скрытность приводила меня в крайнее недоумение.

– Гейтс обманул вас, сударыня, – сказал я, сразу приступая к сути дела. – Гейтс не в том положении, чтобы обеспечить потребности ваши и вашего сына. Я в этом уверен. Кроме того, у Гейтса нет к вам никаких чувств – стало быть, один лишь корыстный интерес заставляет его так поступать.

Госпожа Грей выслушала эти слова с совершенно отсутствующим видом. Она какое-то время оставалась спокойной, наконец, произнесла довольно холодно:

– Я очень хорошо знаю, сударь, что причины, заставляющие так поступать господина Гейтса, корыстны. Но, – содрогнувшись, прибавила молодая женщина, – и мои намерения имеют не лучший источник: я ради моего сына выхожу замуж за господина Гейтса. Я также знаю, что мой будущий муж не только не богат, но даже несостоятелен.

Я невольно встал со стула и посмотрел на госпожу Грей так, будто спрашивал, кто из нас лишился рассудка – я или она.

– Вы видите в этом одни противоречия, – сказала молодая женщина, пытаясь улыбнуться. – Но наберитесь терпения, скоро вы все поймете. Поскольку я дорожу вашим мнением обо мне, господин Уотерс, то считаю себя обязанной раскрыть перед вами условия этого брака. По совершении священного таинства господин Гейтс и я разойдемся, и для того, чтобы это было исполнено по закону, заранее подготовлен акт, с взаимного нашего согласия, который завтра же будет подписан при свидетелях.

– В своем ли вы уме, сударыня? Неужели вы убеждены в возможности осуществления подобного проекта? В какой бы форме его ни совершили, он будет незаконным. Закон не может признать действительной подпись в акте о разводе, поскольку она перечеркивается торжественно принятым обязательством любить, уважать супруга и повиноваться ему.

Выслушав эти слова, госпожа Грей побледнела и оперлась на каминную полку.

– Нет, милая госпожа Грей, ничего не выйдет! Гейтс очень хорошо это знает, и я не ошибусь, если предположу, что, уже соединенный с вами священными узами брака, этот человек будет смеяться над вашей доверчивостью!

– Если ваши слова справедливы, господин Уотерс, – в отчаянии вскрикнула несчастная, – то я разорена, я погибла! А дитя мое! Милое мое дитя! Куда же мы с ним денемся! О! Если бы небо сжалилось над нами и мы воссоединились в могиле с его отцом!

– Не отчаивайтесь, сударыня! – воскликнул я взволнованным голосом. – Удостойте меня своим доверием: надежда еще не потеряна.

Поддавшись моим долгим уговорам и просьбам, молодая женщина рассказала мне о своей жизни, и ее печальное повествование постоянно прерывалось горькими рыданиями.

– Я единственная дочь одного английского торговца, которого безрассудная расточительность довела до нищеты. Отец мой не смог перенести утраты доверия и своей кредитоспособности, своего доброго имени и состояния – он умер. Незадолго до того, как меня постигла эта горестная утрата, лишившая меня единственной опоры в жизни, я познакомилась с Джоном Греем, единственным сыном одного торговца из Восточной Индии, человека необыкновенно скупого и корыстолюбивого.

– Вы говорите о господине Иезекиле Грее? – спросил я.

– О нем, сударь, его сын полюбил меня. Но поскольку было бы бесполезно просить согласия моего отца на брак, который мы хотели оформить перед людьми, как совершили его перед Богом, зная, что наша просьба натолкнулась бы на отказ, то брак мы заключили спустя десять месяцев после смерти моего отца. Знакомый моего мужа, адвокат Гейтс, который в то время был в почете, и моя горничная, Анна Кроуфорд, стали свидетелями при нашем венчании, состоявшемся в церкви Святого Илария.

Мы жили бедно, на одно только небольшое жалованье, назначенное Джону его отцом. Так прошло девять лет, и вот минуло уже пятнадцать месяцев с того дня, когда господин Грей решил отправить своего сына в Бомбей для завершения одного дела, уже долгое время находившегося на рассмотрении в суде. Еще до отъезда моего мужа было решено, что ради здоровья нашего сына и сокращения расходов мне с ребенком следует отправиться на все время его отсутствия на остров Гернси. Господин Гейтс был выбран доверенным лицом, через которого мой муж пересылал мне письма и деньги на наше с сыном содержание. Спустя четыре месяца после отъезда Джона в Бомбей его отец скоропостижно скончался, и я со дня на день стала ожидать возвращения моего мужа. Однажды утром господин Гейтс, свидетель нашего венчания, приехал в Гернси и объявил мне о неожиданной кончине моего бедного Джона. Его обхождение со мной было странным и дерзким, он ясно дал мне понять, что без его попечительства мое дитя и я быстро окажемся на грани крайней нищеты, и объявил, что я лишусь его покровительства, если не соглашусь выйти за него замуж. Одолеваемая скорбью, полная необъяснимых сомнений и страхов, я решилась немедленно отправиться в Лондон.

Гейтс достал копию духовного завещания господина Иезекиля Грея. В этом завещании Джон был назначен законным наследником всего имущества отца, с передачей прав на него, если в случае смерти Джона не останется прямого наследника мужского пола, племяннику своей жены, господину Шельтону.

– Этот господин Шельтон не из Найтсбриджа ли? – спросил я госпожу Грей.

– Именно так, сударь, и если бы Джон был жив, то получил бы наследство с обязательством выплатить господину Шельтону пять тысяч фунтов стерлингов. Я, разумеется, полагала, что мой сын станет наследником имущества своего деда, но Гейтс нагло заявил мне, будто я ничем не смогу доказать, что я законная супруга Джона и мать его сына. Он же, свидетель моего брака с Джоном, будет молчать, если я откажусь от союза с ним. «Имя, которое вы носите, – прибавил этот низкий и подлый человек, – вам никак не поможет, оно очень часто встречается в регистрационных списках приходских книг церкви Святого Илария, а из свидетелей вашего венчания один уже покойник, а другой безмолвствует». Я отправилась к господину Шельтону и умоляла его смилостивиться, но меня с позором выставили из дома, а мои слова приняли за клевету. Наконец, продав свои драгоценности, все мало-мальски ценные вещи и одежду, чтобы обеспечить своему сыну и себе возможность хотя бы самого скромного существования, доведенная до последней крайности, я решилась принять предложение Гейтса, основываясь на его обещании предоставить мне полную свободу.

Молодая женщина замолкла, рыдания заглушили ее речь.

– Успокойтесь, сударыня, – обратился я к ней, – приободритесь! Огонь надежды ярко освещает этот мрачный лабиринт. Гейтс затеял рискованную игру, но будьте уверены, что он попадется в собственные сети.

Стук дверного молотка прервал наш разговор: это явился Гейтс.

– Помните, сударыня, главное – спокойствие, будьте сдержанны, обещайте все, что потребует Гейтс. Я вас покидаю. До завтра.

Я спустился к мистеру Робертсу, а Гейтс вошел в дом, совершенно не подозревая о том, что я побывал в нем.

Утром следующего дня сослуживец Джексон пришел навестить меня. Ему удалось узнать от Риверса, что Гейтс получил из одного торгового дома в Индии банковский билет в пятьсот фунтов стерлингов и что он, Риверс, обменял билет в английском банке на наличные деньги. В конверте, помимо кредитного билета, находились часы и другие ценные вещи.

– Любезный Джексон, – сказал я своему сослуживцу, пожав ему руку, – вы сообщили мне такие ценные сведения, что у меня появилась возможность отправить господина Уильяма Гейтса в ссылку.

Я поспешил к главному суперинтенданту полиции и коротко, но достаточно ясно рассказал ему о деле госпожи Грей.

– Примите к сведению, милейший господин Уотерс, – сказал мне начальник, – что весьма важно не терять из виду господина Шельтона и наблюдать за всеми его поступками и действиями.

– Я уже думал об этом, – ответил я с улыбкой.

Я отправил жену за госпожой Грей и узнал от нее, что господин Гейтс непременно требует, чтобы обряд бракосочетания был совершен утром следующего дня.

– Соглашайтесь, – сказал я, – напишите, что вы готовы принять его предложение и что завтра в девять часов утра вы прибудете вслед за ним в церковь.

Два часа спустя мы с Джексоном постучались в дверь дома господина Шельтона и тут же были проведены к нему. Хозяин помертвел, увидев в своей гостиной меня.

– Господин Шельтон, – начал я, – вы догадываетесь о причине моего посещения, как я могу судить по выражению вашего лица.

– Совсем не… – пробормотал он в замешательстве.

– Извините меня за прямоту, но я не верю, что вы вместе с господином Гейтсом состоите в заговоре, цель которого – лишить госпожу Грей и ее сына всего имущества, по закону им принадлежащего.

– Боже мой! – вскрикнул несчастный. – Что вы хотите этим сказать?!

– Госпожа Грей не имеет намерения строго наказывать вас, но, чтобы стать достойным ее милосердия, вы должны помочь нам разоблачить господина Гейтса. Поэтому вы сию же минуту предъявите мне все номера банковских билетов, которые Гейтс получил в обмен на удостоверяющее письмо, а также посылки, присланные вам бомбейским корреспондентом.

– Извольте, – пробормотал джентльмен, направляясь к конторке, – вот письмо.

Я пробежал его глазами.

– Я очень рад, милостивый государь, что ваши действия были неумышленны. Ведь содержание этого письма не могло открыть вам истину, и потому вы пребывали в заблуждении. Деньги и перечисленные в письме вещи были отправлены умирающим мужем своей жене, которая вскоре должна была стать вдовой, и сыну, почти круглому сироте, при посредничестве господина Гейтса, который все присвоил себе.

– Уверяю вас, господин Уотерс, всем, что для меня драгоценно в этом мире, что до сих пор я ничего этого не знал.

– Как же господин Гейтс убедил вас войти с ним в заговор? Но он затеял рискованную игру, и, в то время как вы тешитесь его обещаниями, он готовится вступить в брак с госпожой Грей, и произойдет это событие не позднее завтрашнего дня.

– Возможно ли это! – воскликнул потрясенный господин Шельтон.

– В этом нет никакого сомнения, а пока не угодно ли вам последовать за нами?

Джентльмен согласился, но весьма неохотно, и мы, сев в карету, все вместе отправились в полицейское управление.

На другой день Джексон, Шельтон и я были на Шеррард-роуд. Еще до рассвета госпожа Грей оделась в роскошное подвенечное платье, присланное ее женихом, Гейтсом. Она была очаровательна, и я находил величайшим несчастьем для господина Гейтса, что он навсегда лишится такого сокровища. Необходимо было, для успеха нашего предприятия, довести до конца приготовления к венчанию. В восемь часов прибыл Риверс и привез невесте несколько драгоценных безделушек для завершения ее наряда.

Когда мы позавтракали, я провел госпожу Грей и ее сына в комнату, которую они обычно занимали, а сам с двумя своими товарищами остался в соседней комнате.

Вскоре у подъезда гостиницы остановилась карета. Раздался сильный стук в дверь, и вслед за этим в холле появился господин Гейтс, одетый, как на бал. Он представился госпоже Грей с каким то торжествующим и самодовольным видом и особенно изысканной любезностью. Без сомнения, он готовился сказать несколько комплиментов молодой женщине, чтобы расхвалить ее очарование и прочие достоинства, но в эту минуту я, тихо отворив дверь, вошел в комнату, сопровождаемый Джексоном и господином Шельтоном.

Гейтс отскочил в ужасе, понял все и попытался было бежать, но я остановил его.

– Шутки окончены, любезный господин Гейтс, – сурово сказал я, – мы задерживаем вас за кражу золотых часов и бриллиантовой булавки, присланных на ваше имя для передачи этой даме.

Наглая заносчивость негодяя уступила место заискивающей униженности. Он бросился к ногам госпожи Грей и принялся умолять ее о прощении.

– Спасите меня, сударыня, спасите меня! Я…

– Где Анна Кроуфорд? – резко спросил я, желая воспользоваться испугом мошенника. – Где та, которая была свидетельницей венчания Джона Грея с этой дамой?

– В Ремингтоне, в Уорвикшире, – поспешно ответил Гейтс.

– Очень хорошо!.. Госпожа Грей, не угодно ли вам выйти? Нам нужно обыскать этого господина.

Мы нашли в кармане Гейтса часы Джона Грея, в галстуке – бриллиантовую булавку, а в бумажнике – часть банковских билетов, номера которых имелись в списке.

– А теперь, сударь, мы произведем обыск в вашей квартире.

Свирепый взгляд был единственным ответом этого мошенника. Мы нашли в его квартире многие другие ценные вещи, высланные Джоном своей жене, и три письма, о которых она ничего не знала.

После трехмесячного тюремного заключения Гейтс был приговорен к семилетней ссылке. Госпожа Грей унаследовала все имущество своего мужа. Она не вышла замуж во второй раз, а посвятила свою жизнь воспоминаниям о том, кому отдала себя навеки.

Мэри Кингсфорд

В конце 1836 года я был направлен в Ливерпуль, чтобы задержать там управляющего одного банкирского дома, который, в надежде избежать настойчивых преследований полиции, укрывался в этой северной столице среди иностранцев, коих в деловом центре города всегда было несметное количество. Этот управляющий не только похитил все деньги, находившиеся в банковской кассе, но еще унес с собой иностранные векселя, доверенные ему в самый день побега его из Лондона.

К несчастью, по прибытии в Ливерпуль я узнал, что этот мошенник еще накануне успел укрыться на судне, отплывшем в Соединенные Штаты. Удостоверившись в точности этих сведений, я выехал из Ливерпуля.

Зима в 1836 году началась чуть ли не с середины сентября, и морозы день ото дня становились все ощутимее. Ветер занес снегом железнодорожные пути. В нескольких милях от Бирмингема паровоз сошел с рельсов, и наше счастье, что поезд тащился еле еле, – в противном случае нам грозили бы большие неприятности.

Поскольку я путешествовал в одиночестве и мне не нужно было ни о ком заботиться, кроме как о собственной персоне, то время ожидания, пока поезд сможет следовать дальше, тянулось очень долго и показалось мне крайне скучным, поэтому, закутавшись в плащ, я быстрым шагом пустился в Бирмингем.

Прибыв туда, я застал парламентский поезд[8]8
   Парламентским актом в XIX веке были назначены дополнительные ежедневные рейсы поездов, стоившие не больше пенни за милю с человека.


[Закрыть] готовящимся к отправлению и, невзирая на страшный холод, занял место в одном из тех вагонов, которые в это время года особенно подвержены воздействию бурь и прочей непогоды, так что в них можно умереть от холода за время поездки, продолжающейся несколько часов.

Мы остановились на станции Рагби, чтобы пропустить экстренный поезд, уже запоздавший на несколько часов. Все пассажиры парламентского поезда сильно замерзли и с радостной поспешностью бросились в протопленное помещение вокзала. Да я и сам пребывал в каком то оцепенении, сковавшем не только все мои члены, но даже мой разум, и тогда только смог восстановить свои физические и умственные способности, когда пропустил в буфете бокал подогретого вина. Затем, когда оказался, наконец, в состоянии слушать и наблюдать, я внимательно осмотрелся вокруг.

Заняв при отъезде из Бирмингема место в вагоне низшего класса, я оказался в обществе двух пассажиров, блестящая наружность которых как то не согласовывалась со скромными местами, ими выбранными, чтобы преодолеть пространство, отделяющее Лондон от этого города.

«Как понять, – размышлял я, – отчего эти двое джентльменов, так щегольски одетые, решились путешествовать в поезде для простолюдинов, в некомфортных вагонах, место в которых стоит не более двух пенни за милю?» Окинув глазами всю залу, я заметил их у буфета.

Человек малосведущий, так сказать, сосредоточенный на самом себе, для которого всевозможные ухищрения, употребляемые некоторой частью модников, – дело незнакомое, легко поверил бы этой фальшивой роскоши, во первых, потому, что она – превосходное подражание, а также потому, что она просто бросается в глаза на фоне пестрой толпы, которая составляет пассажиров парламентского поезда. Между тем несколько минут пристального внимания позволили мне заметить, что блестящие цепи, которые украшали жилеты джентльменов, были медные, позолоченные, так же, как, впрочем, и их часы, перстни и лорнеты, что мех воротников и обшлагов кафтанов был самого низкого качества и, наконец, что их усы, бакенбарды и прически были случайными украшениями, которые могли изменяться по форме и цвету, в зависимости от прихоти своих владельцев.

Пристальное внимание, с которым я разглядывал, изучал черты лиц, ухватки и одежду этих двух незнакомцев, позволило мне определить и их возраст: оба они были на вид лет около пятидесяти, но вместе с тем старались сохранить манеры, вид и поступь мужчин значительно более молодых.

Опорожнив несколько стаканов грогу, окинув зал ожидания высокомерными взглядами, двое наших молодцов заприметили в противоположном конце залы молодую особу, скромно сидевшую в уединении. С общего согласия и будто бы зная пассажирку, джентльмены бросились к ней, громкими голосами и призывными знаками предложили ей перекусить и выпить стакан грогу. Девица с таким чрезвычайным достоинством и решительным видом отказалась от этих предложений, что я испытал острое сочувствие к ней, оказавшейся в беззащитном положении. Приблизившись на несколько шагов к тому столу, у которого она сидела, облокотившись, я стал пристально в нее всматриваться.

Это была совсем молоденькая девушка, почти ребенок, казалось, ей было не больше лет пятнадцати-шестнадцати. Длинное траурное платье облегало ее стройный стан, а по бледности лица ее, по смущенному взгляду нетрудно было заметить, что наглая и дерзкая навязчивость двух незнакомцев приводила ее в ужас. Необыкновенная красота девушки поразила ум мой и пробудила воспоминания. Я уже видел улыбку этих уст и встречал этот восхитительный скромный взгляд. Но где? Когда? При каких обстоятельствах? Не мог припомнить.

В ту минуту, когда я затуманенным воспоминаниями взором смотрел на девушку, не обращая внимания на то, что ее окружало, один из наглецов с грубой фамильярностью положил руку на плечо милого создания и поднес другую с рюмкой водки почти к самому ее лицу.

Бедняжка быстро вскочила. Яркий румянец залил ее лицо, и глазами, полными слез, она окинула залу. Вскоре этот взгляд остановился на мне.

– Господин Уотерс! – вскрикнула она, бросившись в мою сторону. – Господин Уотерс! Ах, как я счастлива, что нашла вас здесь!

– Разделяю вашу радость, не имея, однако, возможности дать себе отчет в том, – ответил я, – где имел удовольствие вас видеть, хотя черты вашего лица мне смутно знакомы.

– Отойдите, сударь, – затем приказал я наглому пьянице, который, охмелев от напитков, поглощенных им за этот вечер, вторично предлагал милой путешественнице стакан грогу. – Ступайте прочь, говорю я вам!

Вместо того чтобы мирно покориться настоятельному требованию, джентльмен стал насмешливо улыбаться, присовокупляя к своим гадким усмешкам оскорбительные угрозы. Раздраженный его наглым упорством, я нанес негодяю такой ловкий удар кулаком, что пышный белокурый парик слетел с его головы на бутылку, сам же джентльмен несколько минут стоял как вкопанный, рассвирепев и онемев от бешенства и стыда.

Громкий хохот, раздавшийся при виде его обнажившейся, весьма невзрачной бритой головы, пробудил в нем жажду мести. Этот фанфарон был готов, при поддержке своего товарища, ухватить меня за горло, но раздавшийся звонок, приглашавший пассажиров вернуться в поезд на свои места, помешал ему.

Я избежал стычки, не показав, что уклонился от нее, и, предложив руку дрожавшей молодой попутчице, которая умоляла не оставлять ее, устроился в другом вагоне, вдали от двух сорвиголов, оглашавших воздух ругательствами и торопившихся на свои места.

– Госпожа Уотерс здорова? Надеюсь, Эмилия также? – спросила девушка, когда мы уселись на места.

– Слава богу, мадемуазель, а вы знаете мою жену и дочь?

– Как же, конечно, я вас знаю, добрый господин Уотерс, – с улыбкой ответила моя прелестная попутчица, – но если я и сохранила в сердце своем воспоминания о прошлом, то, как вижу, сохранила их одна. Вы, стало быть, совсем забыли малютку Мэри Кингсфорд?

– Мэри Кингсфорд! – с изумлением воскликнул я. – Вы Мэри Кингсфорд?!

В то время когда я оставил Йоркшир, Мэри была восхитительным дитя и, помимо дивной красоты, отличалась нравом настолько кротким и всегда ровным, что сделалась любимицей не только жены моей, но и всех соседей в окрестностях.

Мэри была единственной дочерью садовника, состоявшего в услужении у одного богатого баронета, и благодаря матери, получившей неплохое образование и содержавшей небольшую школу, Мэри получила приличное воспитание.

– Какова же причина того, что вы носите траур, Мэри? – поинтересовался с сочувствием я.

– Как же, господин Уотерс, – проговорила она. – У меня отец умер. В будущий четверг будет шесть недель со дня этой невозвратной утраты. Но, – продолжила молодая попутчица уже с меньшей грустью, – матушка моя, слава богу, здорова. Вы знаете, господин Уотерс, добрая мама моя бедна, я очень хочу помочь ей, поэтому и еду искать счастья в Лондоне.

– Искать счастья? Милое дитя!

– Да, именно так. Вы знаете мою двоюродную сестру, Софию Кларк?

– Как не знать! – отвечал я. – Так что же?

Действительно, я знал эту девушку, она была прислугой в пирожной лавке. Но мне также было известно, что она была не лишена пороков, общих для большинства женщин, а именно – чрезвычайного кокетства и ветрености.

– Я буду помогать Софии в обслуживании покупателей, – продолжила мисс Кингсфорд, – но только зарабатывать буду меньше ее, что и справедливо, ведь мне еще нужно научиться быть искусной торговкой. Не счастье ли, господин Уотерс, что добрая София вспомнила обо мне?

– От души желаю вам удачи, милое дитя, но, если я не ошибаюсь, вы были обручены с одним славным малым, Ричардом Уэстлеком?

– Отец Ричарда, – ответила девушка, – желает, чтоб сын его подобрал себе лучшую партию; между нашими семействами все кончено. – И она почти с грустью прибавила: – Видно, так уж мне суждено.

Я призадумался, почти огорчился, видя это прелестное создание, еще столь юное, чистосердечное и невинное, влекомое несчастной судьбой в это гнездо пороков и суетности, называемое Лондон.

– Где вы встретили наглецов, оскорблявших вас своими нелепыми и наглыми знаками внимания, милая Мэри? – спросил я.

– В сорока милях от Бирмингема, они сели в тот же вагон, где ехала я…

В подобных разговорах мы с Мэри и не заметили, как поезд прибыл на вокзал Эстон, где София Кларк дожидалась приезда Мэри. Взяв с последней слово прийти ко мне в следующее воскресенье на чай, я усадил обеих девушек в почтовую карету, и они отправились в Стрэнд.

Я еще провожал взглядом экипаж, умчавший йоркширские цветки, как вдруг знакомый мне голос закричал:

– Проворнее, что ли, кучер, не то ты их упустишь!

Я живо обернулся и увидел, что почти на меня мчится другая карета. Мужчина, с которого я сбросил парик в Рагби, высунулся почти до половины в дверцу кареты и, указывая на ехавший впереди громоздкий фиакр, уносивший двух молодых девиц, кричал кучеру:

– Смотри не отставай от этой кареты и поезжай вслед за ней!

Я никак не мог воспрепятствовать намерению этих двух негодяев и, оставив два экипажа следовать своим путем, отправился домой.

Как и уговаривались, Мэри пришла навестить нас. На вопрос мой, как живется в доме пирожника, она ответила, что хозяева, господин и госпожа Моррис, очень ласковы с ней, а также и София ее не оставляет.

– София несколько насмешлива и ветрена, – прибавила девушка, – но эти ее недостатки с лихвой искупаются редкими качествами души.

– Случалось ли вам, моя милая, встречать еще раз наших злополучных попутчиков из поезда?

– О да, сударь, дважды, но, к счастью моему, они уже более меня не преследуют, все их внимание обращено на Софию. Это преимущество очень льстит ее самолюбию.

– Не знаете ли вы, как их зовут, Мэри?

– Как же, господин Уотерс, конечно знаю: младшего из них зовут Симпсон, а другого Гартли.

Я дал своей юной гостье несколько полезных советов, но кроткая деревенская жительница до того была простодушна и наивна, что едва понимала мои предостережения. Однако незадолго до своего ухода Мэри взяла меня за руку и доверчиво сказала:

– Я совершенно одинока в Лондоне, господин Уотерс, у меня нет ни родных, ни знакомых, и, если так случится, что какое нибудь происшествие нарушит обыкновенное течение моей жизни, я приду просить вашего совета и помощи.

– Приходите, Мэри, дом мой всегда открыт для вас, и вы всегда найдете во мне расположенного к вам родственника.

Я часто захаживал к пирожнику, как для того, чтобы знать о действительном положении Мэри, так и для того, чтобы наблюдать за ее поведением.

Милое дитя скромным поведением и неутомимыми хлопотами и старанием снискало любовь и расположение господина и госпожи Моррис. К несчастью, неизбежные заботы трудовой жизни, работа допоздна, короткие часы сна и недостаток свежего воздуха заметно истощали здоровье мисс Кингсфорд. Розы, рдевшие на ее щеках, уже сменились бледными красками камелии, и веселая детская улыбка уже не оживляла ее прелестных уст.

Это физическое и духовное опустошение беспокоило меня. Я искал средства к ее излечению. Однажды жена сообщила мне, что в последнем письме, присланном из Йоркшира, мать Мэри извещает молодую девушку о снисходительном решении отца Ричарда. На неотступные просьбы своего страстно влюбленного сына он ответил согласием на его брак с Мэри.

– Как приняла это известие девушка? – спросил я.

– Красноречивым молчанием и еще более красноречивым румянцем, залившим ее лицо.

– Понимаю, – сказал я, улыбнувшись, – надо с нею переговорить, ее здоровье требует отъезда из Лондона.

Однажды вечером, проходя мимо пирожной лавки Морриса, я увидел господ Симпсона и Гартли: оба с какой то удивительной прожорливостью уничтожали целую тарелку пирожков, и, судя по их одежде и довольному выражению на физиономиях, они, должно быть, пребывали в полном благополучии.

Симпсон осыпал обеих молодых продавщиц грубыми любезностями, и я заметил, что холодность и равнодушие мисс Кингсфорд не увлекали примером своим Софию Кларк, потому что последняя отвечала на дерзкие выходки Симпсона милыми улыбками.

Продолжая свои наблюдения, я придумал, как поскорее отправить бедную Мэри домой, к матери, как вдруг неподалеку от лавки встретился с одним знакомым полисменом.

– Милостивый государь, – обратился я к нему, – давайте пройдемся в Стрэнд и заглянем вместе в заведение одного пирожника: проходя мимо, я заметил там двух мужчин, физиономии которых не могут быть не знакомы чиновникам, состоящим по особым поручениям у суперинтенданта полиции.

Полицейский, выслушав эту просьбу, отправился со мной.

– Вы сказали, что их зовут Гартли и Симпсон, любезный господин Уотерс, – это фальшивые имена, я этих молодцов знаю и надеюсь в скором времени поближе свести с ними знакомство. Это два игрока, два негодяя, которые были бы еще ужаснее, если бы фортуна и игра в кости им не благоприятствовали.

– В настоящее время они в ударе, как говорится, – сказал я своему собеседнику, обратив его внимание на изысканность одежды обоих джентльменов.