Текст книги "Ущелье дьявола"

XVIII
Любовь с разных точек зрения

В воскресенье, в семь часов утра, Самуил и Юлиус покинули Гейдельберг и направились по дороге, ведущей в Ландек. Оба ехали верхом, с охотничьими ружьями за спинами. Кроме того, при Самуиле был еще чемодан. Трихтер, окончательно оправившийся после своей победы, провожал пешком своего благородного сеньорa до окраины города и курил трубку; теперь он еще больше гордился своим господином и преклонялся перед ним. Он сообщил Самуилу, что накануне навестил обоих раненых. Оба поправятся: Дормаген недели через три, а Риттер – не раньше чем через месяц. У городской заставы Самуил простился со своим любимцем, и приятели пустили лошадей рысью.

Юлиус не помнил себя от счастья: на небе занималась заря, а в сердце его царствовала Христина. Самуил казался ему сегодня еще умнее, интереснее, глубокомысленнее и веселее, чем обычно. Его речи только усиливали впечатление, которое производила на Юлиуса красота природы, и обостряли радость от предвкушения встречи с Христиной. Самуил являлся как бы переводчиком на человеческий язык всех душевных ощущений Юлиуса. Так они доехали до Неккарштейнаха.

Приятели говорили про университет, про науку и про удовольствия, говорили про Германию и про независимость. У Юлиуса была благородная натура, и он чувствовал себя искренно счастливым, что храбро рисковал жизнью за святые убеждения, которые были ему так дороги. Одним словом, разговор шел обо всем, кроме Христины. Самуил не говорил о ней, быть может, оттого, что совсем о ней не думал, а Юлиус – оттого, что только и думал о ней одной. Самуил первым произнес ее имя.

– Постой, – обратился он вдруг к Юлиусу, – а что же ты везешь с собой?

– В каком смысле – что я везу?

– Как! Разве ты не купил какой-нибудь подарок для Христины?

– Неужели ты думаешь, что она приняла бы подарок? Уж не равняешь ли ты ее с какой-нибудь Лоттой?

– Вздор! Даже одна королева поговаривала, что все зависит от ценности подарка… Но подумал ли ты хотя бы о ее отце? Вот бы привезти ему какую-нибудь редкую книгу о ботанике! Например, издание Линнея с гравюрами. У Штейнбаха есть в продаже роскошные экземпляры…

– Дурак я, дурак! Я об отце и не думал совсем, – простодушно сознался Юлиус.

– Досадное упущение, – покачал головой Самуил, – но ты наверняка не забыл о том милом мальчике, с которым все время возится Христина. Ты, наверно, купил ему какую-нибудь нюрнбергскую игрушку – их так любят все немецкие детишки от пяти до десяти лет. Помнишь, мы вместе любовались какой-то охотой на кабана, что ли? Такая тонкая резьба по дереву, там была целая деревня, а у его кабаньего сиятельства везде были прицеплены судьи, учителя, мещане: на хвосте, на ушах, на щетине… Даже мы, глядя на это, чуть не лопнули от смеха – мы, взрослые! Держу пари, что ты купил именно эту игрушку! Действительно, вещица просто восторг! И, пожалуй, ты прав, Христина еще больше оценит подарок ребенку: она увидит в этом деликатную щедрость с твоей стороны, да! Подарок Лотарио – вдвойне подарок для Христины.

– Зачем ты говоришь мне это, когда уже так поздно? – воскликнул Юлиус и повернул обратно, в Гейдельберг.

– Стой! – крикнул ему Самуил. – Тебе незачем ехать в Гейдельберг за книгой и за игрушкой: и то и другое здесь.

– Каким образом?

– Очень просто: у меня в чемодане.

– О! Как я тебе благодарен! – сказал Юлиус. – Ты просто чудо!

– Видишь ли, дорогой, с дамами надо быть деликатнее, но и не забывать действовать! Я тебе помогу. Предоставь тебя себе – и ты, того и гляди, ударишься в сентиментальную меланхолию. Пройдет год, а ты все будешь вздыхать да краснеть, как в первый день вашего знакомства. Но будь спокоен: я с тобой. Смотри, какое самопожертвование с моей стороны, ведь я тебе не конкурент, так уж и быть, я беру себе Гретхен. Пастушка злится на меня, она инстинктивно боится меня, почти обругала, а это меня задевает за живое. Я ей не нравлюсь, зато она мне нравится! Посмотрим, кто из нас одержит верх! Хочешь пари? Пришпорим лошадей и начнем охоту за красотой, увидишь, как я преодолею все препятствия.

Но Юлиус заметил ему серьезно:

– Слушай, Самуил, больше никогда, никогда не говори со мной о Христине.

– Отчего же? Я не так выговариваю ее имя, что ли? Почему ты не хочешь, чтобы я озвучивал твои сокровенные мысли? А поскольку я полагаю, что ты едешь в Ландек не только ради господина Шрейбера и Лотарио, то могу же я хотя бы намекнуть, что это делается из-за Христины.

– А если даже и из-за нее?

– Если из-за нее, то, очевидно, есть и какая-нибудь цель, и так как я не допускаю, что эта цель – женитьба…

– Да почему же ты этого не допускаешь?

– Почему? Ай-ай-ай! Как ты молод! Да по двум причинам, целомудренный мой мальчик: первая – что барону Гермелинфельду, который так богат, пользуется таким почетом, такой властью, незачем выбирать в жены сыну какую-то крестьянку, когда вокруг столько дочерей графов, князей и миллионеров, которые сочли бы за счастье носить его фамилию. А вторая – что ты и сам не захочешь этого. Разве можно в твои годы жениться?

– Для любви не существует возраста.

– То любовь, а то – женитьба: это вещи разные, друг мой.

И Самуил заговорил глубоким и страстным голосом:

– О! Я не осуждаю любовь! Любовь – это наслаждение. Чувствовать, что ты владеешь человеческим существом, что ты покорил чью-то душу, чувствовать, что у тебя с ней одно сердце на двоих, продолжать свой род – разумеется, все это возвышенно и прекрасно! Я властолюбив в любви, как Прометей! Но я считаю, что любовь должна быть как можно разнообразнее, следует обогащать свое чувство всеми встречающимися в жизни привязанностями, упиваться любовью при каждом представившемся случае. Дурак тот, кто довольствуется одной только женщиной и кому достаточно удвоить себя, когда он имеет возможность удесятерить себя! От этого женщины плачут? Тем хуже для них! Море является морем только потому, что всасывает в себя все капельки всех речек. А я – я хотел бы упиться слезами всех женщин, чтобы почувствовать удовлетворение и гордость океана!..

– Ошибаешься, друг мой, – ответил, покачав головой, Юлиус, – величие заключается не в том, чем я обладаю, а в том, что я собой представляю. Богатство – не в том, что я получаю, а в том, что я даю. Я отдамся весь и навсегда той, кого полюблю, я не стану дробить свое сердце на десятки мимолетных увлечений, я посвящу все свое существо одной нежной, глубокой и вечной любви. И не буду от этого казаться слабым и скупым. Лишь любя – неизменно, постоянно, – человек может достигнуть небесного блаженства. Дон Жуан с тысячей и тремя любовницами кончил адом, а Данте со своей единственной Беатриче – раем.

– Ты видишь, что все-таки наш теоретический разговор пришел к поэтическому финалу и к литературной любви. Но вот мы и на перекрестке. Поедем потише и вернемся к действительности. Во-первых, мы и на этот раз не должны называть свои фамилии – только имена.

– Да, – сказал Юлиус, – но я делаю это отнюдь не из недоверия к ней, а из сомнения в себе самом. Пусть она думает, что я простой бедный студент: мне надо убедиться, что она любит меня самого, а не мою знатность.

– Да! Хороша такая любовь! Известное дело. Но все же выслушай спокойно еще одно мое дружеское предложение. Ну, допустим, ты женишься на Христине, но для этого надо, чтобы она согласилась выйти за тебя замуж. Самое главное – заставить ее полюбить тебя. Так вот, в этом случае я и предлагаю тебе свою помощь: располагай мною, как тебе будет угодно. Ты можешь найти во мне и советчика, и даже… даже – иногда и это пригодится – химика.

– Замолчи! – вскрикнул Юлиус в ужасе.

– Напрасно ты так волнуешься, – продолжал невозмутимо Самуил. – Ловелас, который был не чета тебе, и тот не смог обойтись без этого, когда полюбил Клариссу[10]10
  Речь идет о романе Сэмюэла Ричардсона «Кларисса», написанном в 1748 году. Главный герой романа, сэр Роберт Ловела`с, красавец-аристократ, коварно соблазнил шестнадцатилетнюю Клариссу. В переносном смысле ловелас – распутник; имя нарицательное для волокиты, соблазнителя и искателя любовных побед и приключений.


[Закрыть].

Юлиус посмотрел Самуилу прямо в глаза:

– Для тебя нет ничего святого! И как только тебе на ум могла прийти мысль о таких чудовищных средствах! У тебя, вероятно, черная душа, раз даже при таком ярком солнце в ней копошатся одни лишь гады. Подумай: Христина такая доверчивая, такая чистая, невинная, простодушная… а ты предлагаешь злоупотребить ее добротой и искренностью! Погубить ее совсем нетрудно! Не надо ни чар, ни твоих любовных напитков, здесь волшебство совершенно бесполезно, достаточно одной ее души.

Потом, словно говоря сам с собой, Юлиус прибавил негромко:

– Она была права, что не доверяла ему и меня предупреждала на этот счет.

– Она говорила это? – спросил Самуил со злостью. – Она настраивала тебя против меня? Может быть, она ненавидит меня? Берегись! Ты видишь, я ею не интересовался, я преспокойно оставил ее тебе. Но если она станет ненавидеть меня, то я ее непременно полюблю. Ненависть – это преграда, равносильная в моих глазах поощрению, это препятствие… а я обожаю препятствия! Если бы она любила меня, я бы не обратил на нее внимания, но раз она меня ненавидит… берегись!..

– Сам берегись! – закричал Юлиус. – Если дело дойдет до этого, то я не пощажу и лучшего друга. Знай, что мне не жалко отдать жизнь ради счастья любимой женщины!

– А ты, – сказал Самуил, – знай, что мне так же не жалко убить тебя ради несчастья той женщины, которая посмеет меня ненавидеть!

Начавшийся так весело разговор едва не перешел в крупную ссору. Но в эту минуту показалось кладбище. Христина и Лотарио ждали под липами и и`здали радостно поприветствовали друзей.

О, безумная натура всех влюбленных! В одно мгновение Юлиус позабыл свое негодование и дьявольские угрозы Самуила, на него снова снизошло ощущение света, счастья и чистоты.

XIX
Лесная монахиня

Юлиус пришпорил лошадь, подскакал к решетке и, остановив на Христине взгляд, полный нежной признательности, воскликнул:

– Благодарю вас!

– Опасность миновала? – спросила у него Христина.

– Вполне. Ваша молитва спасла нас. Бог не мог отказать нам в своей защите, потому что вы молились за нас.

Юлиус спешился. Вскоре подъехал и Самуил. Когда он поклонился Христине, та поприветствовала его с холодной вежливостью. Она позвала слугу и велела ему отвести лошадей в конюшню, а чемоданы отнести в комнаты. Потом все вошли в дом. В комнате оказалась и Гретхен, которая выглядела очень смущенной и неловкой в своем праздничном платье. Юбка была длинная, и она в ней путалась. Чулки с непривычки страшно давили ей ноги, и в башмаках она была почти не в состоянии ходить. Она встретила Самуила враждебным взглядом, а Юлиуса – печальной улыбкой.

– А где же господин Шрейбер? – спросил Самуил.

– Отец сейчас придет, – ответила Христина. – При выходе из церкви его остановил один деревенский парень. Ему надо было переговорить с отцом об очень важном деле.

При этих словах Христина улыбалась и смотрела на Гретхен, которая, судя по ее изумлению, не понимала, о чем речь. В эту минуту вошел пастор. Он торопился к своим гостям и очень им обрадовался. Только его и ждали, чтобы сесть за стол. Этот обед прошел еще оживленнее и сердечнее, чем в первый раз. По доброму старонемецкому обычаю Гретхен тоже заняла место за столом.

Самуил, который на этот раз совсем иными глазами, нежели прежде, смотрел на чистую девственную красоту Христины, видимо, хотел ей понравиться и проявил всю свою галантность и остроумие. Он в подробностях рассказал о дуэли, конечно, ни словом не обмолвившись ни о ее причинах, ни о гейдельбергском замке, ни о сцене у окна Шарлотты. Он заставил Христину смеяться, описывая ей поединок в синем кабинете, и трепетать, рассказывая о событиях на Кейзерштуле.

– Боже мой! – сказала Христина, обращаясь к Юлиусу. – Что было бы, если бы вашим противником оказался этот Дормаген!

– О, я был бы уже покойником, в этом нет никакого сомнения, – с улыбкой ответил ей Юлиус.

– Какое, однако же, варварство эти дуэли, которыми забавляются наши студенты! – воскликнул пастор. – Я говорю это не как пастор, господа, а как простой человек. И я готов поздравить вас, господин Юлиус, с тем, что вы не так искусны в этом ужасном деле.

– Значит, господин Самуил искуснее владеет шпагой, чем вы, господин Юлиус? – спросила Христина, не отдавая себе отчета, зачем задает такой вопрос.

– Наверно, да, – ответил Юлиус.

– К счастью, – прибавил Самуил, – между такими друзьями и братьями, как мы, дуэли невозможны.

– А если бы и произошла между нами дуэль, – заметил Юлиус, – то мы дрались бы на смерть. После такой дуэли один из нас остался бы лежать на месте. А в подобных случаях шансы всегда равны.

– Ты придаешь слишком большое значение случайностям, – спокойно возразил ему Самуил. – Но ко мне это, брат, не относится. Сколько раз я ни испытывал свое счастье, оно никогда мне не изменяло. Ты это помни и берегись. Какое у вас превосходное вино, господин Шрейбер! Это «Либфраумильх»?

Под влиянием какого-то неведомого предчувствия Христина невольно побледнела и вздрогнула, услышав спокойное, но мрачное предостережение Самуила. Тот, по-видимому, это заметил.

– Ну, наш разговор принял, кажется, невеселый оборот, – сказал он. – Сходи-ка, Юлиус, наверх да принеси нам оттуда что-нибудь.

Юлиус понял, на что намекает Самуил, вышел из комнаты и вскоре вернулся с игрушкой, изображающей сцену охоты на кабана, которую вручил Лотарио, и с книгой Линнея для пастора. Лотарио пришел в восторг. Безграничное восхищение отразилось на его личике, и он весь погрузился в созерцание чудной игрушки. Что касается пастора, то он, будучи по своему бесконечному добродушию почти таким же ребенком, как и его внук, тоже выразил невероятную радость. Он рассыпался в благодарностях, не забыв, однако, и пожурить Юлиуса за столь крупные растраты. Юлиус немного сконфузился, выслушивая эти благодарности, которые должны были быть направлены по другому адресу. Он уже хотел было восстановить Самуила в его правах, но в эту минуту встретил благодарный взгляд Христины и не нашел в себе мужества уступить этот взгляд Самуилу. После обеда все пошли в сад пить кофе. Гретхен, которая все время дичилась Самуила, встала за стулом Христины.

– Слушай-ка, Гретхен, – сказал пастор, сделав глоток горячего кофе, – мне надо с тобой поговорить, и притом об очень серьезных вещах. Ты уже не дитя, Гретхен. Тебе скоро исполнится восемнадцать лет.

– И что с того, господин пастор?

– А то, что в семнадцать лет девушке пора подумать о будущем. Ведь ты не собираешься всю жизнь прожить со своими козами?

– А с кем же вы хотите, чтобы я ее прожила?

– С честным человеком, который будет твоим мужем.

Гретхен со смехом покачала головой и сказала:

– Да кто же меня в жены-то взять захочет!

– Дитя мое, представь себе, это уже случилось!

Пастушка перестала смеяться.

– Вы правду говорите?

– Ведь я же тебя предупреждал, что собираюсь серьезно поговорить с тобой.

– Если вы говорите серьезно, – произнесла Гретхен, – так и я отвечу вам серьезно. Ну так вот, если бы за меня посватались, я бы отказала.

– Почему же?

– Прежде всего потому, что моя мать, когда вы ее крестили, посвятила меня Деве Марии.

– Это было сделано против моего желания и против нашей религии, Гретхен. Кроме того, этот обет был дан ею, а не тобой, и потому он тебя ни к чему не обязывает. Так что, если у тебя нет других причин…

– Нет, господин пастор, есть и другие. Я не хочу ни от кого зависеть. У меня до сих пор не было никакой крыши над головой и никакой воли над моей волей. Если я выйду замуж, мне придется покинуть своих коз, свою траву, свой лес, свои скалы. Придется жить в деревне, ходить по улицам, жить в доме. Ах, господин пастор, если бы вы когда-нибудь провели летнюю ночь так, как я, – на открытом воздухе, под звездами, на постели из мха и цветов, которую каждый день перестилает сам Господь Бог! Знаете, есть такие монахи, которые на всю жизнь запираются в монастырских кельях… А мой монастырь – лес. Я так и останусь лесной монашенкой. Я посвящу себя уединению и Деве Марии. Я не хочу принадлежать мужчине. Теперь я иду куда хочу, делаю что нравится, а замуж выйду – придется делать то, что скажет муж. Вы ответите мне на это, что я гордая. А я просто питаю отвращение к жизни в миру, который пачкает и портит все, с чем соприкасается. Этому меня, должно быть, научили мои милые цветочки, я видела, как они умирают, когда их выдернут из родной почвы. Вот оттого-то я и не хочу, чтобы меня кто-нибудь трогал. Знаете, господин пастор, моя мать дала обет не из самолюбия, а из материнской любви. Она помнила о своих страданиях и хотела избавить меня от подобной участи. Любовь мужчины унизительна и жестока. Молодые лошади, еще не знающие узды, убегают, когда к ним пытаются приблизиться. Я тоже, как дикая лошадь, не хочу, чтобы меня взнуздали.

Все это было сказано девушкой с таким гордым и решительным видом, с таким диким и несокрушимым целомудрием, что Самуил был невольно очарован. Его покорила эта воинственная девственность. Он посмотрел на нее в упор.

– Ну, а если бы за тебя посватался не простой крестьянин, а человек высокого происхождения? Если бы, например, я захотел на тебе жениться?

– Вы? – проговорила она, словно колеблясь.

– Да, я.

– Если бы вы в самом деле захотели на мне жениться, – ответила девушка, – так я бы еще решительнее отказала. Я же говорила, что ненавижу деревни. Так неужели я смогу полюбить города! Я говорила, что одна мысль о мужчине возмущает меня. И к вам я чувствовала бы не меньшее отвращение, чем к другому.

– Ну, спасибо тебе за любезность, я этого не забуду. – Самуил разразился громким смехом.

– Ты еще передумаешь, Гретхен, – поспешил пастор замять неприятный разговор.

На этом разговор закончился. Через несколько минут Гретхен, не говоря ни слова, исчезла. Пастор перелистывал своего Линнея. Лотарио, встав из-за стола, погрузился в созерцание своей новой игрушки. Христине пришлось одной занимать гостей.

XX
Ущелье Дьявола

Кто мог знать, какие думы роились в мрачном уме Самуила Гельба? Как только он увидел, что пастор и мальчик увлеклись подарками, преподнесенными Юлиусом, он немедленно заговорил с Христиной и начал превозносить Юлиуса. По его словам, Юлиус обладал самыми лучшими качествами: он был человеком нежным, преданным и верным, хотя при случае под покровом этих деликатных чувств проступали энергия и твердость; те, кого он любил, всегда могли смело на него положиться; кроме того, в недавней дуэли он проявил себя просто изумительно, и так далее и тому подобное.

Этот поток хвалебных слов привел Христину в явное замешательство. Ей было почему-то неприятно слышать такие слова о Юлиусе из уст Самуила. Она им вполне верила, но ей слышалась в них насмешка. Он говорил о Юлиусе только хорошее, а ей казалось, что лучше было бы, если бы он говорил плохое.

Юлиус не слушал Самуила. Сначала он смеялся над хвалебными речами приятеля, а потом погрузился в раздумья. Он вспоминал о первом чудесном свидании с Христиной, и мысли об этой минувшей радости рождали в нем невыразимую тоску. Христина сжалилась над ним и обратилась к отцу:

– Папа, я обещала нашим гостям, что мы сводим их к развалинам Эбербаха и к ущелью Дьявола. Не сходить ли нам туда сейчас?

– Отлично, с удовольствием, – сказал пастор, не без сожаления закрывая полученную в подарок книгу.

Но Лотарио наотрез отказался идти. Он попросил Гретхен позвать нескольких его товарищей из деревни, которым он собирался торжественно продемонстрировать свою охоту на кабана. Решили пойти без Лотарио, выбрав тропинку, которая вела прямо к ущелью Дьявола. С него хотели начать, как с самого удаленного пункта. Пастор под впечатлением от книги Линнея разговорился с Самуилом и затевал с ним ученые дебаты по поводу каждого встречавшегося на их пути растения.

Юлиус наконец остался наедине с Христиной. Как он этого ждал! А теперь, когда случай представился, он совершенно смутился и не знал, с чего начать. Он не находил слов и молчал, не смея произнести то единственное, что ему хотелось сказать. Христина заметила его замешательство и от этого еще больше смутилась. Так они шли рядом, смущенные и молчаливые. Но разве за них не говорили птицы в небе и лучи солнца, прорывавшиеся сквозь ветви деревьев, и цветы, пестревшие под их ногами? Разве все это не говорило того же, что они сказали бы друг другу?

Так они добрались до ущелья Дьявола. Самуил ухватился рукой за дерево, наклонился и заглянул в бездну.

– Черт возьми, – сказал он, – вот это ямка! Она вполне заслуживает свое имя! Даже дна не видно. Должно быть, его вовсе нет. Раньше я тоже не видел дна, но тогда было темно, и я думал, что просто не могу его рассмотреть. А сейчас, при свете, его было бы видно, если бы оно существовало. Теперь я вижу, что ничего не вижу. Иди-ка сюда, Юлиус, взгляни!

Юлиус подошел к краю пропасти. Христина побледнела.

– Посмотри, – проговорил Самуил, – вот чудесное место для того, чтобы отделаться от человека, если бы возникла необходимость свести с ним счеты. Стоит только подтолкнуть бедолагу локтем, и можно быть спокойным, что обратно он сам не вылезет, да и никто другой туда не спустится.

– Отойдите! – вскрикнула испуганная Христина, порывисто схватив Юлиуса за руку.

Самуил расхохотался.

– Уж не подумали ли вы, что я воспользуюсь случаем и столкну Юлиуса в пропасть?

– О, тут достаточно одного неосторожного движения… – смущенно пробормотала Христина, сконфуженная своей выходкой.

– Эта пропасть – и в самом деле гибельное место, – вмешался пастор. – У нее есть своя легенда, очень таинственная и мрачная, но, кроме того, за ней числится и несколько несчастных случаев. Всего лишь года два тому назад в нее упал, а может быть, и сам бросился, один фермер, живший неподалеку. Пытались найти его тело – для этого некоторые смельчаки даже спускались в бездну на веревках. Но у них едва доставало силы крикнуть, чтобы их подняли обратно. Дело в том, что на определенной глубине стены пропасти выделяют какие-то газы, которые вызывают удушье.

– Вот славная бездна! – воскликнул Самуил. – Но взгляните, сколько тут цветов! Они преспокойно растут в ней, будто декорации, за которыми прячется страшная опасность. Место очаровательное и смертоносное. Тогда, ночью, я говорил, что оно мне нравится. А теперь, в свете дня, и вовсе нахожу, что это ущелье похоже на меня.

– О, это правда! – невольно вскрикнула пораженная Христина.

– Берегитесь и вы, фрейлейн, не упадите! – проговорил Самуил, деликатно отводя ее от обрыва.

– Уйдем отсюда, – сказала Христина. – Если хотите, можете смеяться надо мной, но я всегда боялась этого ужасного места. У меня сердце сжимается. Я думаю, что моя собственная отверстая могила и то не так меня бы ужаснула. Пойдемте лучше к развалинам!

Все молча направились к старому замку и несколько минут спустя оказались среди руин того, что когда-то носило название «замок Эбербахов». Днем эти развалины казались настолько же живописными, насколько ночью – унылыми и мрачными. Роскошная густая зелень и бесчисленные цветы покрывали развалины, наполняя ароматом воздух. Плющ словно сшивал громадные щели либо вился по кустам и плетям одичавшего винограда. Повсюду на ветвях виднелись птичьи гнезда и слышалось пение птиц, а внизу, в той стороне, где лошадь Самуила совершила страшный разворот над бездной, виднелся сверкавший на солнце Неккар, тянувшийся бесконечной лентой по плодородной долине.

Юлиус замечтался, любуясь этим величественным зрелищем. Самуил отвел пастора к полуразвалившейся двери с остатками гербов и попросил его рассказать историю древних графов Эбербахов.

Христина спросила у Юлиуса:

– О чем вы задумались?

Воспоминание о том, как молодая девушка бросилась к нему у пропасти, внушило Юлиусу некоторую смелость.

– О чем я задумался? О, Христина, вы сейчас говорили там, у пропасти, что в ней таится несчастье. А я теперь, стоя перед этими развалинами, думаю – здесь таится счастье. О, Христина, если бы кто-нибудь отстроил этот замок, восстановил его прежнее величие и жил бы в нем, жил в одиночестве, имея перед глазами это чудное зрелище и чистую, юную сердцем и годами женщину, словно сотканную из росы и света!.. О, Христина, выслушайте меня…

Сама не зная почему, девушка была глубоко растрогана. Слезы выступили у нее на глазах, хотя едва ли когда-нибудь в жизни она чувствовала себя счастливее.

– Выслушайте меня, – продолжал Юлиус. – Я обязан вам жизнью. Это не пустые слова. Во время дуэли был момент, когда противник коснулся шпагой моей груди. Но в эту минуту я думал о вас, и шпага лишь слегка меня оцарапала. Я уверен, что в эту самую минуту вы молились обо мне…

– В котором часу? – спросила Христина.

– В одиннадцать.

– О, я и в самом деле в это время молилась! – призналась девушка в радостном изумлении.

– Я так и знал. Но это еще не все. На втором этапе дуэли меня вновь задела шпага противника, и я был бы, наверно, убит, если бы она не наткнулась на шелковую подушечку, в которой было – угадайте что? Тот самый цветок, который вы мне дали.

– В самом деле? О, Пресвятая Дева, благодарю тебя! – воскликнула Христина.

– Видите ли, Христина, если вы решились молиться за меня и если ваша молитва была услышана, значит, моя жизнь не пройдет напрасно… Ах, если бы вы пожелали…

Христина вся затрепетала, но ничего не ответила.

– Скажите одно слово, – продолжал Юлиус, глядя на нее пламенным и нежным взглядом, – или подайте какой-нибудь знак, чтобы я мог видеть, что мои слова не оскорбляют вас, что вы не отвергаете этой мечты: жить вдвоем на лоне природы, чтобы рядом не было больше никого, кроме вашего отца…

– Как никого? Даже Самуила?! – внезапно раздался позади них иронический возглас.

Это был Самуил, который отошел от пастора и слышал последние слова Юлиуса. Христина покраснела. Юлиус, страшно рассердившийся на Самуила, который так бесцеремонно вторгся в его разговор с Христиной, быстро обернулся. Но в ту минуту, когда он уже был готов обратиться к своему другу с резким словом, к ним подошел пастор. Самуил быстро прошептал Юлиусу на ухо:

– Разве лучше было бы, если бы отец застал тебя за такими разговорами с дочкой?

Тронулись в обратный путь. Все шли вместе. Христина избегала Юлиуса, и Юлиус сторонился ее. Он жаждал услышать ответ и в то же время боялся его. По дороге им встретились четыре или пять коз.

– Это козы нашей Гретхен, – сказала Христина, – значит, сама пастушка где-нибудь неподалеку.

В самом деле, они вскоре увидели Гретхен. Она уже успела переодеться в обычное платье, которое придавало ей особую дикую грацию. Пастушка сидела на холме. Пастор подозвал к себе Христину и сказал ей несколько слов. Христина кивнула в ответ и стала подниматься на горку к Гретхен. Юлиус и Самуил одновременно поспешили к ней, предлагая руку.

– Нет-нет, не надо, – сказала она им с улыбкой. – Мне нужно посекретничать с Гретхен. Я привыкла гулять по горам, и мне ваша помощь не нужна.

И она мгновенно взбежала на холм и подошла к пастушке. Гретхен сидела со слезами на глазах.

– Что с тобой? – с тревогой спросила Христина.

– О, фрейлейн, ведь вы знаете мою маленькую лань, сиротку, которую я нашла в лесу, которую выхаживала, как родную сестру. Она пропала куда-то; я пришла домой, а ее нет.

– Ну, полно, успокойся, – сказала Христина. – Она сама вернется в свое стойло. Вот что, Гретхен, мне надо с тобой поговорить. Жди меня завтра утром с шести до семи часов.

– Мне тоже надо кое-что вам сказать, – ответила Гретхен. – Вот уж три дня как мои травы всё говорят мне о вас… И много, много говорят.

– Ну хорошо. А куда ты поведешь завтра коз?

– Хотите, я пригоню их к ущелью Дьявола?

– Нет-нет, лучше к развалинам замка.

– Хорошо, я буду там, фрейлейн.

– Так, значит, завтра утром в шесть часов у старого замка. До свидания, Гретхен, до завтра!

Повернувшись, чтобы уйти, Христина увидела перед собой Самуила.

– Мне захотелось услужить вам хотя бы при спуске, – сказал он ей.

Она не знала, слышал гость ее разговор с Гретхен или нет.