Текст книги "Аномальная зона"

2

Тысячесильный паровоз ИС домчал разместившегося в уютном купе Марципанова до Москвы за четверо суток. Вагонный мирок скорого пассажирского поезда, презрительно пролетавшего сквозь полустанки и отсеивавшего безжалостно пассажиров с плебейскими узлами и фанерными чемоданами, сохранял пока в неприкосновенности свой былой лоск и уют. Публика – ответственные работники в костюмах и кителях со звёздами на погонах, запах одеколона и хорошего табака, вышколенные проводники, чай с лимоном, початая бутылка пятизвёздочного коньяку на столике у окна, попутчицы – то строгие до чопорности дамы, то молоденькие, весёлые до беззаботности певуньи и хохотушки… Это был мир людей, поднявшихся над полустанками и теплушками, облечённых доверием власти и одновременно ответственностью перед вышестоящим начальством, мир Марципанова, в котором, если зацепиться за него хорошо, добросовестно играть свою роль по установленным правилам, можно существовать комфортно и счастливо… Но можно, ошибившись, и пропасть в одночасье, когда ночью в дверь твоей квартиры постучат строгие чекисты с ордером на арест…

Столица встретила полковника радостной толчеёй Казанского вокзала, летней жарой, запахом клубничного сиропа, который исходил из расположенных на каждом шагу и фырчащих весело тележек с газированной водой, нескончаемым потоком автомобилей на широких проспектах и суетливо спешащих пешеходов на чисто выметенных тротуарах.

Марципанов любил бывать в Москве. Именно здесь, как нигде, для него раскрывался высокий смысл того, что происходило в таёжных лагерях, в золотых забоях и на лесоповалах, ради чего укладывали сотни тысяч зеков, как шпалы на железной дороге в будущее, в вечную мерзлоту.

И когда он, вначале молодой лейтенант, а затем и полковник, коченел на лютом холоде зимними ночами, при свете тусклой луны, вмёрзшей в подёрнутое инеем звёзд колымское небо, принимал огромные этапы, а потом вёл их под усиленным конвоем тысячными колоннами, разобрав по пятёркам, чтобы легче было считать, в лагерь, оставляя чернеть на обочине головёшки человеческих тел и когда, страдая от гнуса и запаха болотной гнили, отмерял делянки под рубку в тайге, гнал и гнал кубометры леса, сплавлял его по сибирским рекам и дальше, по железной дороге, сюда, на запад, – он знал, что есть на земле волшебный город Москва, в котором построен почти что уже коммунизм и который живёт счастливо и сыто, подпитываясь из несметного количества ручейков, а у истоков одного из них стоит он, Марципанов.

В телефонограмме, пришедшей в краевое УВД, было сказано, что начальника Особлага вызывают на совещание в ГУЛЛП – главное управление лагерей лесной промышленности МВД СССР. Однако заезжать в главк он даже не собирался. Потому что безобидная на первый взгляд приписка в тексте телефонограммы: «Быть готовым к докладу по вопросу корректировки в сторону возможного увеличения годового плана поставок леса хвойных пород», означала на самом деле, по давней договорённости, что полковнику Марципанову надлежало немедленно явиться лично к первому заместителю председателя Сомина СССР, министру внутренних дел товарищу Лаврентию Павловичу Берия.

Такая конспирация обуславливалась тем, что в лагере, возглавляемом Марципановым, велись совершенно секретные работы по осуществлению научного проекта, о котором не знали ни в краевом УВД, ни в управлении лесной промышленности, которому с недавних пор подчинялся Особлаг, ни, как подозревал полковник, вообще кто-либо в Советском Союзе, кроме министра МВД.

В режиме секретности, который сопровождал практически все стороны деятельности ГУЛАГа, не было ничего необыкновенного. До полковника разными путями – и через сотрудников, и через попавших в оперативную разработку зеков, долетали осколки сведений о разного рода «шарашках», обосновавшихся за крепкими и надёжными лагерными заборами, где головастые узники корпели над изобретением ядерного оружия, космических ракет, стратегических бомбардировщиков, новых видов отравляющих веществ, и прочее, прочее… Невзначай выйдя на подобную информацию, Марципанов тут же экранировался от неё, пропускал мимо ушей, руководствуясь многократно подтверждённой лагерной мудростью: меньше знаешь – дольше живёшь.

Ему казалось само собой разумеющимся то, что в разных ведомствах страны велись постоянные засекреченные работы, направленные на укрепление боевой мощи государства. И ГУЛАГ с его строгой дисциплиной, огромными людскими ресурсами и неограниченными материальными и финансовыми возможностями идеально подходил для этих целей.

Например, в Особлаге помимо древесины, объёмы поставок которой включались в Госплан, добывали ещё и золото, но оно уже ни в каких легальных документальных источниках не фиксировалось. Промышляли его в особой зоне, выгороженной из территории остального лагеря, и намытый драгметалл в количествах, известных лишь начальнику лагеря, небольшими партиями в несколько килограммов отправлялся усиленным спецконвоем на Большую землю. Это как бы не существующее, не отражённое ни в каких накладных золото, как дали понять Марципанову, предназначалось для поддержки братских коммунистических и социалистических партий в странах, стонущих под гнётом империализма.

Впрочем, полковник не исключал, что драгметалл оседает в секретных схронах отечественных партийных вождей, но ему было в принципе всё равно. Свою работу он исполнял добросовестно, зеки в золотых забоях не сачковали, выкладывались по полной, и большинство из них уже через два-три месяца покидали шахту на носилках ногами вперёд.

Существовало в Особлаге и ещё одно, совершенно секретное подразделение, все материалы относительно которого хранились в личном сейфе начальника лагеря в папке под грифом с тремя нулями.

Именно создание спецлаборатории послужило поводом для первой встречи Марципанова с Берией.

Произошло это в 1942 году. Тогда майора Марципанова, только что назначенного начальником Особлага, так же в срочном порядке вызвали в осаждённую немцами Москву. Чуть ли не через всю страну, погружённую ночами из-за светомаскировки в особо чёрную, непроглядную мглу, проехал на мчавшихся на фронт эшелонах молодой чекист, гадая, зачем его вызывают в Наркомат внутренних дел. Был страх, конечно: сколько его сослуживцев, войдя вот так же в высокие начальственные кабинеты, выходили из них через чёрный ход, под конвоем, чтобы исчезнуть затем навсегда, истлев в лагерную пыль. Но успокаивала здравая мысль: если бы было что-то у них на него, не тащили бы за тридевять земель своим ходом, повязали бы прямо дома, в Сибири. Хотя… Хотя поручиться ни за что в то время было нельзя.

Прибывшего тогда в прифронтовую столицу майора препроводили в какой-то подземный бункер, вход в который начинался на одной из станций метро. Пройдя в сопровождении молчаливого чекиста сквозь строй часовых, Марципанов переступил порог ярко освещённого кабинета, в котором за огромным столом, крытым зелёным сукном, восседал сам Берия.

– Майор Марципанов по вашему приказанию прибыл! – звенящим от волнения голосом доложил Эдуард Сергеевич.

Не вставая, нарком сверкнул в его сторону круглыми стёклышками очков, сказал, не утруждая себя излишними объяснениями:

– Принято правительственное решение на базе вашего лагеря развернуть спецлабораторию, ведущую научные исследования в рамках крайне важного для СССР биологического проекта. Результаты этой работы могут сыграть огромную роль в повышении обороноспособности государства и боевой мощи Красной Армии, а также в процессе восстановления народного хозяйства после победы над фашистской Германией и её сателлитами. Ваша задача: в кратчайший период подготовить помещения для лаборатории и её сотрудников, принять и смонтировать необходимое оборудование, развернуть работу этого объекта в режиме строгой секретности и абсолютной изоляции от основного контингента заключённых…

Берия говорил неторопливо, веско, с лёгким грузинским акцентом, отчего всё сказанное им казалось Марципанову особенно значимым. Он стоял, вытянув руки по швам, преданно буравил глазами начальство и впитывал, запоминал каждое слово.

– Все инструкции, регламентирующие работу секретного объекта, будут направлены вам фельдъегерской связью после вашего возвращения в лагерь. Докладывать о результатах деятельности спецлаборатории будете лично мне ежеквартально шифрограммой по каналам связи, о которых вас проинформируют дополнительно. По открытым каналам вы, майор, можете получить от меня три приказа. Прочтите, запомните и уничтожьте при мне кодовые фразы, – протянул он Марципанову четвертушку листа бумаги с машинописным текстом. – Первая будет означать, что вы немедленно, отложив все дела, должны явиться лично ко мне для устного доклада и получения распоряжений. Вторая адресуется мне и телеграфируется вами в случае настоятельной необходимости нашей с вами встречи. И третья, последняя. Получив её, вы обязаны уничтожить лабораторию в кратчайший срок, включая всё оборудование, помещения и персонал. Запомнили? – кольнул он майор бликами очков.

Марципанов ещё раз впился глазами в текст, потом доложил:

– Запомнил, товарищ генеральный комиссар!

– Повтори!

Майор, не глядя в листок, чётко, слово в слово, повторил кодовые фразы.

Берия указал на массивную, первозданно-чистую хрустальную пепельницу на краю стола. Марципанов, правильно поняв жест, смял бумажку, положил на донышко пепельницы. Лаврентий Павлович чиркнул спичкой, поджёг. Дождавшись, когда листок догорит, почернеет, размял пепел холёными пальцами и сдул порошок в корзину для бумаг. А потом поднял на Марципанова глаза, посмотрел сквозь линзы очков, будто в оптический прицел, сказал с расстановкой, каждое слово, словно гвоздь, в память подчинённого вбивал:

– Я, майор, про тебя всё знаю. Ты справишься. И станешь Героем Советского Союза. За выполнение особого важного задания партии и правительства…

Берия замолчал, откинулся на спинку мягкого, обшитого чёрной кожей кресла, снял очки и устало прикрыл глаза большим и указательным пальцами правой руки.

А левой ладонью подал неопределённый знак.

– Разрешите идти? – сообразил майор.

– Идите, товарищ полковник, – не отнимая руки от глаз, сказал Берия.

Понимая, что его только что повысили досрочно в звании сразу на две ступени, Марципанов вытянувшись по стойке смирно, взял под козырёк:

– Слушаюсь, товарищ генеральный комиссар! Спасибо, товарищ генеральный комиссар!

– Свободен, – кивнул Берия.

С замирающим от счастья сердцем новоиспечённый полковник прищёлкнул каблуками жарко надраенных сапог и, круто развернувшись, строевым шагом покинул подземный кабинет, выше которого, тем не менее, в эту пору не было инстанций. Разве что кремлёвская резиденция Сталина…

3

Три месяца пробыл в тот раз полковник госбезопасности Марципанов в Москве. Завершив все организационные дела, возвращался к месту службы в декабре, в специально сформированном для секретного груза литерном поезде, состоящем из десяти пломбированных вагонов, каждый из которых надёжно охранялся двумя часовыми, топтавшимися в тулупах на задних площадках. В пяти товарных вагонах размещалось оборудование лаборатории, в двух пассажирских ехали её сотрудники и конвой.

Группу из полутора десятков учёных возглавлял академик Чадов, который, не досаждая Марципанову, подолгу совещался о чём-то со своими коллегами, закрывшись в тесном купе. Поскольку ответственности за научную сторону деятельности полковник не нёс, он и не интересовался особо ни самими учёными, ни сутью их исследований.

Были в малом эшелоне ещё и два вагона-зака, безмолвные, с матовыми стёклами, плотно занавешенными шторами изнутри и забранные мелкоячеистой решёткой снаружи. Об их обитателях можно было только догадываться. Часовые, против обыкновения, внутрь вагон-заков никогда не входили. Там заправляли всем два угрюмых, неразговорчивых санитара в белых медицинских халатах.

Раз в сутки они открывали зарешёченные двери вагонов, опускали тяжёлые откидные ступеньки, и, сопя натужно, принимали приготовленные в полевой кухне термоса с горячей пищей – щами, кашей и чаем, лотки с хлебом, сколоченные из фанеры ящики, прикрытые крышкой, заволакивали всё это в таинственное нутро. Однажды один из ящиков упал, и из него по чёрному от паровозной сажи и машинного масла снегу раскатились крупные оранжевые апельсины!

Впрочем, никто из видевших это пассажиров поезда не удивился тому, что таинственных обитателей вагонзаков, оборудованных под перевозку арестованных, кормят в суровую военную годину, когда хлеба хватало не вдоволь, экзотическими плодами.

На фронтах шли тяжёлые бои, но литерный поезд, мчавшийся в глубокий тыл, на восток, безропотно пропускали, уступая пути и пережидая на станциях, военные эшелоны, гружёные так необходимыми в действующей армии танками, зачехлёнными самолётами и живой силой, которая гомонила в натопленных жарко теплушках, предчувствуя, что немногим из них удастся уцелеть в грядущих боях.

На конечную таёжную станцию, где тупиком обрывалась железнодорожная колея, поезд, устало пыхтя, прибыл глухой ночью. Стоял лютый мороз. Куцый состав уже поджидала колонна полуторок, приданных Марципанову для дальнейшего следования распоряжением начальника краевого УНКВД.

Две сотни зеков-доходяг, заранее доставленных на станцию под конвоем, закостеневших в ожидании поезда, под крики и понукание часовых, с трудом перегрузили содержимое состава в кузова машин. К дверям зарешёченных вагонов вплотную подогнали два «воронка»-автозака, в будки которых проскользнули поочерёдно тёмные фигуры, показавшиеся тем, кто их разглядел в неверном свете заиндевевшей луны, огромными и чёрными, как головёшки.

Колонна машин шла всю ночь, ползла гигантской суставчатой змеёй по руслу замёрзшей таёжной реки, где зимой проходила трасса до лагеря. Тихий ход автомобилей соответствовал скорости пешего человека. Потому что накануне снежный путь замело и впереди грузовиков под разноголосый лай конвойных псов маршировали дружно, сминая и притаптывая сугробы, выстроившись по пять человек в ряд и бредя друг за другом, две сотни зеков.

По проторённой обмороженными ногами заключённых дороге под утро секретный груз доставили к лагерю. Здесь спецконвой, сопровождавший лабораторное оборудование в пути следования от Москвы, сдал пост местной вохре.

Поскольку в зоне в живой силе недостатка не было, автомобили разгрузили в считанные минуты, заключённые на руках перенесли тяжёлые ящики и коробки в заранее подготовленные помещения – аккуратно срубленные домики в специально выгороженной от остальной территории лагеря частоколом локальной зоне.

Когда очередь дошла до автозаков, лагерный конвой, привыкший не церемониться с этапируемым спецконтингентом, распахнул дверь, И командир взвода охраны скомандовал:

– На выход! По одному!

Однако первыми из «воронков» спрыгнули на снег не зеки, а приставленные к ним санитары в белых халатах, поверх которых были наброшены армейские полушубки.

– Это вольные! – объяснил Марципанов вохре.

Осмотревшись вокруг и увидев конвой с оружием наизготовку, рычащих на коротком поводке овчарок, один из медиков протестующее замахал руками, крикнул требовательно:

– Немедленно уберите собак, полковник!

Марципанов, после долгого отсутствия оказавшись вновь в привычной обстановке и ощутив себя в прежней роли всевластного хозяина лагеря, недовольно глянул на медика и бросил взводному:

– Продолжайте разгрузку, лейтенант!

Обитателей вагонзака полковник не видел. Знал лишь, что, кроме лабораторного оборудования и персонала, ему надлежало доставить из столицы некие экспериментальные образцы, представлявшие из себя, по его разумению, обыкновенных заключённых, которым то ли привили что-то в порядке опытов, то ли пересадили какие-то органы…

– Вы не понимаете! – бросился к нему санитар, однако его оттолкнули прикладом винтовки, оттеснили в сторону конвоиры.

– На выход! Первый пошёл! – рявкнул лейтенант, положив правую руку на кобуру, в распахнутую дверь автозака.

Из будки показался и спрыгнул на утрамбованный снег первый зек.

– Руки за голову! Садись! – заорал на него взводный.

Огромного роста заключённый, облачённый в чёрную телогрейку, ватные штаны и серые солдатские валенки, топтался растерянно рядом с автозаком, явно не понимая команд. Он сутулился, крутил головой в шапке с завязанными ушами, свесив безвольно вдоль туловища длинные, до колен, руки.

– Эт-то ещё что за хрень? – вглядевшись в него попристальнее в сумрачном свете утра, изумился лейтенант. – Негр, что ли?

Марципанов только сейчас рассмотрел, что физиономия у зека – чёрная, сплошь заросшая густой щетиной.

– Почему заключённый не побрит? – нахмурившись, обратился полковник к стоящим поодаль провожатым.

– Я… Я вам всё объясню, – бросился к начальнику лагеря один из учёных – сотрудников лаборатории. – Это строго конфиденциальная информация. Конвой в данной ситуации совершенно не нужен…

В этот момент из автозака спустился ещё один зек, за ним другой, третий. Все как на подбор гренадёрского роста, сутулые, длиннорукие. И у всех лиц не было видно из-за густой черной растительности.

– А, так это, наверное, попы! – догадался лейтенант. – Ишь, рожи-то отъели на тюремных харчах! Нич-чо, товарищ полковник, мы их тут быстренько подстрижём да побреем. А в золотом забое, как первую норму выработки сделают, сразу с лица сойдут! И господь не поможет…

– Это не заключённые, поймите же, – причитал, заламывая руки, учёный. – Это… объекты научных исследований!

– Да нам один хрен! – весело отозвался лейтенант и принялся дальше считать выходящих из автозака по головам. – Четвёртый пошёл… пятый… всем сесть, вашу мать!

В этот миг конвойный пёс, совсем осатанев от ярости при виде странных заключённых, вырвался из рук собаковода и с хриплым рычанием бросился на одного из арестантов, впился клыками в полу телогрейки. Зек отреагировал неожиданно. Издав громовой рёв, он одной рукой схватил пса за холку, другой – за заднюю лапу, легко поднял и… рывком разорвал почти пополам. Отшвырнул окровавленные куски, ударил гулко себя кулаком в грудь, разинул пасть и опять зарычал:

– У-а-р-р! – обнажив огромные, нечеловеческие клыки.

Остальные черномазые арестанты присоединились к нему, заколотили кулачищами в мощные груди, затопали, завыли, задрав жуткие волосатые хари в небо.

Охрана заклацала затворами, псы лаяли, задыхаясь от злобы. Взводный, выхватив пистолет, прицелился в рычащего великана.

– Не смейте! – подоспевший вовремя академик Чадов бросился к Марципанову, схватил его за руку. – Прекратите это безобразие, полковник! Я… я на вас Лаврентию Павловичу пожалуюсь! Вы можете нанести непоправимый ущерб экспериментам, которым партия и правительство придаёт первостепенное значение!

– Отставить! – гаркнул на конвой Марципанов, а потом заорал на учёного: – Так успокойте своих скотов, а то я сейчас прикажу их перестрелять к чёртовой матери!

Сквозь цепь конвоиров к разбушевавшемуся зеку прорвался один из учёных.

– Маркиз! Успокойся! – бесстрашно повис он на плечах рычащего великана – Нельзя! Фу!

– Ишь, – недобро сощурил глаза полковник. – У него и кликуха такая… контрреволюционная…

– Это… не человек! – жарко задышал ему в ухо клубами пара изо рта Чадов. – Это… сверхсекретный объект. Я вам потом, без посторонних, всё объясню…

– Да уж извольте объяснить, – успокаиваясь, согласился Эдуард Сергеевич. – Я уважаю государственную тайну и в научные дела ваши вмешиваться не собираюсь. Но всё, что касается заключённых, согласовывать впредь со мной!

– Да не заключённые это! – всплеснул руками академик. – Это… мнэ-э… человекообразные существа. О том, что они существуют в природе, не должна знать ни одна живая душа!

– Что ж вы меня раньше-то не предупредили? – выговорил ему строго Марципанов. – На них какие-то документы, личные дела имеются? На каком основании я их на котловое довольствие поставлю? И как мне прикажете их содержать – как зеков, под конвоем, или… э-э… вольнонаёмный персонал?

– Как вольнонаёмный, – торопливо согласился Чадов. – Я их, если угодно… младшими лаборантами оформлю. А сейчас прошу вас быстрее перевести подопытных в тёплое помещение. Они к нашим морозам непривычны. Могут простудиться, погибнуть. И тогда вся ответственность за срыв крайне важного для страны научного эксперимента ляжет на вас, товарищ полковник.

– Вот чёрт! – сплюнул на снег Марципанов и крикнул бойцам вохры: – Лейтенант! Оцепление снять! Конвой увести! Это… не заключённые…

– Это больные! – нашёлся академик. – Товарищи прибыли к нам из дружественных стран Африки! Наши врачи будут их здесь лечить.

Конвойный лейтенант пожал плечами:

– Больные так больные… – А потом скомандовал: – Взво-о-од! Оружие на пле-е-чо! Шагом марш! – и, шагая по скрипящему громко снегу, пробормотал недовольно, жалея погибшего караульного пса: – Подумаешь, негры… Зек – он и в Африке зек. Прикажут – вылечим, прикажут – пристрелим. Нам-то какая хрен разница!