Текст книги "Аномальная зона"

7

Лагерь, в котором хозяйствовал полковник Марципанов, по причине большой удалённости от населённых пунктов был во многом самодостаточным учреждением. Он и задумывался в середине тридцатых годов таким – особым учреждением, обеспечивающим, как гласила инструкция ГУЛАГа по обустройству мест лишения свободы, наиболее полную изоляцию опасных государственных преступников, исключающую любые контакты спецконтингента с иными лицами, кроме администрации лагеря и вооружённой охраны.

Бесплатный, по сути, за одну скудную кормёжку да худую одёжонку ненормированный труд заключённых делал рентабельным любое, даже самое неэффективное, производство. А потому, кроме добычи золота и леса, в примыкающей к жилым баракам промзоне развернули ещё и столярные, металлообрабатывающие, швейные цехи, ремонтная мастерская. В окрестностях лагеря было организовано большое подсобное хозяйство с конюшней, коровником, свинарником, крольчатником, птичником, пасекой, огородами.

На отвоёванных у тайги делянках выращивали рожь, просо, овёс, кое-какие овощи, способные произрастать в суровом холодном краю, в основном редьку и брюкву, сеяли табак.

В лагере была своя крупорушка, маслобойня, пекарня. Изрядно пополняла запасы продовольствия, по крайней мере, для вохры, тайга. Дичь, рыба, грибы, ягоды, кедровые орехи заготавливались в большом количестве.

В гараже и автомастерской хранилась кое-какая техника – пара колёсных тракторов, гусеничный тягач, бульдозер, три отечественных «ЗИСа», два полученных по лендлизу «Студебеккера», трофейный «Опель», мотоцикл «Харлей Дэвидсон». Впрочем, использовался автотранспорт по причине таёжного бездорожья в основном по зимнику, разве что Хозяин, полковник Марципанов, раскатывал иногда на сверкающем чёрным лаком «Опеле» по территории лагеря и посёлка, вымощенной кое-где бревенчатой гатью, а кое-где – шлаком из котельных печей.

В посёлке, отстоявшем на полкилометра от лагеря, кроме двухэтажного здания штаба и приметного, тоже в два этажа, украшенного витиеватой резьбой дома начальника, насчитывалось с полсотни изб, два длинных барака – казармы. Ещё здесь располагалась электростанция, водокачка, котельная, работавшая на чём угодно – угле, мазуте, дровах, а также баня, школа, медпункт.

Здесь жили семьи сотрудников лагеря и специалисты-вольняшки:мастера, связанные с производством, электрики, связисты, несколько медработников и школьных учителей.

Вся жизнь посёлка со дня его основания подчинялась лагерю. Подрастая, даже дети вольняшек играли в зону: охраняли, конвоировали сверстников, решительно пресекая побеги и по малейшему поводу беспощадно пристреливая из деревянных винтовок и пистолетов тех, кому выпал жребий на этот раз изображать заключённых.

Связь лагеря с внешним миром осуществлялась по узкоколейной железной дороге, по которой лёгкий паровозик-«кукушка» таскал туда-сюда платформы с лесом, оборудованием, привозил в зарешеченных теплушках новые этапы, а ещё сновали юркие, с ручным и бензиновым приводом, дрезины.

До ближайшей станции напрямки было двести вёрст, а по «железке», огибающей привередливо сопки и совсем уж непроходимую топь – все триста пятьдесят, так что путешествие до райцентра Острожск на местном поезде при его нескором ходу занимало едва ли не сутки.

Эту железнодорожную ветку через тайгу и гиблые топи тянули зеки ещё в начале войны. Недостатка в спецконтингенте в ту пору не ощущалось, и Марципанов, тогда ещё капитан, только что назначенный начальником лагеря, не жалел людей. Он лично курировал стройку и, бывало, орал на новичков, которые не сразу понимали, где оказались, и жаловались то на нехватку лесоматериалов, то на худую одёжонку:

– Вас вместо шпал положу! В консервные банки обую, а на работу вы у меня, сволочи, пойдёте! И норму сделаете!

Мёрли от холода и голода, тонули в болотах зеки тысячами, но узкоколейка, причудливо змеясь, доползла-таки до райцентра, куда раньше можно было добраться только по зимнику.

И вот теперь, после приказа Берии, у Марципанова рука не поднялась уничтожить плоды этого колоссального труда. К тому же, как здраво рассудил он, железнодорожная ветка всегда могла пригодиться. А потому он распорядился разобрать пути лишь на протяжении последних пятидесяти километров от райцентра. Далее они скрывались в дремучей тайге, и никто, кроме редких охотников, там рельсов не видел. Зато к этому месту по просекам всё-таки можно было даже летом добраться на высокопроходимом автомобиле. И, перегрузив на таящиеся в чащобе платформы бесценный в условиях тотальной изоляции груз, подпитать по железной дороге существующий автономно, как Робинзон Крузо на необитаемом острове, лагерь.

По возвращении из столицы Марципанов прежде всего избавился от большей части вольнонаёмных. Мотивируя грядущим закрытием лагеря по причине тотальной амнистии, он рассчитал тех, кого могли хватиться на Большой земле. Именно они, отправившись вместе с семьями в другие края, должны были разнести слух, что лагерь расформировывают, а заключённых и вохру рассылают по другим «командировкам» – благо ГУЛАГ большой, хватит места и тем, кому сидеть, и тем, кому охранять.

Освобождаться от лишних заключённых оказалось проще простого. Оставшуюся железнодорожную ветку, проходившую по открытым для обзора с воздуха местам перенесли в самые дебри тайги, в болотистую местность. На то, чтобы насыпать под шпалы гравий – щебёночную подушку – ушло полгода и около тысячи человеческих жизней. Несколько сотен зеков потонули в болотах. Остальные, стоя по грудь в ледяной трясине, попростывали так, что перемёрли в короткий срок, тем самым уменьшив количество подневольных едоков до приемлемых цифр.

Сотрудникам в погонах полковник зачитал секретную директиву, якобы поступившую из МВД, которую сочинил сам. В ней говорилось об очередном обострении классовой борьбы, что вызвало необходимость перехода к несению службы в особых условиях, приближенных к боевым. Директива отменяла все выходные и отпуска для служащих МВД, требовала неукоснительного, под угрозой трибунала, подчинения начальнику лагеря и выражала уверенность, что сотрудники органов внутренних дел проявят такие лучшие, присущие чекистам качества, как стойкость к тяготам и лишениям службы, дисциплинированность, бдительность, веру в идеалы революции и беспощадность к её врагам.

Вохровцы поверили и привычно взяли под козырёк. А если кто-то и усомнился, то проверить уже не мог, – к осени 1953 года всякая связь лагеря с внешним миром оборвалась. К тому же сотрудники НКВД лучше других знали, представляли воочию, как расправляется с контрреволюционерами, саботажниками, вредителями и изменниками советская власть, которую олицетворял здесь, в тайге, Марципанов.

Лаборатория тоже продолжала функционировать. Правда, в силу изоляции лагеря новое оборудование в неё почти не поступало. Тем не менее по нелегальным каналам, начавшим исправно действовать с середине шестидесятых годов, кое-что для учёных в обмен на золото получать удавалось.

Учёные не зря ели ржаной, с примесью сосновой коры, хлеб. Они помогли наладить добычу нефти из таёжных недр, смонтировали установку по её перегонке, обеспечив, таким образом, горючим электростанцию и автотранспорт. Кроме того, разработали и внедрили крайне важный для здешних мест прибор, отпугивающий с помощью ультразвуковых волн насекомых, и комары, гнус и прочая кровососущая сволочь исчезла из лагеря и его окрестностей на много километров вокруг. А ещё зримым итогом их изысканий стал уникальный светомаскировочный щит. Мощные проекторы, установленные на территории зоны и посёлка, сутки напролёт крутили в небе одно и то же кино – изображение бескрайней, без проплешин и островков, тайги. Благодаря этой развернувшейся под облаками проекции лагерь стал абсолютно невидим для пилотов пролетающих над ним самолётов и вертолётов, которые с годами всё чаще бороздили воздушное пространство над Гиблой падью.

Свою семейную проблему полковник решил уже давно, отправив ещё до начала войны супругу с малышом-сыном к родителям в Свердловск. Жена, Ольга, утончённая женщина, преподававшая политэкономию в Уральском политехническом институте, судя по редким и суховатым письмам, не слишком тяготилась разлукой. Жизнь с мужем в таёжном посёлке рядом с лагерем, наглядно демонстрировавшем преимущество социалистического способа производства перед капиталистическим, казалась ей кошмаром. Свет, озаряющий по ночам периметр запретной зоны, лай сторожевых собак, топот караула, грохот каких-то железяк в работающих круглосуточно цехах, угрюмые колонны зеков, под конвоем бредущих через посёлок из дальних забоев или лесных делянок, иногда с трупами умерших товарищей на плечах, лишали её сна и душевного равновесия. И оставшись в большом городе, где и думать не хотелось ни о каких тюрьмах и лагерях, а жизнь казалась безмятежной, оптимистичной и праздничной, да ещё при хорошем денежном довольствии, которое аккуратно высылал ей муж, супруга Марципанова была вполне довольна и счастлива.

Порывая связь с внешним миром, полковник передал жене через верного человека записку. В ней он сообщил, что переводится на другое, секретное, место службы, связанное с выполнением особого задания партии и правительства, и не сможет связаться с семьей длительное время. А надёжный посыльный, округляя глаза и кривя многозначительно губы, сообщил дополнительно свистящим шёпотом Ольге, что выполнять сверхсекретное задание полковник МГБ Маципанов будет в тылу врага, за границей, и наводить о нём справки, в том числе и в официальных инстанциях, не следует.

Супругу это объяснение удовлетворило, а крупные суммы денежных переводов от необозначенного отправителя, приходившие на протяжении ещё многих лет, и вовсе примирили с потерей мужа.

В шестидесятых годах, как прознал с помощью своих лазутчиков Марципанов, она вышла замуж, сын Аркадий вырос, так что идея семьи как бы исчерпала себя и у всех её членов началась иная, независимая друг от друга, жизнь.

Нынешняя, таёжная, длящаяся уже более полувека, вполне устраивала полковника. Наконец-то душа его, тосковавшая по упорядоченности, предсказуемости бытия, успокоилась. Перемены, наступившие в стране после смерти Сталина, не коснулись ни Марципанова, ни устоявшегося раз и навсегда лагерного быта.

Полковник знал довольно много о том, что творилось на Большой земле после развенчания культа личности вождя, имел там свою глубоко законспирированную, верную, хотя и немногочисленную, агентуру вроде старого одиноко живущего на краю болота егеря, и чем разительнее были перемены в стране, тем больше ему хотелось оставаться в подполье. Потому что был он убеждён твёрдо: ничего хорошего ни его самого, ни вверенный ему в подчинение личный состав, ни зеков (даже, вернее, их выросших в лагере потомков) там, на воле, не ждёт.

Единственное, о чём он всё чаще задумывался в последние годы, особенно с тех пор, как ему стукнуло девяносто лет от роду, – так это о том, кому передать дело всей жизни и власть. Ибо хорошо знал из новейшей истории, как обычно ведут себя после кончины хозяина те, кто при жизни трепетал перед ним больше других, благоговел, лизоблюдствовал, а потом оказывался вдруг главным критиком и непримиримым врагом.

К тому же изоляция потаённого и недоступного лагеря становилась всё более призрачной.

Скудела, вырубалась в округе тайга. От полного уничтожения её пока защищали непроходимые болота и бездорожье. На смену редким охотникам-промысловикам, отваживающимся, вопреки суевериям, забредать в Гиблую падь, небольшим геологическим и топографическим партиям, которые легко обнаруживали и нейтрализовывали пикеты ещё на дальних подступах к лагерю, задерживая и пополняя тем самым спецконтингент, стали появляться многочисленные, хорошо экипированные, в том числе и средствами связи, на мощных вездеходах, разведчики недр – нефтяники и газовики.

Однажды вохровцы ликвидировали такую особо нахрапистую партию, что повлекло за собой целое сражение с людскими потерями с обеих сторон. Так почти тут же заявились другие, принялись искать пропавших товарищей, день за днём буравя небо над тайгой вертолётами, посылая спасательные экспедиции, которые лишь чудом пока не наткнулись на притаившийся среди болот Особлаг.

Полковник приказал впредь с подобными разведчиками недр не связываться, следить за ними исподтишка, и если уж давать отпор – то лишь при прямой угрозе их проникновения на территорию режимного объекта.

Марципанов понимал, что долго так продолжаться не может. Земля становилась слишком тесной для человечества, и белых пятен, нехоженых тропок на ней оставалось всё меньше. И всё чаще, особенно в свете последних событий в пореформенной России, его посещала идея как-то легализовать общность людей, населяющих лагерь по обе стороны забора, сохраняя существующее положение вещей, придать ему некую легитимность.

Он внимательно изучал всю доступную для его слабеющего старческого ума литературу по этому поводу, заказывая её доставку по своим каналам с Большой земли. Штудировал типовые уставы закрытых акционерных обществ и муниципальных образований, религиозных и общественных организаций, политических партий, стремясь отыскать приемлемую форму существования в новых условиях для такой уникальной структуры, как Особлаг. И с грустью понимал, что не успевает катастрофически, а поручить это крайне деликатное дело никому из потенциальных преемников нельзя. Слишком ограничены, примитивны, никаким наукам, кроме караульной службы и надзора за заключёнными, сызмальства они не обучены.

И вот теперь вдруг на исходе его догорающей, тускнеющей день ото дня жизни затеплилась, замерцала рубиновым огоньком надежда. Чудесным образом в лагере появился его внук. Настоящий, как говорится, от плоти и крови. Достаточно было сличить фотографии двух Марципановых – молодого и старого. Не такого, конечно, древнего старца, каким стал Эдуард Сергеевич сейчас, а лет сорока пяти от роду. Как раз в этом возрасте пребывал нынче внук. И вполне вероятный преемник, решил про себя, не сказав никому ни слова, его вновь обретённый дед.

Глава седьмая

1

Конвоир вёл троицу путешественников одному ему известной тропой, изредка подталкивая плетущегося в хвосте писателя стволом винтовки.

– Шире шаг! Не оглядываться! Левое плечо вперёд! И не балуй у меня. Стреляю без предупреждения.

Шедший в авангарде маленькой колонны милиционер молчал угрюмо и озадаченно, подчинялся приказу, послушно сворачивая то вправо, то влево, ориентируясь указаниями конвоира и угадывая путь по едва приметной, обозначенной лишь примятой травой и кое-где сломанными ветвями кустарника, стёжке. Она вилась по тайге, ловко обтекая непроходимые заросли и языки болота, которое здесь было повсюду.

Через час примерно ходьбы среди стволов огромных, упиравшихся макушками в поднебесье сосен стали часто попадаться почерневшие от времени пни с отчётливыми следами спила, исчез густой подлесок, почва стала посуше, и окружающий пейзаж всё больше напоминал уже не таёжные дебри, а не слишком ухоженный, но всё-таки вполне цивилизованный лесной массив в районе ближнего Подмосковья.

А потом внезапно, будто из-под земли, вырос забор – высокий, метра четыре, не меньше, плотно сбитый из толстенных, выбеленных непогодой и высушенных до костяной крепости досок, с рыжей от ржавчины колючей проволокой, натянутой поверх в несколько рядов, и сторожевой вышкой на трёх высоченных столбах, за низкие бортики которой свесился часовой и окликнул с живым интересом:

– Эй, старшина! Опять диверсантов поймал!?

– Да лезут и лезут! – отозвался конвоир. – Будто других троп в тайге нет! И всё, как назло, в мою смену…

– А ты бы их в расход сразу пускал, – весело предложил явно томящийся от скуки часовой с вышки. – Хлопнул бы на месте – и вся недолга! А то таскаешься с ними, ноги бьёшь…

– Устав караульной службы не позволяет, – буркнул конвойный. – Они же сопротивления не оказали, сразу руки в гору… И что за шпионы пошли – аж противно. Ну, чё рты раззявили! – остервенело ткнул он стволом винтовки Богомолова меж лопаток. – Шевелись давай! Пошёл, говорю!

Фролов зашагал, теряясь в догадках, куда привела их извилистая тропа скитаний, но от усталости и голода соображал плохо, а потому шёл обречённо, глядя под ноги – чтоб не споткнуться и не упасть.

Хорошо натоптанная, лысая среди разнотравья дорожка тянулась вдоль забора и вскоре уткнулась в бревенчатую сторожку возле широких деревянных ворот.

– Стой! – скомандовал конвоир. – Сесть на корточки! Руки на затылок! – подойдя к двери сруба, пнул её сапогом. – Эй, на вахте! Принимай этап!

Обессиленная троица, повинуясь охотно приказу, присела в тени у забора. Солнце поднялось высоко, ощутимо парило. Нестерпимо хотелось пить.

– Слышь, командир, – сиплым от жажды голосом обратился Фролов к конвоиру. – Куда это мы попали? Может, на секретный объект какой? По линии министерства обороны? Так объяснял уже: никакие мы не шпионы, а свои, российские граждане. Путешественники. Собирали народный фольклор и заблудились в тайге. У нас и документы имеются… А ты, земляк, с нами как с пленными…

– Отставить разговорчики! – рявкнул на него старшина, а потом, глянув искоса, усмехнулся: – В тундре твой земляк… А попали вы туда, куда надо. У нас тут полно таких… путешественников. – И опять бухнул ногой в дверь: – Открывай, твою мать! Спишь на боевом посту, что ли?!

– Щас иду, иду… Ишь, горячий какой… Служба не Алитет, в горы не уйдёт… – раздался из-за двери сварливый старческий голос.

Звякнула железная щеколда, дверь распахнулась, и на пороге предстал взору арестованных путников довольно дряхлый дед, облачённый в хлопчатобумажную солдатскую гимнастёрку, синюю фуражку с краповым околышем и алой звездой над козырьком, в валенках и автоматом ППШ на плече.

Неодобрительно оглядев задержанных, он отступил в сторону:

– Ну, заходьте, робяты. С прибытием вас. – И, обратившись к конвоиру, поинтересовался: – Иде ж ты их, Паламарчук, словил?

– В секрете, где ж ещё… – раздражённо ответил тот. – Прорывались через рубеж с оружием в руках. Гладкоствольные ружья я там сховал, а вон у того, – кивнул он в сторону Фролова, – пистолет изъял. Этот, косоглазый, у них, видать, за старшого…

– В кумотделе разберутся, – равнодушно засовывая милицейский «макаров» в карман широченных галифе, заметил дед. – А тебе, Паламарчук, опять премия полагается! Это какой нарушитель по счёту, тобой задержанный?

– Да уж на третий десяток перевалило.

– Во-о-от, – вздохнул дед. – В ранешние-то времена за такое звание Героя Советского Союза давали. Как Карацупе.

– Дождёшься от них… – хмыкнул старшина. – Талон на поллитру – и вся награда.

Старик покивал сочувственно.

– Да… В тяжёлое время живём… Кругом одни враги, так их разэдак… Но водочка – это тоже хорошо. Для сугрева. У меня вон все суставы от сырости опухли. Так и ломит, так и ломит, язви их в душу!

Паламарчук закинул винтовку за плечо:

– Ну, ты тут сам управляйся, старый. А мне на пост вертаться пора. Не ровён час ещё какие шпионы пожалуют.

Капитан милиции с недоумением вслушивался в этот диалог и не понимал ничего. Что это за войска такие? Может, лесники? Или охранники частные?

– Я требую объяснений! – прорезался вдруг Студейкин. – По какому праву нас задержали?!

– Не балуй, милок, – посуровев разом, остро глянул на него дед и твёрдой рукой взялся за ложе ППШ, поведя стволом в сторону троицы. – Ещё раз вякнешь – полосну из автомата и всех укокошу. Вологодский конвой шутить не любит… Ну-ка, взяли свои мешки, руки за спину, и марш в зону!

– Так их, Матвеич, – одобрительно хохотнул старшина. – Пусть сразу поймут, куда попали!

Понурясь, измождённые арестанты подхватили рюкзаки и, с трудом поднявшись, прошли под строгим взглядом грозного старка в сторожку.

По другую сторону забора земля была расчищена от деревьев и почти начисто лишена травы. Перед основным дощатым заграждением тянулось ещё одно – из колючей проволоки. Почва между ним и забором была вскопана и тщательно разрыхлена граблями.

«Контрольно-следовая полоса!» – догадался Фролов. Но почему периметр, судя по всему, изнутри охранялся тщательнее, чем снаружи? Неужто это и впрямь исправительная колония, где содержатся заключённые? Но… всё было как-то не так. В зонах капитану приходилось по долгу службы неоднократно бывать. Но нигде он не встречал конвоиров глубокого пенсионного возраста, вооружённых трёхлинейками Мосина или автоматами ППШ! К тому же из полутора десятков существующих в крае пенитенциарных учреждений разных видов режимов в Острожском районе, он знал это точно, не было ни одного.

Вдоль вымощенной деревянными плашками дорожки тянулся ряд зданий, срубленных из брёвен, – одноэтажных, барачного типа.

Окна в них были забраны толстыми стальными решётками, а в некоторых – ещё и металлическими жалюзи. Они не позволяли узникам видеть то, что происходит снаружи.

Впрочем, на пустынном пространстве перед бараками не происходило ничего особенного. Два угрюмых арестанта, облачённых в чёрно-серую полосатую робу, шоркали уныло мётлами по земле, поднимая небольшие облачка пыли. При виде старика-конвоира они прекратили мести, дружно сдёрнули с голов кепки и поприветствовали в разноголосицу:

– Здравия желаю, гражданин начальник!

С жадным любопытством оглядывая новичков, один из зеков, худой, измождённый, спросил вполголоса: – Дядь Вась, откуда этап?

– Откуда надо! – буркнул тот, с трудом шагая в своих огромных валенках, загребая ими пыль. А потом, будто отмякнув, бросил по-свойски: – Диверсанты, туды иху мать. Опять просочились.

– Никакие мы не диверсанты, – опять возмутился Студейкин. – Мы граждане Российской Федерации!

– Во-во, – словоохотливо согласился престарелый охранник. – И я про то же. У нас с вами, гражданами эрэфии, разговор короткий: четвертак срока с использованием на каторжных работах без права переписки. Хоть такая от вас, супостатов, польза!

– Дикость какая-то! – пожал плечами в недоумении журналист.

– Кончай трепаться, – шепнул ему Фролов. – Не провоцируй конвойного. Осмотримся – сообразим, что к чему.

– Водички бы попить, а, гражданин начальник? – обернулся к сопровождавшему старику с автоматом Богомолов. – В глотке всё пересохло!

– Попьёшь, – ковыляя в отдалении и запалённо дыша, пообещал конвоир. – Если раскаетесь в содеянном, пообещаете искупить свою вину… Мы ж не фашисты какие-нибудь. Срок вам, конечно, дадут, двадцать пять лет строгой изоляции – минимум. Но и покормят, и место в бараке определят. А будете отпираться, бухтеть, как вон тот ваш очкарик, – указал он стволом автомата на Студейкина, – тада лоб зелёнкой намажут.

– Какой зелёнкой? Зачем? – забеспокоился журналист.

– Это шутка такая. Тюремная, – тихо пояснил ему капитан милиции. – Означает расстрел.

– Вот чё-е-ерт! – изумился писатель.

А древний конвоир засмеялся хрипло, с одышкой:

– А зелёнка… Эх-кхе-хе… Штоп, значит, мне, исполнителю, целиться было удобно. А ещё… х-хе-хе… для дезинфекции…

– Ну и шуточки у вас, – обиженно поджал губы Студейкин.

Конвоир, пыхтя, догнал троицу и указал пальцем на соседний барак:

– Туда шагай! – А потом добавил ворчливо: – Шуточки…. С тобой, парень, здесь не шуткуют. Я лично таких, как ты, десятка три шлёпнул. Не смотри, что старик. Глаз у меня верный – не промахнусь…