Текст книги "Аномальная зона"

3

Сентябрь – пожалуй, лучший месяц в тайге. Солнышко не потеряло тепла, просвечивает болотное редколесье насквозь до жёлтой привядшей травы и хвойного настила у подножья елей и кедров, попряталась мошкара и гнус, и такая тишь, умиротворение и покой стоят на сотни километров безлюдного пространства вокруг!

Даже в затерянном в таёжной глухомани лагере, отрезанном от Большой земли непроходимыми зловонными топями, где возилась, ворочалась привычная, негромкая, но всё-таки жизнь, время оцепенело, застопорилось в эти осенние дни, прошедшие под знаком безутешного траура по почившему в бозе Хозяину.

В три дня умельцы из числа заключённых из ствола огромной, высушенной до стального звона лиственницы выдолбили и вырезали, сверяясь со старой фотографией, на которой Марципанов-старший был молод, лих и целеустремлён, бюст полковника. Его установили на гранитном постаменте над могилой, расположенной в центре посёлка, и даже порешили вечный огонь у подножья монумента запалить. Долго спорили, нефть подвести туда для поддержания пламени или природный газ.

– Да что вы голову морочите! – взорвался наконец Иванюта. – Горелки, форсунки… Поставим зека-истопника, он будет круглые сутки поленья в костерок подбрасывать – дров-то у нас навалом, вот вам и вечный огонь.

– Не погаснет? – засомневался кто-то.

– Будет гореть, пока мы хотим! – отрезал подполковник. – Никуда он, падла, не денется!

Похороны начальника лагеря прошли без эксцессов. С учётом возраста Хозяина все его приближённые положа руку на сердце понимали, что день, когда он уйдёт в лучший мир, как говорится, не за горами. От того и скорбь по покойному была тихой, не надрывной, а сотрудники, шедшие в траурной процессии, вздыхали, примиряя себя со случившимся: «Да уж… по-о-ожил…»

Массивный, сработанный на совесть из красного, нетленного и в земле, кедра, отполированный, с медной клёпкой, гроб с телом Хозяина за неимением пушечного лафета везла тройка ладных коней, запряжённых в тачанку, ощетинившуюся пулемётом «максим», что, по замыслу Клямкина, как бы символизировало преданность покойного идеалам революции и далёкой чекистской молодости с сабельными походами по степям Украины, штыковым ударом по мятежному Кронштадту и веерными, из пулемёта в упор, массовыми расстрелами пленных белогвардейцев и контриков после восстановления советской власти в Крыму.

– Товарищи и граждане. В час тяжкого испытания обращаюсь я к вам, друзья мои, – прочувствованно начал, взобравшись на шаткий табурет, установленный у края могилы, капитан Марципанов.

Далее он, поглядывая в заготовленную заранее бумажку, подробно перечислил дедушкины заслуги перед партией и правительством, органами внутренних дел, поклялся сохранить и приумножить то хорошее, что было создано за годы его правления лагерем, и пообещал, не останавливаясь на достигнутом, идти дальше, дальше, дальше!

– Всякая теория, – глубокомысленно вещал притихшей толпе Эдуард Аркадьевич, – тогда чего-нибудь стоит, когда она находится в непрерывном творческом развитии, а её сторонники используют все новейшие достижения человеческой мысли, передовой науки и техники. При жизни Маркса, товарищи, не было танков, а Владимир Ильич Ленин не подозревал даже о существовании атомной бомбы. Значило ли это, что товарищ Сталин не должен был использовать танки и атомные бомбы для защиты завоеваний революции? Нет, конечно. Товарищ Сталин вооружил пролетариат и танками, и бомбами, и много ещё чем, разработанным советскими учёными для отражения империалистического агрессора. К чему это я? – строго посмотрел он на сгрудившуюся у могилы Хозяина толпу.

Женщины, кутаясь в платки, подвывали тихонько, а вохровцы, многие при оружии, напряжённо слушали, сдёрнув фуражки и пилотки, склонив седые, коротко стриженые головы, сурово супили брови, играли напряжённо желваками и роняли скупые мужские слёзы.

– А к тому! – увлекаясь собственным красноречием, смял ненужную бумажку с заготовленной речью в кулаке Эдуард Аркадьевич. – К тому, что наши враги из капиталистического мира непрестанно перевооружаются, в том числе и технически. Я знаю, например, что дедушка…. простите, полковник Марципанов… при жизни интересовался такими новинками, как компьютерные технологии, сотовая связь, волоконная оптика. Здесь мы не должны плестись в хвосте мировой цивилизации, товарищи. Взять у капитализма на вооружение лучшее, что создано им в последние годы, – вот наша наипервейшая задача, друзья. Ту же сотовую связь, электронную почту, Интернет вполне могут использовать наши разведчики, работающие во вражеском окружении. Дадим, как говорится, их же салом да по буржуинским мусалам, товарищи! Гранёный штык трёхлинейки надёжно разит врага, – развивал свою мысль Марципанов-младший, – однако сегодня к лучшему в мире автомату Калашникова примкнут штык-нож. Им можно не только колоть, но и резать, строгать, пилить, перекусывать колючую проволоку… Его можно метнуть в противника, уничтожив его на расстоянии. Но штык-ножа на вооружении у наших чекистов пока нет. Значит ли это, что мы должны выбросить испытанный в классовых боях четырёхгранный штык, товарищи? Нет, конечно. Мы должны перековать его в современное грозное и многофункциональное оружие – штык-нож! Понятно, к чему эта аналогия, друзья? За перековку, товарищи!

Вохра заморочено кивала.

И хотя это не слишком соответствовало обстановке похорон, речь его несколько раз прерывали аплодисментами.

– А энтот… новый Хозяин-то… Говорун! Не то что наши Клямкин да Иванюта, – не без удовольствия уловил в толпе шепоток, закончив выступление, бывший правозащитник. – От наших-то ничего, окромя как растудыть твою мать, и не услышишь! А энтот – умный, видать. Весь в деда…

И позже, на поминках, за длинным, щедро накрытым столом, собравшим едва ли не всех жителей посёлка, за исключением занятых в нарядах вохровцев и поселенцев из числа бывших зеков, Эдуард Аркадьевич оказался за старшего.

Официальное назначение его на должность начальника лагеря состоялось сутки спустя.

Личный состав собрали в клубе, и лейтенант Подкидышев зачитал вслух последнюю волю покойного, которую вохровцы выслушали стоя по стойке смирно.

Клямкин, как типичный политработник, умеющий держать нос по ветру, сразу же публично поддержал мнение старого Хозяина.

– Я счастлив, – сказал он, розовея от радостного волнения впалыми щёчками, – что именно мне выпала честь на первых порах работать с Эдуардом Аркадьевичем. И хотя он числился как бы у меня в подчинении, – подполковник хихикнул и смущённо развёл руками – дескать, случилось же такое недоразумение, – я всегда прислушивался к мнению капитана Марципанова и, скажу откровенно, дорожил им…

А вот Иванюта отмолчался. Только тугой, сдавливающий апоплексическую шею воротник парадного кителя расстегнул.

Впрочем, дебатов после оглашения завещания Марципанова-старшего не открывали. Привычные к дисциплине вохровцы приняли назначение нового хозяина как должное, только штабные шушукались озабоченно – каждому хотелось сохранить и при преемнике тёплое место в кабинете, а не отплясывать от холода на продуваемой всеми ветрами вышке, не морозить сопли в оцеплении по пояс в снегу, охраняя на лесоповале конвойных зеков.

4

В дедушкином кабинете Эдуарду Аркадьевичу было тоскливо и неуютно. Попыхивая доставшейся в наследство толстой папиросой «Герцеговина Флор», он ёрзал на жёстком, с прямой неудобной спинкой кресле, морщился недовольно: сидишь, будто аршин проглотил, ни расслабиться, ни вольготно раскинуться…

Скептическим взором осмотрелся по сторонам. Тяжёлая тёмная мебель, портреты Ленина, Сталина, Дзержинского, Берии на стенах. Все глядят на него неприязненно, пролетарским чутьём безошибочно распознавая в новом обитателе кабинета классово-чуждый им элемент… Толстый шерстяной ковёр на полу в коричнево-красных тонах. На столе – массивный, величиной с чемодан, чёрный эбонитовый телефон с оскалом желтовато-белых, словно нечищеные зубы курильщика, клавиш. На полках книжных шкафов – бордовые корешки полных собраний сочинений Ленина и Сталина. Рядом – неприметная дверь в комнату отдыха и конфиденциальных переговоров. Там мягкий, чёрной кожи диван, холодильник «Морозко», бар с бутылками водки, коньяка, наливки… Убогость! Если не принимать в расчёт безделушки, коими щедро уставлен был кабинет – бюстиков козлобородых вождей революции, дурацких макетов танков, самолётов, сторожевых вышек, статуэток идиотического вида гармонистов, каких-то длинноногих барышень с крыльями – балерин, должно быть… Сплошная безвкусица, дедюривщина, как говаривала, бывалоче, бабушка, рассматривая подобные поделки и фарфоровые безделушки. Но эти-то были сработаны здешними умельцами из чистого золота!

Папироса затухла. Марципанов-младший взял стоящую перед ним тяжёлую зажигалку, откинул крышку, вышелкнул вонючий бензиновый огонёк, подкурил. В который раз взвесил задумчиво зажигалку в руке. Граммов сто золота, не меньше. А всего, если прикинуть, то лишь в кабинете этого благородного металла в виде сувениров пуда три! Но это не всё, о-о, оч-чень даже далеко не всё! Как узнал он на днях из хранившихся в дедушкином сейфе в папках под грифом «секретно» документов, запасы золота, намытого на лагерном месторождении, составляют около трех тонн. А есть камешки самоцветные, по рыночной стоимости неоценённые, но, судя по перечню и количеству, на огромную сумму тянущие.

В своё время Эуард Аркадьевич не успел попасть под раздачу общенародной собственности, пробегал по митингам пустопорожним начала девяностых годов, прочистоплюйствовал, остался на бобах, маялся, как голь перекатная, перебиваясь подачками то в партейках-однодневках либерального толка, то в правозащитных, на зарубежные гранты существующих, структурах. Но теперь уж дудки! Теперь-то он своего шанса не упустит!

«Это, если подумать, вопрос принципа даже, высшей справедливости! – убеждал себя Марципанов-внук. – Кто, как не дедушка, добыл, хранил и приумножил здесь, в глухой тайге, такие богатства! А я плоть от плоти его, родная кровинушка, можно сказать, и единственный, как ни крути, наследник… Да и хватит, в конце концов, всякому быдлу, дерипаскам разным да абрамовичам, на общенародном добре наживаться! Есть люди более достойные и интеллигентные, богато внутренне одарённые, как я, например…»

В то же время Эдуард Аркадьевич отчётливо понимал, что это богатство, хранящееся на территории лагеря, не имеет в здешних условиях никакой ценности. А вырваться в одиночку из таёжного заточения немыслимо трудно. Обрести реальную свободу, уйти на Большую землю, прихватив золото, он сможет, если только освободит всех содержащихся в зоне заключённых. Для этого ему требовались единомышленники.

Сторонников из числа вохры в лице той же Октябрины, лейтенанта Подкидышева, в значительной мере – подполковника Клямкина, он уже заимел. Но для того, чтобы осознанно претворять в жизнь задуманные им планы, они явно не годились. Их можно использовать лишь втёмную, не ставя в известность о конечной цели задуманных бывшим правозащитником радикальных реформ всей лагерной системы. Но нужны и другие люди, иного склада, ненавидящие тюрьму, не успевшие к ней привыкнуть, не смирившиеся с неволей и всей душой рвущиеся на свободу.

Среди вохры искать таких было бесполезно.

Эдуард Аркадьевич надавил кнопочку селекторной связи:

– Аделаида Ленинградовна, – пригласил он секретаршу, подосадовав в который раз: угораздило же деда подобрать себе помощницу с таким именем-отчеством! Пока выговоришь язык поломаешь!

Та вошла в кабинет – толстая, домашняя, томная.

– Аделали… – начал было Марципанов-внук, но потом в отчаянье махнул рукой. – Сходите в спецчасть, принесите мне дела заключённых, поступивших в лагерь в нынешнем году.

Через пятнадцать минут на столе перед ним лежало несколько тощих картонных папочек-скоросшивателей. Поблагодарив, избегая называть по имени, секретаршу, он принялся внимательно изучать дела новичков.

Перелистав подшитые документы – протоколы допросов, обысков, приговоров – он сразу же исключил из числа потенциальных сторонников двух охотников-манси, напоровшихся на секрет чекистов, и бабёнку, заплутавшую в тайге, – не шибко грамотные, простоваты, в качестве идеологических диверсантов никак не годятся.

А вот загремевшая в лагерь пару месяцев назад троица – Студейкин, Богомолов, Фролов – сразу привлекла внимание бывшего правозащитника. Кажется, то, что нужно. Уфолог-журналист, писатель… Третий, мент, внушал некоторые сомнения, а потом и вовсе отпал. Из материалов дела следовало, что его, как особо опасного, отправили в шахту. А оттуда, как известно, не возвращаются…

Эдуард Аркадьевич опять включил громкоговорящую связь, приказал обезличенно:

– Клямкина ко мне…

А сам прибрал папочки в ящик стола до поры. Открыл затейливой резьбы шкатулку карельской берёзы, запустив в неё пальцы, достал одну душистую папиросу, примял картонный мундштук, закурил, с удовольствием щёлкнув баснословно дорогой зажигалкой. Эх, пачечку «Кэмела» бы сейчас! Или, на худой конец, «Явы» отечественной. Едкая всё-таки эта «Герцеговина Флор», век бы её не видать!

В дверь кабинета деликатно постучали, и через порог шагнул замполит. Вытянувшись в струнку, он молодцевато доложил:

– Подполковник Клямкин по вашему приказанию прибыл!

Эдуард Аркадьевич добродушно поморщился:

– Да бросьте вы, Кузьма Клавдиевич, эту солдафонщину. Пускай Иванюта с личным составом шагистикой занимается. А мы с вами бойцы другого, не менее важного, идеологического фронта. На нас с вами, если подумать, лежит ответственность за самое сокровенное – за состояние человеческих душ. Как на богах… угощайтесь, – пододвинул он ближе к подполковнику шкатулку с папиросами. – Из дедушкиных запасов…

Клямкин присел за приставной столик, с благоговением закурил, аккуратно стряхивая пепелок в массивную золотую пепельницу.

– Я был на складе, – продолжал между тем капитан Марципанов, – там папирос в резервах для высшего начсостава года на три хватит. А вот с махоркой, самосадом для сотрудников и спецконтингента плохо. Придётся снижать норму выдачи. Чая тоже совсем немного – месяца на три максимум…

– Сокращения пайки допускать нельзя, – покачал головой озабоченно замполит. – Табак и чай – святое. Зекам норму вынь да положь. Иначе взбунтоваться могут. Они лучше без жратвы останутся, стерпят, а без курева осатанеют совсем!

– У нас и со жратвой, к сожалению, тоже проблемы, – вздохнул Эдуард Аркадьевич. – Мука, крупы кончаются. Начальник части интендантского снабжения в хлеб да каши кору толчёную подмешивает, жёлуди молотые, тянет, как может…

– Этому ворюге, ЧИСу, доверять нельзя, – нахмурился Клямкин. – Его ваш дедушка, светлая ему память, дважды расстрелять хотел, да прощал. Вы с ним построже, а то взбунтует нам лагерь!

Марципанов-внук согласился:

– Так-то оно так, и шлёпнуть интенданта, конечно, можно, да проблемы это никак не решит. А впереди – зима.

– Вот-вот, – бодро поддакнул подполковник. – Недолго уже. А по зимничку, как болота подмёрзнут, караван с продовольствием подойдёт. У нас, слава богу, золотишка навалом, а нынче на него на Большой земле что угодно купить можно!

– Не придёт, – с сожалением мотнул головой Эдуард Аркадьевич. – Мне вчера Иванюта доложил: курьер наш, что золото в счёт уплаты за продовольствие нёс, сгинул. Агентура сообщает: поставщики в долг не дают. Там ведь у них, капиталистов проклятых, мировой финансовый кризис!

Замполит нервно раздавил в пепельнице папиросу:

– Сбежал, гад! Я Иванюте давно говорил: агентура его идеологически слабо подкована, находясь во вражеском окружении, легко поддаётся влиянию буржуазных нравов. И вот результат! Надо усилить политработу среди контрразведчиков.

– Иванюта жену агента-курьера арестовал, выясняет, имел ли муж намерение с золотом скрыться.

– Да бесполезно, – в отчаянье махнул рукой Клямкин. – Она могла о намерениях супруга не знать ни черта. Он, например, присмотрел в городе бабёшку одинокую, пристроился под бочок, и живёт теперь там с золотишком нашим припеваючи! Иванюта семью этого гада-предателя, конечно, в расход пустит, но нам-то от этого не легче! Надо срочно следующего курьера снаряжать.

– Не успеем. – Марципанов опять закурил нервно. – Караван лишь по первой пороше, не позднее начала октября, может пробиться. Потом завалит снегом к чёртовой матери… Нет, никак не успеть. Пока курьер дойдёт, найдёт связников, груз оплатит, пока упакуют, довезут – за месяц не обернуться.

– Что же делать? – встревожился замполит.

Эдуард Аркадьевич поднялся из-за стола, указал на неприметную дверь в комнату отдыха:

– Пойдёмте, Кузьма Клавдиевич, посоветуемся…

Там капитан, усадив подполковника на мягкий диван, собственноручно накрыл низенький столик, водрузил на него бутылку армянского коньяка, судя по дате выпуска на этикетке, пятидесятилетней выдержки, тарелочку с тонко нарезанным лимоном – здешним, из теплицы, буженину из медвежатины да кабаний окорок, хлеб спецвыпечки – упаси бог, без примеси желудей и коры. Разлив коньяк по золотым рюмкам, предложил выпить и закусить. Потом, пожевав с удовольствием таёжных деликатесов, приступил к непростому разговору с Клямкиным:

– Ситуация в лагере складывается тяжёлая. Подполковник Иванюта – не гибок, уж простите за откровенность, попросту твердолоб. А мы с вами – не только конвойники, способные лишь хватать да не пущать. Мы – верные ленинцы. А ведь Ильич не боялся смелых, нестандартных решений. Помните, что писал он в работах «О кооперации», «Как нам реорганизовать рабкрин», «Лучше меньше да лучше»?

О чём именно писал Ленин в этих статьях, Эдуард Аркадьевич и сам, конечно, ни черта не помнил, названья работ втемяшились ему в голову в бытность студентом при изучении курса марксизма-ленинизма, но он надеялся, что родившийся и получивший образование в лагерном посёлке Клямкин тем более не поймёт, о чём, собственно, идёт речь.

Расчёт оказался верным. Подполковник важно кивал, но в глазах его бывший правозащитник не уловил ни малейшего проблеска мысли. А потому вдохновенно продолжил, вспоминая мятежную юность и ненавистную кафедру общественных наук:

– Когда костлявая рука голода схватила за горло советскую власть, какой гениальный выход нашёл Ильич? – и глянул строго на Клямкина.

Подполковник стушевался.

– Я…. Э-э…. Больше товарища Сталина читал…. Может, продразвёрстку провести по деревням окрестным? Сформируем отряд стрелков, встанем на лыжи, запряжём лошадей в сани… Есть, конечно, опасность, что таким образом будет раскрыто местонахождение лагеря…

Марципанов налил коньяка, жестом предложил выпить и, скривившись от лимонной кислоты, пробурчал:

– Мелко мыслите, товарищ замполит, не по-ленински. Общение со спецконтингентом привило вам уголовные замашки, уж извините за откровенность. Вызвало профессиональную деформацию личности. Придумали тоже: бандитский налёт на лошадях, стрельба, грабёж… Мы что, махновцы? Да и что вы в нынешней деревне возьмёте? Мешок дроблёнки, бочку квашеной капусты? Нет. В сходной трагической для дела революции ситуации, в условиях разрухи и голода Владимир Ильич Ленин пошёл нестандартным, радикальным путём. Объявил новую экономическую политику – нэп! Не побоялся привлечь к строительству социализма буржуя-частника. Под контролем большевистского государства, конечно.

Клямкин осторожно поставил пустую рюмку на стол:

– Эт… эт что ж, мы тут, в лагере, торговлю откроем? Купцов разведём? – ошалело воззарился он на Эдуарда Аркадьевича.

– Опять вы буквально понимаете, – развёл руками тот. – Ладно, давайте с другого бока зайдём. Вот вы говорите – Иосифа Виссарионовича читали. А что он советовал по поводу того, как надо жить в советской стране?

– Уф-ф… э-э… Честно, наверное? – порозовел от смущения Клямкин.

– Да-а, тяжёлый случай, – укоризненно покачал головой Марципанов. – Не только у агентуры вашей, как я посмотрю, политграмота не на высоте… Товарищ Сталин завещал нам, что в советской стране жить надо лучше, жить надо веселей! А что у нас?

– У нас… э-э… лагерь.

– Да боже ж мой! – Эдуард Аркадьевич опять взялся за бутылку. – Ну и что? Люди везде должны жить интересно, весело. И тогда им любые трудности по барабану! По плечу, то есть… Пе-ре-ме-н, пе-ре-ме-н требуют наши сердца! – нараспев произнёс он.

– Это… тоже Сталин сказал? – зачарованно внимал ему замполит.

– Естественно! Большевики всегда были сильны тем, что не боялись разрушать до основанья старое с тем, чтобы наш, новый мир строить! – Марципанов разгорячился, вскочил, расстегнул тесный воротник душного кителя. – А в своей борьбе за правое дело они всегда опирались на самые широкие массы трудящихся.

– Так у нас трудящиеся-то… зеки, – несмело заметил Клямкин.

– Ничего страшного. Раз трудящиеся – значит, социально близкий нам элемент. И каждого из них можно перековать в нашего с вами сторонника. Перековка – вот наш лозунг сегодня!

– А как же… э-э… режимный коммунизм? – не мог взять в толк подполковник. – Мы уже объявили об окончании построения на отдельно взятой территории самого передового общества на планете. Дедушка ваш объявил.

Эдуард Аркадьевич по-свойски обнял замполита за плечи:

– Эх, Кузьма Клавдиевич, дорогой вы мой человек… Мы с вами не заскорузлые догматики. Мы с вами творчески разовьём учение полковника Марципанова. И верьте мне, вскоре оно завоюет весь мир!