Текст книги "Аномальная зона"

Дочитав доклад, капитан Марципанов опять жадно припал к стакану с водой, а замполит, поднявшись из-за стола, первым зааплодировал. Повскивали с мест суки-красноповязочники и тоже захлопали в ладоши с остервенением. К ним присоединились и рядовые зеки. Даже вохровцы вежливо помахивали затянутыми в чёрные печатки лапами.

Первая лекция Эдуарда Аркадьевича окончилась, таким образом, почти триумфально.

4

Знакомясь с лагерным бытом, новоиспечённому капитану Марципанову было с чем его сравнивать. По прежней своей правозащитной деятельности он не раз бывал во многих зонах пореформенной России. В составе различных общественных комиссий, контролирующих содержание осуждённых в колониях, он давился от запахов параши, пропитанного потом нижнего белья и густого табачного дыма в переполненных камерах следственных изоляторов, «крытых» – на режиме тюремного типа, где содержались особо опасные преступники, приговорённые к лишению свободы пожизненно, дышал вольготно ароматом роз в локальных секторах исправительных колоний, где целыми днями, обоняя цветочки на ухоженных клумбах, слонялись, маясь от безделья, малолетние и взрослые зеки, принудительный труд для которых с недавних пор был отменён либеральным пенитенциарным законодательством.

Понятно, что все современные российские тюрьмы, даже самого строгого вида режимов, казались санаториями в сравнении со сталинским лагерем. Однако Эдуард Аркадьевич как-то быстро свыкся с тем, что здешние подневольные обитатели тяжело и много работают, скудно питаются, спят вповалку на деревянных нарах, не имея иных постельных принадлежностей, кроме жёстких, набитых стружкой, хвоей, мхом и ещё какой-то сыпучей дрянью матрацев и тонких, протёртых местами до дыр суконных одеял, из личных вещей владеют лишь грубо вытесанными из чурбаков ложками, глиняными мисками и кружками, роль которых у многих исполняют ржавые консервные банки, да сменной парой ветхих портянок.

– Да, мы живём трудно и бедно, – отчитывал он иной раз по поручению Клямкина какого-нибудь нарушителя дисциплины или отказчика от работы, – но трудности эти носят временный характер. Вражеское окружение не даёт нашему передовому строю развернуться во всей красе, дать каждому по потребностям. Поэтому даём по возможностям, которые у нас крайне ограничены. А ты, любезный, отказываясь от общественно-полезного труда, не выполняя норму выработки, нарушая режим содержания, ещё более ухудшаешь экономическую ситуацию в лагере и играешь на руку нашим врагам! Великий пролетарский писатель Максим Горький сказал: человек – выше сытости! А тебе бы только жрать и ни хрена не делать на пользу общества, коллектива! И так уж вас, заключённых, не перегружают особо. Никаких забот у вас нет! Только маши кайлом да тачку толкай. Нормальная работа, полезная, между прочим, для твоего здоровья. Никакой гиподинамии, ожирения, инфарктов, гипертоний. При капитализме, к твоему сведению, граждане деньги платят за то, чтобы в спортзале на тренажерах позаниматься, имитирующих физический труд. А у вас – пожалте, всё бесплатно! Руками маши, туловищем вращай, ноги тренируй, сколько душе угодно. Так нет, сачкуете, саботируете, работаете из-под палки, а не для собственного удовольствия! И-э-эх, что вы за люди…

Зеки, как убедился вскоре бывший правозащитник, в большинстве своём оказались народом лядащим. Даже лучшие из них, облечённые доверием администрации лагеря, относились к своим обязанностям спустя рукава. То и дело приходилось распекать приставленного для обслуги к нему бесконвойника:

– Ну как ты, бестолочь, давеча сапоги мне начистил?! Голениша намазюкал, я сел, ногу на ногу положил – и пожалте, все колени у галифе ваксой перепачкал! Не-ет, надо тебя отправить тачки на карьере катать.

– Я постираю, гражданин начальник… – бледнел с перепугу зек.

– Да уж постирай. Сделай милость! И отгладь так, чтобы о стрелки обрезаться можно было!

Многое об истории и обустройстве лагеря Марципанов-младший почерпнул из рассказов Клямкина. Замполит плотно опекал молодого сотрудника, откровенно навязываясь в друзья. Частенько они коротали вечера за партией в шахматы. Эдуард Аркадьевич этой игры терпеть не мог, считал пустой тратой времени, ни выигрыш, ни проигрыш его абсолютно не интересовали и оставляли равнодушным. Но ходы он знал и решительно двигал фигуры по клеткам, всякий раз перед тем, как пойти, изображая на лице мучительные раздумья. Тем слаще были для Ку-клуц-клана победы, которые тот одерживал одну за другой. Подполковник относился к шахматам абсолютно серьёзно, но играть, судя по всему, хронически не умел. В противном случае он мог бы, с учётом уровня Марципанова-младшего, ставить ему всякий раз мат в три хода.

В этих длинных и бессмысленных поединках бывший правозащитник видел для себя лишь три несомненных плюса. Во-первых, в ходе сражений противники опустошали один, а то и пару графинчиков кедровки, до которой Эдуард Аркадьевич был большим охотником. Во-вторых, Клямкин, выпив, распускал язык и сообщал много интересного. А в-третьих, надо же было как-то убивать длинные и скучные вечера – без телевидения, Интернета… Была, конечно, ещё Октябрина, но та приходила, таясь, ночами – блюла нравственность, как настоящая комсомолка.

После третьей рюмки настойки подполковник обычно заливался чахоточным румянцем, добрел лицом, сгоняя со щёк жёсткие складки, расстёгивал туго стягивающий шею воротник кителя и, взявшись за шахматную фигуру, произносил что-то вроде:

– А мы вашу блокаду вот этим слоником-то и прорвём… – А потом вздыхал удручённо: – Эх, Эдуард Аркадьевич! Дорогой вы мой товарищ капитан! Если бы вы только знали, что значит всю жизнь провести во вражеском окружении, на боевом, понимаешь, посту… Ни на минуту нельзя расслабиться, утратить чекистскую бдительность.

Марципанов-младший, наобум двигая пешку, кивал сочувственно.

– Вот вы, значит, как… – всерьёз задумывался над его ходом замполит. – Что бы это, понимаешь, значило? Вроде бы подставляете фигуру-то. Просто бери её, как говорится, голыми руками… Но в чём здесь подвох?

– А что ж не расслабиться-то, – исподволь направлял в нужное русло разговор бывший правозащитник. – Вроде все вокруг свои, проверенные давно люди…

– Не скажи-и, – не отрывая взгляда от доски, гнул своё Клямкин. – Сомнения в праведности нашего дела, в правильности выбранного нами раз и навсегда пути проникают и в среду начсостава. Я уж не говорю о спецконтингенте… Да! – вскидывался он и, угрожая длинным кривым пальцем неведомым оппонентам, настаивал на своём: – Проникают! И будут проникать! Нас ещё великий товарищ Сталин учил: чем крепче завоевания советской власти, тем сильнее желание врагов её уничтожить. А уж построенный нами в отдельно взятом регионе коммунизм и вовсе вызывает у империалистов ярость и зубовный скрежет! В своей ненависти к нам они способны на любую подлость, мерзость и провокацию!

– Да ведь как сюда к нам проникнешь? – подначивал его Эдуард Аркадьевич. – Кругом посты, дозоры, секреты…

И наливал щедро, с бугорком, гранёную рюмочку, подвигал ближе к собеседнику тарелку с маринованными грибочками.

– Вы думаете, мы здесь совсем уж изолированы от внешнего мира? – выдавал очередную порцию информации подполковник. – Нет, к сожалению! Я, правда, в категорической форме протестовал в своё время против расширения контактов с Большой землёй. Настаивал на сведении их к минимуму. Но, увы, меня не послушали. Хотя, конечно, есть горькая необходимость в нашем сотрудничестве… Тс-с… – прижал он предостерегающе указательный палец к губам, – это совершенно секретная информация… уже несколько десятилетий мы осуществляем нелегальную связь, используя для нужд лагеря экономический потенциал прилегающих территорий. Мы их считаем своими, но временно захваченными врагом. В окрестных селениях есть наши люди, не предавшие светлых социалистических идеалов. В обмен на золото, добытое в шахте, они приобретают, а затем поставляют нам продукты питания и оборудование, которые мы не в силах производить в таёжных условиях. Это, например, чай, сахар, табак, лекарства, электроприборы, кое-какая бытовая техника. Только самое необходимое, но даже это сопряжено с огромным риском. Золото ведь требуется обменять сперва на деньги, затем закупить товар и малыми партиями, неприметно для чужих глаз, тайными тропами доставить в лагерь…

– Вы прямо как партизаны! – восхищённо удивился Эдуард Аркадьевич.

– Ха-ха! Партизаны! – хмыкнул пренебрежительно Ку-клуц-клан. – Да партизанам наши трудности даже не снились! Сколько их было в отряде? Ну, пятьдесят, пусть сто человек. Засекли в одном месте – перебазировались быстро на другое. А нас более полутора тысяч! И в год нам приходится завозить в лагерь десятки тонн грузов! И так на протяжении шестидесяти лет! Сейчас, кстати, стало работать значительно проще. Теперь на Большой земле не интересуются, например, тем, кто и для кого закупает пятьдесят мешков сахара или дизельную электростанцию. А при советской власти, то есть при власти ревизионистов, всяких там хрущёвых и брежневых, в условиях плановой экономики, мы намучались. Каждое приобретение товара, его доставка – как боевая операция. И свои герои-подпольщики у нас были. Умудрялись под видом снабжения геологических партий перегонять в лагерь целые вагоны продовольствия, оборудования.

– Ух ты! – восторгался Марципанов-младший.

– Да! Был у нас такой отважный разведчик Тихомиров. Он в шестидесятые годы сумел стать заместителем начальника краевого геологоразведочного управления. И несколько лет снабжал всем необходимым наш лагерь, оформляя поставки нам на геологические партии, которые искали в тайге полезные ископаемые. Его разоблачили, судили как расхитителя социалистической собственности в особо крупных размерах и расстреляли! Но он ни слова не сказал о лагере, об оставшихся здесь товарищах. Погиб, можно сказать, за идею!

Эдуард Аркадьевич кивнул скорбно и, взявшись за рюмку, предложил, посуровев лицом:

– Ну, давайте, – за павших героев… не чокаясь…

Выпили, закусили увертывающимися из-под зубчиков вилки грибочками.

– Во-от… – удовлетворённо помахал перед открытым ртом сухощавой ладонью подполковник. – Хорошо пошла!

– А как же иначе? За правое дело пьём, – поддакнул бывший правозащитник.

– Да-а, так вот и бывает, – погрустнел замполит. – Одни, понимаешь, головы за народное счастье кладут, а другие…

Марципанов-внук мигом насторожился.

– А другие… не пр-про-являют должной чикист-ст-с-ской выдержки, – слегка начал заплетаться языком Клямкин. – Н-некоторые сотрудники, причастные к… консер… спирто….тивной деятельности используют её в личных целях. И я, как большевик-ленинец, не поз-зволю! – стукнул он кулаком по столу так, что посуда звякнула.

– И кто, например? – загорелся любопытством Эдуард Аркадьевич.

– Да хотя бы другой зам – Иванюта! Я докладывал полковнику Марципанову… Григорий Миронович, конечно, опытный оперативник и режим держит жёстко, обстановку в лагере контролирует. Но! – поднял со значением указательный палец замполит. – Не избежал, так сказать, чуждых, тлетворных влияний. Например, заказал на Большой земле через нашу агентуру видеомагнитофон. Дескать, для улучшения оперативной деятельности. А сам на нём знаете что смотрит? И не только сам, но кое-кому из личного состава показал?

Эдуард Аркадьевич выгнул брови, изображая повышенное внимание.

– «Эмманюэль»! Фильм такой художественный. Премерзейший! Я его восемь раз посмотрел. Гадость несусветная. Но врага, вы же понимаете, надо знать в лицо… мы должны знакомиться с образцами буржуазной пропаганды. Но противостоять тлетворному влиянию гниющего, смердящего разными эмманюэлями капитализма могут только такие стойкие коммунисты и бдительные чекисты, как я! А потому я убедил полковника Марципанова передать видеомагнитофон и кассеты в распоряжение культурно-воспитательной части. С целью разоблачения приёмов идеологических диверсий противника! Вот только кассет маловато…

– Ничего, я вам списочек подготовлю, закажем на Большой земле целую фильмотеку, – пообещал бывший правозащитник. – Ознакомитесь с вражеской пропагандой во всех, так сказать, жанрах. С терминаторами, агентами 007, с разными гарри поттерами и властелинами колец…

– А растлевающие… кхе… нравственность и коммунистическую мораль, вроде «Эмманюэль»? – с надеждой в голосе хихикнул замполит и облизал жирные от кабаньего шпика губы.

– Да сколько угодно! – с пьяной широтой души развёл руки Эдуард Аркадьевич. – Я вам такие порнухи представлю, по сравнению с ним «Эмманюэль» детской сказкой, вроде «Дюймовочки», покажется!

5

Конечно, бывший правозащитник не собирался до конца своих дней коротать век в сталинском лагере, даже в сытной и не слишком беспокойной должности замначальника КВЧ. Хотя и попытки вырваться не форсировал, рассматривая своё пребывание здесь как некую длительную экзотическую командировку, вроде популярной экстремальной телеигры «Единственный выживший», например. Игры, сулящей победителю немалый приз, между прочим. Ведь лишь малая толика золота, добываемая зеками уже более шестидесяти лет, истрачена на поддержание существования лагеря. Остальное, львиная доля, хранится по-прежнему здесь. И, если уж на то пошло, исходя из принципа социальной справедливости, то именно дедушка, как вдохновитель и организатор оазиса сталинизма, именуемого режимным коммунизмом, имеет моральное право на большую часть этого золотого запаса. Или дедушкины наследники…

Бывший правозащитник вникал неторопливо в лагерные порядки и быт, обживался, заводил знакомства и не дремал на совещаниях, как многие сослуживцы, а слушал внимательно, анализировал, запоминал.

Каждые десять дней в красном уголке штаба проводились так называемые декадники. Это была традиция, нерушимо соблюдавшаяся ещё с гулаговских времён. Председательствовал на таких совещаниях полковник Марципанов. Несмотря на очевидную внешнюю дряхлость, он сохранял трезвый ум и ясную память.

Взобравшись на низкую сцену с помощью адъютанта, выполнявшего при нём роль телохранителя, вестового, секретаря и прислуги «за всё», пожилого лейтенанта Подкидышева, старик обессиленно усаживался за покрытый алой скатёркой стол с непременным графином воды и гранёным стаканом в центре, обозревал исподлобья рысьими, всё подмечающими глазами сидевший в зале начсостав и произносил негромко, с одышкой, зная, что его обязательно услышат:

– Начнём. Начальник планово-производственной части, доложите об исполнении производственного задания за декаду.

Начальник ППЧ подполковник Скоробогатов – маленький, плешивый, вечно испуганный, вскакивал торопливо и, держа в дрожащей руке бумажку, принимался заполошно, с подвизгиванием, читать:

– За отчётный период силами спецконтингента заготовлено леса семьдесят пять кубов при плановом задании сто, кирпича-сырца пятьдесят тысяч штук, обжига – тридцать тысяч штук при плане шестьдесят и сорок тысяч соответственно, золота в слитках один килограмм, самородного золота – четыреста пятьдесят семь граммов. Плановое месячное задание по драгметаллу выполнено в полном объеме…

– Чем объясните отставание по лесу и кирпичу? – слабым голосом интересовался полковник.

Производственник при этом всякий раз испуганно втягивал голову в плечи и принимался торопливо, глотая в спешке буквы и слова, оправдываться:

– Отставание, товарищи офицеры, объясняется целым рядом причин. Прежде всего низким выполнением нормы выработки на глиняном карьере и прессах, что, в свою очередь, обусловлено погодными условиями, недостаточной требовательностью со стороны бригадиров, слабым надзором за производственной дисциплиной конвоиров и режимников, неприменение действенных мер воспитательного воздействия в отношении саботажников и отказников от работы…

– Подполковник Иванюта! – обращал на главного режимника пронзительный взор Марципанов-старший.

Тот вставал – крупный, красномордый, негодующий:

– Из трёх случаев отказа от работы два связаны с состоянием здоровья, что подтверждено справкой санчасти. Так что ни о каком саботаже и речи нет! Один заключённый, мотивировавший невыход на объект отсутствием обуви, водворён в карцер. И что, эти три человека сформовали бы недостающие кирпичи?! Бригадиров, кстати, вы, производственники, подбираете. Но мой конвой не будет с дубинами у каждой тачки стоять и бездельников по спинам лупить! У него другие задачи – охрана периметра, предотвращение побегов! А за выполнение нормы выработки, плановых показателей должны следить бригадиры, мастера и начальник участка. Это их вина, что зеки на производственных объектах в носу ковыряют вместо того, чтобы тачки катать!

– Нет, позвольте! – в свою очередь, испуганно округляя глаза, кипятился подполковник Скоробогатов. – Именно от режима в решающей степени зависит производительность труда заключённых! Мои люди уже в шахту боятся спускаться. Там свои законы, свой мир. Пошлю я, к примеру, расчётчика проверить уровень добычи драгметалла, а ему там дадут кайлом по башке – и привет!

– Шахта-то, где, по вашему мнению, режима нет, плановые показатели по золоту всегда выполняет! – орал Иванюта. – Как раз потому, что производственники не вмешиваются!

Полковник Марципанов с видимым усилием постучал по горлышку графина самопишущей перьевой ручкой. Спорщики разом умолкли.

– Одним из важнейших условий воспитания человека новой формации является труд, – вполголоса заговорил Хозяин. – Труд не бессмысленный, как это бывает в эксплуататорском обществе, а созидательный и целеустремленный. Поэтому правильную организацию такого общественно полезного труда надо умело сочетать не только с режимными требованиями, но и с грамотно выстроенной политической работой.

«Ну, дед! Ну, молодец! – с восхищением подумал Эдуард Аркадьевич. – Это ж надо так вывернуть и всех замов носом в их же недостатки ткнуть!»

– А что такое труд созидательный и целеустремленный, товарищи? – продолжил между тем полковник Марципанов. – Созидательный – значит, всем приносящий пользу. Например, кирпич нам требуется для строительства нового помещения штрафного изолятора. Шизо пойдёт во благо всем. Заключённым, которые смогут исправить там недостатки, переосмыслить своё поведение. Администрации лагеря – в старом здании изолятора было только четыре камеры, а в новом – шесть да ещё помещение для дежурного надзирателя… А что такое, товарищи, целеустремлённость труда? Это прежде всего выполнение производственного задания, плана. Заключённый должен отчётливо понимать, что работает на собственное благо, что мы с вами, те, кто в погонах, не просто надсмотрщики, погонялы, а его, не побоюсь этого слова, единомышленники. Каждый из нас на своём трудовом посту создаёт блага для других. А все вместе мы укрепляем режимный коммунизм. Да, принуждение к общественно полезному труду в нашей практике пока присутствует. Но это временное явление, обусловленное суровыми условиями существования во вражеском окружении. Но мы строим лучшую жизнь. И когда каждый из нас осознает в полной мере свою общественную необходимость, когда труд на благо других станет естественной потребностью каждого – мы исключим из наименования нашего общественно-политического строя определение «режимный коммунизм». И будем жить просто при коммунизме – долго и счастливо…

Все сидевшие в красном уголке вскочили в едином порыве, бурно зааплодировали. Полковник Марципанов обвёл присутствующих долгим взглядом, а потом привычно и удовлетворённо махнул рукой:

– Ну, хватит… Пока мы вынуждены применять меры принуждения к тем, для кого общественно-полезный труд не стал естественной потребностью организма, такой же, как, например, пища или воздух. Поэтому поручаю подполковнику Иванюте подготовить проект приказа. За однократный немотивированный отказ от работы заключённый водворяется в карцер на десять суток. За повторный отказ наказывается содержанием в штрафном изоляторе сроком на один месяц. За третий – отдаётся под суд особой тройки и приговаривается к расстрелу. Мотивированным отказ от работы считается только в том случае, если он связан с состоянием здоровья и подтверждён заключением врача. – Дед помолчал, посмотрел пристально на внука и добавил, как показалось Эдуарду Аркадьевичу, уже только для него одного: – Что ж, иногда нам приходиться в интересах большинства жертвовать шкурными интересами меньшинства. Это, товарищи, по-большевистски, по-ленински. Расстреляем пару лодырей, тунеядцев, зато остальные полторы тысячи членов общества станут лучше работать. А значит, и лучше жить.