Текст книги "Аномальная зона"

2

В самый глухой предутренний час Марципанова растолкал, грубо вытряхнув из сладких тенет сна, Подкидышев. Телохранитель, произведённый новым Хозяином из лейтенантов сразу в майоры с перспективой занять место Иванюты, хорошо понимал, кому обязан своим возвышением. А потому в ответ на заполошное: «Кто? Что?» зашептал жарко:

– Мятеж, товарищ капитан! Иванюта захватил штаб. Мой караул разоружён. Сейчас они выдвигаются к вашему дому…

– Сколько у них людей? – сбрасывая вместе с одеялом сонную одурь, спросил Эдуард Аркадьевич.

– Человек пятьдесят. Те, кто стоял в караулах сегодня. С жилзоны, с шахты… Там в основном старая гвардия, ветераны, вот Иванюта и сумел их взбаламутить, на свою сторону перетащить…

– А на нашей стороне сколько?

– Не густо пока. Я комендантский взвод по тревоге поднял, они вокруг дома рассредоточились. На крыше пулемётчик. Всего два десятка штыков. Оборону держать сможем. Но, боюсь, Иванюта из посёлка подкрепление получит. Он, я видел, в ярости с пистолетом в руках бегает, орёт: «Смерть предателям и контрреволюционерам! Отберём власть у шпиона капиталистов Марципанова-младшего!» Что делать будем, товарищ капитан? Они нас гранатами закидают и сожгут к чёртовой матери…

– А наши сторонники? Верные нам бойцы? – с надеждой, одеваясь судорожно, допытывался Эдуард Аркадьевич. Непослушные пальцы путались в петлях и пуговицах мундира, а ремень портупеи никак не пролезал под погон кителя.

– Сторонники у тех, у кого сила, – рассудительно изрёк Подкидышев. – А если мы будем здесь в глухой обороне сидеть, хрен кто нам на помощь придёт. Иванюту народ боится. Не любят, конечно, многие, и радовались, когда вы его с должности сняли. Но сейчас, увидев, что его берёт, мигом к нему перекинутся!

– А депутаты?

– Те первые и перебегут. Но ни вас, ни меня Иванюта точно не пощадит. Приговорит, как врагов народа, до конца дней тачку на карьере катать. А скорее всего, кокнет сейчас, прямо здесь, как сопротивлявшихся аресту.

Будто подтверждая его слова, где-то в отдалении щёлкнул сухо пистолетный выстрел, потом забабахали винтовки, а из палисадника под окнами частым кашлем зашлись автоматы бойцов комендантского взвода.

– Началось! – в отчаянье прохрипел Подкидышев, выхватывая из кобуры тяжёлый ТТ и передёргивая с лязгом затвор.

В этот миг Марципанова осенило.

– Слушай, если караул с жилзоны с Иванютой мой дом штурмуют, то кто ж тогда периметр охраняет, на вышках стоит?

– Стрелки из самоохраны.

– Превосходно! Дай команду своим бойцам держать оборону здесь. А мы с тобой – в мой автомобиль, и в лагерь! Уж там-то все мои сторонники наверняка. Быстро в гараж, заводи мотор!

– Есть! – козырнул Подкидышев и метнулся из спальни.

Эдуард Аркадьевич задержался, потрогал опасливо кобуру с пистолетом на правом боку, но оружие доставать не стал. Вместо этого он взял с прикроватного столика початую бутылку дедова коньяку, налил половину стакана и медленно, с трудом глотая, выпил до дна. Прихватил колёсико резаного лимона, бросил в рот и, кривясь от кислого привкуса, поспешил вслед за телохранителем.

В гараж можно было попасть прямо из дома через дверь на первом этаже. Спускаясь по лестнице, Марципанов успокоил полуодетую, переполошившуюся челядь:

– Спокойствие! Всё будет хорошо! – понимая, что хорошо так, как прежде, для всех этих потомков недобитых бериевцев не будет уже никогда.

Внезапно погас, будто умер, сражённый пулей, электрический свет. Натыкаясь впотьмах на кого-то и чертыхаясь, Эдуард Аркадьевич наощупь брёл к двери в гараж. Где-то за стеной рванула граната, а из слухового окна чердака залаял злобно на подступавших из тьмы крупнокалиберный пулемёт. Опят забухали отрывисто винтовки, застучали звонко автоматные очереди. Под градом пуль посыпались оконные стёкла. Невидимая челядь взвыла, заметалась по комнатам. Со стен, посечённые свинцом, с грохотом валились картины в массивных багетах, разлетались вдребезги вазы и зеркала, сыпался градом битый хрусталь с огромной люстры под потолком.

– Товарищ капитан! – услышал подрастерявшийся в этом хаосе Марципанов голос Подкидышева, а потом и увидел его. Тот сигналил ему фонариком. – Сюда, сюда! Электростанцию, видать, захватили, сволочи, по всему посёлку свет отрубили…

В гараже Эдуард Аркадьевич бросился открывать створки ворот, а телохранитель сел за руль, взревев двигателем антикварного автомобиля. Дед, наверное, в гробу перевернулся от того, как резво его любимец вылетел из стойла, снёс никелированным рылом звено штакетника так, что рейки веером во все стороны разлетелись, и, подгоняемый зачастившей стрельбой вслед, помчался, прыгая и скрипя рессорами по бревенчатой мостовой в направлении к лагерю.

– Р-р-рули к вахте! – лязгая зубами от страха и тряски, приказал Марципанов.

Подкидышев, проделывавший прежде с дедом этот путь тысячи, наверное, раз, не включая фар, уверенно крутил баранку.

Погружённый в непривычную тьму лагерный забор, частоколом опутанных колючей проволокой бревён, возник неожиданно впереди. Чёрное небо над ним озарялось редкими сполохами сигнальных ракет – это самоохрана постреливала из пистолетов-ракетниц, подсвечивая то красными, то зелёными, то белыми ослепительными огнями пространство запретной зоны.

– Вот гады! – ругнулся Подкидышев, давя на тормоза. – Демаскируют лагерь к чёртовой матери! Есть же запасной генератор на эти случаи! Нет, палят и палят, на сто вёрст вокруг тайгу переполошили.

Марципанову представилось вдруг некстати, как смотрят сейчас на эти разноцветные огни в глухих безлюдных местах какие-нибудь туристы-экстремалы, забредшие сюда невзначай, и наверняка склоняются к версии инопланетного происхождения этих загадочно парящих в небе, светящихся объектов…

Из караульного помещения, заслышав шум автомобиля, вышел самоохранник. Зековскую робу он сменил на мешковатую гимнастёрку без погон, но выглядел всё равно каторжанином. Пилотка без красной звёздочки (ни звёзды, ни воинские знаки различия самоохране не полагались) сидела поперёк его лысой башки. Пряжка ремня болталась на уровне ширинки. На плече, прикладом вверх, держа за ствол, он нёс, как дубину, однозарядную берданку. Неторопливо, вразвалочку, подошёл к машине, склонился к лобовому стеклу:

– Гы! Хто, блин, такие?

Подкидышев, хлопнув дверцей, встал перед ним:

– Начальник лагеря прибыл, твою мать! Как службу несёшь, недоумок?!

– А чё её, гы-гы, нести-то? – осклабился зек. – Пущай, блин, лежит. Не я клал, не мне поднимать… А охранять велено тех, кто по ту сторону забора. А про энту, где вы, ничё не сказано…

– Начкар где? – наседал на него телохранитель.

– А я, в натуре, знаю? Он с чекистами в посёлок подался. Вон, слышь, стрельба. Воюет с кем-то…

– А ты что ж? – полюбопытствовал, выбравшись из машины, Марципанов.

– Да нам, командир, ваши разборки без разницы. Велели забор сторожить – вот мы с пацанами и сторожим. Муха, бля, не проскочит!

– Молодцы! – похвалил Эдуард Аркадьевич. – А в лагерь меня пропустите?

– Дык… – зек поскрёб в задумчивости лысину под пилоткой. – Чё ж не пропустить-то? Валяй. У нас же, блин, система ниппель. Туда дуй, а оттуда…

– Открывай калитку, воин! Треплешься здесь! – прикрикнул на него раздражённо Подкидышев.

Зек, волоча берданку, вернулся на вахту, сел в свою сторожку и выдернул с грохотом запирающий входную дверь стальной штырь.

– Проходьте!

– Останься здесь! – приказал Марципанов телохранителю. – Один я с ними лучше договорюсь.

3

Жилзона в этот час не спала. Погружённый в непривычную тьму из-за отсутствия электричества лагерь роптал глухо. Толпа зеков, белея призрачно во мраке полосатыми бушлатами, кучковалась у бараков. Головы всех были повёрнуты в сторону посёлка, откуда неслась частая пальба и уже поднималось зарево первых пожаров.

Эдуард Аркадьевич быстрым шагом прошёл на плац, где обычно проводились общие построения заключённых, поднялся по крутой металлической лестнице на помост в центре. Выпитый второпях коньяк ударил в голову, и капитан, выхватив из кобуры пистолет, трижды выстрелил вверх, привлекая к себе внимание, крикнул:

– Граждане осуждённые! Я начальник лагеря Марципанов! Прошу подойти ко мне!

Зеки загудели, стадом потревоженных зебр качнулись к плацу. С внешней стороны забора самоохрана как раз запустила в небо очередную ракету, которая со змеиным шипением осветила зелёным пламенем Эдуарда Аркадьевича, бесстрашно стоящего в одиночестве перед надвигающейся на него толпой заключённых.

– Ба-а! Какие люди, и без охраны! – визгливо поприветствовал его кто-то.

Марципанов сунул пистолет в кобуру и звенящим от напряжения голосом продолжил с пафосом:

– Я, капитан Марципанов, пришёл дать вам волю!

Толпа молчала угрюмо и настороженно, никак не реагируя на сказанное.

– Вы, наверное, не поняли, друзья мои! – в отчаянье крикнул он, тушуясь перед тысячей насупленных, перекошенных, особо зловещих в загробном свете падающей ракеты физиономий каторжан. – Сегодня вечером я подписал указ о всеобщей амнистии всех заключённых лагеря! Вы свободны, друзья мои! Особлаг закрыт! Он больше не существует!

И опять плац ответил ему дружным молчанием. Прошла минута, нестерпимо длинная, за которую Эдуард Аркадьевич успел сперва пропотеть в своём шерстяном кителе, а потом замёрзнуть до дрожи на ледянистом октябрьском ветерке… И вдруг из толпы грянуло пушечным залпом, разрывая сумрак, так, что ракета погасла испуганно:

– Ур-р-ра-а-а-а!!!

Утерев лоб в холодной испарине, Марципанов нетерпеливо пережидал момент бурного ликования. Когда ор начал чуть-чуть стихать, а подброшенные высоко вверх полосатые кепки и шапки шлёпнулись на шишковатые, выскобленные до порезов и шрамов тупыми бритвами лысины заключённых, он продолжил надрывно:

– Но нашлись те, кто стремится не допустить этого, кто желал бы вечно содержать за колючей проволокой безвинных людей. И сейчас группа вооружённых мятежников, возглавляемая бериевским опричником, снятым мною с должности подполковником Иванютой, захватила штаб администрации лагеря. Они хотят уничтожить и мой приказ о всеобщей амнистии, и меня лично, а вас опять загнать в бараки, на лесоповал, в шахту, навечно приковать к тачке. Не бывать этому!

Толпа яростно взвыла:

– Смерть чекистам! Смерть Иванюте! Бей актив, режь сук!

– На волю! За ворота! – надрывая голосовые связки, вопил Марципанов, и, выхватив пистолет, указывал им на вахту. – Раздавим красно-коричневую гадину! Канделябрами её, канделябрами! За свободу! За общечеловеческие ценности! Вперёд!

Чёрно-полосатая толпа с рычанием колыхнулась, подхватила на руки молодцевато спрыгнувшего с помоста Эдуарда Аркадьевича, вознесла над собой и лавой устремилась к воротам, ударилась мощно о крепкие брёвна:

– Открывай, с-сука!

С вышки свесился, уронив с головы пилотку, часовой из самоохраны:

– Куды прёшься? Стрелять буду!

– Я те стрельну, падла! – ощетинилась злобно толпа. – Щас, сука, с вышки, как грушу, стрясём и порвём на портянки.

– Открыть ворота! – гремел, возвышаясь над осатанелой массой, Марципанов. – Я, начальник лагеря, вам приказываю! Объявляю самоохрану распущенной! Вы, бойцы, тоже свободны! – А сам подумал с восторгом, что ради таких вот мгновений наивысшего счастья и напряжения и стоило ему жить!

Завизжала ручная лебёдка, ржавые троса сдвинули, поволокли в сторону тяжёлые створки ворот. Плывущий на плечах толпы Эдуард Аркадьевич успел заметить, как метнулся было прочь ожидавший его по ту сторону Подкидышев, но его схватили одновременно десятки рук и принялись бить с надсадным уханьем, свирепо и беспощадно – насмерть.

Бурлящим, ревущим грозно и свистящим пронзительно потоком сотни вырвавшихся за пределы лагеря зеков устремились к посёлку, где стихала, потрескивая сухо, ружейная пальба, зато разгорался жаркий, всеохватный пожар.

4

Дальнейшее Марципанову помнилось, как в тумане. Огромная и остервенелая толпа, словно цунами, ударилась о посёлок. Одновременно с разных сторон раздался грохот вышибленных дверей, звон разбитых окон, вой баб и плачь ребятишек. Гигантским костром полыхающий дом деда освещал дикую картину разгрома. Вновь поднялась заполошная пальба. Из нескольких домов по накатывающей волне заключённых кинжальным огнём били пулемёты, автоматы, часто плевались свинцом трёхлинейки. Алые иглы трассеров пронзали щетинистый клубок из тысячи человеческих тел. Немало сметенных пулями зеков покатилось кубарем в заледеневшую траву на обочинах улицы, попадали, раскинув руки, среди куч картофельной ботвы в огородах, повисло в набухших кровью бушлатах на плетнях и заборах, но взяли-таки, задавили массой, разлились гудронными ручейками по проулками и задним дворам. Ворвались в штаб, и вот уже из окон вместе с рамами с треском вылетели, шлёпнувшись оземь, несколько бездыханных чекистов.

Марципанов, стремясь перекричать дружный ор и треск стрельбы, метался возле штаба, призывая каторжан остановиться, прекратить безумное истребление, но сорвал голос до комариного писка, который оказался неразличимым уже в мощном гуле тёмного облака гнуса, облепившего жадно со всех сторон обречённый посёлок. А после того, как у его лица несколько раз угрожающе свистнули пули, и вовсе отошёл в сторонку, забился в заросли чилиги, чтоб не мельтешить и не угодить вгорячах под выстрел, затаился там, трясясь мелко в своём легковатом для ночной стужи френче.

Отсюда и выволокла его спустя час пара крепких лагерников, отвесив несколько звонких затрещин.

– Ишь, затаился, ментяра поганый…

– Я капитан Марципанов! – попытался придать своему лицу независимое выражение Эдуард Аркадьевич. – Это же я вас освободил! Вы что, меня не узнали?

Урки, явно из потомственных блатарей, с трофейными автоматами на плечах, бесцеремонно толкнули его в направлении к штабу:

– Давай топай. Отведём к Резаному, там разберёмся…

Стрельба стихала. По всему посёлку, освещённому сполохами то здесь, то там полыхающих изб, как в развороченном муравейнике, копошились, хаотично передвигаясь, сотни людей. Одни волокли объёмистые узлы – то ли с добычей, то ли спасая остатки добра, кого-то куда-то, как Марципанова, вели под конвоем, кого-то кончали у ближайшей стены, провожая в последний путь сухим треском выстрелов из захваченных у конвоя винтовок.

Здание штаба, хотя и изрядно разгромленное, оставалось всё-таки целым, не горело, по крайней мере. Чихнув, заработал с подвыванием аварийный электрогенератор, лампочки засветились вполнакала, но и при тусклом агонирующем свете Эдуард Аркадьевич, подпираемый автоматным стволом в спину, проходя длинным коридором, мог оценить масштабы развернувшегося здесь сражения.

Пол густо усыпан стреляными гильзами, осколками стекла, обломками мебели, обрывками бумаг, повсюду разбросаны тела убитых – зеков в полосатых робах, вохровцев в защитного цвета гимнастёрках, офицеров в иссечённых пулями зелёных кителях и в синих, с бурыми пятнами, галифе. И удушливый запах пороховой гари, крови…

Марципанова провели в бывший дедушкин, а с недавних пор его собственный, кабинет. За просторным «хозяйским» столом вольготно расположился уркаган, коронованный, как шептались в зоне, ещё старыми, правильными, ворами с дореволюционным стажем, по кличке Резаный.

– А, командир! – обнажил он в оскале золотые фиксы, перемежающиеся чёрными от налёта чифиря и табака зубами. – Заходи смелей, это ж всё же твоя бывшая хата! Я здесь пошарить ещё не успел, так что колись, где тут у тебя выпивка и жрачка заначены?

Эдуард Аркадьевич, ожидавший, что чествовать его будут благодарно, словно царя-освободителя, как минимум, скис от такого пренебрежительного, хамского даже, приёма.

– Я, право, не знаю… – вспыхнул пунцово он, – стоит ли в такой судьбоносный час о еде и выпивке думать… Мы с вами сообща, в одной, так сказать, спасательной команде должны сейчас взять в свои руки власть, навести элементарный порядок…

– Не парься, – оборвал бесцеремонно его уркаган. – То теперь не твоя, а моя забота.

– То есть, вы хотите сказать…

– Что я хотел, то и, в натуре, сказал, – зверем глянул на бывшего Хозяина уголовник. – В последний раз, как для тупого совсем, повторяю: пожрать дай и выпить. А то сам найду – плохо будет.

– Да господи…. Да конечно… – втянув голову в плечи, залепетал Марципанов. – Извольте в комнату отдыха пройти… Там.. гм-м… всё приготовлено.

– Пойдём похаваем, потом потолкуем, – приказал Резаный и зыркнул в сторону блатарей с автоматами. – Стоять здесь, никого не пускать. Полезут – шмаляйте без предупреждения. Мы им, блин, не вохра, мы блин, присягу не принимали…

У входа в комнату отдыха вор замешкался, отступил в сторону, ощерил золотые клыки, изображая галантность:

– Просю…

Раскрыв холодильник, Марципанов принялся расставлять на низком столике бывшие там припасы – бутылку коньяку, медвежий окорок, солёные грибы, копчёное сало.

Резаный, не сумев побороть любопытства, подошёл к холодильнику, ощупал продукты внутри, ковырнул ногтем иней в морозилке:

– Во, блин, снег… Занятный шкапчик…

Эдуард Аркадьевич сообразил, что рождённый на каторге первый раз в жизни видит холодильник!

Он, как мог, наскоро объяснил уракагану принцип действия морозильного агрегата. Вор хмуро покачал головой:

– Вот, значит, как чека устроилась… Водка у них, блин, всегда холодная… Ну, ничё, теперь это всё наше будет. Кто был никем, тот, в натуре, станет всем…

Марципанов подобострастно хихикнул.

Резаный без приглашения шмякнулся в мягкое, охнувшее податливо под ним кожаное кресло, жадно оглядел стол:

– Мировая жрачка. Неплохо вам, чекистам, на костях наших живётся-пируется. – Ткнул грязными, в синей татуировке пальцами в мелкие коньячные рюмки: – А это убери. Давай тару побольше. Я тебе чё, в натуре, фраер, – из напёрстков лакать? Вон те стаканы сойдут…

Эдуард Аркадьевич послушно взял из буфета две хрустальные вазы, предназначенные для цветов, налил в каждую до половины коньяк.

– Мне с тобой, краснопёрый, по понятиям чокаться не канает. Так что давай так, вприглядку… Ну, за свободу! – и опрокинул в вызолоченную пасть – до дна.

Капитан отхлебнул неловко через толстый хрустальный край, подцепил вилкой грибок. Резаный жрал, сгребая с тарелок руками всё подряд и сваливая горстями в бездонный рот.

– Уф-ф-ф… – наконец отвалился он, рыгнув сыто. – Мировой закусон. А теперь давай, чекист, покалякаем. Я так понимаю, что власть в посёлке и в лагере моя теперь. Вохровцев мои парня частью кончили, частью повязали. Щас жмуриков – и ваших, и наших – в одну кучу стаскивают. Похороним, блин, всех в одной братской могиле…

– Конечно, конечно! – встрял Эдуард Аркадьевич. – Есть в этом, если хотите, глубокий, объединяющий нас в единое гражданское общество, примиряющий смысл…

– Не трандычи, – строго посмотрел на него уркаган. – С тобой-то мне что делать? Сунуть к твоим кентам-чекистам, которых мы по баракам закрыли – так они тебя небось придавят вмиг, как гниду. При себе оставить? А на хрена ты мне, прямо скажем, сдался?

Марципанов заелозил в кресле, достал из кармана кителя пачку «Герцеговины Флор», открыл, протянул собеседнику:

– Угощайтесь…

Тот хапнул всю коробку, сунул небрежно в нутро полосатого бушлата, вытряхнув предварительно две папироски на стол. Эдуард Аркадьевич высек огонёк из золотой зажигалки, предложил Резаному. Тот отмахнулся с негодованием.

– А… ну да… Тоже… э-э… не канает, – догадался Эдуард Аркадьевич. Прикурил и пообещал вкрадчиво: – Я вам…. э-э… не знаю, как вас по имени-отчеству, пригожусь…

Вор пыхнул папироской:

– Ишь какой духмяный-то табачок… Филдиперсовый! – А потом тяжело посмотрел на капитана сквозь клубы серого дыма. – Нет у меня ни имени, ни отчества, начальничек. Только кликуха – Резаный. Меня мамка ножом по морде полоснула. Спала пьяная, а я её разбудил – жрать хотел. Малой был, трёхлетка… Потом на ножах дрался бессчётно, искромсанный весь, но там, на тулове, – наплевать, под рубахой не видать. А родная маманя физию мне попортила. Через то я, как подрос, отплатил ей. Нос откусил. Так и дожила век, ха-ха, безносая… А с тобой я, чекист, базар веду, чтобы договор заключить. Мы тебе жизнь дарим, а ты мне с пацанами дорогу из лагеря на Большую землю покажешь. Я ж тоже о тебе кое-какие справки навёл. Ты ведь фраерок-то не тутошний, пришлый. Вот вместе с тобой к тебе домой через тайгу и потопаем…

Эдуард Аркадьевич ужом завился у стола, схватил бутылку, разлил с бульканьем по вазам.

– Извольте, господин Резаный. Хороший коньячок. Полста лет выдержки! На воле нынче такого ни за какие деньги не достанешь. Безобразия, я вам честно скажу, сейчас на Большой земле творятся. Не по понятиям живут… Водку, и ту подделывают… Но менты лютуют. Хватают кого ни попадя. И отсюда, уж поверьте моему опыту, всем скопом прорываться нельзя.

– А есть ли у тебя, фраерок, адресочки на воле, где перекантоваться можно было бы какое-то время, ксивы верные выправить, осмотреться, прикид цивильный купить? – Резаный достал «Герцеговину Флор», бросил щедро пачку на стол.

– Да без вопросов. Были бы бабки. Сейчас не советская власть. Всё покупается и продаётся, – растолковывал Марципанов.

Уркаган отхлебнул коньяка из вазы, поморщился:

– Чтоб я так всегда жил… Так, говоришь, малой кодлой выходить надо?

– Конечно, – подхватил воодушевлённо Эдуард Аркадьевич, закуривая ещё одну папиросу и склонившись к вору, зашептал доверительно: – Представьте, что будет, если целая орава зеков, многие из которых воли в глаза ни разу в жизни не видели, из тайги выломится? Нынче не пятьдесят третий год. Менты вмиг их вычислят, всех переловят, и уже в свои, российские, зоны посадят. Да и зачем нам, э-э… господин Резаный, всех за собой тащить? Свобода, она, знаете ли, не для каждого. Выйдем, так сказать, ограниченным кругом. Соберёмся не торопясь, золотишком со складов затаримся и пойдём с божьей помощью. Только… – вспомнив, с кем имеет дело, постращал он на всякий случай, – без меня вам никак не обойтись. Вмиг спалитесь, не зная… э-э… местной специфики. Вас первый же милицейский патруль повяжет. А со мной проскочите, как по маслу. И золотишко… Его же реализовать через верных людей нужно. В скупку со слитком-то не заявишься. Быстро вычислят – не правоохранительные органы, так бандиты… И ещё… – понизил он голос до свистящего шёпота: – Зачем же нам резать курицу, золотые яйца несущую? – и замолчал многозначительно.

– Об чём ты? – не понял Резаный.

– А вот о чём, – жарко задышал ему в ухо Марципанов. – Дело здесь, в лагере, хорошо отлажено. Если… э-э… не всех зеков распустить, часть тут оставить да приставить к ним верных людишек для надзора… можно много лет ещё золотишко из шахты ковырять да на Большой земле продавать! Выгодный, между прочим, бизнес!

Уракаган, почёсывая стриженый затылок, задумчиво посмотрел на капитана.

– Интересный базар ведёшь, начальник… Я над этим делом ещё покумекаю. Хотя, правда твоя: на фиг мужикам свобода? Им по понятиям чёрными пахарями надлежит быть. Вот пусть и пашут. Их обратно в бараки загоним. Вохру, что уцелела, – туда же. Пусть, в натуре, искупают вину перед правильными арестантами честным трудом. Тех, кто в шахте, мы и не выпускали пока. У них там Веня Золотой главшпанит. Пущай сидит, я его на волю отпускать не подписывался… А ты не боись, – вдруг хлопнул он по-свойски Марципанова по плечу. – Кстати, может, у тебя кенты среди вохровцев есть? Так ты попроси – я распоряжусь, чтоб освободили…

Эдуард Аркадьевич подумал мимолётно об Октябрине, Клямкине, Подкидышеве, если тот уцелел… И равнодушно махнул рукой:

– Да нет… Чёрт с ними. Делайте, что хотите.

Резаный глянул на него остро, хмыкнул неопределённо:

– Ну-ну… – а потом предложил. – Ладно, ты здесь затарься пока. Будешь у меня… г-гы.. тайным советником. А я пойду, покомандую малость. Безвластие, беспредел – это, фраерок, тоже плохо.