Текст книги "Аномальная зона"

4

Медленно разжав отёчные веки, Фролов понял, как выглядит потусторонний мир. «Тот свет» оказался не золотисто-ярким, праздничным, а тусклым и умиротворяюще-зелёным. При том его вполне хватало для того, чтобы капитан смог отчётливо разглядеть тех, кто встречал его за порогом бытия.

Не то чтобы милиционер был воинствующим атеистом, но о существовании Бога не задумывался особо. Жизнь крутила, вертела, и в поступках своих он руководствовался в основном целесообразностью, законами да должностными инструкциями, регламентирующими деятельность сотрудников органов внутренних дел, а ещё личным опытом, и уж никак не хрестианскими заповедями. Правда, молился пару раз про себя, оказавшись под обстрелом в очередной командировке в Чечне, но в тот раз пронесло, пули боевиков просвистели мимо, и о Всевышнем он опять надолго забыл. А потому и о загробном мире представления имел самые общие. И они вполне соответствовали увиденному теперь.

Фролов, скосив глаза, обнаружил, что лежит на удивительной мягкой кровати, укрытый по грудь толстым, как облако, тёплым одеялом. Голова и плечи его утопали в податливо-воздушной подушке. Спокойный ровный свет исходил из стен и потолка, которые были будто пропитаны этим зелёным светом, излучали его, окрашивая всё вокруг в изумрудные, приятные глазу тона.

Но больше всего поразило капитана ощущение лёгкости, невесомости. Он словно парил в пространстве, не касаясь перины. Голова была ясной, взор просветлённым, ничего не болело, не ныло, что особенно удивляло на фоне последних его приключений в реке, сопровождавшихся многочисленными ушибами тела и даже утоплением с потерей сознания.

У своего изголовья Фролов разглядел скорбно стоящего старца – низенького, с огромной, до колен, ослепительно-седой бородой, прихваченной посередине и как бы разделённой надвое колечком с крупным изумрудом. Незнакомец был облачён в белые одежды – длинную, до пят, рубаху, перепоясанную широким золотым кушаком, а на голове его красовалась ажурная корона из серебристого металла, усыпанная драгоценными, не иначе, каменьями.

«Апостол какой-нибудь», – без должного почтения предположил капитан, тем не менее соображая усиленно, как следует обращаться к высшему должностному лицу на том свете и где – в аду или в раю, – он находится. «Ваше высочество? Или преосвященство? А может быть, господин Бог? Тьфу ты, обижу апостола ненароком… Закон Божий учить надо было!» – с запоздалым раскаянием подумал милиционер.

– Правильнее всего, по аналогии с вашим, человеческим, миром, называть меня Отец, – произнёс вдруг старец тонким, писклявым даже, если бы не величественные интонации, голосом. – Объясняю тебе, сын мой, сразу, чтобы не было недоразумений впоследствии: я способен читать мысли собеседника, так что… Да-да, просто не думай о своих грехах и постыдных с твоей точки зрения поступках, – улыбнулся он снисходительно в ответ на стайку испуганных воспоминаний, вспорхнувших вдруг из самых потаённых уголков сознания Фролова. – Воспринимай меня… э-э… как доктора. Психиатра, к примеру, или психолога…

– Ну-ну, – оставив тщетную попытку настроиться на чистоту помыслов, раздражённо буркнул капитан. – Знаем мы таких… экстрасенсов! Дурили нашего брата сплошь и рядом… Жулики!

– Телепатов, – вежливо уточнил старец. – Те, которые встречаются в вашем мире, действительно аферисты и жулики. А я – нет. Потому что ваши, человеческие возможности далеко не достигают моих. А я не человек.

– А ты… вы… инопланетянин, что ли? – всё ещё сердился милиционер.

– Увы, землянин, – грустно вздохнул собеседник и устало присел на скамеечку у изголовья кровати. – Самый что ни на есть земной индивид. Вернее даже, подземный. И не на том свете ты, служивый, а на этом. Только вторгся со своим звероподобным приятелем во владения моего народа, в кои входа человеку в обычных обстоятельствах нет. Но у тебя ситуация, как я понимаю, чрезвычайная… Впрочем, что можно ожидать от вашего человеческого мира, от которого я и мои соплеменники удалились в своё время в глубины планеты, подальше от людских глаз?

– Давно? – отчего-то забеспокоился Фролов. – Удалились, я имею в виду…

– Ты имеешь в виду то, что, если я и мне подобные скрываемся здесь, в подземелье, то и тебя вряд ли выпустим, дабы избежать огласки, – огладил бороду старец. – Не волнуйся. У нас есть иные, более… гм-м… гуманные способы сохранять инкогнито на протяжении многих тысячелетий.

– Тысячелетий? – изумился милиционер.

– Если быть максимально точным, то двенадцать тысяч пятьсот пятьдесят шесть лет. С момента начала последнего всемирного потопа.

Фролов замороченно тряхнул головой:

– Хренотень какая-то… Видать, я прилично башкой о скалу приложился…

– Мне понятны твои сомнения, – степенно кивнул таинственный собеседник. – Постараюсь развеять их с течением времени. Торопиться нам некуда. Тебе – тем более. Так что отдыхай пока.

Но милиционер не хотел успокаиваться.

– Э-э… гражданин… как вас там?

– Отче, – растянув губы в улыбке, слегка склонил голову старец.

– Ну да, понял. А скажите-ка, папаша, – подозрительно прищурился Фролов, – мой Коля, рабсил, то есть, где? Он жив?

– Вполне, – кивнул ободряюще незнакомец. – Он к нам уже в третий раз попадает. Преудивительнейшее, между прочим, творение природы! Я пробовал было его классифицировать, но безуспешно. К гомо сапиенсу его отнести нельзя. К неандертальцу – тоже. К кроманьонцам – тем более. Сдаётся мне, что это не божья тварь, а творение рук человеческих. Поест, бывало, и дальше в путь.

– Так вы его отпускали? – встрепенулся капитан. И пригрозил на всякий случай: – Насильственное лишение свободы человека – это незаконно и, знаете ли, чревато…

– Ну, насколько я понимаю, человек здесь только ты, – улыбнулся старец. – И законы вашего племени на мой народ не распространяются. Впрочем, я чувствую твою тревогу. А в ответ на мысли о побеге, нападении на меня… не стоит. Ничего страшного с вами не произойдёт. Просто… объяснить, куда вы со своим звероподобным приятелем попали, так вот, сразу, с налёта, мне не удастся. Наберитесь терпения. Отдохните. Залечите раны и восстановите силы. А тобой, сын мой, займутся сейчас мои… э-э… подданные. Увидимся, – кивнул он благосклонно и вышел.

И сразу же на смену ему в комнату вступили две миниатюрные, будто дюймовочки, женщины. У обеих были перекинуты на грудь заплетённые косы – толстые, длинные, спускавшиеся ниже пояса, на головах громоздилось что-то вроде кокошников, богато расшитых бисером. Стройные тела их облегали сарафаны с расширяющимися книзу колоколом подолами.

Красавицы смотрели на гостя голубыми, до неприятной белесости, словно у варёной рыбы, глазами. В руках каждая держала поднос из серебристого металла, уставленный неведомыми яствами на золотых тарелочках и хрустальными кувшинами с мерцающей внутри жидкостью красного, зелёного и жёлтого цветов.

Из какого-то неприметного уголка девицы извлекли столик на коротких ножках, водрузили его поверх одеяла прямо перед Фроловым, повергнув его тем самым в смятение.

– Да не надо… я встану… – смущённо забормотал капитан, но девушки были непреклонны.

– Лежите! – певуче протянула одна из них, а вторая пожелала, низко склонившись: – Приятной трапезы.

– Угу, – растерянно буркнул милиционер.

Дождавшись, когда женщины, раскланявшись на прощанье, ушли, он скосил глаза на разнообразные блюда, угнездившиеся на столике поверх живота, втянул носом пряный аромат и, почувствовав зверский голод, едва не захлебнулся слюной.

Несмотря на стойкое ощущение, что за ним наблюдают, капитан решил не жеманничать и принялся уплетать содержимое золотых тарелочек. После лагерной баланды все блюда казались восхитительно вкусными. Некоторые он заглатывал не жуя. Одни напоминали по вкусу грибы, другие отдавали йодом, как водоросли, третьи явно состояли из рыбы. Неизвестного происхождения дичь похрустывала на зубах румяной корочкой и тонкими мягкими косточками, а в кувшинчиках оказалось лёгкое, веселящее душу вино с ароматом неведомых Фролову плодов.

Он ощутимо захмелел после обильной пищи, изрядно приправленной алкоголем. Преодолевая головокружение, осторожно опустил столик на пол. Только сейчас он разглядел, что и полы в комнате не простые, а выстланные отполированной до зеркального блеска зелёной плиткой – малахитовой, а может быть, и из яшмы – в камнях милиционер разбирался не очень.

Откинув наконец толстое, вроде как ватное, но одновременно невесомое одеяло, капитан обнаружил конфузливо, что под ним он голый. Сел, набросив на себя покрывало. Под кроватью нашарил ногами комнатные туфли – чудные, с загнутыми носами, вышитые золотой нитью, отделанные нежным мехом внутри. В дальнем конце помещения углядел что-то вроде встроенного шкафчика. Завернувшись в роскошное одеяло, пошёл, волоча за собой по полу, как мантию, края. Потянув за серебряную ручку, распахнул дверцу, за которой на полочке оказалась белая хламида, подобная той, в которой щеголял хозяин здешних апартаментов. К ней прилагались просторные, из тончайшей ткани, шаровары, красный кушак и колпак довольно дурацкого вида – высокий, конусообразный, с помпончиком на макушке.

Решив не выпендриваться и брать то, что дают, Фролов напялил это на себя, включая колпак, и стал походить на героя театрализованного детского утренника – звездочёта. Подумав, что в конце концов эти вызывающе девственной белезны одежды, несмотря на нелепый, средневековый фасон, ничем не хуже кишащей паразитами унизительно-полосатой лагерной робы, гордо вскинув голову и задорно качнув при этом помпоном на острие колпака, принялся исследовать незнакомое помещение.

Сперва внимательно рассмотрел светящиеся стены: они были гладкие, как стекло, и покрыты каким-то твёрдым, вроде лака, фосфорецирующим веществом. Никаких следов электропроводки, розеток, ламп в комнате обнаружить не удалось. Как и микрофонов, объектива видеокамеры.

Путаясь с непривычки ногами в длиннополой хламиде, милиционер подошёл к двери, толкнул – не заперта ли? Но она поддалась легко, распахнулась, обнаружив за собой просторный, тоже залитый успокаивающим зелёным светом зал.

Фролов никогда не бывал во дворцах, впечатления об их роскоши вынес из кинофильмов и они вполне соответствовали тому, что он увидел перед собой: обилие полудрагоценного отделочного камня на стенах, отполированного и приятно холодного на ощупь, ряд витиевато-резных колонн, подпирающих теряющиеся в высоте своды, зеркала, словно серебряные озёра, оправленные в золотые берега-рамы, огромные, в рост человека. Вазы на постаментах, в которых он при желании мог бы вместиться целиком, а вдоль стен – деревянные ларцы, окованные сияющими тускло медными полосами, доверху наполненные огранёнными самоцветами.

Капитан приблизился к одному из сундучков, запустил руку, прихватил горсть камней – от мелких, с горошину, до крупных, с голубиное яйцо – рубиново-красных, жёлтых, синих, прозрачных, словно застывшая слеза, переливающихся всеми цветами радуги. Он не знал их названия, догадывался лишь, что именно так выглядят алмазы, сапфиры, изумруды и рубины. И стоят они, небось, в ювелирных салонах многие тысячи. Да не рублей, а долларов.

«Богатенькая блат-хата», – подумал он про себя, ссыпал камушки назад в ларец и, заложив от греха подальше руки за спину, пошёл по залу, шаркая непривычными, маловатыми для его размера, туфлями.

«Эх, велика Россия, да порядка в ней нет! – размышлял он с тоской. – Чуть свернул со столбовых дорог, забрался в глухомань, и чего только не повылазило! И золотые прииски незаконные, и хранилища сокровищ, как в пещере Али-бабы, и даже концлагеря подпольные! Надо, надо здесь с ребятами из спецназа пошуровать, пошерстить всю эту затаившуюся сволочь – и наземную, и подземную…»

Удивившись безлюдности зала, в котором уместно было бы встретить разодетых роскошно и фланирующих неторопливо придворных вельмож, капитан продолжил обходить диковинные покои, расположенные, судя по отсутствию окон, глубоко под землёй.

Внезапно где-то за колоннадой послышались явно различимые в гулкой тишине помещения шаркающие шаги. Показался давешний старец.

– Вы, я вижу, вполне пришли в себя, сын мой, – по-отечески приветствовал он Фролова.

Тот, вспомнив об умении здешних обитателей то ли читать, то ли угадывать мысли, невольно подумал, что не лишним было бы отыскать местный санузел.

– Отхожее место вон за той дверью, – тут же указал старец.

Капитан хмыкнул и мысленно представил себе лимон – большущий, душистый, с прозеленью на боку. А потом впился в него зубами…

– Не хулиганьте, молодой человек! – явственно сглотнув слюну, обиженно заявил старец.

– Простите, папаша, не удержался, – пожал плечами Фролов и, стараясь погасить усмешку, прошмыгнул в туалет.

Сортир оказался хотя и царским, но старомодным, без современных изысков – овальная дырка в выложенном мраморной плиткой полу. Справив нужду, капитан не обнаружил рукомойника. Но неожиданно в углу туалетной комнаты будто парок заклубился, а потом там же материализовался фонтанчик, бивший из центра мельхиоровой чаши размером со средний тазик, наполнивший её до краёв чистой холодной водой. А рядом, на крючочке, выросшем столь же таинственным образом из стены, – мягкое махровое полотенце.

Сполоснув руки, лицо, вытеревшись насухо, в глубокой задумчивости капитан вновь предстал перед блеклыми очами седобородого.

– А теперь пройдёмся в мой кабинет, – строго предложил тот. – Признаюсь, гости из внешнего мира у меня бывают нечасто. За последние сто лет никого, кроме вашего милого спутника, которого вы именуете рабсилом, и не припомню… Да-да! – предостерегающе поднял он маленькую ладошку. – Я отвечу на некоторые ваши вопросы. А уж вы тоже извольте удовлетворить стариковское любопытство…

5

От пола до высоченного куполообразного потолка стены просторного кабинета были заставлены полками с рядами книг. Но что это были за книги! Фролов отродясь, даже в бытность студентом юрфака, не видел таких. Огромные, величиной с объёмистый чемодан, фолианты, переплетённые тёмно-коричневой от времени кожей, с золотыми тиснеными заглавиями на неизвестных языках, буквы которых на корешках, покрытых толстым слоем благородной пыли, явно не имели аналогов в современных алфавитах – ни в латинском, ни в греческом, ни тем более в русском.

– Здесь собрана вся мудрость человечества, неизвестная в вашем, наземном мире, – с гордостью обвёл рукой окружающее пространство старец. – Сотни томов, за каждый из которых любой ваш учёный отдал бы жизнь. Этой библиотеке больше тринадцати тысяч лет. Уже до египтян и шумеров, которых вы считаете прародителями вашей цивилизации, не дошло ни одной из этих книг. Лишь незначительные мелкие осколки сведений, не складывающиеся в единую картину мира, получили они в наследство, как устные, малопонятные им предания глубокой древности… Эти знания, – самодовольно провёл он пальчиком по корешку одной из книг, – никогда не станут достоянием человечества…

– Но почему? – искренне возмутился капитан. – Ведь это преступление – скрывать такую важную информацию от людей! Тем более с юридической точки зрения – эти книги, представляющие особую ценность, как антиквариат, принадлежат государству!

– Мне они принадлежат! – взвился в ярости маленький старец. – Если угодно, на правах личной собственности! Причём с тех пор, когда вашего государства и в помине-то не было… Вот, вот она, человеческая сущность! – горестно всплеснул он руками. – Жадная, звериная, непредсказуемая, ненасытная! Такими и предки ваши были! Увидел, схватил – и в рот. Проглотил – и опять дай! Поймать, убить, сорвать, сожрать – вот цель всей вашей цивилизации!

– Ну-ну вы не очень-то, – обиделся за человечество капитан. – Сами-то, поди, тоже не бедствуете. Притаились, понимаешь, в подземном схроне, золотишком да камешками драгоценными сундуки набили, книжки, представляющие историческую и научную ценность, притырили и на нас, людей, разоряетесь… а вот попроси я вас сейчас документики предъявить, удостоверяющие личность и права собственности на это – в свою очередь указал он пальцем вокруг, – так, поди ж, нету!

Старец разволновался, запыхтел, а потом кивнул на огромный, словно концертный рояль, стол, сработанный из единого куска чёрного мрамора, предложил, усмиряя гнев:

– Присядем.

Капитан опустился в мягкое, качнувшееся под тяжестью тела зыбко кресло напротив. Его, опытного опера, не оставляло ощущение чего-то… искусственного – и в облике, и в поведении старца, и в окружающей обстановке. Будто он стал участником разыгранной мастерски пьесы, в которой ему отведена одна из главных ролей. Но когда и чем закончится спектакль, пока неизвестно…

– Я уже говорил вам, что мы – не люди, – начал между тем старец. – А потому ваши человеческие… э-э… законы применять к нам нелепо, даже… гм… с юридической точки зрения.

– А кто же вы? Привидения, что ли? – с вызовом поинтересовался Фролов. – Или сказочные персонажи вроде гномов?

– Я и мой народ принадлежим к другой, нежели вы, гораздо более древней ветви развития антропоидов. Когда ваши первобытные предки – кроманьонцы воевали за место под солнцем с неандертальцами, мы уже были как биологический вид стары. Имели развитую цивилизацию с письменностью, обширными знаниями по математике, астрономии.

– Небось скажете, что вы из Атлантиды? – скептически хмыкнул милиционер.

– Атланты – это ваше племя. Они дети в сравнении с нами. Мы жили в стране, которую древние греки называли Гипербореей. Или Арктеей. Столица располагалась на горе Меру, в районе современного Северного полюса.

– Вы что, моржи, что ли? Или эти, как их там… алеуты?

Старец покачал головой с грустной улыбкой:

– Увы, молодой человек, тринадцать тысяч лет назад это был цветущий край, с тропическим климатом. Отголоски той прекрасной поры дошли до вас в виде легенд о рае, золотом веке человечества. Но у вас, людей, хищных приматов, никогда не было золотого века! И рая тоже. Никто, кстати, из рая ваших предков не изгонял. По той простой причине, что мы вас, хе-хе, туда особо и не пускали! – неприятно хихикнул в бороду старец. – Наш народ не знал голода, болезней. В Гиперборее не существовало войн, преступности. Развитые телепатические способности с детства приучали нас к чистоте помыслов. До вас дошли десять заповедей, которым у нас следовал каждый ребёнок, но люди их за много тысячелетий так и не сумели освоить! Вы убиваете, крадёте, желаете не только жену ближнего своего, но и осла его… Тьфу! – старик плюнул и брезгливо повёл плечами, а потом, взяв себя в руки, продолжил излагать свой рассказ ровным, с ноткой ностальгии, голосом: – Мы берегли свою землю, сохраняя в неприкосновенности девственные леса и прерии, озёра и реки, животный мир. Мы намеренно не развивали промышленность, обходясь тем, что нам давала естественная природа. Потребляли в пищу лишь столько, сколько было необходимо, строго следя за тем, чтобы восполнить нанесённый урон флоре и фауне. На месте срубленного дерева тут же сажали новое, вместо употреблённого в пищу животного или рыбы разводили втрое особей больше…

– Гринписовцы хреновы, – скривился Фролов. – Знаем мы таких, видели. Червячка, букашку какую-нибудь кусачую пожалеют, а завод норовят закрыть, людей без работы оставить, детей их голодными…

– Это, увы, ваша суть, человеческая, – покачал скорбно головой старец. – Но мы тоже оказались не без греха. Не поняли вашей сущности. И так же, как ко всему живому, отнеслись к людским особям, когда они поднялись с четверенек и начали приобретать человеческий облик. Многие гиперборейцы выступили в роли миссионеров. Отправились к людям, пребывавшим в первобытной дикости, преодолевали моря и реки, горы и пустыни, неся племенам гомо сапиенс свет знаний – обучали пользоваться огнём, учили промышлять охотой зверьё и рыбу, культивировать злаки… И чем же отплатили нам вы, люди?

– Да уж ничем хорошим, должно быть, – вынужден был признать милиционер.

Старец кивнул удовлетворённо, отметил не без фамильярности:

– Вот видишь, ты не хуже меня знаешь своих соплеменников… Мы впустили людей в наши горда. Руководствуясь превратно понятыми принципами гуманизма, цивилизованным отношением к более слабым, убогим и бедным, мы прощали вашим предкам элементы дикости, такие присущие человеку качества, как природную лень, злобность, зависть. Мы ошиблись и поздно поняли свою ошибку! Да, и среди нас были трезвые головы, которые предупреждали, что заигрывание с дикарями, попустительство ни к чему хорошему не приведут. Их прихоти и потребности росли прямо пропорционально нашим уступкам! Ни во что не ставя наши моральные ценности, они понимали их как проявление слабости, бессилия, предоставленную им свободу – как вседозволенность, нашу заботу о них – как чувство страха перед более сильными. Не участвуя в производственных отношениях, люди откровенно паразитировали на нашем обществе, отказываясь разделять с нами не только наши моральные принципы, но и любые тяготы по сохранению и обустройству приютившего их государства, приумножению его благосостояния, охраны внешних рубежей, освоению новых земель и так далее. При этом, пребывая в праздной сытости, безопасности, люди начали плодиться невероятно активно. Не обременённые никакими иными заботами, каждая человеческая пара рожала по пятнадцать и более детёнышей, а наши лекари, заботливо ухаживая за ними, сохраняли практически каждую особь! Не прошло и трёх десятилетий – срок для нас, мирян, живущих в среднем по семьсот – восемьсот лет, подобный мигу, – как наши селения заполнялись толпами ваших соплеменников, слоняющихся бесцельно, галдящих, вечно недовольных жизнью, выпрашивающих подачки, ворующих всё, что подвернётся под руку, бездельников…

Фролов слушал сосредоточенно, а старец, видимо, растрогавшись от горьких воспоминаний, утёр кончиком седой бороды прослезившиеся глаза, и продолжил:

– К тому времени климат на планете стал меняться. Тёплые океанические течения отступали дальше от Арктиды. Упала урожайность сельскохозяйственных культур, хуже стал размножаться домашний скот, растительный и животный мир оскудели. Запасы продовольствия уменьшились. Мы призвали людей помочь нам справиться с трудностями, но чем они ответили? Правильно ты подумал. Бунтами. Считая себя ущёмленными в правах на бесцельное и праздное существование, они, собираясь в толпы, громили торговые лавки, жгли государственные и образовательные учреждения…

Капитан кивнул понимающе, а старец, разволновавшись, схватился за сердце. Потом, отдышавшись, снова взял себя в руки:

– В то время нами правили две царицы – сёстры Медоуса и Василиса. Много веков они пребывали в добром согласии. Но тут разошлись во мнениях. Старшая сестра Медоуса предложила применить к бунтовщикам жёсткие меры принуждения к законопослушанию и общественно-полезному труду. Но Василиса не желала отступать от принципов гуманизма. Она считала, что добро всегда побеждает зло, и призывала вести с людьми разъяснительную работу, называя методы, предлагаемые Медоусой… как это объяснить, чтобы вам понятнее было… фашистскими, вот! Сёстры поссорились. У каждой нашлось немало сторонников. Впервые за всю историю нашего государства вспыхнула междоусобица. Меряне пошли на мерян. Люди выступили, естественно, на стороне Василисы. А поскольку они оставались по природе своей хищниками, безжалостными убийцами, то легко одолели ополчение Медоусы. Старшая сестра бежала из столицы – города Меру. Отголоски той трагедии докатились и до нынешних дней. Люди демонизировали Медоусу, превратив в мифологии в Медузу Горгону. А вот Василису наоборот, облагородили. В преданьях она осталась Премудрой, Прекрасной…

– Надо же! – удивился увлечённый рассказом Фролов. – А вы-то откуда о том знаете? Сами же говорите – восемьсот лет живёте, а прошло с тех пор тринадцать тысячелетий!

– Это записано здесь, – указал старец на книги. – Но вы, люди, повторяю, об этом никогда не прочтёте! И по-прежнему будете считать себя единственными разумными существами на планете и даже претендовать на то, чтобы распространить свои звериные нравы на всю галактику! Слава Богу, что космические пространства вы так и не освоили толком – погрязли в межгосударственной вражде, войнах, напичкали стратосферу военными и шпионски спутниками, того и гляди разнесёте планету в клочья в ходе очередного вооружённого конфликта… Впрочем, чему здесь удивляться? Лично я ничего иного от вашего племени и не ждал…

– Но если вы такие умные, то куда ж вы делись? – не без ехидства полюбопытствовал капитан. – Сидите в подземелье, разглагольствуете, нас осуждаете, а сами? Ушли в подполье вместе с уникальными знаниями. Критиковать легко! Нет чтобы в одной упряжке с человечеством идти, как говорится, через тернии к звёздам!

– Увы, – покачал головой старец. – Нам помешала вселенская катастрофа, предотвратить которую даже наша высокоразвитая цивилизация была бессильна.

Милиционер почитывавший на досуге научно-популярные книжки, догадался сразу:

– Всемирный потоп?

Старец скорбно кивнул:

– Примерно двенадцать с половиной тысяч лет назад по вашему летоисчислению наши учёные-астрономы обнаружили в космосе приближающийся к Земле гигантский астероид. Математические расчёты не оставляли сомнений в неизбежности столкновения. До катастрофы оставалось около месяца. Была начата срочная эвакуация населения из городов в горные местности. Мы вынуждены были бросить почти всё, что удалось скопить нашей цивилизации за многие тысячелетия. Брали с собой лишь самое необходимое – запасы продовольствия, орудия труда, книги. Зная, что столкновение астероида с планетой вызовет цунами небывалой силы, мы позвали с собой и людей. Но ушли с нами лишь единицы. Остальные, абсолютное большинство, не захотели покинуть уютные города. Они бросились грабить торговые лавки, склады, богатые дома мерян, устраивали пьяные оргии по всей стране, игнорируя наши предупреждения. И вот астероид прилетел. Удар о поверхность Земли пришёлся где-то в районе Южной Америки. Океанические волны в несколько километров высотой прокатились по содрогнувшейся суше. В страхе и трепете наблюдали меряне за апокалиптической картиной гибели своей страны с высоких, недоступных воде, горных утёсов. Но самое страшное случилось потом. В результате падения космического тела не только всколыхнулся мировой океан и раскололись материки. Сместилась ось планеты. Страна Меру оказалась вблизи Северного полюса. Тёплые течения изменили свои направления. Гиперборею сковал лютый холод. Спасаясь от стужи, наш народ ушёл в пещеры, всё глубже зарываясь в недра земли…

– А люди?

– Люди? – горько усмехнулся старец. – Ваш брат, хм-м, не пропал. Те, что уцелели, закутались в шкуры и вполне адаптировались в суровых условиях, сражаясь с дикими зверями и добывая себе пропитание охотой и истреблением животного мира. Тем более что от нас люди получили умение добывать огонь, усовершенствованные орудия труда, умение отыскивать руду и плавить металл… Впрочем, в последнем человечество на той стадии развития не слишком-то преуспело. И много тысячелетий мы, меряне, снабжали ваших предков из горных выработок медью, железом, наконечниками для стрел и копий, мечами и доспехами. По сию пору сохранили вы легенды о гномах – кузнецах и рудознатцах, владельцах несметных сокровищ…

– Выходит, гномы – это вы? – поднял в изумлении брови Фролов. – А я, грешным делом, считал, что это сказочные персонажи!

– Не более сказочные, чем ваши египтяне или шумеры, – ворчливо возразил старец. —И лепреконы, шотландские пикты, российская чудь белоглазая, лешие да домовые – это тоже мы.

Капитан вспомнил своего недавнего приятеля-уфолога:

– А снежный человек – тоже из вашей братии?

– Из вашей! – отрезал старец.

Милиционер поёрзал на кресле. Он с тревогой ощущал, что с ним творится что-то не то. Словоохотливый собеседник стал видеться вдруг нечётко, словно через туманную мглу. Окружающая обстановка в кабинете тоже дрожала зыбко, перетекала, как марево, контуры мебели – стол, книжные шкафы – искривлялись, а временами совсем исчезали за белой пеленой – так пропадает изображение на экране телевизора в случае нечёткого сигнала.

Фролов потёр виски, затылок, нащупал здоровенную шишку на темени.

«Вот ведь хрень! – соображал он озабоченно. – Видать, повредил что-то в кумполе…»

– Послушайте, папаша, – начал было он, но в этот миг ровный зелёный свет погас. Оказавшись в полной темноте, капитан вскочил, невольно принял боевую стойку, сжав кулаки, предупредил грозно: – Не балуй, старичок. Не на того нарвался. Я из тебя в случае чего всю душу вытрясу…

Но ответом ему была тишина. А потом Фролов услышал плач – тонкий, детский будто, с жалобными вздохами и всхлипами.

– Не могу больше… силы не те, – донеслось до милиционера. – Сдаюсь, служивый, на твою милость…

Привыкнув глазами к темноте, капитан увидел, что в обстановке кабинета и в облике старца произошли разительные перемены.

– Ух ты… – выдохнул изумлённо, крутя головой, Фролов.