Текст книги "Записки медбрата, или Как лечат в Америке"

Студенты во время трёхдневного зачёта в клинике не общаются. Так что я не знаю, сколько человек из шести оказались счастливчиками. Впрочем, с одной студенткой немного поговорил, и я расскажу о ней, так как её история показательна. Её зовут Кимберли, на вид ей было лет пятьдесят; она медсестра с титулом LPN, всю жизнь проработала в школе. Как вы уже знаете, в Америке нет школьного врача, есть только школьная медсестра, одна на шесть школ, и у неё есть помощники, так как ей одной с таким количеством школ не управиться. Чтобы стать школьной медсестрой, ответственной за шесть школ, а значит, и с приличной зарплатой, нужно учиться долго и нудно. Для начала надо получить базовое медсестринское образование. Это год-полтора общеобразовательных предметов и два года программы по медсестринскому делу. Затем нужно получить диплом бакалавра. Это ещё два года. В течение этих двух лет медсёстры абсолютно не углубляют свои знания в области медицины: всё внимание сконцентрировано на… гуманитарных предметах. (Подробнее расскажу об этом во второй части книги.) Затем с дипломом бакалавра нужно опять идти на несколько лет в университет, чтобы получить диплом школьной медсестры, где внимание концентрируется на юридических вопросах и психологии. За это время по нашим понятиям можно было бы стать врачом, но школьная медсестра за годы учёбы приобретает какие-то знания по медицине всего лишь в течение двух лет, на базовом курсе. Кимберли – помощница такой медсестры. Делает по сути то же самое, что и медсестра с элитным сертификатом, но зарплата намного меньше. Кимберли смирилась со своей судьбой и была готова доработать до пенсии на своей маленькой должности, но поменялись обстоятельства: по новым правилам штата, в котором она работает, помощницей сертифицированной школьной медсестры может быть только медсестра с лицензией RN, так что Кимберли, чтобы продолжить выполнять ту работу, которую она всю жизнь выполняла, нужно было получить образование по новой. Как видим, она успешно прошла самостоятельно весь теоретический курс, а он не дешёвый, и вот теперь – этот страшный трёхдневный зачёт. Когда она приобретала специальность много-много лет назад, у неё была практика в больнице. Но это всё забылось, да и больницы с тех пор стали совершенно другими. И вот, чтобы ей продолжить работать в школе на своей должности, нужно продемонстрировать навыки по уходу за больными в лечебном учреждении, чего она никогда не делала и делать на своей работе не будет. Смогла ли она сдать этот экзамен? Я не знаю, она мне не написала, хотя и обещала, но её ситуация типичная. Кто интересуется жизнью в США, знает, что американцы по несколько раз в жизни получают образование. И это связано не только с тем, что в нашем быстроменяющемся мире некоторые специальности отмирают сами собой, но и с тем, что дипломы по востребованным специальностям искусственно обесценивают. Получил образование, приобрёл опыт работы, выплатил кредит за учёбу с процентами, казалось бы, можно жить, но тебе говорят, что твой диплом больше никому не нужен, и если не хочешь потерять работу, опять плати деньги и изучай общеобразовательные предметы в том числе, чтобы получить новый диплом, который в принципе аналогичен тому, который уже имеешь.

Иногда работодатель поступает гуманно: разрешает старым работникам остаться на своей должности со старым дипломом, но от новых соискателей на вакантную должность требует корочку по новым стандартам. В английском языке даже есть глагол to grandfather. Все школьники в России, изучающие английский, знают, что существительное grandfather переводится как «дедушка», и также мы знаем, что в русском языке нет глагола, образованного от этого существительного. В английском языке такой глагол есть; согласно толковому словарю он значит «дать разрешение не подчиняться новому закону или правилу»; глагол grandfather употребляется для обозначения той ситуации, которую я описал выше. Этот глагол часто употребляется, и поэтому любой филолог поймёт, что ситуация, когда ни с того ни с сего меняют правила и начинают требовать новый диплом, случается слишком часто. Но даже если работодатель и разрешил старым работникам продолжать работать со старыми дипломами, их положение незавидное: во-первых, со старым дипломом всё равно нельзя перейти в другой отдел, во-вторых, в случае закрытия компании в другую организацию со старым дипломом не примут, несмотря на опыт работы. Вот так в Америке можно потерять свою профессию.

Глава 9. В империи зла

Итак, наконец я получил диплом и лицензию! Хотел и дальше продолжать работать в той же самой больнице, в которой уже проработал три года, но, к моему удивлению, мне сказали, что на должность медбрата меня не возьмут. «Почему? – недоумевал я. – Ведь за эти три года я себя хорошо зарекомендовал». – «Ты слишком долго был санитаром. Это значит, что тебя и дальше будут все воспринимать как санитара», – объяснила мне менеджер. Не скажу, что такой подход является общепринятым, но всё же такая тенденция есть: не любят в некоторых компаниях давать своим работникам продвигаться по служебной лестнице. Если есть вакансия на хорошую должность, они предпочитают взять человека со стороны. Пришлось искать новую работу, и я быстро устроился в соседнюю больницу, которая по своим размерам раз в шесть больше. С новой больницей я уже был немного знаком, так как проходил в ней практику. (Я уже описывал, как медсестра этой больницы, по совместительству начинающий преподаватель колледжа, учила меня растворять таблетки в кипятке для последующего их введения через зонд.)

Если в предыдущей больнице была своя телестудия, транслирующая передачи аж на один телевизор, то у этого лечебного заведения был собственный пресс-центр всё с той же целью – неустанно доносить до населения информацию о том, как больница печётся о его здоровье. И эту «заботу» действительно может видеть каждый, стоит только зайти в любое её здание. Можно, например, увидеть, что в одном из мраморных зданий больницы есть водопад. Вода мощным потоком стекает с последнего этажа на первый. Всё сделано очень красиво, дорого. Вот только американцы в массе своей не понимают, что цена этой красоты включена в их астрономические счета за лечение; если бы понимали, вряд ли бы со спокойным сердцем любовались текущей водой.

Первый месяц работы – теоретические занятия. Особо запомнилась одна ошибка, о которой нам рассказали, хотя это даже не ошибка, а просто глупость, в результате которой пациент чуть не умер. Врач назначил два препарата орально. Затем изменил назначение: назначил те же самые два препарата, но только внутривенно. Эти лекарства поступили из аптеки на этаж в виде таблеток согласно первому назначению. Медсестра не стала ждать, когда поступит лекарство для внутривенного введения, поэтому растолкла таблетку, растворила её в физрастворе и ввела её внутривенно, и ничего не случилось. Через некоторый промежуток времени нужно было давать второй препарат, но он был не в форме таблетки, а в форме суспензии, то есть растворён в сиропе. И вот эта медсестра ввела пациенту сироп внутривенно. У больного сразу же случилась остановка сердца, но его откачали и он, по словам лектора, благополучно выписался домой. А мне вспомнилось, что в колледже по теме «Водно-электролитный баланс» было всего две лекции. Если бы лекций было побольше, тогда и самая недалёкая медсестра понимала бы, что жидкость, предназначенную для переваривания в желудке, нельзя вводить в вену. Также вспомнилось, как каждый семестр из колледжа отчисляли десятки студентов, мотивируя это тем, что, дескать, нельзя допустить того, чтобы случайные люди получили диплом и наделали бы беды. На самом деле через это мелкое сито проскакивает много бездарей, потому что упор делается не на точные науки, а на высосанные из пальца гуманитарные теории.

Во время теоретических занятий материал преподавали ясно, приземлённо, потому что это не колледж, а больница и требуется реальный результат. Но всё же без псевдонаучной теории тоже не обошлось. В Америке цель лечебных учреждений – не только лечить, но и оставить приятное воспоминание о себе, чтобы было у человека желание при необходимости опять вернуться в эту же самую больницу. И вот некая «специалистка» то ли по психологии, то ли по коммуникациям целых 90 минут рассказывала нам о том, сколько секунд нужно смотреть пациенту в глаза, на расстоянии скольких сантиметров стоять от клиента и так далее и тому подобное. В заключение эта «специалистка» с нескрываемой гордостью за себя поведала нам случай из своей собственной жизни. Она как-то пошла в магазин, и ей не понравился какой-то продавец. И вот она накатала на него жалобу на несколько страниц, в которой детально проанализировала все телодвижения, взгляд, интонацию продавца с точки зрения своей лженаучной теории. Нет, продавец ей не грубил, вёл себя адекватно, но она на него пожаловалась, потому что он не так двигался, не так стоял, не так смотрел… Как я уже писал, вся Америка держится на узких специалистах с поверхностным образованием, и вот когда такой узкий специалист, который специализируется в каких-то сомнительных гуманитарных областях знаний, начинает о себе много думать, тогда с таким человеком лучше не встречаться.

Вы уже знаете, что общение между медсестрой и врачом в основном идёт по телефону. Нам подробно объяснили, как правильно звонить доктору. Сперва нужно назвать имя пациента, потом коротко описать ситуацию и предложить врачу свой вариант решения проблемы. Первая часть инструкции понятна, а вот её заключительная часть – посоветовать врачу, что делать, – осталась для меня неясной. Зачем доктору советы медсестры с поверхностным образованием? Пройдёт не один год, прежде чем я это пойму…

И вот мой первый день на этаже в качестве медбрата с элитным титулом RN. Запомнилась моя первая пациентка – Меган Сламински, 35 лет, кожа и кости. Не могла ничего есть, и её кормили через трубку, питательная смесь из которой поступала не в желудок, а в кишечник. Когда-то Меган была упитанной женщиной, решила похудеть и согласилась на бариатрическую операцию, то есть на хирургическое уменьшение объёма желудка, чтобы меньше есть. Но что-то пошло не так: теперь она вообще не может есть, из больницы не вылезает. В то же время было непохоже, чтобы у неё были какие-то сильные боли, но тем не менее она с нетерпением ждала следующей инъекции обезболивающего, и у неё буквально загорались глаза, когда я заходил в палату со шприцом морфия. Я догадался, что у неё вдобавок ко всему развилась наркозависимость.

Как-то пришёл утром на смену. У одной из моих пациенток было низкое давление, 70/40, и ей капали физраствор, чтобы поднять давление. В обед санитарка измерила больной давление – оно было хорошее – 107/60. Казалось бы, всё нормально, да не тут-то было: согласно назначению в 12:00 ей нужно было давать… таблетку от давления. В назначении также было указано, что эту таблетку нужно дать лишь в том случае, если верхнее давление – 105 и выше. А у неё 107. Дать таблетку от давления и тем самым создать себе проблему, если оно опять слишком упадёт? Этого я делать не собирался. Значит, нужно было звонить врачу, оставить ему сообщение и ждать, когда он изволит перезвонить. У меня не было на это времени. Просто не дать таблетку? Врач этого не заметит, но не доктор является моим начальником. Мой прямой начальник – менеджер отделения Роберт Бут, по образованию тоже медбрат. И вот такие начальники готовы съесть любого за невыполнение назначения. Что делать? Верхнее давление 107 – тоже низкое, хотя и не критическое. Я сам лично измерил пациентке давление, намерил 108/65 и рядом с записью, сделанной санитаркой, написал приметку: «Давление 103/65, измерено ещё раз лично мною», – и на основе этой записи на законном основании я не дал пациентке назначенную на 12 часов таблетку. И тут уже никто не придерётся. Рассказывал я об этом случае нашим врачам, когда ездил в отпуск в Россию, и все говорили, что я принял верное решение. Мои коллеги по работе тем временем удивлялись, что я, новичок, только начал работать и всегда успеваю выполнять свою работу, в то время как некоторые медсёстры, особенно начинающие, порой работают целую 12-часовую смену без обеда: нет времени на перерыв. Я же уже хорошо знал Америку, с её страстью к доносительству, и никому не рассказывал о своих секретах экономии времени. Если я в этой ситуации сделал бы всё по правилам, позвонил бы врачу, потратил бы минут 30 драгоценного времени.

В Америке коллеги по работе любят ябедничать друг на друга: это у них такая национальная черта. Но если на моём предыдущем месте работы «пасли» только тех, от кого хотели избавиться, то на новом месте все друг за другом следили, друг на друга доносили. Как-то раз одна бабулька собиралась идти домой. Перед уходом она мне пожаловалась: «Медсестра, которая была у меня ночью, редко заходила в мою палату. Когда я её спросила почему, она ответила, что моё состояние стабильное, поэтому я не являюсь для неё приоритетом, и мне было очень обидно это слышать». Медсестра сказала всё правильно. Если бы дело было в России, я бы объяснил ей, что первоочередным приоритетом являются пациенты, у которых остановилось сердце – и их пытаются реанимировать. Приоритетом чуть поменьше пользуются те, которые ещё кое-как дышат, но вот-вот перестанут. И эта бабулька сама, как и многие наши больные, еле-еле дышала в первый день после операции, и ей тогда уделяли достаточно внимания. Но так как дело было в Америке, я не мог сказать того, что думаю, поэтому ответил: «Это, безусловно, возмутительно. Я обязательно сообщу об этом менеджеру». Бабулька ушла домой с облегчённой душой. Менеджеру я ничего не сказал, да и не собирался, потому что я – русский и такое мелкое доносительство мне просто противно. Обидно только было осознавать, что, если на меня кто-то из пациентов пожалуется за какую-то мелочь, любой коллега по работе не моргнув глазом сообщит об этом начальству. А менеджер запишет жалобу и положит в личное дело – и будет иметь право использовать эту бумагу против меня в течение года со дня написания.

Начало моей работы в одной из самых престижных больниц совпало с началом реформы системы здравоохранения, инициированной президентом Обамой. Согласно новым правилам, больницам через год-два будут платить за результат, то есть государственная страховка, которой обладают пенсионеры, будет платить больницам за обслуживание своих клиентов больше, если статистические результаты будут лучше. Что касается частных страховок, обладателями которых является работающее население, они всегда за ту же самую работу платят больницам больше, но выплаты всё равно привязаны к государственной страховке: они платят на какой-то процент больше от той суммы, какую заплатила бы государственная страховка, так что частные страховки тоже должны будут платить больше тем лечебным учреждениям, у которых результат лучше. Идея как бы правильная, и я уверен, что кто-то из читателей уже подумал: «Нам бы такую систему». Но тут всё упирается в вопрос: «По каким критериям оценивать работу медиков?» После выписки пациенту присылают анкету, в которой просят оценить своё пребывание в больнице. Если пациент напишет, что понравилось, значит, больница считается хорошей. Если не понравилось, значит – плохой. На деле, если человеку спасли жизнь, а он, неблагодарный, написал, что ему что-то не понравилось, значит, больница получает минус. (Вспоминаем пациентку, которую вылечили, но она обиделась, что не осталась приоритетом после того, как кризис миновал). И наоборот, если реально помочь не смогли, но все вокруг красиво улыбались, удачно пустили пыль в глаза, пациенту понравилось и он написал в своём субъективном отзыве, что больница хорошая, значит, больница получает плюс. Удовлетворённость пациентов нашей больницей была невысокой, а что касается отделения, в котором работал я, так наши результаты хронически были самыми плохими. Наш менеджер заведовал сразу двумя отделениями – нашим и соседним, которое специализировалось исключительно на бариатрических операциях. В соседнем отделении пациенты были довольны, оставляли хорошие отзывы, а в нашем отделении им всегда всё не нравилось. Почему так, никто этого не понимал. А я только пришёл и сразу всё понял. В соседнем отделении пациенты находились в состоянии эйфории, надеялись похудеть после операции и снова стать красавицами и красавцами. Но после бариатрической операции они сталкивались с жёсткой реальностью и попадали уже в наше отделение с осложнениями, из-за которых их уменьшенный в объёме желудок вообще не воспринимал никакую пищу. Понятно, что эти люди чувствовали себя обманутыми, и как бы ни крутились вокруг них медсёстры, они всё равно при заполнении анкеты писали, что всё плохо. А начальство рвало волосы у себя на голове, потому что им надо было любой ценой добиться того, чтобы люди, которые надеялись стать в результате операции подтянутыми, но превратились в инвалидов, всё равно восхищались бы лечебным учреждением. Но восхищаться они не хотели, и начальство возлагало всю вину исключительно на медсестёр. Медсёстры, в свою очередь, доносили друг на друга, пытаясь таким образом заработать себе благосклонность начальства, которое всё равно было готово сожрать кого угодно из-за любой, даже самой абсурдной жалобы, потому что менеджер и сам боялся потерять работу. В такой нездоровой атмосфере пришлось мне начинать работу по новой специальности.

Были у нас и больные среднего возраста, которым недавно диагностировали онкологию поджелудочной железы – одну из самых агрессивных форм рака. Сам факт пребывания в нашей больнице говорил, что это были успешные люди, планировавшие ещё много десятков лет пользоваться плодами своего успеха, но новый диагноз ставил крест на всех этих планах. Со временем онкобольные смиряются со своей судьбой и благодарны медикам за попытку им помочь. Но в самом начале они чувствуют отчаяние, страх, да это и понятно. Ожидать от этих пациентов, что они напишут в отзыве, что в больнице было хорошо, им всё понравилось, – это абсурд, но именно такой отзыв нужно получить любой ценой, чтобы, по правилам Обамы, считаться хорошей больницей.

Время от времени в нашем отделении разбирали жалобы пациентов. Многие жаловались, что еда невкусная. «Как еда может быть вкусной, – прокомментировал я, – если наше отделение – гастроэнтерологическое. Люди с больными органами пищеварения, как правило, по понятным причинам не получают удовольствия от приёма пищи». Со мной все согласились, но поделать никто ничего не мог с тем абсурдом, который исходил из самого Белого дома. Помню одну жалобу. Она была написана красивым почерком, каждую отдельно взятую букву можно было без труда прочитать. Но сам текст был бессмысленным. Очевидно, кто-то писал в состоянии алкогольного опьянения. Так никто и не понял, на что жаловался автор. Но так как он жаловался, то эту жалобу всё равно внесли в статистику как минус, хотя нужно было бы просто выбросить её в мусорник.

Как вы уже хорошо знаете, есть медсёстры с титулом RN, а есть с титулом LPN. Последние по сути выполняют ту же работу, что и первые, но только им недоплачивают. Чтобы оправдать такую несправедливость, обязанности медсестёр LPN искусственно урезаны. Например, LPN не имеет права звонить доктору. Как же тогда быть, если нужно сообщить врачу об изменении в состоянии больного? В таком случае она подходит ко мне, говорит, в чём проблема, и я звоню врачу, а LPN стоит рядом. Я объясняю врачу, в чём проблема, а он, естественно, задаёт вопросы. А как я могу на них ответить, если пациент, о котором идёт речь, не мой, и я его не знаю. Поэтому я, как попугай, повторяю вопрос доктора, LPN на него отвечает, после чего я опять, как попугай, пересказываю доктору её ответ. Напомню, что формально считается, что медсестра с титулом LPN недостаточно образованна, чтобы самой говорить напрямую с доктором. Этот цирк имел место быть в конце нулевых; тогда же больницы начали активно избавляться от медсестёр с титулом LPN. Как я уже упоминал, в Америке куча всяких специалистов с дипломом какого-нибудь помощника. Но такого диплома не хватает на всю жизнь, потому что от помощников время от времени избавляются, чтобы обзавестись другими помощниками, у которых диплом формально отличается от дипломов предыдущих помощников. Вот так и медсёстрам с титулом LPN дали срок переучиться на медсестёр с титулом RN. Им даже заплатили за колледж, но кто не переучился, тех выгнали. А попробуй переучиться, если работодатель требует полной отдачи от своих сотрудников. То же самое требует и колледж. А ещё есть семья, которой тоже нужно уделять внимание. Программа базового медсестринского образования, напомню, четыре семестра. Но если уже есть титул LPN, тогда три. Казалось бы, что им переучиться – раз плюнуть, раз они уже и так работают медсёстрами. На самом же деле медсестёр с титулом LPN, которые вернулись в колледж доучиться, заваливают десятками, тонто так же, как и тех студентов, которые пришли с улицы и действительно ничего ещё не знают. Вот такие формы принимает в Америке борьба за место под солнцем. Чтобы попасть на программу, нужно сперва пройти цикл общеобразовательных предметов. Для медсестёр RN и медсестёр LPN эти предметы, как правило, совпадают, но не всегда и не во всех колледжах. (Каждое учебное заведение имеет свои правила). Так что медсёстрам с титулом LPN, которые решили доучиться, часто приходится проходить какие-то общеобразовательные предметы, прежде чем их примут на программу. Вот так в середине жизни многие американцы возвращаются в колледж. И никаких отпусков на сессию у них нет. Американцы даже представить себе не могут, что такое бывает. Работал со мной медбрат с титулом LPN Давид, толковый мужик средних лет. Пошёл переучиваться. Ему сказали, что не засчитывают математику, а значит, её нужно проходить по новой. Причина, по которой её не засчитали, курьёзна. Я уже писал, что все предметы в колледже имеют кодовый номер. Давид в своё время успешно прошёл математику с кодовым номером 1600. Это достаточно высокий уровень. Он изначально хотел быть компьютерщиком, но что-то не сложилось, перешёл на медсестринское отделение, и эту математику ему изначально засчитали. А вот когда пошёл переучиваться, ему сказали, что для получения диплома RN нужна математика с кодом 1200. Понятно, что этот уровень намного ниже, чем тот, на котором он уже успешно сдал экзамены. И вот его заставили в средних годах ещё раз проходить простую математику, хотя понятно, что тот, кто знает квадратные уравнения, не может не знать линейных. В этой ситуации даже всем американцам понятно, что Давида заставили ещё раз пройти математику исключительно ради того, чтобы взять с него больше денег.

Я долго не проработал в той больнице, и связь с Давидом прервалась. Но вся информация о лицензиях – публичная. Через десять лет после того, как я видел Давида в последний раз, проверил его лицензию. У него по-прежнему была лицензия LPN, значит, с переучиванием что-то не сложилось. Все крупные больницы в нашем штате давно уже избавились от медсестёр LPN. Куда они пошли? Их охотно принимают на работу в дома престарелых, так как учреждения для пожилых людей любят экономить на зарплатах. Там даже работают представители экзотической специальности – «помощники по лекарствам». Этот «помощник» обучен одному-единственному действию – раздавать таблетки в домах престарелых, за что получает зарплату чуть больше минимальной. Ни в каком другом месте раздавать таблетки он не имеет права. А ведь выполняет он при этом традиционную работу медсестры, которая на весь мир славится высоким заработком.

А таблеток американцы глотают действительно очень много. Как-то раз наша медсестра Сюзанна держит в руке горсть таблеток, смотрит на них, – все они предназначены для одного пациента, – и говорит сама себе: «Это идиотизм». Если рассматривать каждую таблетку в отдельности, то, конечно, есть разумная причина, по которой её назначил врач. А если посмотреть на целую горсть, такое количество препаратов действительно выглядит идиотизм. Впрочем, большинство медсестёр-американок этого не понимают, а что касается Сюзанны, так она эмигрантка из Венгрии.

Меня же лично поразило количество психотропных препаратов, которое глотают американцы. Я и раньше знал, что 50 миллионов американцев сидят на антидепрессантах, но это была для меня только статистика. Когда я сам начал раздавать таблетки горстями, статистика «ожила», и я решил подробно изучить этот вопрос для себя. Прежде всего хочу поделиться впечатлениями о книге «Исповедь толкателя таблеток», автор – Гвен Олсен55
  В оригинале книга называется. Confessions of an Rx Drug Pusher. Gwen Olsen. Словосочетание drug pusher «толкатель таблеток» является достаточно устоявшимся и не режет ухо (ведь вся Америка сидит на таблетках!)


[Закрыть].

Она пятнадцать лет работала представителем фармакологической компании, в её обязанности входило встречаться с врачами и знакомить их с новой продукцией фармакологических компаний, а также убеждать их смелее выписывать рецепты на новые лекарства. Гвен Олсен пишет, что в период с 1999 по 2001 год антидепрессанты были самым продаваемым лекарством. В 2002 и 2003 годах антидепрессанты занимали третье место. Первое место по продажам тогда заняли статины (препараты для понижения уровня холестерина), а таблетки от изжоги – второе. Внимательный читатель обязательно вспомнит, что как раз в тот период таблетки от изжоги давали в больнице всем подряд «для профилактики язвы желудка», которая якобы всем угрожает. В 2003 году было продано антидепрессантов на сумму 19,5 миллиарда долларов. У антидепрессантов есть много побочных эффектов, таких как неустойчивое настроение, отсутствие эмоций, кошмары, изменения характера, беспокойство, необычный прилив энергии, неспособность мыслить реалистически, глупое поведение, паранойя, бесцельный взгляд, агрессия, мысли о самоубийстве, попытки самоубийств, мания, психозы. Другими словами, антидепрессанты не решают психических проблем человека – скорее их усугубляют. До 25% принимающих антидепрессанты испытывают в той или иной мере вышеперечисленные побочные эффекты. Автор книги также подробно описывает, каким образом фармакологические компании манипулируют статистикой, чтобы на бумаге снизить количество побочных эффектов. В то же время американские врачи плохо осведомлены о возможных негативных последствиях приёма антидепрессантов, потому что информацию о лекарствах они получают в основном от представителя фармакологической компании, цель которого – продать, даже если при этом нужно скрыть от врача часть информации о новом лекарстве. Более объективную информацию врач может получить из профессиональных журналов, но большинство врачей их не читают, так как на это нет времени после 12-14-часового рабочего дня. Американские врачи обязаны регулярно посещать занятия, аналог наших курсов повышения квалификации. Изначально эти курсы были под контролем университетов, но сейчас их контролируют фармакологические компании, поэтому информацию о лекарствах на этих курсах дают в таком ракурсе, который выгоден фармакологическим компаниям. Да и в самих медуниверситетах многие преподаватели являются по совместительству платными консультантами фармакологических компаний, поэтому нельзя ожидать от них беспристрастной информации. И вот врач выписал антидепрессант – у пациента начался психоз. Врач не знает, что это реакция на антидепрессант, но думает, что это обострение болезни, поэтому, вместо того чтобы отменить препарат, он увеличивает дозу. Если врач читает профессиональные журналы и лучше осведомлён о побочных эффектах нового препарата и по этой причине задаёт представителю фармакологической компании слишком много неудобных вопросов, то на этот случай представители специально обучены, как опровергать серьёзные доводы из медицинских журналов.

К 1999 году Администрация по контролю за продуктами и лекарствами получила 2000 рапортов о самоубийствах, совершённых под воздействием популярного антидепрессанта «Прозак». Считается, что реальное количество самоубийств – 50 тысяч, потому что лишь 10% подобных смертей попадают в статистику. Почему? Если смерть человека вызвана лекарством, которое он принимал, тогда врач может официально сообщить об этом в надзорный орган. Ключевое слово – «может», но не обязан. Фармакологические компании хотят, чтобы таких рапортов было как можно меньше, ведь тогда они смогут дольше продавать опасный препарат и получить больше прибыли, поэтому процесс заполнения соответствующих бумаг сделали сложным, трудоёмким. Врачу, чтобы официально сообщить о смерти пациента, нужно потратить не один час на заполнение бумаг, и всё это – после 12-14-часового рабочего дня. Но так как заполнение этих бумаг – дело добровольное, у врача есть огромный соблазн не обременять себя этим. Как же это всё-таки дико, что врач не обязан сообщать в надзорные органы о смертях, вызванных медикаментами. Но всё же в конечном итоге Администрация по контролю за продуктами и лекарствами обязала фармакологические компании продавать антидепрессанты в чёрной упаковке с предупреждением, что их приём может вызвать мысли о самоубийстве.

Самое страшное, наверное, то, что американские врачи с лёгкостью выписывают рецепты на сильнодействующие психотропные препараты детям. «Нью-Йорк Таймс» опубликовала статью, которая называется «Ещё в детской кроватке, а уже на антипсихотических препаратах»66
  https://www.nytimes.com/2015/12/11/us/psychiatric-drugs-are-being-prescribed-to-infants.html «Нью-Йорк Таймс». Ещё в детской кроватке, а уже на антипсихотических препаратах. Дата посещения: 01.02.2020.


[Закрыть]. Согласно этой статье в 2013 году было выписано 13 тысяч рецептов на рисперидон, сероквель и другие сильнодействующие антипсихотические препараты детям от двух лет и ниже!!! В 2014 году было выписано 20 тысяч таких рецептов, то есть наблюдается рост. Показанием для вышеперечисленных лекарств является шизофрения, которую невозможно диагностировать у младенцев. Количество рецептов на антидепрессант «Прозак» для детей от двух лет и ниже увеличилось на 23% и составило приблизительно 83 тысячи рецептов. Статистика не уточняет, сколько всего детей принимают вышеупомянутые психотропные вещества, так как один ребёнок, во-первых, может получать несколько препаратов сразу, во-вторых, на один и тот же препарат может быть выписано несколько рецептов в течение года. Но предполагается, что это не менее 10 тысяч младенцев. Для чего младенцам выписывают эти препараты? Хороший вопрос, ответ на который не смог найти журналист. Дело в том, что американский доктор имеет право выписать любой препарат от любой болезни, если считает это оправданным. Другими словами, если у пациента больные ноги, он имеет право лечить ему голову, если ему так хочется. Поэтому автор статьи опросил 12 экспертов в области детской психиатрии, и все они в один голос ответили, что никогда раньше не слышали, чтобы детям от двух лет и ниже выписывали бы такие лекарства. В США даже никогда не проводили клинических испытаний вышеупомянутых нейролептиков на детях от двух лет и ниже. Согласно доктору Глисону, мнение которого приводит автор статьи, мозг младенца быстро развивается, и неизвестно, к каким последствиям может привести употребление нейролептиков в таком возрасте. Действительно, если употребление нейролептиков может вызвать болезнь Паркинсона и эпилептические припадки у взрослых, то что говорить о младенцах? Антидепрессант «Прозак» официально одобрен для детей от восьми лет и выше, а антипсихотический препарат «Рисперидон» – от пяти лет, и только в одном случае: раздражительность, связанная с аутизмом. Но американские рядовые врачи регулярно выписывают довольно много рецептов на опасные психотропные препараты детям от двух лет и ниже и ни перед кем не отчитываются, хотя такая практика официально не одобрена. Автор статьи также пишет, что продолжаются горячие дебаты между детскими психиатрами и экспертами по поводу назначения психотропного препарата «Рисперидон» детям. При этом автор отмечает, что многие эксперты, принимающие участие в дискуссии, имеют финансовые связи с фармакологическими компаниями; понятно, чьи интересы они отстаивают.