Текст книги "Опыты литературной инженерии. Книга 2"

Конек-Горбунок

Среди советской армейской техники было немало курьезов на четырех колесах. Одним из таких образцов военной мысли был ТПК – транспортер переднего края, созданный, надо полагать, на Украине. Во всяком случае, его упрощенный вариант как долгожитель и по сей день колесит по странам СНГ под именем «Волынянка».

ТПК представлял собой платформу-понтон с размещенным впереди форсированным двигателем воздушного охлаждения. Все худшие качества «жужжалок» – «Запорожцев» этот двигатель перенял в полном объеме: малый ресурс, неуверенный пуск, несусветный расход топлива и страшный шум из-за отсутствия рубашки водяного охлаждения и присутствия вентилятора обдува блока цилиндров. Кроме того, сложно сочлененное рулевое управление имело постоянную тенденцию к заеданию, поэтому крутить руль на ТПК часто приходилось в полную силу.

По идее ТПК должен был использоваться в качестве санитарного эвакуатора. Но не чужд был установки на платформе легкого миномета или ПТУРса. Водитель на узеньком сиденье располагался посередине, а по бокам, опустив ноги в небольшие колодцы понтона, устраивались или санитары, или огневой расчет. Какая-то изюминка в замысле военных и конструкторов, безусловно, была. Будь на то время в стране подходящий двигатель с водяным охлаждением, упростить бы рулевой привод и поработать с внешними обводами – ТПК по сей день радовал бы профессиональных военных и не был бы обделен вниманием любителей побороздить бездорожье!

Вообще-то, у ТПК хватало и положительных качеств. Главное его достоинство – способность плавать. Полуоси полноприводного автомобильчика выходили из понтона через гофрированные резиновые уплотнители. То же касалось и рулевых тяг. В моторном отсеке был установлен маленький трюмный насос для откачки воды, просачивающейся сквозь дефекты уплотнения. Правда, в самом понтоне насоса не было, а для слива воды были предусмотрены эдакие миниатюрные кингстоны – отверстия, затыкаемые резиновыми пробками. Значит, в безвыходном положении автокораблик способен был достойно самоликвидироваться и лечь на дно! Передаточные числа в коробке были подобраны очень удачно – на светофорах эта козявка вырывалась далеко вперед, нервируя водителей барских иномарок, солидных волг и юрких жигулей. Ко всем радостям езды на такой машинке прибавлялась одна понижающая передача, используя которую можно было вообще пускать автомобиль самоходом, что и было предусмотрено замыслом конструкторов: рулевая колонка, имеющая карданчик, наклонялась чуть ли не до пола. Водителю оставалось разложить сиденье, лечь на платформу животом, а газ добавлять или удалять отдельной манеткой, выведенной под панель. Ветровое стекло укладывалось на капот, и малютка становилась практически незаметной на поле боя, прячась за кротовыми холмиками и травинками.

Подвеска ТПК была весьма комфортной и абсолютно не пробиваемой – торсионной. Для пуска в лютые морозы было предусмотрено устройство впрыска эфира во впускной коллектор. Я им, честно говоря (а через мои руки прошло около десятка ТПК), не пользовался ни разу. Но верю, по опыту пуска первобытных дизелей, что штука это эффективная.

К достоинствам машины следует добавить абсолютно плоское днище и рельефный протектор шин. Для знатока это ясные сигналы о ее великолепной проходимости. В книжке-инструкции по эксплуатации ТПК было написано, примерно, следующее: «Машина предназначена для езды по бездорожью, способна преодолевать мерзлую колею, железнодорожные рельсы, траншеи и рвы, проволочные заграждения, водные препятствия шириной до 150 м…» и что-то еще в этом роде.

В начале девяностых, когда большая часть населения нашей страны была озабочена проблемами выживания, на какой-то богом забытой военной базе в Ростове я наткнулся на Клондайк: десятки списанных ТПК по причине изменения военной доктрины. Сравнительно малоезженых и почти готовых к реализации в частные руки.

Я немедленно занял деньги у товарищей и занялся перегоном автомобилей в Карачаево-Черкесию, где в то время жил. Сам процесс перегона был весьма занятным. Ни один гаишник не отказывал себе в удовольствии «тормознуть» диковинку под брезентовым тентом и полюбопытствовать:

– Что это за насекомое?

Кстати, о тенте. Ехать под ним было невозможно даже при умеренном ветерке. ТПК швыряло во все стороны, зад норовил навсегда оторваться от дороги. Машина изображала из себя лягающегося Конька-Горбунка, чем пару раз сильно напугала водителей, дерзнувших неосмотрительно приблизиться сзади. Срочно пришлось рационализировать конструкцию: установить самодельную дугу над водительским местом и переместить туда тент. А хвост – черт с ним, пусть мокнет. Все равно железный!

В Черкесске все ТПК я разбирал до размеров молекул. Лечил и восстанавливал с надеждой если не на обогащение, то на честно заработанный кусок хлеба.

Первым покупателем был милиционер. По совместительству охотник. Рано утром он пришел с приятелями и с улицы поверх забора долго наблюдал за тем, как я орудую гаечными ключами. Налюбовавшись вдоволь, он заявил о своих покупательских намерениях и заказал тест-драйв. За руль осторожный милиционер сесть не рискнул, предоставив это право продавцу, то есть мне. Он и его ближайший коллега уселись по бокам, опустив ноги в колодцы и беспомощно озираясь в поисках чего-нибудь, за что можно было бы ухватиться руками. Остальная орда, числом в три единицы, расселась сзади на платформе, на услужливо подстеленном мною тенте. Держаться там можно было лишь друг за друга.

Объектом демонстрации уникальных качеств лота должен был стать большой пруд в зоне отдыха Черкесска – Зеленый остров. От стойла до пруда у ТПК было около километра асфальта, который он, бодро жужжа, преодолел за пару минут. Пруд находился за высокой дамбой и, получив согласие покупателя, я резко вывернул руль влево. Машина встала на дыбы, испытатели на платформе дружно ойкнули и ухватились за что ни попадя, то есть за сидящих на боковых сиденьях. ТПК горным козлом взлетел на дамбу и запылил по проложенной колее. При полном безветрии пруд казался зеркальным. Под плакучими ивами клевали носами редкие рыбаки, и вдали трусцой перемещалась группа любителей здорового образа жизни. Милиционер милостиво кивнул, и я снова крутанул руль влево. Спрыгнув с уступчика, образованного отступившей водой, ТПК с утиным плеском свалился в воду. Надо признать, что для меня это было первое в жизни плавание на моторизированном корыте, и я тоже испытывал некоторую неуверенность. Мои сухопутные попутчики, трусливо поджав ноги, уставились на кромку борта: с учетом перегруза, ТПК выступал из воды едва ли на высоту спичечного коробка. По пруду пошли волны, рыболовы побросали снасти, а физкультурники с воплями устремились к нам на помощь. Обстановка предполагала единственное толкование: не проспавшиеся пьяные мужики на чем-то приехали топиться!

А амфибия с брызгами и урчанием уверенно поплыла на середину пруда, где было глубоко, но уже не страшно. Движение и управление ТПК обеспечивал собственными колесами, развивая скорость приличного пешехода. Около противоположного берега со дна торчали стебли осоки и, едва зацепившись за них колесами, машина резко ускорилась и буквально вылетела на обрывистый склон. Почтительная рыболовно-физкультурная толпа окружила амфибию. Гордый милиционер, облокотившись о капот, снисходительно давал пояснения, предварительно нахватавшись от меня технической терминологии. Я же мысленно потирал руки, считая сделку свершенной. Но, оказывается, зря. Струсившие друзья отсоветовали милиционеру покупать борзоватую технику. Расстроенный милиционер сунул мне ладонь дощечкой и отбыл восвояси, оставив меня наедине с железным земноводным.

Автомобильчики мои продавались трудно, хотя цена была божеской. Отпугивала необычность. Преобладали любопытство и недоверчивость. А устраивать шоу для каждого покупателя становилось уже накладно.

Как-то раз мы с товарищем, помогавшим мне в реализации автомобилей, возвращались домой после очередных неудачных торгов и решили по пути заехать на знаменитые провалы на обширном плато над аулом Хабез. Свернули с асфальта на проселок, затем и вовсе на накатанную колею. Колея довольно круто уходила вверх. Справа она ограничивалась травяным склоном, слева – небольшой дамбой, за которой параллельно дороге бежал ручей. Свернуть с этой колеи было невозможно. И когда за очередным витком дороги мы заметили, как с территории фермы, раскинувшей свои хлевы на плато справа по ходу, гусеничный трактор с лопатой выгребает на дорогу продукты жизнедеятельности коров, легкая дрожь пробрала нас и нашего четырехколесного друга. Выбор, конечно, был: сдавать задним ходом около двух километров и навсегда покрыть позором бессмертную славу вездехода.

А именно так мы рекламировали ТПК на всех автомобильных базарах.

Включаю понижающую передачу и въезжаю в вязкую, нехорошо пахнущую массу глубиной около сорока сантиметров. На чувствительном подъеме, высокооборотная «жужжалка» надсадно воет, цепкий внедорожный протектор буксует, метра на четыре вверх летит коровий помет. Мне-то ничего, я посередине. Но товарищу, сидящему с краю, здорово достается. Метр, еще метр… Не поверите, ТПК ползет вверх! Тракторист выскочил из кабины. Что-то кричит, вытаращив глаза. Но нам не до него. Позади уже более полусотни метров «лавового» потока. Наконец, зацепившись колесами за земную твердь, амфибия резво рвется вперед, и я сбрасываю газ.

На плато оказалась не боронованная пахота. И мы вдоволь напрыгались по буграм и кочкам, испытывая ТПК в движении вдоль и поперек борозд. Во внедорожные качества машины поверили безоговорочно. Налюбовавшись провалами, пустились в обратный путь. Те два часа, пока мы были наверху, трактор продолжал свое грязное дело, и препятствие на дороге стало глубже и длиннее. Успокаивал уже полученный опыт и то, что теперь дорога шла под уклон.

Действительность оказалась куда более неприятной. Глубина слоя из миллионов коровьих блинов оказалась такой, что ТПК уже был не в силах достать колесами землю, а погружаться мог только медленно и неохотно. Из-за этого мы передвигались вниз лягушачьми прыжками. Через пару минут я смог приноровиться и уже спокойно дожидался очередного погружения. Затем – газ до пола, прыжок! Сбрасываю газ, выжимаю сцепление, и ТПК снова тоскливо погружается. Отпускаю сцепление, газ – новый прыжок. И так около получаса.

Сожгли полбака бензина, выехали на чистую колею и потрясенные переглянулись: ЕЩЕ НИКТО В МИРЕ ТАКОГО НЕ ДЕЛАЛ! Ни один тест ни в одной самой милитаризованной стране не предусматривает проведения испытаний боевой техники в… Как бы это научно сформулировать? На полигоне смоделировать подобное невозможно, а в реальных условиях – разве только в Карачаево-Черкесии с ее безбашенными трактористами!

Внизу, в реке Малый Зеленчук, нашли перекат и стали гонять машину взад-вперед, стараясь вымыть коровье дерьмо, залепившее гондолы колес. Куда там! Дома я изломал два веника, соскребая сцементировавшуюся массу, но тщетно. Тут же вспомнил старый анекдот: «Недовольный покупатель никак не мог подобрать подходящий эпитет по поводу качества покупаемого навоза». Помню, эта машина так и ушла к новому владельцу, сопровождаемая моими уверениями, что это какой-то новый военный вариант противокоррозионной защиты!

Кощей

Денис Дронин, по прозвищу Дроня, попал как-то в спасатели на Эльбрус.

В тот сезон счастливо совпали даты образования бывших советских республик Кавказа. Все до одной республики решили в честь такой замечательного события организовать массовое восхождение на Эльбрус. Кто из альпинистов попался под руку, тот и был направлен на обеспечение безопасности мероприятий. Так Дроня и влип в это дело.

Кому торжественно справлять пятидесятилетие, а Дроне со товарищи топтать гору вверх и вниз, маркировать маршрут, цеплять ленточки на палки у особо опасных трещин, налаживать связь. В общем, хлопот по самые уши. Рухнули все планы Дрони на лето. Правда, кое-где намекнули, что работа на Эльбрусе поможет досрочно повысить инструкторскую категорию.

Живет Дроня за занавеской, на высоте трех с половиной тысяч метров. Место называется «105-й пикет». Когда-то тут был биостационар, где проводили опыты над собаками. Теперь остался один длинный барак и при нем выносное строение – кухонька, не считая выносного же туалета. В бараке никакой мебели для туристов, кроме двух длиннющих рядов железных коек с матрацами. А в самом торце – брезентовая занавеска из автомобильного тента. За тентом только две скромных коечки-раскладушки, спас-фонд, радиостанция. С этого командного пункта Дроня руководит бригадой спасателей. А его люди ютятся кто где выше: на «бочках», на «Приюте 11-и». В первое время Дроня часто покидал свой КП, носился по горе, организовывал четкую работу спасателей. Потом, когда стали прибывать первые делегации, вынужден был больше просиживать у радиостанции.

На «105-й пикет» в те времена профсоюзы «закачивали» в день по две плановых туристских группы. Это человек под шестьдесят. Замученные пятичасовым подъемом из Терскола туристы без сил валились на койки. Они были сейчас способны лишь на то, чтобы мысленно попросить маму забрать их отсюда. Неумолимые инструкторы чуть ли не пинками заставляли дежурных готовить еду и доходчиво объясняли полную безвыходность положения туристов: на следующий день они должны будут подняться к «Приюту 11-и» и там переночевать. При этом не упускали возможности напомнить, что «Приют» находится на высоте 4200 метров над уровнем моря. Впереди еще семьсот метров набора высоты. Значит, надо есть. Хочешь-не хочешь!

Чтобы чрезмерно не раздражать разозленных туристов своим бодрым видом, инструкторы удалялись в загодя поставленные поодаль палатки и там продолжали персональную тайную жизнь.

Бедолаги-туристы с кружащимися от высокогорья головами бродили тенями по бараку, бессмысленно перетаскивая из угла в угол макароны, тушенку и прочие консервированные деликатесы, которые им насовали в дорогу заботливые профсоюзы и родители. Доступных способов превратить эти предметы во что-то съедобное, как правило, никто не знал. Дроню за его занавесочкой постоянно осаждали голодные люди, засыпая неожиданными вопросами. Сколько, например, нужно сыпать соли в сорокалитровую кастрюлю, если в ней будут вариться макароны на двадцать шесть человек? Или такой вопрос: можно ли использовать консервы, у которых пузырями вздулись крышки? Второй вопрос был на порядок серьезнее первого, так как предполагал некоторую долю ответственности. Ушлый Дроня моментально оценил уникальность ситуации. С видом университетского профессора он рассматривал этикетки на банках и клейма на крышках. Если в руки Дроне попадалась банка «Килька в томатном соусе», он величественным жестом разрешал пускать продукт в оборот. Но если невесть откуда забредала банка «Лосось натуральный в собственном соку», или, того интереснее, – «Фарш сосисочный. Высший сорт. Произведено в Испании», то Дроня не колебался ни секунды. Он брезгливо морщился и указывал несчастному владельцу банки на дальний угол своего закутка, куда следовало немедленно бросить заразу на предмет ее дальнейшей утилизации. Решая судьбу консервов, Дроня употреблял слово загадочное, не дающего полного представления о дальнейшей участи продукта: то ли уничтожения, то ли поедания.

Сначала дальний угол заполнялся вяло. Потом, по мере того, как слава научного консультанта Дрони ширилась, куча банок разрасталась и скоро стала напоминать небольшую горку, особо не выделяющуюся среди гордых вершин Кавказа. К сроку окончания общественно-альпинистских мероприятий гора консервов вполне могла конкурировать по объему с Эльбрусом и значительно превосходила Эльбрус по содержанию.

Через некоторое время комнатный Эльбрус пришлось накрыть развернутой палаткой, так как он стал выглядеть чересчур вызывающе и вызывать сомнения в добросовестности Дрони как эксперта. Дроня незаметно для себя стал превращаться в Кощея, ревностно оберегая кучу не только от прикосновений, но и от нескромных взглядов.

Кроме того, сердобольный Дроня, имея в день пару-тройку часов честного безделья, нашел себе развлечение. Из тех туристских особей, которых восхождение на сто пятый пикет укатало окончательно, и которые не видели резона класть живот ради взгляда на Эльбрус в упор, Дроня комплектовал маленькие группы и водил на открытый им же кругозор. До кругозора Дрони было всего двадцать минут подъема, а вид на Эльбрус был по качеству практически таким же, как и с «Приюта 11-и».

Всякие болезные и хилые в немыслимом числе моментально набросились на Дроню. Если в первые дни благотворительности на кругозор с Дроней взбирались исключительно изнеженные и, как правило, красивые девочки, то в дальнейшем в туристских группах вспыхивали саботаж и форменная пугачевщина. Подавляющая часть личного состава прикидывалась хворой, лишь бы не тащиться на ужасные 4200! Инструкторы не особенно протестовали, добровольно перекладывая часть собственных хлопот на могучие плечи Дрони. Гуманитарная в своей основе акция создала заметную напряженность с койко-местами на «105-м пикете», так как у Дрони не было никаких возможностей перекрыть неиссякаемый поток туристов из долины!

Тут уж сам Дроня начал терпеть неудобства. Если до того его кроватка иногда давала интимный приют заблудшей туристке, то теперь и соседнюю коечку в закутке приходилось безвозмездно сдавать в эксплуатацию. Исключительно из сострадания. Но лишаясь при этом уединения и конфиденциальности. На регулярности же пополнения дальнего угла трудности туристского ночлега сказывались самым положительным образом.

Закончились массовые восхождения. Патриоты-делегаты разъехались по своим республикам. Последними покидали гору спасатели. Похудевшие, сожженные солнцем, они вваливались в закуток Дрони, где на ящике от переносной радиостанции, приспособленной под письменный стол, наемный клерк ставил печати на командировочные удостоверения. После завершения обязательной бюрократической процедуры Дроня подводил очередного отощавшего товарища к заветному дальнему углу, откидывал полог маскировочной палатки и величественным жестом раскаявшегося Кощея предлагал загрузиться харчами по принципу «сколько сможешь унести».

Те годы были не очень сытными, поэтому спасатели по достоинству оценили благородство Дрони. Правда, прозвище Кощей тут же прилипло к нему как банный лист.

Последний аккорд великой консервной эпопеи выпал на долю самого Дрони. В полном отчаянии он смотрел на упорно не желающую таять гору снеди. Утилизация не предполагала незавершенности.

Предпоследним уходил с Эльбруса Юра Мурадов. Парень крепкий и выносливый. Дроня запихивал в рюкзак Юры консервы с понятным упорством – чтоб не достались врагу! Неулыбчивый Юра сопел, но не противился натиску Кощея, так как у Юры было трое детей, а в магазинах более ничего не было, чем было. Заботливо поддерживая Юру, готового упасть под тяжестью рюкзака, Дроня проводил его к выходу. И даже показал наиболее рациональное направление спуска в долину.

Пробил и его час: Дроня принялся упаковывать свой личный рюкзак. Оказалось, что он не успел подготовиться к этой процедуре морально, заботясь в первую очередь о друзьях. Сейчас он сидел на полу и мучительно сортировал банки, стараясь найти верное решение, что брать, а что оставить.

Жил-был давненько некий осел у мудреца Буридана. О заслугах Буридана современному человечеству почти ничего не известно. Но буриданов осел прославился во веки веков: он сдох с голоду, разрываясь между двумя равноценными охапками сена. Аминь!

Судьба буриданова осла нависла над Кощеем, да и солнце начинало заваливаться к западу. Нужно было торопиться. Дроня, как кирпичики, вставлял банки в рюкзак, стараясь, чтобы между банками, как в кладке египетских пирамид, не пролезло даже лезвие ножа. Покончив с основным объемом рюкзака, Дроня принялся за клапан. Туда пошли плоские банки итальянских сардин и эстонских шпротов. В завершение процесса для поперечной устойчивости Дроня распихал некоторое количество банок во все имеющиеся в наличии собственные карманы брюк и куртки. Не исключая накладные на рубашке. Далее процесс эвакуации рюкзака принял совершенно экзотическую форму: Дроня лег на пол и подполз под рюкзак, заранее установленный в нужную позицию. Затем он затянул пряжки лямок и, опираясь о предусмотрительно подставленный стул, со стоном встал на колени. Понятно, что самым трудоемким моментом как для Дрони, так и для любого угнетенного индивидуума, был подъем с колен. Это было уже не усилие мышц и воли, вернее всего, это была политическая акция.

Кощей встал на дрожащие ноги, как штангист, поднявший рекордный вес. Слава знатным хлопкоробам, текстильщикам и швеям: «Абалаковский» рюкзак, к счастью, выдержал запредельные нагрузки! Из дверей «Пикета» Дроня не вышел, а вырвался. Те, кто проектировали и строили барак, не рассчитывали на габариты африканского слона, груженного рюкзаком с консервами.

Прерывисто дыша, широко расставив ноги, Дроня развернулся лицом к долине реки Баксан. Река блестела в такой неимоверной дали, что Дроня едва не заплакал. Больше месяца он по триста раз на день смотрел вниз, в долину. И только сейчас осознал ее гибельную глубину.

Механической походкой робота Дроня передвигался по склону. Каждый шаг требовал концентрации мысли, полной мобилизации вестибулярного аппарата и нечеловеческих усилий. Но Дроня не был бы Кощеем Бессмертным, если бы не одолел склон и умер. Через час на расстоянии голосовой связи обозначился Юра Мурадов. Юра уже достиг ближайших корявых сосенок и передвигался хитроумным способом – от дерева к дереву. Кощей, уловив выгоду такой методики, стал повторять маневры Мурадова. Когда утомленный Юра излишне долго зависал на очередной сосне, Дроня жалобно кричал:

– Юра, освободи дерево, я иду!

В долине и Юру и Дроню-Кощея встретили с сочувствием и пониманием. Помогли загрузить неподъемные рюкзаки в автобус, где тяжеловозы тут же заснули мертвым сном.

В Нальчик автобус приехал в четвертом часу ночи. Из чувства социальной справедливости товарищи довезли Дроню до самого подъезда, помогли выгрузить рюкзак из автобуса и возложить его Дроне на плечи. Дроня покачнулся, но устоял. Автобус уехал. Гордый Дроня не унизился до того, чтобы попросить ребят помочь донести рюкзак до квартиры. Жил Кощей на третьем этаже и на третий этаж восходил ровно сорок минут, отдыхая вцепившись в перила, будто бы он шел на Эверест. Перед своими дверями Дроне пришлось сесть на пол, выбраться из-под рюкзака и со вкусом отдохнуть еще минут двадцать на резиновом коврике. В открытую дверь квартиры Дроня втащил рюкзак волоком, шепотом ругая того, кто придумал в дверном проеме порожек высотой в три сантиметра. Кое-как затащив рюкзак внутрь, Дроня справедливо почувствовал себя достойным добытчиком и главой семейства. Запер дверь, безуспешно попытался вытащить из клапана рюкзака банку со шпротами, чтобы утолить голод. Но не сумел ни того, ни другого. Стараясь не потревожить жену и детей, Дроня проник в комнату, собрался было разуться, но неожиданно для самого себя уснул на полу. Благо там был постелен туркестанский ковер – гордость и нетленный капитал семьи.

Через час Дроню-Кощея разбудила жена. Она собралась идти на работу, но сама не смогла сдвинуть рюкзак, который не позволял открыть дверь. Вдвоем они с трудом отпихнули рюкзак на нужные семь сантиметров, и Дроня прочел в глазах жены то, о чем мечтал, пакуя консервы на «105-м пикете» – любовь и благодарность.