Текст книги "Опыты литературной инженерии. Книга 1"

Затем потянулась нескудеющая цепочка более нахрапистых и подозрительных перекупщиков и торговцев – любителей свиной тушенки, детских костюмчиков, велосипедов и сливочного масла. Крик в подъезде наискосок стоял такой, что отдельные непарламентские выражения были ясно слышны на пункте наблюдения.

Пока осаду сдерживали сам ЖП, его маманя и сестра. С любителями персидских ковров и охотниками переговоры перешли в характер активных скандалов. Мама ЖП сорвалась в истерический припадок. ЖП заперся в туалете, а домработница вооружилась скалкой. Но силы защитников быстро иссякли, поэтому из партийного гнезда телефонным звонком был срочно сорван с важного заседания главный орел – папаня. Большой Пакостник примчался на выручку семье на своем казенном мерседесе.

Потенциальные покупатели мебели церемонились еще меньше. Их не убеждали увещевания в том, что это ошибка, недоразумение, а вовсе не злой умысел. Они требовали показать товар, предлагали бо́льшую цену, пытались ворваться в жилище. Заслон в виде папани дрогнул и вызвал милицию. Приехал наряд, объединился с защитниками, но, на их общую беду, валом повалили рыбаки, охотники, антиквары, мотоциклисты, спекулянты, оптовики-харчевики жулики и откровенные бандиты. Само собой, они тоже не стеснялись в выражениях и доходчиво угрожали расправой. Семья ЖП намертво забаррикадировались в квартире и напрочь отказались от переговорного процесса. Все семейство и милицейский наряд дружно тряслись мелкой дрожью. Народ же все прибывал и прибывал. У подъезда их встречал авангард милиционеров, которые сованными до хрипа голосами уверяли, что все это – сплошное недоразумение. С улицы свистели и пытались бить камнями окна ненавистной квартиры. Кто-то громко и откровенно призывал к поджогу. Учитывая, что в объявлениях не был указан срок окончания акции, приклеены они были на совесть, а адресов и номеров телефонов на бахроме насчитывалось около полутора тысяч, веселая жизнь всем родственникам ЖП на ближайший месяц была обеспечена!

Чтобы предотвратить вторжение, милиция вызвала еще милицию. Та приехала и пыталась заблокировать подъезд снаружи. Но не тут-то было: озверевшая от всеобщего дефицита толпа, разгоряченная обещаниями всех возможных и невозможных благ, прорвала блокаду и захватила подъезд. Осознав, что их нагло обманули, охотники за разносортной добычей пытались поджечь жилище партбосса и его отпрыска – ЖП. Поверх голов на третий этаж пытались передать канистры с бензином. Штурмующих не смутило присутствие в квартире двух женщин, и в воздухе явственно запахло пролитым бензином, самосудом и скорой расправой. Версия наблюдателей, что они являются свидетелями физического эксперимента, приобрела вполне отчетливые очертания. Рослые вновь прибывшие милиционеры кого-то волокли в подъехавшие «воронки». Уже кого-то вместе с канистрами непочтительно выбрасывали из подъезда прямо на асфальт. В общей заварухе непонятно как, но снаружи оказался партийный папаня, которому почему-то досталось больше всех. Мерседесу досталось тоже. Но наблюдатели все же продолжали надеяться, что папаня сохранит остатки физической кондиции и рикошетом от него перепадет и ЖП.

С наступлением темноты бой стих. Милиционеры остались охранять снаружи основательно поврежденный подъезд, а из квартиры на третьем этаже продолжали раздаваться жуткие вопли. Окна квартиры, несмотря на довольно прохладную погоду, были раскрыты настежь. Не уверен, что до далекой весны в принципе возможно проветрить уходящую в средневековье вонь львовский канализации. Умный партбосс-папаня все правильно просчитал и на правах родителя безжалостно драл своего сыночка при распахнутых окнах без риска уголовной ответственности.

Наблюдатели сидели на раскладных стульчиках у окна лестничной площадки на третьем этаже дома наискосок с театральными и артиллерийскими биноклями времен Первой мировой войны, знаменитой подзорной трубой Чугай и от души наслаждались. В оптику было хорошо видно, как папаша-перец и мамаша рвали друг у друга пузырек с валерьянкой, а сам ЖП маячил на заднем плане, как оловянный солдатик, не решаясь испытать судьбу и использовать по назначению то место, на котором обычно люди сидят. Судя по всему, папаша ЖП, не найдя веских словесных аргументов для объяснения сыну его мизерной сущности, попытался вбить их ему не через голову.

Страшная триада вендетты: «Таврида» – «Злой Дух» – «Офеня» была достойно реализована, и можно было смело идти на площадь Рынок, где в уютном кафе при общем сборе класса планировалось празднование свершения мести.

Теперь судите сами о необходимости и неотвратимости вендетты.

Вечера на хуторе близ Миор
(мозаика из четырнадцати фрагментов)

Фрагмент 1

На закате шальные ватаги комаров высыпают из леса на разбойничий промысел. В тихом озерном краю ничто так не досаждает летом, как эти комары величиной с лошадь. От безделья при отсутствии добычи они толкутся на фоне вечернего оранжевого солнца, рассказывая друг другу небылицы про съеденного заживо жителя Миор, который имел неосторожность спьяну вздремнуть на опушке леса. Белорусский комар, в отличие от сибирского таежного, берет не числом, а персональным натиском. На теплых болотах он взрастил себе не хоботок, а стальное копье. Вместо хилого комариного всхлипывания, он путем познания сути эволюционной теории смонтировал внутри организма настоящий вакуумный насос. Этому бы летучему монстру дворовые туалеты чистить, а не охотиться на невинных людей!

К младшему лейтенанту Ге приехала погостить жена. По версии молодого мужа, к внуку того самого прославленного русского художника Николая Николаевича Ге.

Внук находился в командировке и квартировался на самом краю большой деревни Миоры, которая, в свою очередь, располагалась на севере Белоруссии, почти на границе с Литвой.

Товарищ младший лейтенант Ге волею судеб попал в диверсанты и выступал в этом качестве уже второй год после окончания спецшколы в Печах под Борисовым. Командировка предполагала пребывание лейтенанта-диверсанта в съемной избушке, в компании с такими же, как он, тремя диверсантами, в ожидании команды что-то там такое взорвать или сломать в ходе больших международных военных учений.

Четыре дня и три ночи внук великого художника валялся на голом матраце, брошенном на металлическую сетку казенной кровати. Он и его коллеги в светлое время суток от скуки играли в карты, халатно исполняя по очереди обязанности часового. Обязанности заключались в том, что часовой перемещался на крайнюю кровать, с которой открывался вид на часть дворика перед домом, и периодически бросал тусклый взгляд в направлении калитки: не крадется ли к ним злодей с «той» стороны. Учения уже шли вовсю, и рекомендованная бдительность была не лишней.

В отсутствие электричества занавесок на окнах не полагалось. Под конец четвертого дня место часового занял лейтенант Мозырец и не подкачал – заметил вошедшую в калитку девушку с дорожной сумкой, одетую совсем не по-миорски.

– В ружье! – скомандовал Мозырец зычным басом, и трое диверсантов, расхватав оружие, заняли оборонительные позиции в единственной комнатушке избы, которую они решили не сдавать без боя.

В дверь постучали.

– Войдите, – лживым бабьим голоском откликнулся Мозырец.

Дверь отворилась, и в темноватое помещение вошла миловидная девушка в элегантном сером жакетике.

– Милочка! – истошным голосом завопил младший лейтенант Ге, отбросил автомат и одним прыжком преодолел препятствие в виде кровати на пути к девушке. Приятели диверсанта знали, что Ге женился месяц тому назад, но молодой жены не видели, так как свадьба состоялась далеко от места службы – в Петербурге, где учился и долго творил Николай Николаевич. И сама невеста была оттуда.

Когда страсти встречи немного улеглись, Ге, усадив супругу на ближайший матрац и глядя на нее сияющими глазами, задал не высказанный до сих пор вопрос:

– Милочка, золотая моя, как ты меня нашла? Как добралась сюда?

Вопрос заинтересовал и лейтенанта Мозырца, старшего и по званию, и по должности: о пребывании группы диверсантов в Миорах знать было положено только начальнику штаба синей, «воюющей» стороны и начальнику разведки. Вот и все.

– Элементарно, Ватсон, – чуть жеманно ответила вновь обретенная супруга. – Мама позвонила дяде Виталику, а он позвонил дяде Славику. Ну, ты помнишь, генералу. А потом маме позвонил тот капитан, с кругленькой мордашкой… Ну, ты помнишь. И все рассказал. Я на автобусе до Полоцка. А от Полоцка на такси сюда. Там в центре мне сразу сказали, где вы живете. Я к вам на целых три дня. Даже вино привезла с собой.

Мозырец остолбенел от такой голой правды. Трое сослуживцев тоже впали в столбняк под недоумевающим взором жены внука художника.

– Вы, пожалуйста, посидите здесь минуточку, Людмила, – произнес, откашлявшись и обретя дар речи, Мозырец. – У нас тут небольшой военный совет на воздухе. Вы позволите?

– Позволю, – благосклонно склонила белокурую головку жена внука. – Только недолго. Я пока выложу все то, что для вас передала мама.

– Так точно, – выпалил Мозырец и подал глазами многозначительный знак для всей троицы в направлении двери.

– Ты чё? – вызверился на старшего по званию младший лейтенант Ге. – Жена ведь, понимаешь?

– Так точно, – автоматически отозвался Мозырец, перемалывая внутри себя какую-то важную мысль.

– Как размещаться будем? – подал совещательный голос коллега по фамилии Милорадович, подозревавшийся в родственной связи с генералом от инфантерии, учеником А. В. Суворова и сподвижником М. И. Кутузова.

– Занавеску из шинелей соорудить, что ли? – вопрошающе поддержал его третий член команды с фамилией, начинавшейся на «М» – Могильный. В родстве ни с кем не заподозренный. В Печах у неразлучной четверки было постоянное прозвище: «Три эМ-Ге». Похоже на марку немецкого пулемета времен второй мировой войны.

Старший по званию, весу и росту Мозырец наконец додумал свою думу:

– Ты, Коля, с женой остаешься в доме, а мы с ребятами сейчас отправляемся в лес, построим шалаш и продержимся там до твоего освобождения.

– Какой шалаш? – ошеломленно пролепетал мл. лейтенант Ге. – Какое освобождение? Вы чё, ребята?

– Со старшим по званию не спорят, – поучительно заметил г-н Милорадович.

– А шинели с собой заберем, – поддержал товарищей немногословный Могильный. – Надо же чем-то укрываться!

– Нет, так не пойдет, – уперся Ге. – Давайте уж мы с Милочкой в шалаш, а вы остаетесь в доме. Если вдруг приказ притащат, то все почти в сборе. А меня из леса только свистните – примчусь мигом!

– Комары вас там сожрут, – заколебался Мозырец.

– У нас же диметилфталат есть, – не унимался Ге, войдя во вкус новой идеи.

– А как супруга на это посмотрит? – засомневался Могильный.

– А так и посмотрит. Положительно посмотрит. Она у меня умница. На байдарках всю Карелию прошла. Ей шалаш – милое дело!

– Ладно, – уступил Мозырец. – Иди в дом, договаривайся с женой, а мы тут сообразим насчет тылового обеспечения.

Затея пожить с любимым будущие два дня в шалаше Милочке понравилась. С этой вестью внук художника вновь объявился на крыльце.

– Она вздремнуть прилегла, – доложил он полушепотом. – Я ей на твоем матраце, Борька, свою шинель постелил. Где у нас топор? Пошли шалаш строить!

Фрагмент 2

Метрах в трехстах от съемного дома начинался лес. Замечательный белорусский лес – стройные сосны и кудрявые березки. Подлеска почти не было, поэтому лес был прозрачным и приветливым. Неподалеку от опушки «Три эМ-Ге» нашли уютную полянку и через час с минутами, энергично орудуя топором и десантными ножами, профессионально соорудили великолепный шалаш, крытый еловыми лапами и оборудованный отворяющейся треугольной еловой мохнатой дверью. Чтобы комарам неповадно было, шалаш оросили снаружи диметилфталатом. Запах, точнее, вонь от реппелента, распугал всю комариную живность на полверсты окрест, обеспечив супружеской чете спокойствие при совершении ночного таинства.

– Лучше, чем у Ленина в Разливе! – удовлетворенно подвел итог работы будущий Робинзон – Ге.

Молчаливый Могильный натаскал из недалекого русла ручья мокрых каменьев и возвел в трех метрах от шалаша некое подобие очага для согревания тела и услады глаз. Запас дров обеспечил Милорадович, присвоивший себе топор на правах династического воина-рубаки.

Лейтенант Мозырец заботливо натянул между соснами веревочку для сушки белья, а будущий Робинзон, он же совладелец шалаша, ползая на карачках, очистил помещение от сосновых шишек и расстелил в темноватых покоях рая два матраца, прихваченных из казенного дома. Постельное белье Мозырец пообещал добыть из неведомого источника и доставить не позднее двадцати ноль-ноль, то есть задолго до отбоя.

Продукты питания, посуду и туалетные принадлежности развесили на ветках березы, подальше от завистливых зверюшек и пронырливых муравьев.

Расправившись с вещевыми мешками, протерев ножи и утерев пот со лба, бригада строителей расселась на полянке на краткий перекур. Никто из них не курил, но перекур по этой причине никто и не отменял. Нанюхавшиеся диметилфталата, комары с опасением смотрели на отдыхающую четверку.

Пользуясь свободной минутой, командир оговорил с кандидатом в отшельники условные сигналы, с использованием которых в случае крайней необходимости его будут выкорчевывать из убежища.

Закончив обустройство жилища, которому присвоили кодовое наименование «Хутор Рай», «Три эМ-Ге» направились в Миоры, на чем настаивал внук Ге, преисполненный благодарности товарищам за участие и помощь.

Из бедного миорского магазина коллеги вынесли все, что смогли, вернее, все, что там было в наличии. Намечался праздничный ужин на базе и проводы молодоженов на «хутор». Уже повернули в сторону базы, как вдруг Ге хлопнул себя по лбу, круто развернулся и помчался в сторону скромной хибарки аптеки.

В аптеке потомок великого портретиста долго мямлил что-то старушке-провизору, пытаясь энергичными жестами объяснить то, что никак не лезло с языка. Старушка не зря прожила на свете свои семь десятков с хвостиком, поэтому, ни слова не говоря, завернула что-то под прилавком и сунула пакетик в руки офицера, зардевшегося девичьим румянцем. Расплата была копеечной, и взбодренный Коля Ге выскочил на деревянное крылечко аптеки с чувством неимоверного облегчения.

Три «эМ» поджидали его неподалеку, под кирпичной стеной бездействующего костела. Милорадович совсем не по-дворянски отковыривал корочку от общественной круглой буханки. Командир группы Мозырец заносил в записную книжку итоги посещения магазина. Хладнокровный, как питон, Могильный внимательно считал ворон на березке, которая проросла на карнизе колокольни старого костела.

Фрагмент 3

Ужин в домике команды диверсантов был организован по высшему разряду без скидки на «фронтовую» обстановку. Молодая жена Ге, кстати, с уважением сменившая девичью фамилию, быстро освоилась с чадящей плитой и незатейливой посудой. Привезенное вино быстро выпили. Да что такое семьсот пятьдесят граммов на пять человек! И пирожки подчистили, и ветчинку, и купленные в миорском сельмаге развесные маринованные огурчики.

Милорадович порадовал высокой поэзией, продекламировав Бодлера и Павла Васильева. Суровый Могильный исполнил на двуручной пиле «Соловья» Алябьева. Мозырец, как и обещал, смотался в центр Миор и задолго до двадцати ноль-ноль приволок новенький комплект постельного белья. Могильный исчез на десять минут вместе с наволочками и возвратился, держа подмышками две полноценные подушки, набитые свежим сеном.

Торжественный кортеж, возглавляемый сладкой парочкой Ге и замыкаемый с тыла тремя эМ-ушкетерами, направился в сторону «хутора», услаждая слух жителей Миор слаженным исполнением русского романса «Отвори потихоньку калитку».

От вида шалаша супруга младшего лейтенанта Ге пришла в восторг, который несколько померк при приближении к объекту, от него нестерпимо несло диметилфталатом. Однако научное объяснение противокомариного эффекта, данное госпоже Ге командиром группы, несколько понизило волну неприятия и стремление вернуться в цивилизацию. Приданное, развешенное на дереве, умилило молодую женщину и возвратило ей веру в людей.

– Ну, Колька, ну, Милочка, доброй вам ночи! – пожелал чете галантный Милорадович. Мозырец похлопал Николая по плечу, а Могильный поднял сжатый кулак с оттопыренным большим пальцем.

Фрагмент 4

На следующее утро слегка утомленный младший лейтенант умылся и побрился в чистых струях ручья. После освежающей процедуры Робинзон Ге осознал красоту и благодать окружающего мира. Он заметил алмазный блеск росы, серебристую паутину на ветвях куста, спелую землянику под тем же кустом. Он услышал мелодичное пение птиц и ощутил такое успокоение и счастье, что непроизвольно заулыбался, обращая улыбку смолистому стволу ближайшей сосны.

Супруга-Пятница еще продолжала сладко почивать, а Робинзоном уже завладел инстинкт охотника и добытчика. Сначала он съел три землянички, подвернувшиеся под руку. Потом его алчный взор обратился к продовольственному запасу, развешенному на высоте человеческого роста. Двигаясь плавно и бесшумно, как и подобает настоящему диверсанту, Ге снял с сука ближайший вещевой мешок, развязал горловину и извлек на свет божий первую же попавшуюся снедь.

Откусив щедрый кусок копченой колбасы, Ге внезапно поперхнулся, расценив свое поведение как прямую измену. Рефлекс холостяка был преодолен сознательностью семейного человека и гражданина. Уже без вдохновения дожевав отгрызенный ломоть, младший лейтенант занялся разведением костра. Щепки для растопки, неосмотрительно оставленные на ночь в росистой траве, никак не хотели разгораться, заставляя молодого кочегара щуриться и чихать, смягчая звуковой эффект рукавом гимнастерки.

Костерок успокоительно затрещал, оранжевые язычки огня охватили поленца, заготовленные Милорадовичем. Счастливый супруг небрежно прихлопнул незадачливого комара, который прорвался сквозь защитную сень диметилфталата в надежде закусить с утра спелым молодоженом.

Дымок костра заставил зашевелиться в укрытии молодую скво, которая приоткрыла треугольную дверцу и затребовала к себе на утреннее рандеву свежевыбритого супруга.

После пламенного ритуала встречи веселый Ге выбрался из шалаша, сжимая в руке ненужный аптекарский пакетик: в результате проб и ошибок семьей был выработан вполне приемлемый способ интимного общения. Робинзон торжественно спалил пакетик на костре, брезгливо отворотив нос от запаха плавящегося латекса.

После сытного завтрака чета совершила чинную прогулку по окрестностям, не избежав контакта с раздосадованными от долгого ожидания комарами. Только у ручья нашлась прогалинка, по которой постоянный ветерок изгонял прочь лесную нечисть.

Когда молодожены возвратились к шалашу, они застали на полянке у костра маленькую старушку со сморщенным загорелым лицом. Знакомство тут же состоялось, и старушка, проникнутая сочувствием к бездомной, по ее представлению, паре, предложила погостить у нее на настоящем хуторе совсем неподалеку, за низкой лесистой грядой. Предложение было с благодарностью принято, и по узенькой тропинке Коля с Милочкой направились вслед за гостеприимной бабусей.

Фрагмент 5

На пологой и безлесной стороне гряды расположился хутор, который представлял собой целый комплекс строений – большой жилой дом, крытый дранкой, два сарая, свежесруб ленная банька и навес без стен для сена. На крыльце дома нежился рыжий кот с хитрой мордой соглядатая, сено под навесом щипали две белых козы. Опознав хозяйку, с лужайки за сараем добродушно замычала корова.

К гостям вышел хозяин хутора – высокий, статный старик в генеральских сапогах с коричневыми голенищами, в коричневом же кожаном жилете и с кривой трубкой в руке.

Гостей, несмотря на их протесты, усадили за стол и до полусмерти накормили домашними яствами, которые трем «М», прозябающим на базе, не могли присниться даже в самом восхитительном сне.

Потом хозяин, Вой цех Людвигович, достал из-за занавески красивый баян и начал играть вальс «На сопках Маньчжурии». Баян был немного расстроен, и это очень огорчало хозяина. Смекалистый Ге попросил баян и столовый нож, и через десять минут баян запел, как новенький. Нужно было просто подогнуть основания клапанов. За победу над инструментом следовало выпить. Хозяйка, баба Ядвига, внесла бутыль зеленоватого стекла совершенно невероятных размеров.

«Литра три, не меньше», – определил про себя младший лейтенант.

Из бутыли аккуратной тоненькой струйкой по граненым стограммовым стаканчикам был разлит слегка мутноватый самогон, распространивший над столом нежный медовый запах. Выпили все четверо, закусили бесподобной квашеной капусткой. После второго стаканчика молодые, усомнившись в своей дееспособности, заторопились в лесной бункер.

Как ни причитала, как ни жалела их, бесприютных, баба Ядвига, молодежь тяжело поднялась со стульев и засеменила вверх по травянистому склону. Вой цех Людвигович курил на крыльце трубку и благожелательно смотрел им вслед, Кот, минуту назад похитивший и сожравший достойный кусок грудинки, лицемерно умывался лапой чуть поодаль, всем своим видом демонстрируя отличную бандитскую форму.