Текст книги "Опыты литературной инженерии. Книга 1"

Фрагмент 6

Несмотря на ранний час, на полянке у шалаша было непривычно сумрачно. Днем с запада натянуло облаков, и стал накрапывать редкий дождик.

Припасам опасность не грозила, поэтому муж с женой беспечно нырнули в свои скромные хоромы, плотно прикрыв дверь, отгораживаясь от подозрительно наседающих комаров. Парочку вражеских лазутчиков с большим трудом обнаружили и казнили уже внутри шалаша. Дождь зашумел сильнее, но шалашу все было нипочем. Запах диметилфталата едва ощущался, но зато хвоя стала пахнуть сильнее, создавая ощущение первобытного уюта.

Молодые исхитрились укрыться вдвоем одной простыней и шинелью младшего лейтенанта. Внуку портретиста при справедливом дележе достались левый рукав и воротник.

До полуночи они перешептывались в полном мраке. Потом по очереди совершили вылазку на край полянки. После вылазки еще какое-то время возмущались теми, кто уверял, что комары по ночам не летают! Милочка с досадой обнаружила у себя под боком колючую сосновую шишку, которую впопыхах не заметил и не удалил помощник прораба – Ге. В своей оплошности мл. лейтенант признался и получил легкий выговор.

Дождь перешел в сущий ливень, что для шалаша оказалось выше его защитных возможностей. Закапало сразу в нескольких местах. Заткнуть течи было нечем, оставалось только уклоняться от неизвестно откуда срывавшихся капель и терпеть.

К утру измученные сыростью и холодом супруги забылись в тяжкой дреме, согревая друг друга телами. Дождь прекратился, небо расчистилось. Утро пришло ясным и ощутимо прохладным. Комары ехидно шушукались в мокрых кустах. Выскочивших на свет божий энтузиастов утренней согревающей зарядки они встретили восторженным воем и немедленно загнали обратно в шалаш. Реппелент смыло дождем, и Робинзон с Пятницей попали в настоящую осаду.

По мере того, как всходило солнце, наглость комаров приобретала воистину бандитский размах. Они умудрялись просачиваться сквозь еловые лапы и преследовали несчастных поселенцев, мечущихся под сводами совершенно потерявшего надежность убежища.

По всем канонам военной науки была самая пора трубить отход, то есть отдавать приказ на ретираду, то бишь драпать. Промедление грозило необратимыми потерями и травмами, несовместимыми с жизнью, так как уже несколько раз супруги ощутимо столкнулись лбами. Прихватив все, что могло пригодиться в кочевой жизни и послужить дарами в новом приюте, внук классика русской живописи со своей благоверной резво помчался вверх по тропинке, к спасительному хутору.

Фрагмент 7

Хозяева хутора встретили молодых с распростертыми объятиями. Баба Ядвига снова накормила их до полной обездвиженности, а Вой цех Людвигович предложил пройтись с ним на экскурсию, но, конечно же, после восстанавливающего утреннего сна. Баба Ядвига постелила еще не отошедшей от схватки с комарами молодежи в отдельной комнатке, украшенной расшитыми орнаментом занавесками и настенным плюшевым ковриком с пятнистыми оленями. Орнамент представлял собой сплетение стилизованных еловых лапок, что роднило уютную комнатку с недавно покинутым шалашом и гармонизировало переход к новой счастливой жизни. Без сырости, холода и растреклятых комаров!

До обеда Милочка со своим Робинзоном проспали без сновидений. Все, что было на них надето, самостоятельно высохло на спинках кровати. Кот, просочившийся в дверную щель, нежился на одеяле, задрав все четыре лапы вверх в выемке, образовавшейся между лежащими бесчувственными телами.

Место для хутора было выбрано с умом. Большая поляна не давала комарам укрытия, и они давно плюнули на безнадежную затею поживиться хуторянами. От обеда уклониться не удалось. Поэтому последующий за сим час молодые отсиживались на крыльце в компании с благодушным упитанным котом.

Закончив сгребать сено на дальнем конце поляны, к слегка осоловевшим супругам подошел Вой цех Людвигович, присел на крыльцо и достал из кармана жилета неразлучную трубку.

– Так пойдете зе мноу на шпацер (прогулку)? – обратился он с сильным польским акцентом к супругам, ставя ударение на «о» в слове пойдете.

– С удовольствием, – дружно ответили беженцы.

Хозяин еще минут пять отдыхал, попыхивая вкусным дымком, затем выколотил трубку о балясину крыльца, встал и сделал приглашающий жест даме в направлении березовой рощицы на восточной окраине поляны.

Там, в редколесье, среди пышной некошеной травы, проглядывали бесформенные глыбы серого, кое-где поросшего черным лишайником бетона.

Фрагмент 8

– То велика во́йна, – тихо пояснил Вой цех Людвигович, ставя ударение в слове война на первом слоге. – То все сорок первый. Германцы катили механизованы, как мо́рська волна. Ту был укрепрайон. Небольшенький такой. Дальше аэродром с бомбардовцами. Германцы и его захватили прямо со всей авиацией. Но на укрепрайоне им по зубам дали крепко. Там, где сейчас лес, поле было колхозное. После того боя стало оно похоже на свалку металлолома. Особенно много грузовиков пожгли наши. Я пацаном был, смотрел на бийку со своего огорода. Хорошо видно было и интересно. Хотя и страшно. Но в нашу сторону ничего не летело. Мы с соседями, Алексой и Богданом, даже окопчик себе выкопали, пока немцы подходили. Хотели спрятаться, а тут такое! Мои все под подло́гом (полом). А пацаны убёгли. Смотрели, как самолеты с крестами налетели, как бомбили укрепрайон. Вот что от него осталось.

Как германец пришел, жить стало страшно. Стреляли людей за звёнзек (связь) с партизанами. Потом о́йца (отца) застрелили. Хотя он не партизан был, а конюх.

Мать решила уходить до Варшавы, где ее сестры, двое, жили. Взяла нас с маленькой Зоськой и пошли мы пеши. Кругом оккупация, германцы лютые. Кушать все время хотели. Хорошо, что лето было, ночами не мерзли. Где кто по дороге хлеба давал, где молока. Удивлялись люди: «Куды вы? Усе на восток уходят, а вы на запад!»

А мать говорила: «Та на востоке мы уже были. А на западе, може, и поживем, хоть при германцах, но при родных сестрах». Приходилось по дороге и жебраць (просить милостыню). Но до́шли.

До самой Варшавы мы добрались только в октябрь. Хорошо нас встретили, дали крышу, маме работу. Стала мать шить германцам тенты на грузовики. А я сам видел, как хорошо они горят, когда в них стреляют.

Школы не было. Зоська маленькая дома сидела, а я все по улицам с хло́пами… Германцы, патруль, пару раз арештовывал, но отпускали. У нас ни зброи – оружия, ничего не было. Тех, у кого зброю находили, стреляли на месте. Я германцам свего о́йца простить не мог. Ненавидел их страшно. После восстания в еврейском гетто, в мае сорок третьего года, нашел озбройных жолнежей (солдат) с Армии Крайовой. Стали меня учить, как стрелять в германца, как гранаты бросать. В августе сорок четвертого командиры нам мувили (сказали), что есть уклад (договор) с Красной Армией, же она нам поможет, если мы начнем бийку, ту, у Варшаве. Я велю моцны (очень крепкий) был на то время, высокий. Всем говорил, что мне восемнадцать. А по правде было на четыре роки меньше.

То страх был великий. Такого не видали люди. Германцы, сволота, воевать бардзо (очень) хорошо умели. Бедная та Варшава! Стреляли мы, пока были патроны. Но все напрасно. Не пошла на Варшаву Красная Армия, как мы ее ждали. Германцы разбили нас на части, потом каждую часть добивали без всякой жалости. И мирных мешканцув (жителей) не жалели. Тысячи легли в то восстание. Надежды ни у кого не осталось. Кто мог, тот ушел в канал. Там под землей канал есть Варшаве. В Париже такой есть тоже. Как это правильно? – канализация? Вода там течет и задух (смрад) стоит сильный. Германцы выходы на землю заминировали, а где нет, то решетки поставили. Там в канале кто утонул, кого германцы газом отравили, а кто вышел – застрелили.

Я даже не был ранен. Только маленька контузия. А вокруг меня почти никого из хлопов не осталось. Нашли мы люк в канал, спустились туда. То, что не вода, вы знаете, то по колено, то по грудь. Света нет. Был у одного нашего фонарик, так батарейка сразу села. Идем, сами не знаем куда. Как дневной свет видим – назад уходим, очень германцев боялись. Людей там встречали. Со зброей и без. Такой розгардяш (переполох) был под землей! Нашли целый взвод солдат Армии Крайовой. Свет у них был. И был проводник, что вел их к выходу на Вислу. Мы с ними пошли. Долго очень шли. Совсем уже устали. Кто раненый был, падали в воду и тонули – сил не было встать. Кто зварьо́вал (сошел с ума) от страха и от боли. Нашли мы тот выход, а там германцы железную решетку поставили. Командир взвода выстрелил себе в голову, а мы все тут упали и лежали без движения. Никто уже никуда идти не мог. Думали, что тут умрем, как щуже (крысы). Вечером, когда темно стало, с Вислы пришли какое-то люди и пилой сделали проход в решетке. Живых нас осталось человек семь-восемь. Вышли мы на Вислу и пошли в разные стороны. Германцы нас не нашли. Далей я воевал на Первом Украинском фронте, у маршалека Конева. Потом, как закончил, в сорок седьмом, вернулся сюда. Вот тут мы Ядзей свой хутор построили. Дом о́йца моего стоял рядом. Мать с Зосей германцы в Варшаве тогда убили. Город весь разрушили. А от той части Миор, что была до войны, тоже только костел да пару домов осталось.

Что мне было тут делать – капитану Красной Армии? Я только стрелять умел и ходить в атаку. Пошел в милицию. Гонял бандитов, между тем и учился. А там послали колхозы поднимать. Так я с места на место, да все вокруг Миор.

Позже арештовали меня. Кто-то там мудрый дотлумачил (додумался), что я под германцем в оккупации был. Я везде писал, что участник Варшавского восстания. Что в Красную Армию пришел добровольцем, что три ордена Славы имею. Не послушали. Сняли с председателя, слава Божьей матери, что не посадили. Пошел я, как и о́йтец мой, на конюшню того колхоза, которым руководил. Далей пенсию оформил. Теперь на хуторе живем с женкой. Спо́кою хочется. А тут – нет да нет под косу осколок попадется. Подниму его, а он от солнца теплый, будто только от снаряда, что здесь на поле разорвался. Стою с тем осколком в руках, а сердце ныть начинает. У всех, кто то прошел, большая жало́ба (печаль) на сердце. Такое вот дело, детки мои.

Фрагмент 9

Вечером за накрытым столом молодожены сидели притихшие. Баба Ядвига, не знавшая об их разговоре с хозяином, недоумевала: уж не простыли ли они? Младший лейтенант опрокинул два по сто медового самогона, но даже вполглаза не захмелел. Милочка старательно училась набрасывать петли толстым крючком, замкнувшись в уголочке с клубком шерстяных ниток.

Кот-верхолаз пристроился на сосновой ветке с очищенной корой, которая занимала целый угол комнаты. На развилке ветки ему соорудили площадку-гнездо с мягкой подстилкой. Оттуда кот покровительственно озирал окрестности.

Вой цех Людвигович раскурил трубку и уселся в большое кресло, покрытое овечьей шкурой.

– Уж не поссорились ли вы, голуби? – спросила истомившаяся от их молчаливости баба Ядвига.

– Да что, вы! Что вы! Совсем даже не поссорились, – ответила Милочка, – Вой цех Людвигович о войне рассказывал, вот мы и переживаем.

– Что та во́йна! – с таким же ударением на «о» махнула рукой старушка. – Нам о себе да о живых думать надо! Внучка на неделе письмо прислала из Мексики. Кто мог бы подумать, что родня у нас в Мексике будет? Замуж вышла за тамошнего мексиканца. Красивый такой, загорелый. Архитектор он, дома строит. Вроде и деньги у них есть, а живут как цыгане. Внучка пишет, что поехали они по той Америке. Живут в машине. У них она вроде автобуса. Ей интересно, а мы вот с дедом думаем: как же без своего дома? Вот у нас все тут свое, родное. Зачем нам какой-то автобус?

От таких речей младший лейтенант Ге даже развеселился:

– Баба Ядвига, а нам вот с Милочкой даже в шалаше жилось неплохо. Только комары, сволочи, да дождь выжили нас оттуда. А так бы и жили там, лучше, чем в автобусе!

– Правильно говорят, что с милым и в шалаше рай. Это про вас, голубки мои. А вот поживете в шалаше, да захочется чего-то настоящего: дома, деревца у того дома, садика, чтоб деткам было где погулять.

– Детки пусть по лесу гуляют, – не унимался внук русского авторитета.

– Твои детки пусть по лесу и гуляют, – подала голос из угла Милочка. – А я своих деток на съеденье комарам не отдам!

– Это какие такие «свои» – «твои»? – изумился Ге. – Я думал, что они наши, общие.

– Их родить еще надо, – утвердилась в позиции жена офицера. – Ты вроде бы лично рожать не собираешься?

– Я? – переспросил вдруг расстроившийся муженек. – Я, может быть, и родил бы, если бы ты разрешила!

В дверь тихонько постучали. Вой цех Людвигович неторопливо встал и пошел открывать. Аккуратно ступая по половикам, в комнату вошли два «Эм» – Мозырец и Могильный. У каждого в руках был галантный букетик полевых цветов. Подмышкой у Мозырца торчала связка свежих березовых веников.

– Здравствуйте, – солидно произнес Мозырец. – Мы к вам с дружественным визитом. Слышали мы, у вас на хуторе хорошая банька. Если разрешите, мы ее истопим и испытаем. Вот, а это вам!

С этими словами Мозырец отобрал букетик у стоящего по стойке «смирно» Могильного и передал цветы бабе Ядвиге и Милочке. Вой цех Людвигович только хмыкнул из глубины своего деревянного кресла.

Баба Ядвига засуетилась, полезла в застекленный шкафчик за посудой.

– Ух, ты, – прокомментировал прибытие друзей Младший лейтенант Ге, – а я-то думал, приказ пришел и надо сматываться на войну.

– Еще повоюешь, – успокоил подчиненного Мозырец.

Медовый самогон пришелся двум «Эм» по душе. Мозырец завел профессиональный разговор с хозяином, обсуждая достоинства и недостатки бань различных конструкций. Могильный методично жевал угощения бабы Ядвиги, не забывая каждый раз благодарить ее перед новым блюдом.

– Послушай, а чего бы и нам с тобой в баньку не сходить? – вдохновенно зашептал на ухо супруге молодой Ге. – Ну, потом, после ребят?

Мысль показалась Милочке забавной, и согласие мужу было дано.

Могильный подключился к разговору и, как оказалось, прекрасно ориентировался в глине для замазки швов и ритуале растопки банной печи.

Как будто между прочим Ге вставил свою речь в общую беседу. Он изложил семейную просьбу хозяевам и тоже получил одобрение и согласие.

– Слушай, Коля, может быть, вы сначала, а мы потом? – усомнился Мозырец в справедливости очереди.

– Нет, – твердо отклонил предложение потомок живописца. – Мы собираемся мыться долго и основательно. Не хотим заставлять вас, давно немытых, ожидать.

Мозырец наклонил голову, сжал губы, прислушался к внутренним доводам и временно признал правоту коллеги-диверсанта.

Под предводительством Вой цеха Людвиговича Могильный и Мозырец удалились растапливать баню. Супруги Ге отправились в отведенные покои, отбирать вещички для будущего омовения. Кот на своем насесте насторожился.

Через полчаса со двора прибыл Могильный и с суровым лицом доложил, что баня готова. Мозырец вновь предложил молодоженам отправиться на помывку в первую очередь. Младший лейтенант охотно принял предложение, так же легко, как полчаса назад от него отказался. Милочка согласилась после некоторой паузы.

В предбаннике горела яркая стоваттная лампочка. Из-за нее произошла некоторая заминка с раздеванием. Милочка отчего-то уперлась, пришлось внуку Н. Н. Ге спешно сбросить с себя камуфляжные одежды и удалиться в моечное отделение. Там мл. лейтенант не стал терять время даром. Он зачерпнул эмалированным ковшиком водички из кадки, плеснул на каменку и остался доволен первой порцией пара. Под прикрытием паровой завесы в банный сумрак проникла молодая Ге, не утаившись, однако, от зоркого глаза супруга.

По всяким незначительным обстоятельствам молодой парочке не приходилось лицезреть друг друга в полный рост в обнаженном виде. Молодой муж настолько впечатлился, что вынужден был спешно прихватить припасенный Мозырцом березовый веник и прикрыть им свою неприличную готовность к подвигу.

Милочку пар взбодрил, и она двигалась по баньке совершенно непринужденно. Развела в деревянной бадейке теплой воды, из ковшика полила на голову и стала намыливать волосы душистым городским мылом.

Её благоверный категорически решил для себя, что поддавать пару больше не будет, так как он сокращает видимость до возмутительных пределов. Успешные боевые действия в условиях дымовой завесы практически невозможны – это азы воинской науки. Он уже и так три минуты сучил копытами, не решаясь броситься в атаку.

Милочка беспечно плескалась, а её супруг, если что и сотворил в банном производстве, так это макнул ладошку в таз с холодной водой и оросил пылающие щеки. Наконец нервное напряжение диверсанта достигло такого предела, что впору было выбирать: или выброситься из баньки, или решительно идти на приступ. Коля очень кстати вспомнил, что на второе действие узы брака дают ему полное юридическое право. Выскочив чертом из-за угла печки, юный фавн бросился к желанной русалке. Но Милочка, за мойкой головы не утратившая бдительности, ловко увернулась. Ге по инерции проехал пятками по скользкому полу до противоположной стенки. Развернулся и во всеуслышание объявил абордажный налет. Милочка завизжала, захохотала и в очередной раз уклонилась от патологически активного мужа. Плюнув на этикет, внук гордости русской реалистической школы отбросил паршивый веник и заключил супругу в скользкие объятия.

Визг и смех донеслись и до хозяев и до гостей, которые пребывали в тиши умиротворенной беседы. Могильный недоуменно поднял брови, а Мозырец, семейный человек, многозначительно почесал затылок. Хозяева тактично сделали вид, что ничего не услышали.

Через некоторое время банное буйство прекратилось, и молодожены вспомнили истинную цель посещения моечного заведения. Ге поддал пару, нашел запропастившийся веник и любовно стал обрабатывать возлежащую на полке царицу своих грез. Далее жертвой веника пал и он сам. Банная процедура тем и хороша, что не имеет четкого расписания, особенно если обязательства перед следующими в очереди на помывку так же расплывчаты, как и мыльная пена. Образ изумительно порозовевшей жены восхитил младшего лейтенант и одновременно натолкнул на мысль о прямом указании на продолжение рода, завещанном Всевышним.

Жилистому Ге, тело которого в школе диверсантов лишили последнего грамма жирка, оставив только кости, сухожилия и мышцы, нипочем были твердые доски. Ни его локтям и коленям. Милочка тоже не роптала, хотя временами испытывала незначительный дискомфорт, вызванный опасением свалиться на пол.

Пребывая в состоянии банного восторга, супруги не заметили, как в приоткрывшуюся незапертую дверь прокрался любопытный кот. Атмосфера парной пришлась ему не по вкусу, и он оскорблено удалился, унося разочарование на кончике принципиально задранного хвоста.

Фрагмент 10

Рано утром Милочке нужно было успеть на автобус. Баба Ядвига приготовила завтрак – картошечку с курочкой, зажаренной до румяности. Вой цех Людвигович достал знакомую бутыль довоенного стекла и привел в готовность знаменитую маринованную капустку, поворошив ее красивой деревянной вилкой в глазурованной миске. Выпили за Милочку, за ее счастливую дорогу. Выпили за хозяев, за их здоровье. Потом отдельно за младшего лейтенанта и его воинскую удачу. Потом вроде бы за отремонтированный баян. Милочка только пригубливала из своего граненого стаканчика, а Ге, находясь в прекрасном настроении, легкомысленно следовал в колее за многоопытным Вой цехом Людвиговичем, не подозревая о коварстве медового самогона. Главным упущением потомственного интеллигента-внука было небрежение волшебной капусткой, сдобренной ароматным постным маслицем, которой следовало бы обильно закусывать выпитое. Последний стаканчик у младшего лейтенанта не пошел. Добрая треть его содержимого вылилась изо рта обратно. Перебравший Ге едва успел перехватить недопитое спасительным полотенцем.

Тепло распрощавшись со стариками с объятиями, слезами и поцелуями, чета Ге отбыла в направлении шалаша, из которого мл. лейтенант намеревался захватить два казенных матраца для доставки их на базу.

После непродолжительной борьбы бывалый диверсант умудрился скатать матрацы в огромный тюк, перетянув его бельевой веревкой Мозырца, так и не использованной в робинзонаде. Потом Коля взвалил тюк на спину, уподобившись улитке, и, подбадриваемый женой, направил свои стопы из леса. Комары кусали себе локти от досады, бессильно глядя вслед удаляющейся паре. В свободной руке Николай Ге нес Милочкину сумку, а Милочка несла пустые вещмешки и пакет с прощальными подарками от хозяев хутора.

Приблизившись к калитке базы, Ге небрежно забросил внутрь дворика матрацы и вещмешки, чем привел в замешательство сидящего на койко-месте часового – полусонного Милорадовича. Все произошло так быстро, что замешкавшийся Милорадович даже не успел выскочить из избушки, чтобы поздороваться и попрощаться.

Приобретя необходимую подвижность, молодожены заспешили к центру Миор, так как до отправления автобуса оставалось чуть меньше пяти минут. Автобус уже нетерпеливо фыркал, заканчивая посадку, когда из-за угла старого костела появилась запыхавшаяся парочка. Милочка впорхнула в автобус на последней секунде. Двери с шипеньем закрылись, и молодой Ге тут же потерял любимую из виду, коря себя за то, что не успел даже поцеловать ее на прощанье.

Помахав вслед автобусу внезапно ослабевшей рукой, Ге повернулся к костелу и обнаружил, что его колокольня торчит куда более косо к вертикали, чем он предполагал. На его первый шаг в направлении базы улица ответила подлым маневром, качнувшись навстречу и вздыбившись. Тот волевой импульс, который до этой минуты удерживал младшего лейтенанта в прямоходячем состоянии, испарился. Пробил час медового самогона!

До кирпичной изгороди костела товарищ младший лейтенант Ге добирался как лунатик, вытянув обе руки перед собой. Нащупав шершавую кладку и холодную ржавую решетку, потомок действительного члена Академии художеств двинулся вдоль забора в сторону бесконечно далекой базы. На его счастье, в столь ранний час на улице не было прохожих, которые могли засвидетельствовать бедственное положение офицера, пьяного вдрызг.

На пути к базе диверсанта некоторое время сопровождали спасительные заборы и заборчики разных конструкций, высоты и прочности. Цепляясь за перекладины, волочась у скользких плетней, судорожно опираясь на неверно раскачивающиеся металлические сетки, Коля Ге в се-таки постепенно передвигался в верном направлении, не теряя человеческого облика, то есть, не унижаясь до перемещения по-пластунски по уличной пыли райцентра.

Неожиданно для младшего лейтенанта, последний из множества заборов вдруг закончился. Коля остановился на подгибающихся нижних конечностях, не в силах сделать шаг в пустоту. Так он стоял неопределенное время, стараясь вспомнить аксиомы строевой подготовки, предписывающей первый шаг делать с левой ноги.