Текст книги "Опыты литературной инженерии. Книга 1"

Бешеные деньги

Посмотрела хозяйка в оконце и ахнула:

– Опять принесло пьяного кума на мою голову! Деньги будет клянчить, не иначе. Этому охломону неведомо, откуда деньги берутся! Вкалывать надо, вкалывать, а не в сторожах спать по двадцать часов в сутки!

– Здравствуйте, уважаемая Татьяна Николавна!

– Здравствуй, кум-непоседа! По делу зашел, или как?

– Или как, кума. У Семена Дербенева сегодня девку выдают. Народ гулять будет. Пойдете?

– Так ведь не звали!

– Вот я и зову. Семен велел.

– А чё раньше не позвали? Небось, уже и расписались? И столы уже накрыли?

– Ты чего это, кума, шерстишься? У них дело негромкое. Ребеночку уже, поди, три месяца. Соображаешь? А с твоим языком на людях сраму не оберешься!

– Чем же тебе мой язык не нравится, Коленька?

– Да всем он нравится. И мне тоже. Ты его у себя в буфете, как опасную бритву, навострила!

– С вами, мужиками, не навостришь, так каждые девять месяцев рожать будешь! Ты рожать-то пробовал, Коля?

– А чего тут пробовать? Не хитрое дело. Вон сколько народу на всей земле расплодилось, и всё одинаковым способом!

– Ух, ты, роженищик мой ненаглядный! Тебя ведь во всем районе знают как бессовестного шалапута! Что, забыл, как и ко мне подкатывался?

– Татьяна Николавна, да я и не отказываюсь! Народную мудрость помнишь: «Что за кума, что под кумом не была»?

– Пошел подалее, Коленька! А то я невзначай ведерко холодной воды тебе за шиворот опрокину!

– Ладно тебе, кума! Я не ссориться пришел. Семен попросил пригласить. Вот я и пригласил. А придешь или не придешь – твое дело. Семен все-таки тебе тоже кумом приходится!

Кум Коля потолкал перед собой велосипед, разогнал его до нужной скорости, оседлал и криво покатил по деревенской улице, поскрипывая несмазанной кареткой.

Хозяйка, проводив непутевого кума сомневающимся взглядом, засуетилась: начала выкладывать на кровать необходимую амуницию, предполагая предстать на свадьбе при полном параде.

Закончив сборы, Татьяна Николаевна осторожно оглянулась, хотя и была дома одна. Подошла к шифоньеру с натянутой поперек дверцы шкафа тесемочкой, на которой красовались пояски и газовые косыночки, и сняла хитро запрятанный мешочек. Покопавшись в мешочке, достала оттуда одну тысячную бумажку, вздохнула, достала еще одну зелененькую – на подарок молодым, и аккуратно повесила мешочек на место, расправив за ним пояски и косыночки, чтоб от мешочка и следа не осталось.

Громкое-негромкое дело, но на приусадебном участке Дербеневых столы были накрыты дорожкой и ломились от угощения. К приходу Татьяны Николаевны большинство гостей уже собрались. Не дожидаясь официального открытия торжества, гости потихоньку разливали по уголкам. Закусывали со стола, держа ладошку ковшиком под вилкой, чтоб не рассыпать наколотое.

Из дома вышли молодые, за ними появился Дербенев с какой-то бумагой. Гости столпились перед крыльцом. Кум Дербенев, к удивлению Татьяны Николаевны, был почти трезвым и, несмотря на это, веселым. Он торжественно прочел текст по бумажке, из которой следовало, что Кирилл и Анна отныне и навеки считаются мужем и женой, Анна берет фамилию Кирилла, а трехмесячная дочка Оленька, по батюшке – Кирилловна, тоже принимает фамилию папы. И теперь она, Оленька, не безотцовщина, не полусирота, а гражданка России со всеми вытекающими отсюда правами. Ура, то-ва-ри-щи!

Гости прокричали троекратно, как с незапамятных времен принято на Руси, и бросились по местам, якобы обессилев от крика и потеряв способность стоять на своих двоих.

Ох, что тут началось! Крик, смех, толкотня. Тосты сыпались один за другим. Не забывали прокричать и «горько»! Анечка выскочила из-за стола, увернувшись от очередных объятий Кирилла, и птицей полетела кормить Оленьку грудью. Кирилл, которого после трех месяцев отчаянного сопротивления наконец-то сломили, видимо, смирился с судьбой. Воспользовавшись отсутствием благоверной, он начал сильно коситься на соседку справа и строго следить, чтобы ее рюмка не пустовала.

Кум Николай еще до того налакался какой-то ерунды, потому что уже после пятого тоста свалился со стула. Потом он восстал из-под стола, принял позу Александра Сергеевича Пушкина на выпускном балу в Царском Селе и, обращаясь ко всем сразу, прокричал, что только любовь движет миром!

Кто-то с кем-то уже выплясывал перед крыльцом помесь ламбады с украинским гопаком, пока магнитофон нечаянно не столкнули с подоконника внутрь помещения.

Соседка Дербенева, патлатая Наташка, хохотала, как будто ей щекотали пятки. Она, вроде бы невзначай, уронила себе за корсаж маслинку и вся извертелась, пока сосед уже по столу – Ушаков, из милиции – языком добывал ее оттуда.

Два брата-близнеца с хлебозавода – Иван и Петр, налегали на винегрет и в перерывах играли на гитарах. Причем Петр с переборами.

Ближняя часть стола организовала пение неприличных частушек, а дальняя, пригорюнившись, что-то вопила о горькой рябине.

Баба Кира пила только свой персональный самогон. Она отрицала пользу спиртного фабричной выделки. К ней тянулись со всех сторон с рюмками и стаканами, хотя Дербенев расщедрился и купил водку московского завода «Кристалл». Баба Кира принесла целую хозяйственную сумку с бутылками в качестве своего вклада в мероприятие, избежав участи остальных – одаривать молодых.

Одаривали молодых по старинной традиции. На столе отдельно стоял эмалированный тазик, куда бросали купюры разного достоинства. Те, кто сидел поодаль, передавали деньги, как за билет в трамвае. С самого дальнего угла стола, из-под яблони, приковылял культурист Филя. Филя повредил какую-то важную мышцу на бедре и временно выпал из бодибилдинга. Кроме него этим делом занималась еще парочка парней, которые подошли к тазику вместе с Филей и добросовестно вытряхнули наличность из карманов неохватных малиновых пиджаков. Все качки принадлежали к коллективу, в котором трудился новобрачный. То есть к охране автостоянки.

Автостоянка появилась в поселке совсем недавно, на заброшенном пустыре. Из-за близости города в поселке появилось много дачников. А к дачникам потянулись приглашенные горожане. И все на своих машинах. После того, как прямо с улиц угнали две-три легковушки, качки обнесли пустырь ржавой колючей проволокой, которую смотали с изгороди бездействующего радиозавода, бурьян скосили и соорудили дощатую будку. Интеллигент Игнатий нарисовал вывеску: «Платная автостоянка. ОАО „Вернисаж“». Именно так, с двумя кавычками на конце. Машины приезжих стали заезжать на охраняемую территорию, и угоны прекратились.

Худой, как велосипед, Игнатий, который продавал в городе свою авангардную живопись, находился в состоянии творческого подъема, поэтому пил совсем не по-интеллигентски, обещая со своего края стола Ане, которая к тому времени еще не ушла, и Кириллу, который еще не начал спаивать соседку справа, написать батальное полотно «Битва цивилизаций» и безвозмездно подарить его им для украшения жилища.

Караул пожарной команды прибыл почти в полном составе, когда какой-то несмышленыш подошел сзади и спросил:

– А что, дядя, если вдруг пожар?

Начальник караула, то есть начкар, не поворотив головы, ответил, что в машине спит трезвый Лопатников, он и потушит.

А кум Коля уже снова ползал под столом. Он хватал гостей женского пола за лодыжки и наслаждался их брыканием и визгом.

Татьяна Николаевна внутрь принимала в меру. Нахала Колю треснула каблуком, чтоб не резвился за чужой счет. Зорко смотрела по сторонам, отмечая, кто сколько кладет в тазик.

С опозданием пришел парень той девушки, что сидела справа от Кирилла.

Ему расчистили участок на столе, наложили закусь в тарелку и налили полный штрафной стакан лично от бабы Киры. Парень оказался не промах, выпил не крякнув. Заказал второй, отпустив комплимент в адрес бабы Киры и ее зелья. Баба Кира последний комплимент слышала лет пятьдесят тому назад, когда у нее случился летучий роман с демобилизованным летчиком. Вот это был жених! Не чета нынешним! С бабой Кирой они перепробовали все: на перине, на сеновале, в сарае, в саду на скамейке, под яблоней, на косогоре и даже в колхозной телеге. Если бы летчик пил чуть поменьше, то, наверное, добавили бы еще чего-нибудь жгучего и ядреного! Баба Кира зарделась и передала пареньку персональный подарок – поллитровочку темного стекла, замаскированную под пиво «Сибирская корона».

У Кирилла же появился кураж и просто так, без боя отдать даму пришельцу ему показалось несправедливым. Он поцеловал девушке голое плечико чуть ниже черной бретельки и подвинул ей глубокую тарелку с жареным карпом. Тот, что был еще правее, взвился, как сноп искр от соломы, и, ловко перехватив тарелку с карпом, надел ее новобрачному на голову. Золотой жир потек Кириллу на свадебную рубашку, на галстук, потом на пиджак и далее на брюки. Кирилл левой рукой отлепил карпа от головы, а правой сгреб обидчика за грудки. Соседка, та, что справа, вскочила на ноги, опрокинув стул, и обратилась в бегство вокруг стола. Кирилл и тот парень уже повалились на стол и начали тузить друг друга, сопровождая бой разлетом осколков. В осколках числились и вареная картошка, и салаты, и фрагменты жареной курицы, и полупустые бутылки московского завода «Кристалл».

Видя такое дело, качки и даже хромой Филя бросились лупить противника Кирилла. Но к тому тоже спешила подмога – целый засадный полк, который до той поры тихо попивал в дальнем углу стола и добросовестно заедал выпитое. Парней было пятеро, все с соседнего элеватора, взятого в аренду у колхоза скаредным частником. Зарплату своим рабочим частник платил нерегулярно, чем взрастил у них неимоверную свирепость и склонность к бунту. И их час пробил! С улюлюканьем полк ринулся в пекло боя, помахивая выдернутыми из-под гостей табуретками. Сзади на локтях у засадных полковников флагами трепыхались их любимые девушки, питающие робкую надежду не допустить родимое войско до прямого огневого контакта.

Качкам пришлось туго. Зажиревшие в своей будке и не дающие мышцам большего хода, чем на величину перемещения гантелей, они не смогли устоять перед бурей и натиском озверевших от нерегулярных выплат работников элеватора. Сражающиеся огромным клубком прокатились по свадебному столу, вольно или невольно вовлекая в рукоприкладство всех, кто был захвачен дикой центробежной силой. Стол, к сожалению, был не монолитным, а состоял из целого ряда столов разного размера и разной степени устойчивости. У одного не выдерживали ножки, у другого трещала столешница. Через минуту поле битвы заметно понизилось, снизошло с бывших столов на сыру землю и завертелось против часовой стрелки, против вращения Земли, против вращения Солнечной системы!

Игнатий, заблаговременно отбежавший за яблоню, стоял, тяжело дыша, хотя и не принимал участия в побоище. Его сотрясал творческий подъем, и мутило разум вдохновение: вот оно – долгожданное! Вот натура для полноразмерного полотна «Битва цивилизаций», которая обессмертит его имя! Он немедленно отменил собственное решение одарить будущим шедевром молодоженов, здраво рассудив, что тому место только в Лувре. На худой конец, в Эрмитаже!

Кум Дербенев орудовал черенком от лопаты. Плановую драку он предвидел, только не смог предсказать ее истинного размаха. Какие-то полузнакомые ему тётки таскали друг дружку за волосы, завывая, как койотихи из прерии. Когда под черенок Дербенева невзначай попал зять Кирилл, Дербенев даже обрадовался и постарался вбить в зятя все свои невысказанные доводы в пользу немедленной женитьбы. Кума Николая, не завершившего маневр к туалету, на четверть втоптали в скатерть, которую, в свою очередь, вместе с кастрюлей, когда-то наполненной окрошкой, втоптали в садовую унавоженную почву. Ушаков из милиции намотал на руку служебный кожаный ремень и крушил всех кого ни попадя двузубой никелированной пряжкой. Многоопытная баба Кира отступила за угол дома, поближе к собачьей будке, прижимая к груди заметно облегченную хозяйственную сумку. За углом обнаружился погреб, срочно переоборудованный бабой Кирой в бункер. Подперев дверь поленом, она успокоено уселась на ступеньку из красного кирпича, превознося молитву небесам во славу русского оружия. Сторожевой пес молча вибрировал вместе с будкой от непонятного стихийного бедствия. Братья-близнецы с хлебозавода сражались плечом к плечу. Гитарой отбили фланговое наступление и в рукопашной разгромили тех, кто попытался обойти их с тыла.

Татьяну Николаевну первым же наскоком сбили со стула. Она тяжело повалилась на грунт с элементами куриного помета и тут же была придавлена сверху обломками самого большого стола. У стола подломились две ножки, он ходил ходуном от бури, сотрясавшей его с поверхности. Но в спасительной полости под уцелевшими ножками и столешницей некоторое время еще можно было продержаться. Татьяна Николаевна ужом вползла в треугольное пространство, обхватила уцелевшие ножки стола руками и решила отстаивать свою позицию до победного конца.

Ее убежище толчками перемещалось по приусадебной территории, осаждаемое поочередно с разных сторон. Перед глазами ошеломленной Татьяны Николаевны мелькали чьи-то ноги, руки, плечи, сжатые кулаки, вытаращенные глаза и раскрытые рты. Рев и грохот, перемежаемые матерными словами, прокатывались над ней океанским прибоем, часто лишая надежды.

Вдруг на глаза ей попался полураздавленный тазик, почти до краев наполненный дензнаками большого достоинства. Часть денег уже рассыпалась вокруг, а некоторые купюры даже оказались втоптанными в окрошечную грязь. Татьяна Николаевна не смогла допустить такого бессовестного отношения к честно заработанным трудовым деньгам и машинально стала собирать бумажки и водружать их туда, куда следовало – в тазик. Для этого ей пришлось освободить одну руку, чем коварно воспользовались те, кто наверху, и двинули остатки стола, как бульдозерную лопату, в нужную им сторону. Татьяна Николаевна отчаянно вцепилась в стол, намертво заякорившись над тазиком. Те, которые наверху, не поняли ее намерений, но упорствовать не стали, а просто перекатились через обломки стола и погнали противника прочь со двора, во чисто поле.

Тут на Татьяну Николаевну нахлынули другие мысли. Она стала торопливо выбирать деньги уже из тазика и упаковывать их за пазуху, имея в виду, что авось нарядный поясок платья не лопнет. Совершив задуманное, она воровато выползла из-под обломков стола и удалилась на четвереньках по рокадной тропе, в предвечерний сумрак дербеневского огорода.

Полный состав пожарного караула участия в битве не принимал. Огнеборцы, как им и предписано, бездарно проспали все сражение в лопухах под забором.

Запершись в своем доме, Татьяна Николаевна пересчитала добычу. На фоне неожиданной прибыли ей не жалко было порванного на лоскутья праздничного платья, и не раздражала почва из придомового участка Дербенева, засохшая в волосах и под ногтями. Аккуратно расправив купюры, Татьяна Николаевна призадумалась, подыскивая место для тайника. То, что денег рано или поздно хватятся, она не сомневалась. Поэтому следовало деньги припрятать и основательно подумать над алиби.

Не успела Татьяна Николаевна додуматься до чего-либо путного, как в дверь постучали. Погасить свет она впопыхах забыла, поэтому таиться было себе дороже. Она задвинула ногой кучу денег под кровать и поспешила к дверям. На крылечке, слабо поохивая, стояла баба Кира со своей ныне почти пустой и плоской хозяйственной сумкой. Оказывается, от ее зоркого ока не укрылось перемещение Татьяны Николаевны по театру военных действий. А уж смысл неожиданной замены прямохождения на четвереньки многоопытной бабой Кирой был мгновенно разгадан.

Тихо, без скандала ушла баба Кира от Татьяны Николаевны с округлившейся хозяйственной сумкой, повязанная общей тайной и давшая обет вечного молчания.

Примерно через час явился с официальным дружественным визитом кум Николай. Вертикально стоять он не мог, а чудом держался под некоторым углом к горизонту, как пизанская башня. Однако в сообразительности и ему отказать было трудно. Как ни отнекивалась Татьяна Николаевна, как ни пыталась забить баки пьяненькому куму, тот стойко выдержал ее психологическую атаку и ушел, унося в клюве, как орел-падальщик, свою долю добычи.

С некоторым опозданием Татьяна Николаевна поняла, что совершила роковую ошибку. Наличие значительной суммы у недотепы-кума, который в мирской жизни не брезговал сбором пустых пивных банок, не только настораживало – напрямую выдавало! А так как Татьяна Николаевна лично наблюдала и отметила уменье кума Дербенева в обращении с лопатным черенком, то не сомневалась, что кума Колю он выведет на чистую воду в первом же раунде. Она в отчаянье металась по кухне, разрываемая на части жадностью и страхом. Ее спасение было только в одном – взять и немедленно отнести оставшиеся деньги Дербеневу, выдав свой поступок за подвиг. Другого выхода не было. Хотя…

Кто считал деньги в тазике, кроме нее? Вот если малую толику из того, что украдено, отдать, а остальное припрятать, все равно получаются бешеные деньги! А что Колька взял – так это его проблемы, она тут ни при чем! Баба Кира будет молчать, как сушеная вобла! Решено! Часть отдаю, часть прячу!

Уже в кромешной темноте Татьяна Николаевна подошла к дому Дербеневых. Пес, переживший пожизненный стресс, не только не лаял, даже нос не высунул из будки. Дверь открыл лохматый Дербенев, молча принял деньги, молча сгреб Татьяну Николаевну в охапку и долго, с пьяной благодарностью, мял ее в сенях на старой овчине, исколол щетиной грудь и уронил ей на голову связку репчатого лука.

Завершив мероприятия по реабилитации, через неопределенное время Татьяна Николаевна вернулась домой, в некотором смысле даже успокоенная, кое-как вымыла голову на кухне, поливая себе из чайника, и легла спать со счастливой улыбкой. В конце концов, известную поговорку никто не отменял.

По совершенно пустой улице, из ниоткуда в никуда проструился бестелесный интеллигент Игнатий, шепча бессмертные слова Блока: «И вечный бой! Покой нам только снится…»

Бизнес на резиновом ходу

Откуда я знаю этого парня? Не помню. Но знаю его точно! Здоровенный, и зубы торчат, как у буденовского коня. И вечно лохматый. Говорит со страшным акцентом: то ли черкес, то ли абазинец.

Вот он мне и говорит:

– Слушай, друг, у тебя деньги есть? Не в смысле занять, а в смысле провернуть стоящее дело?

Со мной только что рассчитались за реставрацию церкви, и деньги были.

Теперь я ему говорю:

– А что за дело?

– Знаешь остроносые азиатские галоши?

– Знаю. В них по скалам хорошо лазить.

– Э, какие скалы? Все аулы в этих галошах ходят. Поголовно.

– А я тут при чем?

– Совсем при том, что этих галош уже года два никуда не завозят. Соображаешь? Ни к нам, ни в Ставропольский край, ни в Краснодарский. И в Адыгею тоже не завозят!

– Понял.

– Что ты понял? Галоши покупать надо! Потом продавать! Деньги делать надо!

– А где же мы с тобой купим галоши?

– У меня свояк на базе в Невинномысске. Вчера поздно позвонил. Говорит, завезли галоши. Совсем немного, но завезли. Всем надо галоши. Ищи, говорит, деньги. Приезжай. Тебе как родственнику оптом, со скидкой продам. Отвезешь в аулы, в станицы отвезешь. Навар сделаешь.

– Хорошо. Я готов. Как навар делить будем?

– По-честному, конечно. Я машину достану. Я с тобой к свояку поеду. Пополам пойдет?

– За машину кто платить будет?

– Слушай, совсем бесплатно машину возьмем. Рассчитаемся потом, когда галоши продадим. Ну, там тысячу-две…

– Когда машину достанешь?

– Как когда? Завтра достану. С утра. Давай в восемь утра выходи к остановке автобуса на Парковую. Красный такой камаз стоять будет. С тентом.

Думаете, я не читал Джека Лондона? Про замерзшие тухлые яйца? Думаете, О'Генри не читал? Про ботинки для босых аборигенов? Чем меня этот конь загипнотизировал? Непознанным доселе коммерческим успехом? Сладостью легкой добычи? А, вспомнил, зовут его Ахмат. Ловкий парень. Делец! Не то что я: каждый заработанный руб ль доставался горбом. Видимо, головы не хватало.

Помчался я в банк, снимать кровные со счета малого предприятия «Агат». А в общую сумму вклада, между прочим, заложена невыплаченная зарплата ребятам, что работали вместе со мной. Оформляю бумаги и сам себя уговариваю:

– Вот продам галоши, пацанам сооружу неожиданную премию! И для себя вроде бы приличные премиальные остаются!

В банке возмущаются:

– Не можем мы вам единовременно выдать из кассы наличными такую сумму! Сделайте заявку, приходите завтра – дадим половину. Вторую половину – послезавтра. У банка кроме вас еще есть клиенты.

Валяюсь в ногах у управляющего, раздаю шоколадки бухгалтерам и кассирам, но к концу дня гордо прохожу мимо вооруженного выше зубов дежурного милиционера с настоящим мешком, полным денег.

Сажусь в машину своего друга Сереги, поджидавшую меня все эти долгие часы, и мчусь домой, сжимая коленями драгоценный мешок, совершенно невзрачный с виду.

Утром нахожу красный камаз с Ахматом и веселым шофером, которого зовут Алексей. Заезжаем за деньгами и берем курс на город Невинномысск, на базу, к свояку с дефицитными галошами.

На базе свояк, увидев мешок с деньгами, тут же предложил плюнуть на галоши и купить у него стоящую тут же на складе почти новую «Ниву», когда-то вишневого цвета, а ныне, из-за излишка голубиного помета, серо-фиолетовую. Мне как другу родственника со скидкой.

Ахмат предложение высокомерно отверг, и мы начали грузить картонные коробки с галошами в камаз. Шофер Леша принимает ящики и расставляет в кузове, а мы, значит, с Ахматом таскаем. Часа полтора таскали. Совершенно измучились и Лешу замучили насмерть.

Пообедали в кафе втроем. На мои, естественно, деньги. И поехали восвояси, условившись начать выездную торговлю завтра с утра. Камаз с галошами договорились на ночь поставить у Леши во дворе и сдать под охрану собаке.

Утром начался дождь. Ахмат не пришел. Телефон его не отвечал. Пришлось плюнуть на Ахмата и стартовать вдвоем с Лешей.

Отдохнувший Леша спохватился, что на галоши у нас нет никаких документов, что означает кучу неприятностей при возможной встрече с милицией и неизбежные взятки. Решили ехать по проселкам, вдоль лесополос, тщательно озирая окрестности.

По проселкам в свое время решили двигаться не только мы. Все было разъезженно вдоль и поперек, на каждом метре было по три колдобины и по две бездонные ямы. Леша шипел, как морской змей, вращая баранку и поминая меня и мои галоши неласковыми словами.

– Из-за твоей дурной резины мою резину порвем к едакой Марусе! Все восемь скатов! – рычал Леша, виляя между рытвинами. – Чтоб я ничего страшнее резинового презерватива в своей жизни не видел!

Мокрые ветки хлестали по стеклам кабины, мотор рычал, как Леша, а ящики с галошами метались по кузову, как в белой горячке.

Мой стратегический план предусматривал заезд по цепочке самых грязных и неухоженных аулов, в которых, как я предполагал, дефицит галош доложен был довести жителей до крайнего озлобления. В этих аулах, как я тоже предполагал, будут раскупать галоши влет, за любые деньги и в немыслимом количестве.

В первом ауле, на перекошенном амбаре, который у них значился магазином, нас приветствовал большой ржавый замок. Открывать тут же, у замка оголтелую уличную торговлю я не решился. Поэтому мы без паузы взяли курс на второй аул. По пути я с удовольствием отмечал, что камаз постоянно буксует в непролазной грязи, по которой передвижение на двух ногах без галош практически невозможно. Редкие встречные аульчане перемещались по горизонтали сплошь обутые в резиновые сапоги, что способствовало нашему общему с Лешей оптимизму.

Магазин во втором ауле был маленьким и грязным. Да как же ему быть чистым, когда каждый входящий затаскивал с собой пару-другую килограммов родной землицы пополам с коровьим навозом?

Я с тревогой посматривал вокруг, старясь разглядеть подсобное помещение, куда мы сейчас будем сгружать большое количество ящиков с галошами. И совершенно случайно наткнулся взглядом на несколько пар блестящих остроносых галош, которые стояли на крайней нижней полке. Из-за занавески вышел продавец (или хозяин магазина) и сходу отверг предложение принять наш товар, ссылаясь на то, что еще два дня назад ему завезли этой дряни на два года вперед убыточной торговли.

Я ничего не мог понять. Согласно информации мохнатого Ахмата, остроносых азиатских галош именно два года здесь никто не должен был в глаза видеть!

В третьем и четвертом аулах картина повторилась. Обеспеченность местного населения азиатскими галошами приближалась к ста десяти процентам. Мы с Лешей поняли, что ловить здесь нечего и надо срочно думать об изменении маршрута. Время пока позволяло, поэтому мы развернулись и направились в Ставропольский край, имея в виду осчастливить ничего не подозревающих станичников внедорожной обувкой.

Через сто верст, на берегу Большого Ставропольского канала, пришлось распроститься и с этой мечтой: лишь в одном захудалом хуторе вялая тётка, представившись завмагом, согласилась взять пару ящиков «на реализацию». То есть денег не дала, посоветовав приехать эдак через месячишко. Хорошо, что хоть взяла ящик под расписку. Лучше бы я купил фиолетовую «Ниву»!

В город я вернулся в мрачной тоске. Леша не потерял надежду получить с меня оплату за извоз, но наотрез отказался хранить галоши в кузове, упирая на то, что завтра ему нужно будет перевозить доски на дачу какому-то богатому хмырю.

Я поскакал по друзьям, у которых были сараи, баньки или что-то в этом роде, желая пристроить неликвидный товар на неопределенное время. Хотя бы для того, чтобы сесть и подумать, что мне с ним делать дальше? Я уже сообразил, что здорово выручил невинномысского свояка Ахмата, сплавившего мне нереализуемое барахло. Понял также, что в ближайшее время Ахмата мне не найти, чтобы свершить суд скорый и правый. Дамокловыми мечами повисли надо мной невыплаченная ребятам зарплата и перспектива голода в собственной семье.

Ящики, слава Всевышнему, удалось определить на постой у одного хорошего парня. Но таскать их из машины пришлось уже самому. Леша ушел ужинать, а кого-то позвать на помощь мне было стыдно.

За два месяца сплошного отчаяния галоши удалось растолкать по магазинам. Причем каждый ящик я возил персонально на мотоцикле, охватив своей заботой огромный регион, буквально от Карского моря до пустыни Кара-Кум. С учетом потерянного времени, сожженного бензина и демпинговой цены на мои галоши, убыток составил около сорока процентов. Скажу еще, что сравнительно легко отделался. «Не садись не в свои сани» – гласит русская пословица!

Одно радует – Ахмата я все-таки поймал и, не надеясь на справедливость Фемиды, долго с упоением лупил с учетом же материальных потерь и, как положено, морального ущерба.