Текст книги "Стихи и песни (сборник)"

Батюшков

 
Не пошли, Господь, грозу мне
Тридцать лет прожить в тоске,
Словно Батюшков безумный,
Поселившийся в Москве.
 
 
Объявлять при всем народе,
Не страшась уже, как встарь,
Что убийца Нессельроде,
Что преступник – государь.
 
 
Стать обидчивым, как дети,
Принимать под ветхий кров
Италийский синий ветер,
Лед Аландских островов.
 
 
Тридцать лет не знать ни строчки,
Позабыть про календарь,
И кричать в одной сорочке:
«Я и сам на Пинде царь!»
 
 
И сидеть часами тихо,
Подойти боясь к окну,
И скончаться вдруг от тифа,
Как в Гражданскую войну.
 

1977

Матюшкин

 
Вольховский, первый ученик,
Князь Горчаков и гений Пушкин…
Всех дальновиднее из них
Был мореплаватель Матюшкин,
Что, поручив себя волнам,
Сумел познать все страны света,
И жаль, что он известен нам
Лишь как лицейский друг поэта.
Не дал он (не его вина)
Законов мудрых для державы,
За стол багряного сукна
Не приглашал его Державин,
Но вне покинутой земли
Такие видел он пейзажи,
Каких представить не могли
Ни Горчаков, ни Пушкин даже.
Жил долго этот человек
И много видел, слава Богу,
Поскольку в свой жестокий век
Всему он предпочел дорогу.
И, к новым нас зовя местам,
От всех сомнений панацея,
Зеленый бронзовый секстан
Пылится в комнатах Лицея.
 

1977

«Физически нельзя / Быть в курсе всех событий…»

 
Физически нельзя
Быть в курсе всех событий.
Как Батюшков сказал —
Талант нелюбопытен.
 
 
Он прочим – не чета.
Рождающему слово
Не надо все читать, —
Возьмите хоть Крылова.
 
 
Не могут наших дум
Постигнуть иноверцы.
Ученость сушит ум,
Рассеяние – сердце.
 
 
Иных времен тоска,
Морей нездешних бури, —
Себя не отыскать
В чужой литературе.
 
 
Все ведать – нужды нет
Тому, кто сердцем точен:
Действительный поэт
Всегда сосредоточен.
 

1977

Два Гоголя

 
Два Гоголя соседствуют в Москве.
Один над облаками дымной гари
Стоит победоносно на бульваре,
И план романов новых в голове.
Другой неподалеку за углом,
Набросив шаль старушечью на плечи,
Сутулится, душою искалечен,
Больною птицей прячась под крылом.
Переселен он с площади за дом,
Где в тяжких муках уходил от мира,
И гость столицы, пробегая мимо,
Его заметит, видимо, с трудом.
Два Гоголя соседствуют в Москве,
Похожи и как будто не похожи.
От одного – мороз дерет по коже,
Другой – сияет бронзой в синеве.
Толпой народ выходит из кино,
А эти две несхожие скульптуры —
Два облика одной литературы,
Которым вместе слиться не дано.
 

1977

Пасынки России

 
…Глаз разрез восточный узкий,
Тонкий локон на виске.
Хан Темир, посланник русский,
Переводит Монтескье.
От полей вдали ледовых
Обласкал его Людовик,
Но, читая Монтескье,
Он вздыхает о Москве.
 
 
…Громко всхрапывают кони,
Дым костра и звон оков.
Жизнь и честь свою полковник
Отдает за мужиков.
Что ему до их лишений?
На его немецкой шее,
Любопытных веселя,
Пляшет русская петля.
 
 
…Зодчий Карл Иваныч Росси,
И художник Левитан,
Как ответить, если спросят,
Кто вы были меж славян?
Кто вы, пасынки России,
Неродные имена,
Что и кровь свою, и силы
Отдавали ей сполна?
Тюрки, немцы или греки?
Из каких вы родом стран?
Имена теряют реки,
Образуя океан.
 

1977

Карамзин

 
Вот доска вниманью граждан:
Много лет и много зим
В этом доме двухэтажном
Жил писатель Карамзин.
Отказавшийся от славы
Для упорного труда,
Изучал он жизнь державы
В стародавние года.
Крест мерцает на мундире.
Не придумать, хоть умри,
Чтобы жили в общем мире
Хлебопашцы и цари.
Но покуда были силы,
В размышлениях о том,
Он историю России
Составлял за томом том.
Время дни на нитку нижет.
Над виском седеет прядь.
Чем века подходят ближе,
Тем трудней о них писать.
Шесть томов, потом двенадцать…
«Все, – сказал он, – не могу».
Били пушки на Сенатской.
Кровь чернела на снегу.
Терся нищий возле дома,
Словно что-то потерял.
Для тринадцатого тома
Начинался матерьял.
 

1977

Старый Пушкин

 
И Пушкин, возможно, состарившись, стал бы таким,
Как Тютчев и Вяземский, или приятель Языков.
Всплывала бы к небу поэм величавых музыка,
Как царских салютов торжественный медленный дым.
И Пушкин, возможно, писал бы с течением дней
О славе державы, о тени великой Петровой, —
Наставник наследника, гордость народа и трона,
В короне российской один из ценнейших камней.
Спокойно и мудро он жил бы, не зная тревог.
Настал бы конец многолетней и горькой опале.
И люди при встрече шептали бы имя его,
И, кланяясь в пояс, поспешно бы шапки снимали,
Когда оставляя карету свою у крыльца,
По роскоши выезда первым сановникам равен,
Ступал он степенно под светлые своды дворца,
С ключом камергера, мерцая звездой, как Державин.
Царем и придворными был бы обласкан поэт.
Его вольнодумство с годами бы тихо угасло.
Писалась бы проза. Стихи бы сходили на нет,
Как пламя лампады, в которой кончается масло.
А мы вспоминаем крылатку над хмурой Невой,
Мальчишеский профиль, решетку Лицейского сада,
А старого Пушкина с грузной седой головой
Представить не можем; да этого нам и не надо.
 

1978

Могила декабристов

 
Над ними нет ни камня, ни креста,
Могила их – весь остров Декабристов,
Где новую сооружают пристань,
Преображая топкие места.
А за моим окном который год
Горит прожектор возле обелиска.
Там далеко от снов моих и близко
Их облик неопознанный живет.
То меркнет он, то светится опять.
Запомнятся мне, видимо, до смерти
Чугун решетки, шпаги рукоять
И цепи на гранитном постаменте.
И где б теперь я ни был, все равно
В потустороннем сумеречном дыме
Я вижу заснеженное окно
И церковь, вознесенную над ними,
Где в синеве заоблачных высот
Сияет шпиль, хлопочут птичьи стаи
И ангел крест над городом несет,
Не ведая, куда его поставить.
 

1978

Кюхельбекер

 
Когда б я вздумал сеять хлеб
И поучать других при этом,
Я был бы, видимо, нелеп,
Как Кюхельбекер с пистолетом.
Ах, эти ночи над Невой
И к рифме сладкое влеченье,
Азарт атаки штыковой
И безысходность заточенья!
Превозмогая боль и страх,
Сырой овчиной руки грея,
В чужом тулупе, в кандалах,
Был так похож он на еврея,
Когда оброс и исхудал,
Что Пушкин в темном помещенье
Его при встрече не узнал
И отвернулся с отвращеньем.
Судьба сказала: «Выбирай!»
И поменял любовник пылкий
Прибалтики цветущий край
На тяготы Сибирской ссылки,
Чтобы среди чужих степей,
Свой быт уподобляя плачу,
Былых оплакивать друзей
И Якубовича в придачу.
Когда, касаясь сложных тем,
Я обращаюсь к прошлым летам,
О нем я думаю, затем
Что стал он истинным поэтом.
Что, жизнь окончив на щите,
Душою по-немецки странен,
Он принял смерть – как россиянин:
В глуши, в неволе, в нищете.
 

1978

Веневитинов

 
Рожденный посреди созвездий
С талантом редким и умом,
Был Веневитинов с письмом
В столице схвачен по приезде.
«Как ведал жизнь! Как жил он мало!»,
Когда, бестрепетно легка,
Его на гибель обрекала
Любимой женщины рука.
Недолго длилось заключенье —
Дней пять от силы или шесть,
Но, видимо, причина есть
Тому, что впрок не шло леченье,
Что умер он от странной боли,
Которой и названья нет…
Поэт не может жить в неволе,
А кто живет, тот не поэт.
 

1978

Ах, зачем вы убили Александра Второго (песня)

 
Ах, зачем вы убили Александра Второго?
Пали снежные крылья на булыжник багровый.
В полном трауре свита спешит к изголовью.
Кровь народа открыта государевой кровью.
 
 
Ненавистники знати, вы хотели того ли?
Не сумели понять вы Народа и Воли.
Он в подобной заботе нуждался едва ли, —
Вас и на эшафоте мужики проклинали.
 
 
Бросьте браунинг ржавый, было б знать до поры вам:
Не разрушить державы неожиданным взрывом.
Может снег этот сонный лишь медленно таять.
Не спешите же, Соня, метальщиков ставить.
 
 
Как пошло, так и вышло: неустройства и войны,
пулеметные вышки и крики конвойных,
Туча черная пыли над колонной суровой…
Ах, зачем вы убили Александра Второго?
 

1978

Города

 
Великие когда-то города
Не вспоминают о своем величье.
Владимиру не воротить обличья,
Которое разрушила Орда.
Ростов Великий вовсе не велик —
Собор да полустершиеся плиты.
И Новгород, когда-то знаменитый,
Совсем не тот, что знали мы из книг.
Не сетует на Зевса Херсонес,
В чужом краю покинутый ребенок,
И Самарканд, песками погребенный,
Давно уже не чудо из чудес.
Великие когда-то города
Не помышляют об ушедшей славе.
Молчат колокола в Переяславле,
Над Суздалем восходит лебеда.
Они меж новых городов и сел —
Как наши одноклассники-ребята,
Что были в школе первыми когда-то,
А жизнь у них не вышла. Вот и все.
 

1978

«Любимцы и избранники народа…»

 
Любимцы и избранники народа,
Мне чужда ваша пылкая природа
И пламень ваших дерзостных речей.
Не впрок вам государственные дачи,
В семейной жизни вам не знать удачи,
Поскольку общий – стало быть – ничей.
За вами города лежат во прахе,
И вы летите, заломив папахи,
Стараясь бомбой сделать каждый стих.
В довольстве ваш народ или во страхе —
Равно трибуны временны и плахи,
И сходство есть в архитектуре их.
Взгляните – пьедесталы ваши пусты,
На новые нахмуренные бюсты
Переливают прежних статуй медь.
Гремит война, а толпы все несметны.
Строители и пахари бессмертны, —
Бессмертен тот, чья незаметна смерть.
В чести вы, но придет пора иная.
На стол вы карты мечете, не зная,
Что ставка – жизнь в копеечной игре.
А за окном клубится запах хлеба,
Закатом осень поджигает небо,
И звонкий лист блуждает во дворе.
Недолго утешаться вам речами,
Бьет кровь над опустевшими плечами, —
Палач, рубаху новую готовь!
Пускай нас минет пуще всех печалей
И рабский гнев, и рабская любовь!
 

1978

Гамлет (песня)

Владимиру Высоцкому в роли Гамлета

 
Нищета по всей земле
И тщета, —
Почему при короле
Нет шута?
В небе птиц кружится стая,
Но вакансия пустая
В штате датского двора,
Как вчера.
 
 
Шут бы Гамлета отвлек,
Рассмешил, —
Тот бы браться за клинок
Не спешил,
Не лежал бы Гамлет в яме,
А смеялся бы с друзьями,
И забыли бы про тень
В тот же день.
 
 
Окрик стражника во мгле,
Звон щита…
Почему при короле нет шута?
Меж камней ржавеют латы,
Спотыкаются солдаты
И качаются вдали
Корабли.
 
 
Был король совсем иной
Старый Лир,
Что себя своей землей
Обделил:
В полновластии, в беде ли
Был король он в самом деле, —
Шут и вечером, и днем
Был при нем.
 
 
…Каркнул ворон на скале:
Власть не та, —
Почему при короле
Нет шута?
В стороне, где нету смеха,
Только крик разносит эхо,
Только лязганье мечей
Палачей.
 
 
Нищета по всей земле
И тщета, —
Почему при короле
Нет шута?
Нищета по всей земле
И тщета…
 

1978

Блудный сын. Якопо Пальма Младший

 
Не увязать причин и следствий,
Не став голодным и босым.
Еще отцовское наследство
Проматывает блудный сын.
Еще сидит меж женщин грубых,
Чья кожа юная свежа,
Одну из них целуя в губы,
Другую – за руку держа.
Сияет день во всей округе.
Не оскудел вином сосуд,
И виноград лиловый слуги
На серебре ему несут.
Играет кровь в румяном теле,
Зовут далекие места.
Еще его не одолели
Раскаянье и нищета.
Он юн и глуп еще, и все же
Он интересен мне таким,
Пока грехов любовных ложе
Его возносит словно дым,
Пока он не припал, увечен,
К отцовской высохшей ноге,
И тонкие пылают свечи
На непочатом пироге.
 

1978

Горчаков

В ночь на 15 декабря 1825 года Горчаков пытался спасти Пущина от ареста

Из исторических документов

 
Город ноет, как свежая рана.
У рогаток двойная охрана.
Гулкий окрик и цокот подков.
Посреди часовых и бурана
Он куда так торопится рано,
Осторожнейший князь Горчаков?
Государю он предан – нет нужды,
Мятежи ему странны и чужды.
Отчего же, понять мудрено,
Этой ночью, морозной и серой,
Он рискует судьбой и карьерой,
От жандармов спасая Жанно?
Не вчера ли, в чулках и при шпаге,
Торопился он в Зимний к присяге,
Слыша пушек медлительный гром?
Завтра в Лондон он едет, приказный,
Чтоб Тургенева вызвать для казни
Или силою или добром.
Но пока не проснулась столица,
Он, в тревоге, что медлит возница,
Напряженно глядит из окна,
И пылает меж снежного чада
Безмятежных пирушек лампада,
Что в Лицее была зажжена.
 

1978

Ахматова

 
Разжигать по утрам керосинки мерцающий свет,
Жить на горькой Земле равнодушно, спокойно и долго
И всегда обращаться к тому лишь, кого уже нет,
С царскосельской дорожки, из Фонтанного мертвого дома.
Пить без сахара чай, слушать шум заоконной листвы
В коммунальных квартирах, где свары кухонные грубы,
И смотреть на живущих – как будто поверх головы,
Обращаясь к ушедшим, целуя холодные губы.
Взгляды в спину косые, по-нищенски скудный обед.
Непрозрачная бездна гудит за дверною цепочкой.
И берет бандероль, и письма не приносит в ответ
Чернокрылого ангела странная авиапочта.
 

1978

Ностальгия

 
Белой ночи колодец бездонный
И Васильевский в красном дыму.
Ностальгия – тоска не по дому,
А тоска по себе самому.
 
 
Этой странной болезнью встревожен,
Сквозь кордоны границ и таможен
Не спеши к разведенным мостам:
Век твой юный единожды прожит,
Не поможет тебе, не поможет
Возвращение к прежним местам.
 
 
На столе институтские снимки,
Где Исаакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно сюда приезжали,
После выпили, – не помогло.
 
 
Этот контур, знакомый и четкий,
Эти мальчики возле решетки,
Неподвижная эта вода.
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.
 

1979

Самозванец

 
Два пальца, вознесенных для креста,
Топор и кнут. В огне не сыщешь броду.
О, самозванство – странная мечта,
Приснившаяся русскому народу.
Отыскивая этому причину,
Я вижу вновь недолгую личину,
Народную беду и торжество,
Лжедмитрия бесславную кончину
И новое рождение его.
Что проку пеплом пушку заряжать,
Кричать с амвона, чуя смертный запах?
Сегодня ты им выстрелишь на запад —
Назавтра он воротится опять.
Под Тушино хмельную двинет рать,
Объявится с Болотниковым в Туле,
Чугунным кляпом в орудийном дуле
Застрянет, чтобы снова угрожать.
Не красоваться у Москвы-реки
Боярским, соболями крытым шубам,
К палатам опустевшим мужики
Идут толпой с «невежеством и шумом».
И за веревку дергает звонарь.
И вызревает вновь нарыв на теле.
Дрожи, Москва, – грядет мужицкий царь!
Ликуй, Москва, – он царь на самом деле!
Его казнят, и захлебнется медь,
Но будут век по деревням мужчины
Младенцам песни дедовские петь
При свете догорающей лучины
И, на душу чужих не взяв грехов,
Все выносить – и барщину, и плети,
Чтоб о Петре неубиенном Третьем
Шептались вновь до первых петухов.
 

1979

«Стою, куда глаза не зная деть…»

 
Стою, куда глаза не зная деть,
И думаю, потупясь виновато,
Что к городу, любимому когда-то,
Как к женщине, возможно охладеть.
И полюбить какой-нибудь другой,
А после третий – было бы желанье.
Но что поделать мне с воспоминаньем
Об утреннем асфальте под ногой?
Мне в доме старом нынче – не житье.
Сюда надолго не приеду вновь я.
Но что поделать с первою любовью,
С пожизненным проклятием ее?
Обратно позовет, и все отдашь,
И улыбнешься горестно и просто,
Чтобы опять смотреть с Тучкова моста
На алый остывающий витраж.
Горит полнеба в медленном дыму,
Как в дни, когда спешил на полюс «Красин»,
И снова мир печален и прекрасен, —
Как прожил без него я, не пойму.
 

1979

Памяти Владимира Высоцкого

 
Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
Опробованный ядом и клинком.
Погиб поэт, а мы вот живы, – нам ли
Судить о нем как встарь – обиняком?
Его словами мелкими не троньте, —
Что ваши сплетни суетные все!
Судьба поэта – умирать на фронте,
Вздыхая о нейтральной полосе.
Где нынче вы, его единоверцы,
Любимые и верные друзья?
Погиб поэт, не выдержало сердце, —
Ему и было выдержать нельзя.
Толкуют громко плуты и невежды
Над лопнувшей гитарною струной.
Погиб поэт, и нет уже надежды,
Что это просто слух очередной.
Теперь от популярности дурацкой
Ушел он за иные рубежи:
Тревожным сном он спит в могиле братской,
Где русская поэзия лежит.
Своей былинной не растратив силы,
Умолк певец, набравши в рот воды,
И голос потерявшая Россия
Не замечает собственной беды.
А на дворе – осенние капели,
И наших судеб тлеющая нить.
Но сколько песен все бы мы ни пели,
Его нам одного – не заменить.
 

 
На Ваганьковом горят сухие листья.
Купола блестят на солнце – больно глазу.
Приходи сюда и молча помолись ты,
Даже если не молился ты ни разу.
 
 
Облаков плывет небесная отара
Над сторожкой милицейскою унылой,
И застыла одинокая гитара,
Как собака над хозяйскою могилой.
 
 
Ветви черные раскачивают ветры
Над прозрачной неподвижною водою,
И ушедшие безвременно поэты
Улыбаются улыбкой молодою.
 
 
Их земля теперь связала воедино,
Опоила их, как водкою, дурманом.
Запах вянущих цветов и запах дыма —
Все проходит в этом мире безымянном.
 
 
На Ваганьковом горят сухие листья.
За стеной звенит трамвай из дальней дали.
Приходи сюда и молча помолись ты —
Это осень наступает не твоя ли?
 

1980

Гвардейский вальсок (песня)

 
Задушили Петра,
Задушили по делу.
Не с того ли с утра
Так листва поредела?
Всюду крики «Ура!» —
И опущен шлагбаум.
Пыль уносят ветра
На Ораниенбаум.
 
 
От Фелицы, увы,
Мало нам перепало, —
Воспитайте же вы
Цесаревича Павла.
Сколько все это раз
Пересказано за ночь!
Вся надежда на вас,
Граф Никита Иваныч.
 
 
Произволу конец, —
Мост опустит охрана,
Мы войдем во дворец
И прикончим тирана.
Пусть, бедою грозя,
Нам вещает Кассандра, —
За свободу, друзья,
За царя Александра!
 
 
Лейб-гусар удалой,
Испытаем судьбину:
Николая долой,
И виват Константину!
…На булыжниках кровь,
Алый туз на одежде.
На наследников вновь
Пребываем в надежде.
 

1980

Песни к спектаклю по повести Юрия Давыдова «На скаковом поле возле бойни»

 
Если иначе нельзя
И грядут неизбежные битвы,
Дав путеводную нить
И врагов беспощадно разя,
Боже, не дай мне убить —
Избери меня прежде убитым,
Если иначе нельзя,
Если иначе нельзя.
 
 
Боже всевидящий мой,
Ты нам шлешь испытания плоти.
Пусть же к вершинам твоим
Приведет нас крутая стезя,
Чтобы пророк над толпой
Возвышался бы на эшафоте,
Если иначе нельзя,
Если иначе нельзя.
 
 
Если иначе нельзя
Слышать птиц несмолкающий гомон,
Видеть, как чайка летит,
На крыле неподвижном скользя,
Пусть возражают друзья —
Не отдай эту чашу другому,
Если иначе нельзя.
Если иначе нельзя…
 

1980

 
Ты сладко ел и сладко пил,
И бархат примерял,
Но если ты душевных сил Еще не потерял И можешь ты расстаться
С рабами и казной,
Раздай свое богатство
И вслед иди за мной.
 
 
Когда не жаль тебе своих
Баранов и коней,
Когда не жаль тебе босых
Израненных ступней, —
Оставь свой дом и сад свой,
И свой надел земной,
Раздай свое богатство
И вслед иди за мной.
 
 
Пройти Господень строгий суд
Богатым нелегко —
Так не протиснется верблюд
В игольное ушко.
В святое наше братство
Дороги нет иной, —
Раздай свое богатство
И вслед иди за мной.
 
 
Тебе я истинно скажу,
Как ближнего любить,
Как, не притронувшись к ножу,
В сраженье победить,
Как смерти не бояться.
Не стой же за ценой —
Раздай свое богатство
И вслед иди за мной.
 
 
Но если жизнь твоя легка,
И, словно дом – гостей,
Полна душа твоя пока
Сомнений и страстей,
Коль стать моею паствой
Захочешь в день иной, —
Раздай свое богатство
И вслед иди за мной.
 

 
Выделяться не старайся из черни,
Усмиряй свою гордыню и плоть:
Ты живешь среди российских губерний, —
Хуже места не придумал господь.
Бесполезно возражать государству,
Понапрасну тратить ум свой и дар свой,
Государю и властям благодарствуй, —
Обкорнают тебе крылья, сокол.
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской, —
До царя далеко, до Бога высоко.
 
 
Ах, наивные твои убежденья! —
Им в базарный день полушка – цена.
Бесполезно призывать к пробужденью
Не желающих очнуться от сна.
Не отыщешь от недуга лекарства,
Хоть христосуйся со всеми на Пасху,
Не проймешь народ ни лаской, ни таской,
Вековечный не порушишь закон:
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской, —
До царя далеко, до Бога высоко.
 
 
Заливай тоску вином, Ваша милость.
Молодую жизнь губить не спеши:
Если где-то и искать справедливость,
То уж точно, что не в этой глуши.
Нелегко расстаться с жизнию барской,
Со богатством да родительской лаской.
Воздадут тебе за нрав твой бунтарский —
Дом построят без дверей и окон.
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской, —
До царя далеко, до Бога высоко.
 

1981

Дорога (песня)

К спектаклю по роману Чингиза Айтматова «И дольше века длится день»

 
Небеса ли виной или местная власть, —
От какой, непонятно, причины,
Мы – куда бы ни шли – нам туда не попасть
Ни при жизни, ни после кончины.
Для чего ты пришел в этот мир, человек,
Если горек твой хлеб и недолог твой век
Между дел ежедневных и тягот?
Бесконечна колючками крытая степь,
Пересечь ее всю никому не успеть
Ни за день, ни за месяц, ни за год.
 
 
Горстку пыли оставят сухие поля
На подошвах, от странствий истертых.
Отчего нас, скажите, родная земля
Ни живых не приемлет, ни мертвых?
Ведь земля остается все той же землей,
Станут звезды, сгорев, на рассвете золой, —
Только дыма останется запах.
Неизменно составы идут на восток,
И верблюда качает горячий песок,
И вращается небо на запад.
 
 
И куда мы свои ни направим шаги,
И о чем ни заводим беседу, —
Всюду коршун над нами снижает круги
И лисица крадется по следу.
Для чего ты пришел в этот мир, человек,
Если горек твой хлеб и недолог твой век,
И дано тебе сделать немного?
Что ты нажил своим непосильным трудом?
Ненадежен твой мир и непрочен твой дом —
Всё дорога, дорога, дорога!
 

1981