Текст книги "Паноптикум. Книга первая. Крах"

Академические круги Акрита, мягко говоря, удивились новому учебнику истории, который выковал в своих недрах идеологический комитет, названный впоследствии Спектратом. Но Первому Императору учебник очень понравился, и он «из большой любви к науке» сделал новейшую историю обязательным предметом с первых классов обучения.

Новые поколения, ещё будучи детьми, уже знали о том, что после падения астероида Римская Империя распалась на осколки цивилизации, а Акритская метрополия «имеет приоритет права на мировую гегемонию вследствие того, что является законной преемницей Священной Римской Империи». Религия была представлена лишь как культурный феномен, причем с крайне негативным подтекстом, так как, по мнению Эрика Злого, «нужно дать поколениям время, чтобы очиститься от предрассудков, которые убили Борей».

Но как бы академические круги ни удивлялись, высказаться против этого никто не решился, ибо академики вначале думали головой, а уже потом говорили. Конечно, среди них были и те, кто впоследствии пытался тайно передать реальные исторические знания особо доверенным лицам. Но идеологи новой государственной концепции жестко пресекали такие попытки показательными казнями.

Но вернемся к середине нашего повествования. Квинт Мудрый был решительно против поправки, предложенной Парацельсом и «доработанной» Первым Императором. По словам самого Квинта, «данная поправка позволит узурпировать технологии узкой группе лиц, хотя они принадлежат всему разумному человечеству», тем более что «грубое искажение истории не смываемым позором ляжет на всех нас». Не встретив поддержки в лице Первого Императора, Квинт разочаровался в людях, которым он служил. Имея, как советник Императора, «Седьмую печать», он перенес на кристалл памяти данные, хранившиеся на серверах Акрита. Прихватив кристалл, он внезапно куда-то исчез. Его даже не стали искать, так как из всего разнообразия данных он откопировал лишь подлинную историю человечества. Злые языки поговаривали, что он нашел прибежище в Нанте, однако это не соответствовало действительности. Квинт просто исчез. До сих пор неизвестно, куда он ушел, и как сложилась его дальнейшая судьба.

Борей, Пир, Эритея, Иерихон, Тайрин и Сайбург стали первыми крупными городами, присягнувшими на верность Первому Императору. Однако Нант, создав коалицию с Корнуэлом, всячески противодействовал зарождающейся Акритской метрополии. Только сын Эрика, Второй Император Виктор Завоеватель сумел поставить эти города на колени, заставив их силой присоединиться к метрополии. Он же основал приграничный город, названный Виктория, который охранял южные рубежи государства от варварских племен, кочующих в поисках земель, пригодных для выживания.

Со временем, уже к периоду правления Седьмого Императора Константина Большого вопрос о технологиях пропал сам собою, причем некоторые крупные города, такие как Нант, Сайбург и Тайрин создали свои технологические уклады, превосходящие акритский технологический базис по многим параметрам. Но Акритская метрополия от этого не развалилась. К этому времени все города метрополии уже зависели друг от друга, связанные производственными цепочками в едином экономическом пространстве. Кроме того, укреплению единства способствовали идеологические враги Империи, основным из которых стал впоследствии Кайпианский союз.

Управление метрополией перешло из сферы технологий в сферу более гибкой политики в отношении колониальных городов. Элиты, богатые и ведущие роскошный образ жизни в новом мире, не стремились к военному противостоянию с главным полисом, ибо прекрасно понимали, что последствия сепаратизма нарушат их привычный уклад. Элиты приняли правила игры, главный сюжет которой происходил в стенах правительственных зданий.

* * *

Точно неизвестно, когда и при каких обстоятельствах всплыл кристалл памяти, который унес с собой Квинт. Этот кристалл, содержащий информацию о подлинной истории человечества, стал краеугольным камнем для группы людей, которые называли себя «Седьмой печатью». Информация о Паноптикуме – обществе справедливости и равных возможностей, которое существовало на Земле в пору, предшествующую Великой катастрофе, полностью противоречила официальной исторической доктрине.

Паноптикум стал символом надежды той части человечества, судьбу которых вершила кучка высокопоставленных бюрократов, решавших все «вопросы на местах» силами и методами Спектрата.

Глава 6. Притаившийся во тьме

Николас Вайс неподвижно сидел на стуле в центре большого зала. Подняв подбородок, он сосредоточенно смотрел перед собой, пытаясь принять мужественный, по его представлениям, вид. Вайс заказал портрет известному художнику Акрита, но определенные трудности, связанные с творческим процессом, уже начинали его раздражать. Пытаясь отвлечься, он начал думать о предстоящей встрече с Аланом Филипсом. События двухнедельной давности, когда Император в пылу гнева выгнал Филипса из зала Сената, навели Николаса на мысль о том, что неплохо было бы воспользоваться сложившейся ситуацией и наладить мосты с этим могущественным человеком, попавшем в опалу. Вайс располагал информацией, которая бы смогла помочь Алану Филипсу вернуть расположение Императора. Взамен Николас попытается установить с Филипсом доверительные отношения для того, чтобы в будущем рассчитывать на его голос за свою кандидатуру. «Смерть старика – вопрос времени, – думал Вайс, – но к таким событиям нужно готовиться заранее». Устав сидеть словно скульптура, Николас, посмотрев на часы, произнес:

– Послушайте, мсье Делакруа, может, вы всё же возьмете какой-нибудь электронный журнал или, к примеру, голографию из справочника Сената? Я устал позировать, да и к тому же у меня важная встреча!

Художник Делакруа, энергично до этого работавший кистью, прервался и с удивлением посмотрел на генерала.

– Нет, нет, сударь!!! Что вы!? Ни одна технология не способна передать виденье художника, – сакрально проговорил мсье Делакруа. – Человеческий глаз способен увидеть лишь определённые градации, а интеллект придать дополнительный смысл…

При этом он выпучил глаза и назидательно поднял правую руку, держащую кисть.

– Интеллект??? Мсье Делакруа, меня беспокоит одно ваше… художественное решение. Знаете, когда это было наброском, меня это как – то не беспокоило, но стоило вам сегодня заявить, что «работа почти готова», я до сих пор нахожусь в ужасе, – Вайс внезапно встал, подошел к картине и указал на одного из персонажей. – Скажите, это я на картине, правильно?

Делакруа, поправив синий берет на голове, сделал возмущенную физиономию. Этот наглец мало того что мешал его работе, так ещё и ставил под сомненье очевидное сходство! Но вспомнив, что он не на экспозиции, художник осёкся и вежливо произнес:

– Да, вы понимаете все совершенно верно, господин Вайс.

– Так, хорошо, это мы выяснили. Скажите, что за прибор у меня в руках на этом полотне, с помощью которого я что-то разглядываю?

– Бинокль, это же очевидно! – с некоторым пафосом ответил художник.

Николас усмехнулся.

– Мсьё Делакруа, в наше время таких биноклей уже нет на вооружении армии. Наступил 2717 год, вы это понимаете!? Они, может, и были, когда Эрик Злой захватил Акрит, но сейчас, хочу вас заверить, такие бинокли лежат на полках музеев… – Вайс, пристально разглядывая картину, указал на лицо персонажа. – А это!? Вы ничего не замечаете?

Делакруа ничего не понимал, чего хочет от него этот человек. «Эх, знал бы, что типаж такой проблемный, не взял бы предоплату, которую к тому же уже спустил на дорогих проституток», – подумал про себя художник, хмуря брови и разглаживая пальцами тонкие усы.

– Делакруа, ответьте! Делакруа, вы вообще меня слушаете!? – обратился к художнику Вайс, в то время как сам Делакруа задержался на мысли о приятной стороне потраченных денег.

– Да, конечно, господин Вайс. Вас что-то не устраивает, но я не могу понять вашу критику в отношении этой работы.

– Критика? Позвольте, мсье, никто вам не говорит о критике.

Я вам заплатил хорошие деньги и теперь имею право говорить как заказчик. Так вот, данная работа не стоит тех денег, которую я за неё заплатил. Вам придется вернуть предоплату, которую вы уже, видимо, потратили, устроив грандиозный кутеж, который показывали по всем новостям, или вернуться к разговору о той картине, которую я вчера видел в вашей мастерской. Как она называется?

– Имперский ответ в Антарктике, – произнес Делакруа, вспоминая вчерашние попытки Вайса выкупить озвученную работу.

– Вот. Я хочу у вас её приобрести за те деньги, которые я вам обещал за эту картину, которую вы уже испортили, – Николас показал пальцем на полотно, стоявшее на треноге перед художником.

Для Делакруа это был плевок в лицо.

– Господин Вайс, картина «Имперский ответ в Антарктике» была написана по заказу жены викария Виктории, как подарок Императору на день его коронации. Кристина Руфо уже видела работу и распорядилась прислать рабочих для её погрузки. Правда, она пока ничего не заплатила, – уточнил Делакруа и, помолчав, добавил, – …но я уверен в порядочности этой барышни, она, знаете ли, очень воспитанная.

Вайс поднял глаза кверху. Убрав рукой волосы со лба, он шумно выдохнул.

– Мсьё Делакруа, может, к нам следует пригласить Филипса? Возможно, он увидит в ваших произведениях признаки символизма «Седьмой печати»?

Филипс… Нет, с этим господином Делакруа не хотел бы больше встречаться, тем более в качестве цензурируемого лица. Спектрат спокойно мог отобрать лицензию художника, а это табу на профессию, которой ты учился десятки лет. Без лицензии тебя нигде не примут, не предоставят экспозицию, не сделают телесюжет и даже не пригласят в какую-нибудь дешевую рекламу про престарелых ветеранов, которые, играя на зеленых лужайках в гольф, призывают молодежь вербоваться на контрактную службу.

В молодости Делакруа поработал в одной рекламной конторе в качестве «артиста, одобренного комитетом Цензоров». В рекламе он изображал подростка, который вышел с аттестатом из школы и, проходя мимо пансионата, увидел играющих в гольф стариков. Он поворачивался и на камеру произносил следующие слова: «Я знаю своё будущее, а ты?». Далее бежала строка: «Служба по контракту в акритской армии. Первым пятерым позвонившим гарантия службы в имперском батальоне. Телефон 8888–00–8888». Конечно, никаких мест в имперском батальоне, который базировался в столице, не было. Это была, как говорила его тогдашняя любовь Люсьен, «маркетинговая уловка». Звонивший попадал на автоответчик, который сообщал ему о том, что к нему уже едут, и перечислял вещи, которые могут понадобиться контрактнику на призывной комиссии. И через 72 часа желающие послужить вдыхали зловонные запахи гниющих джунглей на учебных полигонах Южной Америки. Уйти было можно и ранее пятилетнего срока, но то большее, что ждало отказника в метрополии – это тяжелая физическая работа либо на рудниках, либо на поселениях. Хорошо, что матушка отговорила его от службы в армии, подарив ему на юбилей лицензию художника, за которую она заплатила хорошую взятку.

– Нет, с Филипсом мне бы не хотелось встречаться, но, сударь, прошу вас быть милосердным – удвойте хотя бы цену! – немного подумав, залепетал Делакруа.

– Эта цена была вчера. Вчера двойная цена вас, видите ли, не устроила. Сегодня цена другая. Меньше в два раза. Я думаю, нужно брать, пока дают. Тем более что после этих художеств, – Вайс указал на картину, – я разочаровался в вас как в творце. Делакруа, принесите мне «Имперский ответ в Антарктике» из своей мастерской, а вместо изображения Императора, нарисуйте мой героический профиль. И мы квиты. Да, кажется я совсем заболтался тут с вами – меня ведь ждет встреча!

Не выслушав ответа художника, Вайс вышел из зала, с шумом захлопнул за собой дверь.

Делакруа был зол сам на себя. Тем не менее, он парой мазков исправил бинокль, изображенный на картине, на кое-что непотребное, упиравшееся прямо в лоб ненавистному персонажу. Ухмыльнувшись, он тут же закрасил пошлый коллаж, при этом предусмотрительно посмотрев по сторонам. Если бы он знал, что у этого проблемного типажа какие – то дела с главой Спектрата Аланом Филипсом, он бы просто отказался работать.

Собирая свои художественные принадлежности, мсье Делакруа невольно содрогнулся от воспоминаний опыта работы с этим ужасным человеком…

* * *

Однажды, сам Алан Филипс заказал художнику картину. Таким людям, конечно, не отказывают. Делакруа тогда приехал в его загородный особняк, обнесенный высоким металлическим забором, вдоль которого ходили хорошо вооруженные патрули, держащие на поводках больших клыкастых псов, лающих в сторону художника, когда тот проходил мимо. Судя по системе безопасности, это был не особняк, а какая – то маленькая крепость. «Как форт», – Делакруа вспомнил названия поселений, которые основывали римские легионеры, высадившиеся на берегах континента, названного ими потом Америкой в честь римского генерала Америго Веспуччи, прозванного «Мореплавателем». Уроки истории в школе были для Делакруа всегда интересны. Позже увлечение историей найдёт отражение во многих его картинах, посвященных знаменитым победам Акритской метрополии.

Но мсье Делакруа имел и свой собственный стиль в искусстве. Особенно популярна стала его картина, названная «Соцветие патриотов». Делакруа, создавая фокус сверху, запечатлел детей, сидящих вокруг костра, который символизировал центр цветка. Дети кидали в костер шпионские листовки, на которых большими буквами было написано: «ВАС ОБМАНЫВАЮТ». Сам шпион, в черных очках и шляпе, был мертв и лежал подле сидящих, играя в композиции роль стебля. Откинутый подол его плаща символизировал лист цветка, а дети, протягивающие к костру листовки, были его лепестками…

– Не однозначно, – сказал Император, увидев его картину на экспозиции, посвященной бомбардировке Даутсона.

Маленькие глазки Делакруа тревожно забегали.

– Ваше Императорское Величество, – с придыханием заговорил художник. – Мне просто необходимо знать ваше мнение о картине в целях дальнейшего самосовершенствования…

– Делакруа, вам не интересно моё мнение. Вам интересно то, что я скажу о вас прессе, которая толпится в соседней комнате, жадно поглядывая, когда ей дадут команду, – Император перевел взор с художника на картину. – Деликатно закрасьте на листовках слова «ВАС ОБМАНЫВАЮТ». Знаете, если бы я не знал вас лично, мсьё Делакруа, я бы подумал, что это какая – то провокация художников – авангардистов.

Император, смотря на трясущегося Делакруа, негромко рассмеялся.

– Делакруа, вы повесили в центре Акрита прокламацию государства, с которым мы находимся в состоянии войны… Вы понимаете это? – Император многозначительно посмотрел на художника.

– Я все понял, – услужливо закивал художник, который после этого случая стал избегать в своих работах каких – либо надписей…

…Но вернемся к истории о том, как Делакруа приехал к Филипсу создавать очередной шедевр. Художник почему-то вспомнил о той неловкой ситуации с прокламациями, когда подходил к железным воротам особняка, принадлежащего главе Спектрата. Справа от ворот стояла довольно высокая башня, ощетинившаяся оружием и камерами. Обыскав художника, охрана пустила его за высокий забор.

Перед особняком, на зеленой лужайке под ветвистым деревом стоял стеклянный столик. На столике находились чайный сервиз и шоколадный торт, который был уже изрядно подъеден. За столиком сидел человек небольшого роста в дорогих очках с круглыми линзами в черной оправе. На вид ему было лет пятьдесят. Историки говорили, что Филипс, Император и полковник Орокин, создали Триумвират, свергнув Восьмого Императора Тиберия Предателя. Хотя статуя Восьмого Императора и стояла в Сенате, перед ней никогда не зажигали свечи и не возлагали цветы.

Возле столика стояло современное инвалидное кресло, в котором сидела хорошо одетая старушка. Она была очень пожилой женщиной, безучастно смотревшей прямо перед собой в одну точку. Иногда её правая рука немного подергивалась, а голова запрокидывалась назад.

– Мама, это мсье Делакруа, я вам о нем рассказывал, – сказал Филипс, обращаясь к старушке и, повернув голову к художнику, добавил, – Мсьё Делакруа, это моя мама Шарлотта. Она все понимает, но плохо контролирует своё тело. Около семи лет назад моя мама пострадала в результате террористического акта. Это было спланированное покушение, целью которого должен был стать я. Террористическое движение «Седьмая печать» – это ещё и моя личная вендетта. Теперь вы меня понимаете? Я не такой, как думают обо мне люди, я такой же гражданин, как и они. Но перейдём к делу, Делакруа. Я видел ваши работы и хочу, чтобы вы изобразили меня как обычного усталого гражданина, который, открыв бутылочку хорошего пивка, заваливается на диван в пятницу вечером. И именно в пятницу, так как моё лицо должно быть одухотворено осознанием двух предстоящих выходных. Я думаю, с завтрашнего вечера можно начинать…

Следующий вечер показался художнику немного странным. Филипс встретил его, лежа на диване. На нем был пластиковый фартук и резиновые перчатки, натянутые по локоть. Фартук, перчатки и диван были покрыты следами крови. Вокруг были раскиданы пустые пивные бутылки, но сам хозяин дома был абсолютно трезв. Увидев художника, Филипс улыбнулся. Встав, он протянул Делакруа правую руку, одетую в окровавленную перчатку. Художник остолбенел.

– Сударь, что с вами? – с ужасом спросил Делакруа.

– А что со мной не так? – с серьёзной озабоченностью спросил Филипс, оглядывая самого себя.

– Ваша одежда… И этот фартук… Он что, в крови?! – крайне удивленно спросил Делакруа, делая робкую попытку сделать шаг в сторону выхода.

– Конечно!!! – воскликнул Филипс и искренне удивился. – Вы думаете, что защищать родину – это приятная работа? Я только что отпахал 12 часов в карцере одной из тюрем Спектрата и чертовски устал. Нет уж, пусть те, кто называет меня «Мясником», увидят, во что их спокойствие и стабильность обходятся мне и моей семье. Кстати, мама тоже выразила желание позировать! Я схожу за ней, а вы пока располагайтесь…

Когда Филипс вышел, Делакруа пребывал в шоке. Ему было страшно. Реально страшно. Ему казалось, что он попал в какую – то иную реальность, где Филипс не «щит империи», как вещали средства массовой информации, а чертов шизик… «Нет, он не шизик, а ярко выраженный психопат, – подумал тогда Делакруа и начал лихорадочно соображать, как покинуть убежище этого маньяка. – Особняк обнесен высоким забором и очень хорошо охраняется, так что…»

– Делакруа! Делакруа, милейший! – вдруг раздался голос Филипса за дверьми. – Помогите мне, откройте дверь…

Художник на время подумал о том, что неплохо было бы защёлкнуть замок и вызвать… «Кого вызвать!!? Что следовало вызвать, так это ковровую бомбардировку этого проклятого места…» Однако он вовремя опомнился и открыл дверь. Коляска, в которой сидела мать главы Спектрата, автоматически заехала в дом и подъехала к дивану, уронив пару бутылок из – под пива, стоящих на полу. Старушка, одетая во всё белое, застывшим взглядом смотрела прямо перед собой.

– Делакруа, что-то вы даже треногу ещё не поставили!? Не скромничайте, вы – режиссер. Дерзайте! – воскликнул Филипс.

Заботливо поправив на старушке белую шляпку, он присел на диван. Филипс везде, к чему бы ни прикасался, оставлял пятна крови – на ручках коляски, на диване, на шляпке своей матери. «Бедная Шарлотта, как она со всем этим справляется?» – подумал художник, ставя треногу…

…Шарлота с этим не справлялась. Она к этому уже настолько привыкла, что если бы могла говорить, спокойно бы рассказала о своём единственном сыне, который уже давно сошел с ума…

Нет, Алан не всегда был такой. В детстве он был хорошим послушным ребенком, которого любили баловать родители. Он показывал неплохие результаты в школе и даже занял первое место по стрельбе из лука. Но высшей идеей его жизни была армия. Отец, занимавшийся поставками датчиков слежения для нужд военной промышленности, был против службы сына. Однако как только Алану исполнилось шестнадцать лет, он подписал контракт и попал в гарнизон близ Сан-Паулу, где подружился с Уэйном Орокином – таким же, как и он, новобранцем.

Когда армейский пятилетний контракт Алана подошел к концу, их пути с Уэйном разошлись. Филипс пошел в «дембельский дозор» – последний патруль из Сан-Пауло до соседней военной базы, откуда их должна была забрать авиация на большую землю. Орокин, пожелав удачи другу, остался в Сан-Пауло в ожидании следующего «дембельского дозора».

Переход отрядом из десяти человек во всеоружии занимал около трех суток. Во вторую ночь отряд разбил палатку возле тихого озера под скалистым валуном. Филипс, одухотворенный будущими событиями на Акрите, где его будут встречать как героя, совершенно расслабился. Сидя у кромки озера, он, позабыв инструктаж по безопасности, начал наслаждаться сладкими плодами какого – то дерева, росшего на берегу.

Вдруг что-то забурлило на поверхности воды, и Филипс насторожился. Увидев свечение на дне озера, он забежал за скальный валун и разбудил всех своих сослуживцев.

– Одевайтесь, берите оружие… Там что-то есть, – тихо прошептал Филипс, загружая ленту в крупнокалиберный пулемет. – Какая – то живность из местной фауны, скорее всего, судя по свечению, это краснобокая зубатка. Они собираются в стаи, так что нужно быть внимательными и, рассредоточившись, удерживать периметр до утра.

Договорив, он обвязался пулеметной лентой и, молча, ушел в джунгли. Остальные, переглянувшись между собой, последовали его примеру.

Когда Филипс увидел первую зубатку, хищно смотревшую на него, он даже улыбнулся. Но когда зубатки начали обступать его со всех сторон, Филипс, понимая, что эту ночь он не переживет, истошно заорал, обращаясь к болотистым тварям:

– Сюда! Я здесь! Сюда идите…

Солдаты из его отряда, подумав, что Алану требуется помощь, двинулись на звук его голоса. Многие из них даже не успели осознать того, что по ним заработал крупнокалиберный пулемет, разрывая их тела в клочья… Филипс тем временем отстреливался от несуществующих зубаток до последнего патрона, пока не потерял сознание от действия сильнейшего галлюциногена, который он употребил в пищу возле озера.

Первое, что увидел Алан, когда пришел в себя, так это гранату, которую он сжимал двумя руками, лежа под каким – то бревном в одних штанах. Весь в порезах, окровавленный, он попытался сориентироваться на незнакомой местности. Поняв, что заблудился, Алан интуитивно выбрал направление и побрёл через густые заросли.

На следующий день его пленили партизаны. Филипс провел два года в джунглях в качестве военнопленного. Его постоянно перевозили с места на место, били и морили голодом. Наконец его обменяли на какого – то родственника местного князька.

Вернувшись на Акрит, Алан был представлен Восьмому Императору Тиберию, который наградил его почестями ветерана и предложил занять место в солдатском комитете при Сенате, после того как Алан пройдет полугодичный период реабилитации. Тиберий намекнул Филипсу – ему нужны будут «свои люди» в комитете, чтобы иметь представление о настроениях, царящих в армейской среде. Император Тиберий был выходцем из академических кругов и на тот момент проводил в жизнь непопулярные у военных реформы…

Но вернемся к Филипсу. Вернее, к воспоминаниям его матери Шарлотты, которая безучастно наблюдала за тем, как художник Делакруа рисует её безумного сына. Первый сигнал, что с Аланом что-то не так, она получила спустя неделю, когда тот вернулся из плена…

Ранним утром, выйдя из загородного особняка, расположенного у озера, она увидела Алана, копающегося на берегу.

– Привет! Чем занимаешься? – спросила тогда Шарлотта, когда подошла к сыну.

– Делаю систему безопасности, – озабоченно произнес Алан, пытаясь скрутить несколько проводов.

– Алан, но…

– Мама, мы не можем знать точно, что там обитает, – резко перебив Шарлотту, Алан посмотрел в сторону озера.

Сердце матери учащенно заколотилось, а в голове появились неприятные мысли. Пытаясь себя успокоить, Шарлотта осторожно произнесла:

– Дорогой, это озеро безопасно. Мы с твоим отцом всегда думаем о безопасности в первую очередь…

Алан замотал головой и резко встал в полный рост, отчего Шарлотта даже сделала шаг назад.

– Мама, те парни из моего отряда тоже думали, что они в безопасности. Когда краснобокие зубатки придут сюда, останется только отстреливаться. Кстати, в доме есть оружие? – внезапно спросил Алан с таким видом, как будто что-то вспомнил.

– Не знаю, может, наверху у отца есть пневморужьё – он иногда стреляет чешуйчатых воронцов…

– Мама, что ты говоришь? – закричал Алан в бешенстве. – Ты говоришь о безопасности, а у нас в доме нет даже ни одного порядочного ствола? Что это вообще за блядство?

От таких слов сына Шарлотта оцепенела. Она не вынесет армейского жаргона в своём доме, но, глядя в вопрошающие и одновременно бешеные глаза своего сына, решила не высказываться по этому поводу.

Дальше всё пошло только хуже. На следующий день Алан привёз откуда-то два ящика стрелкового оружия. Когда Шарлотта зашла в свою комнату, она увидела заботливо уложенную пару дамских пистолетов на своей подушке. «Он действительно рехнулся после плена, – с болью подумала Шарлотта. – Обязательно нужно будет показать его доктору Грэму».

Когда доктор Грэм впервые увидел Алана, тот ходил по комнате и что-то искал. Заглянув под половик, проведя рукой под подоконником, он подошел к доктору Грэму и указал на то, что находиться здесь небезопасно.

«Синдром войны», – констатировал доктор Грэм, когда покидал особняк Филипсов после обильного ужина. – Лечение, которое предлагает страховка ветерана – не эффективна.

Глаза Шарлотты, услышавшей вердикт доктора, наполнились влагой.

– Зигфрид, неужели нет способов помочь моему сыну? Мы заплатим любые деньги, – Шарлотта умоляющим взглядом посмотрела на доктора Грэма и, достав платок, смахнула с лица материнские слезы.

Зигфрид задумался.

– Шарлотта, я как друг семьи могу дать рекомендацию, но… в общем данная методика не совсем законна, и могут быть побочные эффекты. У меня есть знакомые специалисты, способные с помощью хирургического вмешательства помочь Алану, но гарантий того, что операция пройдет успешно, никто не даст…

Когда Алан кинул на участок соседей боевую гранату, Шарлотта всё же решила обратиться к специалистам доктора Грэма, уговорив при этом мужа. Сына отвезли в неизвестном направлении, а спустя неделю доставили обратно. Алан часто вспоминал свой первый день после хирургического вмешательства в неокортекс головного мозга…

– Алан, мы провели сложнейшую операцию, чтобы вернуть вас к нормальной жизни. Вы понимаете, о чем я вам говорю? – спросил доктор Грэм, снимая повязку с лысой головы своего пациента.

– Да, доктор. Я все понимаю. У вас есть конфеты?

Доктор Грэм внимательно посмотрел на Алана. На секунду он даже усомнился в результатах операции и, осмотрев зрачки Филипса, спросил:

– Зачем вам конфеты Алан?

– Просто… Я очень голоден… И мне почему-то охота сладкого…

Ответ Алана вписывался в концепцию работы, проведенной доктором Грэмом. Мозг пациента после «доработки» специалистами доктора стал потреблять в два раза больше энергии, чем до хирургического вмешательства, поэтому данный ответ удовлетворил Зигфрида.

– Алан, я немедленно распоряжусь, чтобы вам сделали высококалорийный обед, – произнес Грэм, улыбнувшись.

Через пару дней выяснилось, что Алан не может уснуть. Ему в принципе и не хотелось спать, но новый образ жизни никак не укладывался в голове. С этим вопросом он обратился к доктору Грэму на плановом осмотре.

– Интересно, – задумался доктор. – Такое я впервые встречаю в своей практике. Вы говорите, что не испытываете даже утомляемости?

– Абсолютно, доктор! Я не спал две ночи, но чувствую себя отлично. Кроме того, за эти две ночи и два дня я прочитал целый том «Истории Акритской метрополии». Но самое удивительное в том, что я могу вам наизусть рассказать любой отрывок из этого семисотстраничного фолианта! Вот, доктор, проверьте!

С этими словами, он протянул электронную книгу доктору. Грэм, полистав её, недоверчиво произнёс:

– Страница 387, третий абзац.

– «Когда Третий Император Лонгин Реформатор взошел на престол, он реализовал проект земельной реформы. Вся земля, ранее де – факто принадлежавшая государству, перешла в частные руки простых граждан. Параллельно этому процессу земельные участки были разбиты на санитарные категории, – быстро проговорил Алан, разглядывая, как лицо Грэма начинает выражать удивление. – Высшая категория означала допустимую концентрацию вредных веществ в почве, что позволяло обладателям таких земель выращивать сельскохозяйственные культуры на открытом грунте. Реформа ускорила миграцию из крупных городов, что явилось причиной появления множества мелких фермерских поселений вокруг крупных городских образо…

– Феноменально, Алан! – прервал его доктор Грэм. – Мы не только вас вернули к жизни, но и сделали из вас настоящего гения! Думаю, вопрос о сне мы снимем медикаментозными средствами, а пока, Алан, извините, мне необходимо записать мои мысли по этому поводу. Возможно, я на пороге величайшего научного открытия…

Но научное открытие сорвалось, когда последующей ночью Грэма разбудил звонок.

– Доктор Грэм, у нас проблемы, срочно приезжайте, – услышал он знакомый голос своего ассистента.

Когда доктор приехал в лабораторию, он увидел беспорядок и следы крови в коридоре.

– Согласно вашим назначениям, доктор Грэм, – торопливо начал говорить испуганный ассистент, – мы дали Алану снотворное. Он уснул, а мы пошли пить чай в ординаторскую. Где – то примерно через час в коридоре послышались крики. Когда мы выглянули, то увидели, что Алан колошматил табуретом по бездыханному телу сиделки. Совместно с санитарами, мы скрутили Алана и поместили в спецблок для буйных пациентов…

Немедленно последовав к спецблоку, где содержался Алан, доктор Грэм заглянул в глазок. В углу комнаты, обитой матрасами, сидел Филипс, больничная пижама которого была измазана кровью. Он пристально смотрел на дверь. Его глаза были широко открыты, а лицо выражало неподдельный ужас. Закрыв глазок, Грэм ушел в свой кабинет и принялся делать какие – то записи. Нет, смерть сиделки не вызвала у доктора каких – либо эмоций. Будучи от природы экспериментатором, он видел и более ужасные вещи. Больше всего его беспокоило то, что Алан являлся отпрыском богатой и уважаемой семьи, которая могла поднять скандал, грозивший Зигфриду потерей статуса. «Возможно, стоит ввести Алану смертельную инъекцию, дабы упрятать результат этого эксперимента подальше в землю», – подумал тогда доктор Грэм.