Текст книги "Вилла мертвого доктора"

Дамы и господа! Вот почему европейцы и канадцы так же панически боятся медицины классовой, как мы, американцы, боимся медицины социалистической. Но я уверен, если каждый взглянет в себя самого и спросит, имеет ли он право спать спокойно, когда каждый третий человек в его стране не имеет медицинской помощи, – ответ будет однозначным. Благодарю за внимание.

Олег выключил экраны, снял трубку и продиктовал Киму номера камер и хронометраж кадров тех людей, которые его интересовали.

Ему было ясно одно: миллиарды и миллиарды долларов прокручивает система здравоохранения этой великой страны. И прибыли на этих миллиардах делаются баснословные.

Фелпса убил кто-то, кому перепадала доля от этих миллиардов, – вот это ощущение у Олега появилось точно. Но с какой именно стороны был подготовлен удар – это пока яснее не стало.

* * *

Следующая встреча Лайона была с риелтором, продавшим Фелпсу Шеппард-Хауз. Кент Слимсон, который провел в торговле недвижимостью чуть ли не всю свою сознательную жизнь, был фигурой колоритнейшей. В красной рубашке, дорогих полинявших джинсах с широченным поясом, украшенным серебряными аппликациями, и туфлях с тиснением из дорогой кожи, он выглядел в Калифорнии по меньшей мере необычно, и, судя по всему, это было именно то, чего он добивался.

Плюс к тому – он водил красный «Мазератти», неизвестно какого года выпуска, но в том возрасте и в том состоянии, когда говорить надо не о старости автомобиля, а о его раритетности.

Разговаривал Кент громко, на собеседника смотрел прямо, не отрывая глаз, и интонация разговора была такой, что временами было непонятно – кто, собственно, работает в группе и кто именно ведет дознание. В довершение ко всему, Кент курил вонючие сигары. Лайон был человеком идейным и по долгу службы приучил себя не реагировать, хотя бы внешне, на многие жесты и поступки окружающих. Но сигары Слимсона – это было настоящим испытанием. Напомним, в те годы блокада Кубы и, соответственно, строжайшее эмбарго на все ее товары были делом обычным, и если кто и покуривал контрабандные сигары, то делал это втихомолку. Кто-то, но не Кент Слимсон.

– Плевать я хотел на этих сопливых политиков! – гремел он, заботясь, кажется, только о том, чтобы его услышало побольше народу. – Если они лишили меня возможности ходить к кубинским шлюхам, которые меня обучили сексу еще в ранней юности, то возможности курить то, что я курил всегда, они меня лишить не смогут. Пусть они сами научатся делать что-то, хоть вполовину такое же стоящее, как сигары, которые я курю, – тогда, может быть, у меня будет повод с ними разговаривать.

Кента в общем-то любили окружающие, хотя многие коллеги относились к нему с опаской: когда человек демонстративно делает то, что не принято, и ведет себя не так, как принято, это всегда вызывает некоторые вопросы. В самом деле, что скрывается за этой бравадой? Наработанный образ рубахи-парня? Или придуманный специально для коллег и клиентов некий киношно-голливудский стиль? Или – многие, особенно из тех риелторов, что постарше, думали об этом, – или такая манера поведения свидетельствовала, что человек близок к спецслужбам и носит удобную маску, под прикрытием которой можно легко разглядывать всех и делать выводы о том, кто чего стоит и кто о чем думает?

Однако Слимсона ценили клиенты, и у него, в отличие от других агентов, даже опытных, от клиентов отбоя не было и в хорошие времена, и в трудные, кризисные. Причем клиенты были у него не те, которые покупают в так называемых мексиканских кварталах Лос-Анджелеса, где в недорогих домах и квартирах живут и шумно празднуют свадьбы и дни рождения многодетные семьи выходцев из Мексики и других стран Южной Америки. Клиенты Кента были людьми, для которых цифры стоимости их домов начинались примерно с миллиона и уходили иногда гораздо выше, в заоблачные высоты. Словом, Кент приносил офису деньги и престиж, отсюда и отношение к нему.

– А я говорил этому вашему профессору, ныне покойному, – кричал Кент, размахивая сигарой, – я ему говорил, что не надо брать этот пеханый Шеппард-Хауз! При свидетелях говорил! Я предлагал ему другие особняки – ничуть не хуже, а некоторые и гораздо лучше этого. Я его просил повременить! И мне плевать, что я в этом случае лишался хорошей сделки и жирных комиссионных, – плевать, говорю я вам. Я не бедный! Вот послушайте: по закону, когда продаешь дом – хоть виллу, хоть курятник захудалый, – ты обязан сообщить о смерти, которая в нем была. Кажется, в течение пяти лет до дня продажи. Ну хорошо… Слушай, парень, я продал в этом штате десятки домов – всяких разных. Но никогда, слышишь, никогда не продавал дом, где в стене был замурован скелет, да еще и в потайной комнате. Ты ведь уже встречался с Уорреном, наслушался его баек? Так вот, мне плевать, что этой истории со скелетом сто лет в обед. Я знаю, что в этом мире ничего просто так не бывает. И ты должен знать это тоже, если работаешь там, где ты работаешь. Поэтому наши законы о продаже домов такие строгие. В них все предусматривается: если в земле под твоим участком вдруг найдут нефть или золото, что делать тогда, и как тебе поступать, если рядом пролегают общественные коммуникации, и как себя правильно вести и что декларировать, если в доме кто-то умер. А если совершено самоубийство – начинается сплошное светопреставление. Ты об этом не знаешь, конечно… А надо вызывать целую бригаду для уборки и очистки дома и подготовки его к продаже. И это в зависимости от размера дома обходится во многие десятки тысяч. А если в доме совершено убийство, тут сложностей еще больше.

Ты помнишь, парень, дело Симпсона? Помнишь, конечно. Так вот, тот дом, где все, что произошло, произошло, умные люди обходили за версту, когда его поставили на продажу. И скажу тебе, правильно делали, что обходили! Посмотри на меня: разве я похож на исправного прихожанина, который ходит к воскресным проповедям с женой и детьми, а раз в три месяца исповедуется? Ни хрена не похож, это ты прав! – продолжал Кент, хотя Лайон не кивнул, не улыбнулся, вообще никак не реагировал на его слова – но Кенту, похоже, и не нужна была реакция собеседника. Он, Кент Слимсон, был самодостаточен и знал это давно и хорошо.

– Они не понимают, эти умники, – продолжал Кент, – ни хрена не понимают, что существует… – тут он неожиданно остановился, подыскивая слово, – существует память стен, понимаешь ты меня или нет? Как каждый из нас волочит на себе груз всего плохого, что сделал за жизнь, и всего хорошего – тоже, так и дома и их стены – все помнят. Ты вот замечал, – Кент нацелил на агента палец, – замечал, что иногда приходишь в дом, он и нарядный, и марафет наведен, и материалы дорогие пошли на ремонт – «бронза и мрамор», я это так называю. Так вот, приходишь ты в такой дом, а у тебя внутри неспокойно, нехорошо у тебя внутри, не хочется там находиться… И правильно! Ты себе верь – пусть ты никогда не узнаешь, отчего у тебя это чувство и что в этом доме произошло на самом-то деле… Если тебе дискомфортно – ни в коем случае не покупай этот дом… Но и по-другому бывает: внешне домик так себе, ничего особенного, а у него энергетика хорошая. Я правильно выражаюсь? Это, собственно, не я, это моя экс-жена придумала, а я вот, оказывается, запомнил. И вот тебе выложил. Потому что ты, по всему видно, парень не промах, и неглупый, и собеседник неплохой.

Лайон впервые за эту беседу позволил себе улыбнуться, но возражать, естественно, не стал. Он забавен, конечно, этот Кент Слимсон, – но ведь это просто живой шарж на каждого из нас. Разве не тот для нас самый лучший собеседник, кто нас внимательно и заинтересованно слушает и молчит при этом? Да, конечно, сто раз да!

– Так вот, твой профессор покойный, – Кент был доволен, что собеседник отреагировал на его реплику, – профессор твой был голова, спору нет. И все он понимал, что я тебе сейчас рассказываю. Он и гораздо больше понимал. Но в нем, видишь ли, сидел дух противоречия. Он, по-моему, из тех, кто всю жизнь себя тренирует, жучит, спуску себе не дает. Не хочешь что-то делать – значит, сделай немедленно. Боязно куда-то идти – значит, иди! Предупреждают тебя со всех сторон: «Не делай этого!» Так вот, для людей типа Фелпса это все равно как красная тряпка для быка. «Не надо?» – значит, надо. Ты что-нибудь понял из этого моего замечательного монолога, парень? – И Кент выпустил сигарный дым куда-то в сторону Лайона.

– Давайте подведем итоги… – сказал Лайон суховато. – Я о вас, господин Слимсон, наслышан. Помимо того, о чем известно всем, мне вас чрезвычайно рекомендовали и мои коллеги из группы. Они говорили, что вы – человек необычайно зоркий и эта зоркость может во многом помочь следствию.

Лайон взглянул на собеседника и с удовлетворением отметил, что его короткий монолог не пропал даром – тщеславием господин Слимсон обделен не был.

– Говорите, что надо, – все еще грубовато, но уже почти по-дружески спросил Слимсон. – Все, что я вам сказал до этого, – чистой воды правда.

– Честно говоря, меня тревожат две вещи. – Лайон сделал недлинную паузу. – Первая – не могу поверить, чтобы такой человек, как вы, делал выводы, базируясь на таких зыбких вещах, как ощущения, эзотерические какие-то пассажи. Это все и умно, и тонко, и интересно послушать за столом. Но человек такого класса, как вы, и с такими подходами несомненно должен базироваться – и, я уверен, базируется, – Лайон посмотрел Слимсону прямо в глаза, – на вещах, гораздо более реальных и осязаемых. Хотел бы я знать, на каких именно. И второе: ваш пламенный монолог звучал очень интересно, но его произнес человек, который совершенно не удивился тому, что профессор Фелпс был на днях убит в своем рабочем кабинете. Как будто мы где-нибудь в Латинской Америке… Но даже там убивают скорее политиков, а не замечательных профессоров-врачей, можно сказать, цвет нации. И вот мой собеседник, который, как отмечено, человек отнюдь не заурядный и знает, и чувствует нашу страну, говорит об этом убийстве безо всякого удивления… И хочет, чтобы я это воспринимал как должное.

– Ерунда все это, – вдруг сказал Кент обычным голосом. Куда девались бравада, и размахивание руками, и панибратство? – То есть то, что я вам сказал, – вполне серьезно, и у вас будет случай в этом убедиться. Потому что с этим самым Шеппард-Хаузом что-то не так. А то, что я не удивлен гибелью Фелпса, – это ты, сынок, правильно подметил. Огорчен я – да, очень. Но не удивлен. Этот человек не очень заботился о том, где и как наживет себе врагов, – а за такое рано или поздно приходится расплачиваться.

– У вас есть какие-нибудь мысли о том, кому именно это убийство пошло на пользу?

– Тут уже мы вступаем на опасную почву. – Слимсон снова со вкусом затянулся и выпустил дым. – Мешал-то он многим, спору нет. Но вот положа руку на сердце – представить себе не могу, кому понадобилось его убирать. Видно, кого-то он зацепил покруче, чем просто своими дурацкими речами… Не знаю, не знаю…

* * *

Ким быстро разобрался с двумя почтенными медиками, заинтересовавшими Потемкина при просмотре выступления Фелпса на видео. Того, что сидел с непроницаемым лицом рядом с сильно декольтированной дамой, звали Кен Фишер, и был он одним из известных здесь урологов. Второй – академик Бортмиллс, председатель медицинской ассоциации «Передовые врачи Калифорнии». Потемкин решил начать свои «медицинские» контакты с Фишера – уж очень холодно-равнодушным тот выглядел, слушая выступление Фелпса.

Встретиться договорились за ланчем, в симпатичном ресторанчике в Шерман-Оакс, благо оба жили неподалеку. И вкусы оказались одинаковые – оба, как выяснилось, давно заприметили это уютное место на берегу небольшого озера, которое неизвестно откуда взялось в центре города.

Олег внутри себя настраивался на трудный разговор, но неожиданно встреча началась так, будто за столом сидели два давних знакомых.

– Здесь хорошо готовят карпа, – сказал Фишер, едва присев, – хотите попробовать? – Сделал заказ и продолжал: – Я понимаю, что вы меня пригласили говорить о Фелпсе. – Элегантный, подтянутый Фишер смотрелся совсем не так, как на экране, на той видеозаписи, что проглядывал Олег. – Вы были знакомы?

– Да, но не близко.

– А я его знал давно. И потому не знаю, кто кому должен выражать соболезнование, скорее уж вы – мне. Потому что я высоко ценил Ричарда как человека и его профессионализм. Его смерть – это большая утрата.

– Позвольте быть с вами откровенным? – Потемкину нравился этот человек с открытым взглядом и свободными манерами. – Я смотрел ряд выступлений Фелпса – о его взглядах на систему медицинского обслуживания. И видел в зале и вас – среди многих… И мне показалось, что вы не разделяете взглядов Фелпса.

– Это не имеет никакого значения. И никак не отменяет того, с чего я начал. Что же до его взглядов в этом вопросе – я сам считаю, что система нуждается в реформировании, но в другом. И более того – система нуждается в жестком контроле. Я говорю вам это сейчас, в 2007 году. Мы на пороге небывалого в истории явления – эры дееспособных стариков. Выходит на пенсию так называемое поколение бэби-бумеров. Все они будут иметь государственные медицинские страховки. Система не приспособлена к такому количеству людей на государственном обеспечении, а его надо предоставлять, хотим мы или нет. И тут есть разные аспекты – политический, экономический… И медицинский тоже, разумеется. Я вас не утомил?

– Да что вы! – Олег говорил совершенно искренне. – Я вообще слабо понимаю тонкости системы, так что для меня мнение такого эксперта, как вы…

– Ну и ладно, – перебил Фишер. – Тогда слушайте. Я, как вы знаете, не политик и не экономист. Как врач, я буду говорить о медицине. А поскольку говорю с вами – буду говорить о той медицине, которая вам интересна. О преступной медицине. Как вам такой поворот? – И продолжал, не дожидаясь ответа: – Дело в том, что эта сторона медицины приобретает сейчас очень важное значение. Повторю – никогда, нет, никогда! – не было столько людей на государственных страховках. Сейчас их около пятидесяти миллионов, будет значительно больше. И в связи с этим появились небывалые прежде возможности обворовывать государство.

Девушка в бежевом платье с черным кантом по вороту принесла рыбу. Собеседники принялись есть, и Фишер продолжал неторопливо говорить и во время еды – видимо, многолетняя тренировка на бизнес-ланчах сказывалась.

– Как это работает? Я имею в виду «преступную» по самой задумке медицину? Ну как… Это уже бизнес. Во-первых, строится или чаще снимается в специальных «медицинских зданиях» помещение для клиники. Все, как положено, с соблюдением всех норм, правил и требований. Дальше – как в любом бизнесе. Ищется оборудование по минимальной цене. Идеально – найти какой-то госпиталь, который закрывают. Там это оборудование берется буквально за гроши. Далее – находится врач, под чью лицензию такую клинику открывают. Нормальный врач на это дело, естественно, не пойдет. Значит, это либо очень пожилой человек, либо тяжело больной, либо знающий о характере будущей клинике и на это согласный. Он многим рискует, но тут есть для чего рисковать – при верной постановке дела деньги зарабатываются очень большие.

Дальше? Дальше находятся так называемые биллеры, специалисты по составлению счетов. Они как бы переносят оказываемые услуги на бумагу, кодируют и отправляют страховым компаниям. Я же говорю – из воздуха делаются очень большие деньги.

Как? А очень просто – помимо реальных больных и реально оказываемых им медицинских услуг, оказываются услуги и делаются «процедуры», о которых сами больные и понятия не имеют. Пока все ясно?

Потемкин кивнул.

– Чем больше таких больных, тем больше таких услуг. Вот в связи с этим эта преступная схема приобретает все большую актуальность… У государства крадутся миллионы долларов… Миллиарды даже. На мой взгляд, здесь корень зла. Об этом нужно думать, когда говоришь о медицинской реформе, а не о том, о чем покойный Ричард говорил.

– А что, государство так спокойно на это взирает? – Потемкин и впрямь недоумевал.

– Нет, конечно. – Фишер доел свою жареную рыбу и принялся за лимонад. – Медикер старается, проводит проверки, пытается, как любая бюрократическая организация, увеличить штаты. И ваши коллеги время от времени этим занимаются. Был в Майами один доктор – его посадили… лет на пятьдесят, кажется. А второго – на сорок пять. Но это, увы, исключения, подтверждающие правила. Преступники эффективнее, чем система борьбы с ними, и именно на этом направлении надо работать – я в этом уверен.

– Красиво тут. – Олег обвел взглядом озеро. – Я люблю здесь бывать.

– А попробуйте оставить это озеро без присмотра? – Фишер промокнул губы салфеткой. – Двух месяцев не пройдет – все зарастет тиной, лебеди подохнут и утки тоже… Пока о них заботятся и защищают – нам с вами есть где позавтракать… Вы хотите меня о чем-то еще спросить?

– Не спросить, а попросить. – Олег протянул свою визитную карточку. – Если вы вспомните что-то касающееся Фелпса и достойное внимания – сделайте любезность, позвоните…

– Вы мне нравитесь, потому что умеете слушать, – заключил Фишер. – Обещаю, позвоню.

* * *

Потемкин поднимался по склону вслед за экспертом, которого ждал полтора дня. Никогда не знаешь, начиная дело, кто именно тебе понадобится в помощники. Наш век – могучая техника, интернет, расшифрованная структура ДНК, видеоконференции по всей земле, электромобили. А Джон Райан, который шел сейчас на пять шагов впереди Олега, был представителем профессии древней, как само человечество, – следопыт. Райан был следопыт высокого класса, из тех, что, казалось бы, вымерли во времена Майн Рида и Шерлока Холмса, чтобы никогда не вернуться. Но нет – работая вот уж столько лет, Олег снова и снова убеждался, что бывают в мире нестареющие профессии. И где только люди из Группы этого Райана в свое время достали? Но – достали, и он сейчас нужен был Олегу как воздух.

В самом деле, Олег про себя даже не очень упрекал ребят из полицейского убойного отдела и их экспертов. Все они сделали на месте грамотно и нормально. А вот поиски следов под окнами, да еще экспертиза отпечатков обуви – да полноте, что за старина. Come on! – как говорят американцы. То есть, говоря по-русски, куда ты лезешь? Кому сейчас это нужно? Но дело в том, что вечных истин в профессии сыщика еще никто не отменял.

И не надо, думал Олег, твердить об анализах ДНК и целой уйме прочих анализов, о которых пару десятков лет назад еще никто не знал, а теперь они применяются в обязательном порядке, как говорится, в школе этому учат. Все это верно, но если в прошлом хороший сыщик догадывался, не имея возможности доказать, то сейчас слишком часто доказывать умеют, а догадываться – не могут и не хотят. А ведь умение догадываться атрофируется так же, как и прочие способности.

Олег так и не научился за многие приезды в США спокойно смотреть, как американцы, даже самые молодые, при необходимости произвести простейшие вычисления лезут в карман за калькулятором. Или как врачи, предлагая стандартные решения и анализы, не дают себе труда задуматься, как, собственно, выглядит сегодня пациент, перед ними сидящий. В отличие от какого-нибудь российского земского врача девятнадцатого века, который, поглядев, как больной выглядит, как держится и как разговаривает, уже мог предположить диагноз. И как часто этот диагноз бывал точен!

Да, тут дилемма: с одной стороны, невероятное повышение общего уровня медицины – с точки зрения аппаратуры, препаратов, методов диагностики и лечения. С другой – явное снижение индивидуальности врача. Он становится частью огромной медицинской машины, и не более того.

Вот и в работе сыщика то же самое. Олег знал, что он всегда не хотел и боялся стать несамостоятельным. Решение задач, когда они уже найдены, раскрытие убийств выглядит чаще всего просто, и только хорошие профессионалы знают, чего стоит эта простота.

Одним словом, Олег поднимался по склону за Джоном Райаном и по-мальчишески скрещивал в кармане указательный и средний пальцы – американская привычка keep fingers crossed, чтобы не спугнуть удачу. Олег уже позавчера поднимался по этому склону, осторожно, сбоку, чтобы не ступить на тропинку и, боже упаси, не затоптать чего-либо. Это что-либо, он уверен, там было. Олег знал за собой это чувство, предощущение близкой удачи, когда рассеивается туман первоначальной неопределенности и внутри звучит чуть слышный шепот: «Вот оно!» Конечно, у каждого по-разному, и никакой нормальный профессионал не станет делиться такими интимными подробностями – но, когда возникало это чувство, Олег двигался дальше спокойнее и увереннее, хотя до решения задачи было еще ой как далеко…

Да, позавчера на тропинке были следы. Олег из аккуратно сфотографировал, но шум поднимать не стал. Он ждал Райана. В конце концов, полиции никто не мешал обследовать этот склон. Эти ребята были здесь раньше него, и у них были все возможности. Теперь мяч на его стороне корта. Но Олег не спешил с эмоциями. Не спешил даже внутри себя, пока не услышит эксперта.

– Да, кто-то здесь был, – сказал наконец Райан. – Провел тут час как минимум. Сколько надо времени, чтобы выкурить пять сигарет, причем не как-нибудь, а прямо до мундштуков. Хромает на одну ногу, следы разной глубины, видите? Невысокого роста, достаточно крепкого сложения. Пришел он на эту горку не со стороны автомобильной стоянки, а вот оттуда. – Райан указал налево, где сквозь деревья просвечивала проволочная изгородь соседнего дома. – И ушел он тем же путем.

– Это все?

– Нет. – Райан еще раз огляделся вокруг. – Этот ваш парень оригинал. Он использует не зажигалку, а спички. Знаете, какие спички? Деревянные! Где он их берет? Их, кажется, только в сувенирных магазинах продают… Я такого уже сто лет не видел. И еще знаете что странно? Мне кажется, он иностранец.

– Джон! – Олег принял строгий вид, хотя внутри был очень доволен даже теми первыми данными, которые услышал. – Джон, может, хватит подтверждать, что ты классный специалист? Я это и так знаю, зрителей тут нет, а отзыв твоему начальству я так или иначе дам высокий – впрочем, ты сам об этом прекрасно знаешь.

– О^́лег. – Райан всегда делал ударение на первом слоге, и Олег за долгие годы знакомства уже к этому привык. – О^́лег, при чем тут отзывы? Смотри, вот тут он сидел на корточках. – Райан развел руками. – Убей меня, если ты покажешь мне американца, который, если, скажем, у него была бы необходимость чего-то ждать здесь, в кустах, сел на корточки.

– А как бы он ждал?

– Стоя, скорее всего. Или присел бы вот там, на поваленное дерево. Это если он средних лет. А если молодой, просто сел бы на землю и задрал ноги вон на тот ствол. Ты что, не видел, как молодые ездят на автомобиле на переднем сиденье, высунув ноги в окно? Видел? Вот. А этот сидел на корточках, смотри, какие следы. Вон, кстати, на стволе и нитка от его свитера или куртки, спиной прислонялся. Я тебе больше скажу: он откуда-то из Восточной Европы. И, скорее всего, сидел в тюрьме. Я видел, как эти ребята из России или откуда-то еще там садятся на стройке во время перекура – нашим это и в голову не придет. А у них привычка за годы.

И Олег прямо увидел человека, сидящего здесь, на холме, среди деревьев, наблюдая за окнами кабинета Фелпса. И верно, профессор выходил перед убийством…

– Подробный отчет получите завтра, до полудня, – подытожил Райан задумчиво. – А сейчас дайте мне побыть здесь одному, я кое-что хочу проверить.

Олег бочком аккуратно спустился по склону. Пусть Джон работает, раз захотел остаться один, значит, что-то у него еще наклевывается.

Не доходя до автомобильной стоянки, Олег остановился. Да, вся внутренняя часть клиники Фелпса отсюда как на ладони. И – теперь уже можно говорить об этом определенно – отсюда в клинику вошел человек. Коренастый, чуть прихрамывающий. Он не волновался и не торопился – просто делал свое дело. Очевидно, не в первый раз. Судя по следам, был он в кроссовках. Имел при себе пистолет «Ругер» 22-го калибра. Интересно оружие этого калибра, обычно любительское и спортивное. Тот ствол, из которого убит Фелпс, – специальная переработка фирмы для спецслужб. Высокая точность, бесшумность, надежность. Человек, который его выбирал, знал, что делал. Что еще? Ричард Фелпс пришедшего знал. Более того, этот человек появился из внутреннего коридора, и профессора это совершенно не удивило. Значит, человек был ему знаком. Откуда? Уж точно, что человек, куривший на холме одну за другой недорогие «Лаки Страйк», наблюдая за клиникой, к кругу коллег Фелпса или людей, равных ему по социальному положению, не принадлежал. Тогда – кто? Следующая большая группа обычно – личные знакомые и родственники. Кстати, надо узнать подробнее о родственниках Фелпса. Родители не в счет – они благоденствуют в одном из дорогих домов для престарелых, и оба, увы, уже почти не в состоянии понять, что произошло с их сыном, – Альцгеймер. Был у Фелпса старший брат – погиб во Вьетнаме. Пошел воевать сам, добровольцем. Как иронически сказала Зоя, «решил вырабатывать мужской характер». Сестра Фелпса, психолог, живет и работает во Флориде, с братом отношения чисто формальные, на похороны не прилетала. Вот и вся семья. И потом – такие или сякие, – все родственники Фелпса принадлежат его кругу. А я ищу, думал Олег, совсем другого человека. Если из семьи, то, так сказать, «паршивую овцу». Человека, который опустился, спился, сел на наркоту. Тогда хоть предпосылки более или менее понятны. С этой категорией все. То есть ничего пока.

Еще одна возможная категория – так называемый обслуживающий персонал. Кто сюда входит? Медсестры, уборщицы, шоферы, посыльные разного рода. Вот тут, пожалуй, теплее. Посыльные. Они забирают образцы на анализы, приносят медицинские документы и деловые бумаги, они везут срочные и несрочные пакеты. Сколько их? Да даже в такой небольшой клинике, как у Фелпса, пожалуй, не меньше десятка.

Как правило, это люди, знакомые персоналу клиники. Приезжают сюда через день, если не каждый день. Есть среди них и такие, которые приносят персональные пакеты документов прямо Фелпсу. Если это так, то нечего и удивляться, что он воспринял появление такого курьера спокойно. Более того, предупрежденный, он мог специально оставить заднюю дверь открытой: в кабинете могут быть больные, а тут профессор вышел на минуту и вернулся – прием не прерывается…

Может быть, даже Фелпс получил звонок от человека, который находился на холме среди деревьев. Вышел, открыл для него заднюю дверь. И тот, убедившись, что все в порядке, вошел в здание. Все это Олег додумывал, уже входя в кабинет Кристины.

– Мне срочно нужен список всех, решительно всех, кто бывает в клинике, – курьеров, водителей, посыльных, уборщиков, ремонтников – всех. Оставьте все другие дела и сядьте, если надо, с комендантом. Запишите в точности все, что найдете, – имена, фамилии, телефоны, названия фирм, где они работают…

Кристина молча кивнула, хотя была удивлена. Прежде такой вежливый и сдержанный, пожалуй, даже холодноватый сотрудник Группы сейчас распоряжался, будто не очень воспитанный мексиканский менеджер на ее прошлой работе. Но Потемкина не интересовали детали. Было ощущение, что он наконец найдет что-то.

* * *

Известие о Колде Блументале принес, конечно, Лайон. Он уже не впервые умел находить для дела людей и события, которые поначалу оставались в стороне. При этом скромно пожимал плечами и делал вид, что ничего особенного не произошло. Вот и на этот раз он доложил Олегу о своей находке подчеркнуто бесстрастно.

– Шеф, утверждают, что ближе этого Клода у покойного Фелпса человека не было…

– Кто утверждает?

– Медики, коллеги по ассоциации… А его жена, когда я ей позвонил, проявила такой холод и недовольство, что мне показалось – мы нашли действительно что-то ценное.

– И что же мадам Зоя сказала? – Олег представил себе, как именно вдова Фелпса выражает свои антипатии, и усмехнулся про себя.

– Она сказала, что это наша работа – рыться в чужом грязном белье. А на дополнительные вопросы ответила, что так хорошо знает этого Блументаля, что не испытывает никакого желания о нем говорить. И попросила ее с этим не тревожить.

– Расскажи, пожалуйста, что мы о нем знаем?

– Дело в том, что пока я ничего не могу подтвердить. Я передал Киму все его данные – ответ будет через пару часов. Они с Фелпсом росли вместе – в Огайо, кажется. В каком-то маленьком городке, где их семьи жили по соседству. И мальчишки с детства дружили. Семьи были типичного среднего класса – этакая провинциальная аристократия: у Фелпса отец был, кажется, судья, у Блументаля – юрист средней руки, когда-то вроде был даже мэром.

Фелпс с Блументалем ровесники, решили оба учиться в Калифорнии. Почему именно здесь – не знаю, может быть, слава либерального Беркли, может, еще что… Во всяком случае, они оба были приняты. Дальше – ничего особенного. Все очень типично для юношей из этой среды. Необычность разве в том состояла, что они счастливо избегали обычных для молодых студентов соблазнов: никаких загулов, наркотиков, нарушений режима – ну ничего такого. Об этом мне двое коллег Фелпса рассказали без дополнительных вопросов, поэтому я и думаю, что это, скорее всего, верно. И, что самое главное, – они все эти годы сохраняли между собой отношения дружбы и привязанности. Над ними шутили, подзуживали, пытались между ними вбивать клинья – ничего не получалось, они дружили тесно, и никому их верность в дружбе не удавалось нарушить.

И это все несмотря на то, что были они между собой достаточно несхожи – и внешне, и внутренне. Фелпса вы знаете – он с молодости был достаточно агрессивен, напорист, иногда даже конфликтен в быту. А Блументаль – полная противоположность: этакий увалень, добродушный и неторопливый в решениях и в действиях – казалось бы, они совершенно друг другу не подходят. Но человек предполагает, а судьба располагает. И в результате они друг другу помогали там, где другие давно бы разошлись. Клод Блументаль не раз сдерживал Фелпса, когда тот по горячности готов был полезть на рожон и наломать дров, и напротив – Фелпс помогал Блументалю «не проспать» там, где тот по неповоротливости мог пропустить возможности. Одним словом, идиллия.

– Которую, конечно же, нарушила женщина?

– Ну да, почти сюжет бульварного романа. Кэрон Ронсфельд ее зовут, она – из того же городка в Огайо, и дружили они втроем. Дальше – не знаю точно, что и как было, но она стала женой Блументаля. Ненадолго, впрочем… Было это уже и после университета, и после медицинской школы у этих ребят. А Кэрон стала психологом. Жили они с Клодом Блументалем в Сан-Диего. Там она, насколько я знаю, и осталась, когда они разошлись, а Клод теперь живет в Сан-Франциско. Довольно интересная личность – по отзывам коллег. Никто не сомневается в его высоком профессионализме, но коллеги с усмешкой говорят, что он – из тех врачей, которым мало традиционной профессиональной медицины.