Текст книги "По дороге в Самарру (сборник)"

Глава 3

Голубоватое блюдце горловины зиндана всегда было первым, что Семёнов видел, открывая глаза по утрам. Оно меняло свой рисунок в зависимости от времени года и времени суток. Если он просыпался ночью, блюдце всегда было чёрным, с блестящими дырочками звёзд. Яма, в которую его сажали на ночь, была расположена на ничьей земле, выше по склону. Её вырыли на отшибе за подворьями горного аула. Отгороженная от чужих взглядов небольшими кустами, она была не видна посторонним. Когда шёл сильный дождь, горловину прикрывали. Аул был совсем небольшим – всего несколько дворов. Алексей сидел в этой яме с весны.

Семёнов попал в плен случайно, за компанию с ещё двумя солдатиками-срочниками, когда уже должен был возвращаться в Москву после ремонта и наладки спутниковой аппаратуры в одной из воинских частей в Чечне. Он напросился к ним на Урал, чтобы добраться до части, которая была ближе к Гудермесу, планируя оттуда пристроиться к какой-нибудь оказии. При обстреле их небольшой колонны БТР сопровождения сожгли вместе с бывшими в нём бойцами.

Бородатые мужчины, перекидываясь между собой гортанными фразами, подняли их, лежащих в кювете, и, подталкивая в спину стволами автоматов, увели от дороги в горы. Молодые солдаты были сильно напуганы и шли, затравленно оглядываясь на боевиков.

Их держали в погребе, невдалеке от того места, где взяли в плен. Заправлял всем некий Исраил. Через несколько дней солдат увезли куда-то дальше. Семёнову же вначале угрожали, предлагая заплатить выкуп. Потом долго били. Сломали несколько ребер. Почти не кормили. К концу первого месяца одежда на Алексее болталась, словно он опять стал девятиклассником. Но больше всего его изводила духота и вонь этого погреба.

За это время здесь побывали ещё несколько пленных, которых впоследствии так же уводили в неизвестном направлении. Он успевал переговорить с этими людьми о том, что происходило там, на воле, в местах, которые были так желанны и недоступны теперь. Скорее всего, его никто не искал.

Ему начинало казаться, что конца этой жестокой бессмысленности не наступит никогда. Семёнов пытался держаться за что-то невнятно твердеющее в его сознании неизвестной субстанцией. Это «нечто» не давало ему скатиться в животное состояние абсолютного страха. Он твёрдо решил никому не звонить. Да в сущности и некому было.

Наконец поняв, что за этого гражданского никто не заплатит, в последней попытке устрашения боевики отрезали Алексею фалангу мизинца на левой руке. Крови было немного.

На третий день после этого его забрал высокий, крепкий старик-чеченец. Семёнову завязали глаза и, связав руки сзади, усадили на заднее сиденье старого уазика. Везли его долго, и счёт времени Алексей потерял. Местности он не знал и потому ориентироваться не мог. Он только понял по натужному звуку работы двигателя, что его везут куда-то в горы. При тряске на ухабах грудная клетка непрерывно вспыхивала острой болью – давали знать о себе сломанные рёбра. Старик всё время молчал.

Глава 4

Через год Алексей окончил компьютерные курсы при Бауманке и даже получил соответствующий диплом. Параллельно, не теряя времени, изучал спутниковую связь и навигацию.

За прошедшее время он успел пообтереться в этом огромном городе, постичь алгоритм его жизни. Москва уже не пугала его, как раньше, бешеным темпом движения машин и людей, безразличием окружающих и ощущением собственной инородности. А через пару лет он уже не мог представить себя живущим в каком-либо другом месте. Алексей без опаски плыл в этом потоке, льющемся с экранов телевизоров и радиоприёмников, бурлящем на площадях и вокзалах. Новая жизнь растекалась полноводной рекой, прорвавшейся в их жизнь из каких-то неведомых далей.

Сменил две работы. Появились знакомые и приятели. Деньги были, но без собственного жилья в Москве Семёнов не ощущал устойчивости и потому не расслаблялся, стараясь заработать больше.

Матери Алексей звонил регулярно, с каждым разом беспомощно ощущая, как на какую-то неизмеримо малую, незаметную и неописуемую словами величину её голос становился слабее, словно кто-то, от звонка к звонку, неумолимо поворачивал против часовой стрелки колёсико незримого регулятора. Через год её не стало.

Всё это время они нередко пересекались с Сергеем, который здорово поднялся за это время в своём бизнесе. Частенько брали девчонок, которых у его друга всегда было достаточно, и уезжали на шашлыки, на дачу, доставшуюся тому от родителей.

К своей мечте – переезду в Германию – Тарутин шёл полным ходом. Он уже оформил вид на жительство и открыл там бизнес. И действительно, через год, устроив шумную отвальную, Сергей улетел. Москва – Гамбург, билет в один конец.

Несколько раз Семёнов побывал в Турции и Египте. «Заграница» только открывалась для наших. Планировал съездить в Европу к Сергею.

Со временем Алексей смог уловить, нащупать тонкую субстанцию сути и перспектив того дела, которым занимался. Теперь он стал осознавать смысл часто повторяемой Сергеем мысли об уникальности времени, которое им досталось и которое нельзя было упускать. Он часто, словно мантру, повторял эту фразу: «Не зацепишься сейчас – потом будет труднее!». Алексей стал подыскивать заказы на стороне. Своё дело требовало клиентской базы. Контракт с фирмой, которая была связана с «вояками», подвернулся как-то неожиданно.

В стране всё напряжённо гудело, словно кто-то неведомый раздувал пламя в метафизической российской топке. Начались военные действия в Чечне.

Глава 5

Через несколько дней Семёнов, всё время ожидавший чего-то худшего, с внутренним недоумением начал осознавать, что ему повезло. При слове «повезло» он непроизвольно усмехнулся.

В летней кухне ему нагрели воды. Дали вымыться в старом эмалированном корыте и постирать одежду. Даже выдали поношенный, но чистый ватник. Его старый, пропахший псиной армейский бушлат сожгли на задворках.

Заглянув в обломок зеркала, укреплённого на стене, Семёнов увидел незнакомое лицо исхудавшего и небритого человека, отдалённо напоминавшее ему самого себя. Позже старик принёс и молча протянул ему старую опасную бритву и кусок мыла.

В первое время его даже не привязывали, очевидно поняв, что в таком состоянии он никуда не сбежит. Да и куда? Он всё равно не знал, где находится. Старик молча занимался хозяйством. Частенько на их подворье заходили соседи. О чём они говорили с хозяином – Алексей не понимал.

Первые несколько дней он просто ел то, что ему давали, и сидел на старом бревне подле колодца, в центре двора, подставляя лицо набиравшему силу весеннему солнцу.

Огромная мохнатая овчарка слонялась кругами по двору. Старик несколько раз прикрикивал на неё, видимо остерегаясь чего-то с её стороны. Но пёс только ложился в нескольких метрах от Алексея и молча смотрел на него. Пёс был серьёзным. Кромки его обрезанных ушей демонстрировали рваные края – свидетельства многочисленных схваток. Через несколько дней он лёг совсем рядом с Алексеем. Он внимательно смотрел на Семёнова, словно вслушивался в смысл его негромкой речи.

– Привет. Ты тоже меня не любишь?.. А зря! Нам нечего делить. Тебе даже лучше, чем мне: ты у себя дома. Ну, что молчишь? Жаль, брат, что я не знаю, как тебя зовут. А то смог бы к тебе обращаться более уважительно. Как тебя зовут? Алмаз? Я слышал, как это слово твой хозяин повторил несколько раз. Но на вашем оно как-то странно звучит. Значит, Алмаз. Хорошо. Есть у тебя подруга? Нет? Скучно тебе, брат. Есть, наверно, а? Ты ведь пёс серьёзный. Бегают твои детки где-нибудь. У меня вот тоже нет пока никого. И скучно так же, как тебе. Ничего, прорвёмся. Бывает и хуже. Только времени жалко. Где-то там люди живут. Живут себе и не знают, что может с ними случиться. Живут и не знают, что есть на свете такая замечательная собака Алмаз…

Каждый раз, слыша звук своего имени, пёс на какое-то время поднимал голову и внимательно всматривался в лицо Алексею.

– Вот такие дела. Но уже лучше. Я ещё, как ты например, никого загрызть не смогу. Но уже лучше. И лето пришло. Птицы поют. Хорошо здесь у вас. Курорт прямо… Рёбра вот почти зажили.

Через несколько дней пёс подошёл и лёг вплотную, прислонившись к ноге Алексея. Он поднял голову, заглядывая ему в лицо, будто приглашая к разговору. Заметив это, старик, работавший во дворе, остановился и долго смотрел на них, прикрыв рукою глаза от солнца.

Кормила Семёнова девушка, которой на вид можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. Через пару недель они начали изредка обмениваться односложными репликами.

– Как тебя зовут, красавица? – Быстрый, острый взгляд в ответ.

– Мадина. – Волосы убраны чёрным традиционным платком, точёные черты, бледная кожа.

– Меня Алексей. Не бойся – кусаться я не умею. А как твоего отца зовут?

– Ахмад. Это не отец… Это мой дедушка. Это он тебя у Исраила выкупил. Исраил – наш дальний родственник.

– А родители твои где, Мадина?

– Мама умерла уже давно, а отец пропал…

– Как так пропал?

– Вот так. Уехал в Грозный и не вернулся. Уже несколько месяцев прошло.

На ночь его запирали в яме. В один из дней, утром в горловину зиндана заглянул бородатый чеченец, в котором Алексей узнал Исраила.

– Привет, русский! Домой ещё не надумал ехать? Может, позвонить кому хочешь?

– Так ты ж бесплатно не отпустишь!

– А ты как думал?! Бизнес, брат! Ну, сиди пока…

Затем до него донесся их разговор с Ахмадом. Они говорили на повышенных тонах прямо возле зиндана.

В это утро его из ямы не выпустили. Со следующего дня на правую ногу стали надевать колодку. А через неделю Ахмад дал Алексею мотыгу и направил работать на прилегающий к дому огород.

За всё время Семёнов два раза явственно слышал отдалённый звук пролетающего вертолёта.

Глава 6

За время отсидки в яме у Семёнова появилось время подумать о многих вещах. Подумать и без суеты заглянуть в своё совсем вроде бы неглубокое прошлое.

Вспоминалась мать и её сестра Прасковья, тётка Алексея, изредка приезжавшая погостить из соседнего района.

Вспоминал дом и отца. Его рассказы и истории о родственниках, врезавшиеся в память с детства. В памяти без труда всплывали развешанные по стенам старые фотографии семьи деда и прадеда. С чёрно-белых дагеротипов, обрамлённых в самодельные простенькие рамки, на него сквозь время глядели напряжённые и торжественные лики его ушедшей родни – пращуров, которых он никогда не видел.

Живым он помнил только деда Николая по отцовской линии.

Дед Николай был железнодорожником. Отец как-то показал Алексею хранящийся в шкатулке с документами дедов орден Октябрьской Революции. Из коротких рассказов отца Семёнов составил свою картину жизни его семьи.

Дед успел поработать в разных городах – от Москвы до Томска, переезжая всюду со своей семьёй. На работе его ценили. Во время войны у железнодорожников была «бронь» от армии. Подолгу Николаю нигде работать не доводилось – перебрасывали с места на место. Да это было и к лучшему – до доносов и зависти не доходило. В Караганде же служба задержала на несколько лет. Там и родился отец Алексея.

Как ни старался Николай, избежать «ежовых рукавиц» не получилось. Забрали ночью. Правда, продержав всего две недели, отпустили. Причина лежала на поверхности – пожалел «врага», выселенцев с Кавказа. Чеченцев, с женщинами и детьми, выбросили из вагонов на пандус тупиковой грузовой ветки в тридцатиградусный мороз. На ветру, через пару часов этих худо одетых людей можно было бы зачислить в «убыль населения».

Дед дал команду пустить их временно в пустующий «красный уголок» в клубе. Кто-то «настучал».

Чеченцев и ингушей в ту пору в Караганду нагнали много. Местные их сторонились. После этого случая деда в их среде стали принимать как очень уважаемого человека. Пожилые чеченцы почтительно здоровались с ним на улице за руку.

А теперь он сидел у них в яме. Лёжа на спине, Алексей разглядывал звёздное небо, перебирая в памяти лица ушедших родственников. Жалел, что не расспросил подробней о предках, покуда были живы отец и мать. Теперь он последний в их роду.

Отчего-то припомнился давний детский сон – изложение в классе. Белый тетрадный лист, лежащий перед ним на зелёной поверхности парты, и охвативший его ужас от осознания того, что он не знает, о чём писать. Он всё забыл. Со стен класса на него хмуро смотрели лики русских учёных и писателей, явно недовольных его конфузом. Приближавшаяся к его парте учительница доводила напряжение до предела, и он просыпался.

Алексей не мог понять, отчего в детстве этот сон часто повторялся. Ведь ни отец, ни мать никогда особо не ругали его за плохие оценки.

Из нечастых коротких разговоров с Мадиной Алексей осторожно, по крупицам выяснял обстоятельства жизни аула и причины своего нынешнего «везения».

Ахмад, дед Мадины, до выхода на пенсию работал учителем, а в последние годы – директором школы в Нохчи-Келое. На родину Ахмад смог вернуться не так давно: в далёком декабре сорок четвёртого, ещё мальчишкой, вместе с родителями и односельчанами он был выслан той властью из этих мест в Казахстан.

Их аул был расположен на несколько километров выше Нохчи-Келоя. На картах его не было. Так, летнее пастбище.

Полевой командир Исраил до начала войны работал простым трактористом в колхозе. Исраила Ахмад не жаловал. Но от родства, хоть и дальнего, в этих местах не открестишься. Мадинка и сама не знала, зачем дед выкупил Алексея: с работой по хозяйству они и так справлялись, а лишних денег у них отродясь не было.

Мадина говорила неохотно, непроизвольно косясь при этом в сторону соседних подворий. Было видно, что она чего-то опасается. Для своих вопросов Алексей старался выбирать моменты, когда рядом никого не было.

Постепенно отношения с хозяевами становились более привычными и непринуждёнными. Старик по-прежнему больше молчал.

Глава 7

Мадинка… Мадина. Её лицо с насупленными бровями появилось на фоне утреннего неба в горловине зиндана, когда он уже проснулся.

– Вставай, русский! – Она улыбнулась. – Пора работать! – Длинная лестница медленно опустилась в яму.

– Книгу мне принести можешь? Совсем скучно мне в яме по вечерам. Хоть какую-нибудь!

– Принесу. У деда много их. Старые. Я тоже много прочитала.

И действительно, вечером, после ужина, принесла огарок свечи и потрёпанную толстую книгу. Глядя в сторону, произнесла:

– Ты прости, Алёша, но в дом мы тебя пустить не можем. Что соседи скажут? Что мы русского жалеем?

Он держал в руках послевоенное издание истории кавказских войн девятнадцатого века. Долго, с удивлением листал, бережно переворачивая слегка пожелтевшие листы редкого издания. Книги хватило почти на две недели.

Работая в огороде, они иногда разговаривали с Мадиной. Девчонка никогда не была в Москве и исподволь расспрашивала о ней. Этот город она видела только на фотографиях. Когда она начинала говорить о Москве, её речь менялась и слова непроизвольно начинали произноситься нараспев. Почти всегда она умолкала, будто вглядываясь в выдуманные ею самой картинки.

Алексею становилось понятно, насколько ей хочется там побывать. Мечтала поступить в педагогический институт.

Алексей уже окреп и стал ориентироваться на местности. Приходили мысли о побеге. Через три месяца Ахмад, не надев ему на ногу колодку, в первый раз взял его в лес за хворостом.

Лес поразил его своей прохладной таинственностью и одарил ощущением свободы. Казалось, это ощущение рождается из разнообразных звуков, производимых происходящей в лесу жизнью. Лучи солнца, пробивая раскидистые кроны деревьев, создавали изумрудное марево. В лиственной палитре появились красно-жёлтые тона. Этот день казался посланным сверху, словно из ниоткуда. Алексея посетило уже забытое чувство внутреннего покоя.

Наступил сентябрь.

Глава 8

Шум вертолётных винтов Алексей услышал, уже когда проснулся. Ждал не вставая. Мадина сегодня запаздывала.

– Ну что, дождался?! Вылазь, браток. – Два солдата, спустив лестницу в яму, помогли ему выбраться, сочувственно поддержав под руки.

Молодой офицер в камуфляжной форме, без головного убора, стоял рядом с ямой, положив руки на автомат, висевший на шее. Капитан. По аулу ходили несколько бойцов, сгоняя немногочисленных его обитателей на лужайку к стоящему вертолёту.

– Капитан Дурнов, – представился. – Какой части будешь?

– Гражданский я. Семёнов Алексей.

– Повезло тебе, Семёнов. Случайно тебя обнаружили. Девчонка наводочку дала. Её благодари. Тихонько так подошла ко мне и кивнула в сторону кустов, где яма. Что-то тут нечисто. Ну давай, укажи на своего «хозяина». Мы его с собой прихватим. Бумаги на базе в Ханкале оформим. А там – куда следаки выведут! Но без твоих показаний я с ними возиться не стану.

– Давай, Кузменко, гони мужчин сюда, к вертолёту! – крикнул он стоящему неподалёку усатому сержанту.

– А вас-то как сюда занесло, капитан?

– Исраила вот недавно «уговорили». Где-то в этих местах его «подельнички» должны были отлёживаться. Заскочили так, для профилактики. Но, похоже, нет здесь никого.

Солдаты собрали всех. Четыре старика и двое подростков стояли перед ним нестройной группой. Ночью выпал ранний для этого времени, робкий снежок. Ахмад тоже был с ними. Он стоял справа, опираясь на палку, отрешённо глядя перед собой на покрытую белой изморозью траву.

Мальчишки щурились, прикрывая глаза от солнца. Семёнов старался охватить взглядом загорелые, ничего не выражающие лица крестьян, выжидательно и в то же время равнодушно глядевших на него. Они знали, кто он и что может сказать.

Чёткий, изломанный абрис сверкающих горных вершин на фоне синего неба висел над ними в почти звенящей тишине. Эта величественная и безмятежная картинка казалась неуместной декорацией для всего происходящего. Тихонько наигрывала музыка из радиоприёмника в кабине пилота.

Капитан нехотя покусывал травинку. Пригладил растрепавшиеся от ветра, соломенные волосы, поглядел на наручные часы.

– Ну что, Семёнов? Все здесь. Который «твой»?

В дверном проёме сарая появилась Мадина. Она остановилась, прислонившись к дверному косяку, и, прикрыв глаза рукой от солнца, стала смотреть на группу мужчин. Поскуливал запертый где-то Алмаз.

Повисла пауза. Семёнов ещё раз окинул взглядом смотрящих на него стариков и подростков. «Остаться в стороне» никак не получалось. Как-то вспомнился давний разведрейд и тот зарезанный «охотниками» таджик. Опять кто-то должен был умереть. Подумалось как-то обо всём сразу…

– Да нет, капитан. Этих никого не знаю. Я здесь только со вчерашнего дня. Глаза завязаны были. Ещё даже не покормили. Меня двое бородатых привезли – тех опознаю, если увижу.

Местные стояли, не расходясь. Ровно на секунду взгляды Алексея и Ахмада пересеклись, зацепившись чем-то друг за друга.

– Ну, как знаешь. – Капитан покрутил над головой в воздухе рукой. – Отчаливаем!

Через минуту лопасти вертолёта начали медленно вращаться. Поднимаясь по трапу, Алексей успел помахать всё так же неподвижно стоящей у сарая девушке в чёрном платке. Мадина не ответила. Но каким-то скрытым чувством Семёнов понял, что она заметила его жест и тоже попрощалась с ним.

Ночью в горах подморозило и выпал первый снег. С вертолёта вид земли напоминал причудливый чёрно-бело-голубой узор ковра, покрывшего горы и предгорья. Шум винтов дополнял всю картину. Неподвижно стоящие внизу люди, удаляясь, становились неразличимыми маленькими знаками, убегающими из поля зрения.

27.05.2014.

Лиловая помада
Рассказ

Заполненные до отказа, залитые солнцем трибуны мерно волновались пёстрой человеческой массой. Наши с приятелем места были в тени, в первом ряду над VIP-ложей. Отсюда невооружённым глазом можно было в деталях рассмотреть всё происходящее на арене. Места были одними из самых лучших. Хотя этот состав матадоров собрал полные трибуны на «Лас-Вентас», парад участников не заслужил большого внимания у публики. Свою фотокамеру с мощным приближающим объективом я пока не расчехлил.

На корриде я был впервые. Предвкушение действа приятно волновало, накладываясь на лёгкое опьянение от выпитого белого вина: перед тем как занять свои места, мы с приятелем посидели в расположенном неподалёку ресторанчике. Все прилегающие к стадиону тротуары, улочки и переулки были заполнены шумными толпами мадридцев. С трудом отыскав свободный столик в забитом до отказа галдящей и жестикулирующей публикой кабачке, мы жестами подозвали официанта. До начала представления мы успели перекусить и выпить пару бутылок хорошо охлаждённой «Риохи». Белое вино отлично легло на местные закуски.

Первый бык не был самым крупным. Стремительным чёрным сгустком мышц он выскочил на арену с противоположного от нас выхода, поводя головой из стороны в сторону в поисках цели. Затем бросился на ближайшего тореро. Он с разгону засадил рога в деревянную перегородку, за которой вовремя спрятался пикадор. В этот момент преследуемый дотянулся поверх изгороди и почесал быка между рогов, демонстративно поглядев на трибуны. Публика одобрительно загудела. Было видно, как расщепился правый рог быка после удара.

Мне всё было интересно, и я лихорадочно стал щелкать затвором камеры. Возгласы толпы, расшитые костюмы и классические, манерные позы тореадоров – всё создавало возбуждающую атмосферу праздника. Кровь, обильно заливавшая бычьи бока и загривки, на солнце казалась неестественно светлой, словно искусственной.

Как я позже понял, представления развёртывались по всей арене, но заключительный акт любого боя всегда проходил перед VIP-ложей. Но даже на этом представлении дорогая ложа была заполнена не полностью.

После третьего убитого быка моё волнение слегка улеглось. Словно острые как бритва рога, мелькавшие в нескольких сантиметрах от тореро, потеряли свою ужасающую силу. Изящные позы и пасы мулетой. Быки, послушно следовавшие последним указаниям матадора. Казалось, что это почти безопасное шоу, где никто не рискует. Даже проявление эмоций присутствующих на стадионе могло показаться наигранным. Я списывал это на особенность национального характера испанцев. Стройные мужчины в расшитых, обтягивающих костюмах, сделав последний укол, сменяли друг друга на арене, получая каждый заслуженную ими долю аплодисментов.

Публика же продолжала следить за каждым движением участников корриды. После удачных и рискованных приёмов матадора все с криком вскидывали руки или вскакивали с мест. Вокруг меня многие курили сигары. Было много женщин. Мне были интересны эти люди, заполнившие трибуны. Я наугад водил объективом по арене и трибунам и фотографировал. Фотографировал быков, лица людей, их жесты. Меня поразило, как быстро и бесследно исчезала с арены кровь убитых животных.

Мой объектив выхватил смазанный нечёткой фокусировкой профиль молодой, коротко стриженной женщины у восточного края VIP-ложи.

Я узнал её сразу. Прошло уже почти десять лет, но абрис её головы я по-прежнему мог бы распознать в любой толпе, с любого ракурса. Я даже непроизвольно улыбнулся этому старому, но до сих пор не забытому ощущению.

Приятель теребил меня за руку, трибуны взрывались возгласами одобрения, а я не мог оторвать глаз от единственного места на стадионе.

Она сидела в первом ряду ложи, рядом с солидным мужчиной, обладателем седеющей шевелюры. Он что-то говорил ей, неспешно жестикулируя рукой, в которой была зажата сигара. Мой объектив позволял разглядеть её голову и плечи в мельчайших деталях. Майя почти не изменилась…

…Общежитие нашего архитектурного института всегда напоминало огромный улей. Все атрибуты студенческого быта в этой бетонной коробке были налицо: пожилая, очкастая вахтёрша на входе, сновавшие в коридорах молодые люди, пахло чем-то съестным и где-то играла музыка. После одиннадцати посторонним можно было пробраться внутрь лишь через окна второго этажа – первый этаж был предусмотрительно зарешечен. Этим маршрутом частенько и попадала в мою комнату Майя в то лето.

Майя, Майка, Маечка… Мои соседи по комнате разъехались на летние каникулы. А я пожертвовал поездкой домой ради общения с ней.

Мы были почти ровесниками, но я отчего-то всегда чувствовал себя рядом с ней младшим. А может быть, слегка виноватым. Неуловимо не соответствующим, что ли. Каким образом она умела создать это ощущение – мне было непонятно. К её поведению трудно было придраться. А может быть, это рождалось моим тайным и трепетным осознанием её неповторимой красоты, которая попала в моё распоряжение по нелепости случая. Осознанием красоты, которое наложилось на мою первую слепую влюблённость?

В любых ситуациях она всегда знала, что нужно делать. Была решительной и резковатой в суждениях. Держа меня за руку где-нибудь на дискотеке, Майя, словно быстроходный катер, могла провести меня сквозь казавшуюся непроходимой толпу тусовщиков и вывести прямо к сцене. Казалось, что этот человек, в сущности ещё девчонка, идёт сквозь время, ни под кого не подстраиваясь, стремясь соответствовать только самой себе.

Я так и не смог узнать, откуда она и где живёт. Знал лишь, что она, также как и я, из далёкой провинции. Майя появлялась или звонила сама – когда хотела. Нам было неутомимо весело вместе. В то время её чудесный смех сопровождал меня даже во сне.

Чтобы хоть как-то поддержать свой платёжный баланс, кроме учёбы, мне приходилось ещё и работать. Ведь всё, чего моя Майка касалась, должно было быть «приличного» качества. И если я не мог позволить себе часто ходить по ресторанам, то уж вино на подоконнике в общаге должно было быть почти коллекционным.

Её «скромный прикид», насколько я разбирался в тенденциях моды, всегда был на уровне. Всё, что она надевала на своё тело, подчёркивало его идеальные пропорции и привлекательность. Она и меня научила элементарным правилам подбора гардероба. Это было её «фишкой». Панков, как и прочих расхлябанных неформалов, Майка откровенно презирала. И вообще, заметив у кого-либо явное несоответствие в одежде или аксессуарах, презрительным тоном могла процедить сквозь зубы:

– Идёт ей, как мне – лиловая помада…

Как она однажды выразилась, в нашем скромном, студенческом, «постсовковом» существовании конца девяностых ей было «неантуражно».

А на страницах дорогих глянцевых журналов, которые она так любила рассматривать, жизнь выглядела совсем по-другому! Там были яхты, острова и много солнца. С тоской я понимал, что она была устремлена куда-то вдаль, в своё будущее, в котором мне, скорее всего, места не было предусмотрено. Ни озвучить, ни тем более увлечь Майку своими перспективами у меня не хватало духа. Где-то в несуществующей реальности был придуман закон, по которому сила притяжения, владевшая одним, уравновешивалась силой безразличия другого.

В общем, довольно банальная история. Но боже, как же мне было неповторимо сладко с этим человечком. Меня тянуло к ней. Я, как болезнь, каждый день ощущал потребность в этом общении. Словно неведомая птица, моя душа парила в этом чудесном, но бездонном ущелье, заведомо зная, что ей негде приземлиться.

А в один прекрасный момент она просто перестала появляться. С той осени я не видел Майю. Не буду живописать «ломки» младовлюблённого. Как-то всё утряслось. Затянули подступившие заботы по защите диплома. Жизнь продолжалась.

Позже, через знакомых, я узнал, что она скоропалительно вышла замуж за неизвестного мне выпускника МГИМО и уехала куда-то в Латинскую Америку.

И вот, она сидела в двадцати метрах от меня. Через мощную оптику моего объектива я мог рассмотреть каждый волосок на её голове. Она по-прежнему была хороша. Казалось, прошедшее время не оставило своих следов.

Несколько раз Майя оглянулась, будто высматривая что-то на трибунах, но затем успокоилась и стала слушать мужчину, неотрывно глядя на его профиль. Её лицо мне показалось более статичным, чем когда-то. За то время, пока я наблюдал за ней, она ни разу не улыбнулась.

Её спутнику было за шестьдесят. В его спокойных жестах сквозило достоинство знающего себе цену человека. Мне вдруг подумалось, что наверняка где-то на солнечном побережье его, должно быть, ждёт собственная яхта.

Седеющий брюнет был в коричневом пиджаке и светло-бежевой шляпе. Две верхние пуговицы на его рубашке светлых тонов были расстёгнуты. Элегантный шейный платок лилового цвета выглядывал из-под её ворота. Эта пара выглядела гармонично. В цвет платку, лиловой была и помада на губах его спутницы…

…Всех шестерых быков в тот день убили без приключений. Всё как было запланировано. Без лишнего риска. Только мастерство.

31.07.2014.