Текст книги "На пути «Тайфуна»: На пути «Тайфуна». А теперь на Запад. Жаркий декабрь"

Мой расчет на высокую точность бомбометания Ю-87 оказался верным. Даже не очень опытные пилоты на этом пикирующем бомбардировщике клали бомбу не дальше пятидесяти метров от цели, и, сидя в окопах, мы могли не опасаться взрывов. Впрочем, кидать тяжелые фугасы на обычные окопы смысла не было, а у стокилограммовых бомб, которые, вероятно, нам приготовили, зона легких повреждений «всего» метров семьдесят. Поэтому, вооружившись новеньким трофейным биноклем и набив в уши ваты из аптечки, я спокойно наблюдал, стараясь запомнить тактику действия бомбардировщиков, как, встав в круг, «юнкерсы» по очереди пикировали на наши позиции и заваливали берег реки бомбами.

Не без злорадства я отметил, что «юнкерсов» было только семь штук, хотя в эскадрилье, или как там она называется у фрицев, должно насчитываться вроде бы девять или двенадцать самолетов. Видно, не так уж и спокойно им тут летается. Эх, еще хорошо бы нам поскорее освоить МГ-34. У нас имеются два станка, с которых можно вести огонь по воздушным целям, и надо научиться ими пользоваться. Сбить самолет мы, конечно, не собьем, но вот заставить его сойти с боевого курса вполне возможно. Но пока мечты о личной зенитной артиллерии оставались мечтами, «лаптежников» отогнать было нечем, и приходилось терпеливо ждать, пока они отбомбятся.

Наше поврежденное орудие немецкие летчики окончательно доломали в хлам, и так же методично они покончили с деревянной пушечкой, сооруженной из бревна, куска забора и тележных колес. Не пожалели самолеты и «блиндажи» с «окопами», столь беспечно оставленные русскими почти без маскировки. Под конец бомбардировщики уничтожили переправу, с таким трудом восстановленную ночью, и, гордые проделанной работой, немцы улетели на запад.

Солнце только поднялось над горизонтом и, следовательно, спал я недолго. Поэтому выслушав доклад о том, что потерь нет, и движения на западном берегу не наблюдается, я с чистой совестью отправился досыпать дальше.

Глава 3

19 сентября. День

Сколько я еще проспал, не знаю, но показалось, что меня сразу же растолкали.

«Кто бы это мог меня так бесцеремонно будить?» – думал я, спросонья отмахиваясь рукой.

– Сашка, вставай, форму тебе приготовили, так что собирайся.

– А, это ты, Сергей, – пробормотал я, зевая и потягиваясь. – Вот непоседливый. Сам не спишь и другим не даешь.

– Давай, давай, – продолжал теребить меня комбат, – быстро приводи себя в порядок, и идем к командиру полка знакомиться, а потом там же и пообедаем.

К счастью, бриться меня не заставляли. Об этой проблеме я подумаю позже, когда будет время. Естественно, в двадцать первом веке я брился только электрической бритвой, а здесь у меня нет даже станка. Конечно, раздобыть клинковую бритву нетрудно, но не зря же ее называют «опасной». Когда я представляю себе, что придется подносить к лицу острое лезвие и елозить им туда-сюда, меня просто охватывает дрожь. Нет, конечно, я смогу себя пересилить и попробую побриться «опаской». Но вот какая будет реакция окружающих, когда все увидят мое исполосованное многочисленными порезами лицо, даже думать не хотелось. Ладно, потом навру Сергею, что всегда брился в парикмахерской, и попрошу его провести мастер-класс для «чайника». А еще лучше, потребую себе ординарца.

По дороге я заглянул к старшине и напомнил, чтобы бойцы почистили ствол сорокапятки, а заодно собрали стреляные гильзы и отправили их на склад. Свиридов, конечно, поворчал, но возражать не стал. Что поделаешь, пока артиллеристов нет, нам самим приходится заботиться о своей пушке.

Пока мы шли, командир вручил мне командирскую корочку и обрадовал меня новостью, что за ночь всех немцев с плацдарма окончательно выбили. Да я и сам заметил, что стрельбы на юге почти не слышно. Но всю мою радость омрачали мысли о грозном особом отделе, который позже переименуют в СМЕРШ. Разумеется, мне было известно, что басни о «кровавой гэбне» не имеют ничего общего с действительностью. Но я-то действительно появился на линии фронта без всяких документов, и нет ни одного человека, который мог бы подтвердить мою личность.

– Слушай, Сергей, – осторожно попробовал я выведать у комбата интересующие меня сведения. – А особист Соколова в лицо знает?

– Конечно, Танин его знает. Ты же не думаешь, что мы можем принять тебя без согласия особого отдела.

– И что, теперь там в отделе меня должны проверять? Но у меня же настоящих документов нет!

– Ну зачем же, тебя бой проверил. И ты сам видел, командиров в полку катастрофически не хватает.

Немного успокоившись, я открыл командирское удостоверение. Оказывается, Соколов был моим полным тезкой. Лицо на фотографии, конечно, не мое, но небольшое сходство имеется. Единственное серьезное отличие – это возраст. Мне тридцать шесть лет, а по документам только двадцать пять. Ну ничего, я и так выгляжу моложе своего возраста, а тут у нас еще и война, которая людей быстро старит – все измотанные, невыспавшиеся, в состоянии постоянного стресса. Так что с этой стороны ко мне никто не придерется. Но все-таки я сделал последнюю попытку жить по-честному.

– Серега, но может, все-таки меня мобилизуют официально, а?

– Ага, – вскипел Иванов, – и знаешь, что будет, когда в штабе дивизии услышат, что мы мобилизовали целого старшего лейтенанта?

– Эм-м-м? – безуспешно попытался я сформулировать глубокомысленный ответ.

– Драка будет, и серьезная, вот что. Ты вот что, полагаешь, что всем батальонам в дивизии так же повезло, как и твоему, получить в комбаты целого старлей? Как бы не так. Скажем, у наших соседей слева, в 259-м полку, вторым батальоном командует, насколько я помню, лейтенант Бочкарев[2]2
  За бои в сентябре 1941 года награжден орденом Красной Звезды.


[Закрыть]. А тут вдруг старший лейтенант! Да тебя на куски разорвут, так что держи удостоверение и запоминай свои анкетные данные.

Штаб полка находился в уцелевшем подвале большого разрушенного дома. Присмотревшись, я понял, что дом был не разбомблен, а аккуратно разобран. Бревна были сложены в несколько слоев, чтобы служить дополнительной защитой, но издалека создавалась иллюзия развалин. Вход в подвал, естественно, замаскирован. Часовые у входа не маячили, а скрытно расположились в кустах. Так что первое впечатление было самое благоприятное.

Увидев, как я одобрительно рассматриваю расположение штаба, комбат с гордость заметил:

– Наш командир уже две войны прошел. Он у нас во какой!

Командир полка Козлов[3]3
  В нашей истории погиб 28 октября 1941 года.


[Закрыть] оказался пожилым капитаном с военной выправкой. Вероятно, был призван из запаса, как и многие другие, решил я про себя.

Старлей на ходу буркнул «здравия желаю, тащ капитан» и юркнул к столу. Я вытянулся по стойке смирно, чего не делал уже лет двенадцать, и начал представляться:

– Товарищ капитан, разрешите доложить…

– Садитесь к столу, товарищ Соколов, – прервал он мое уставное приветствие. – Я хотел с вами познакомиться в неформальной обстановке. Да и ваш комбат предложил обмыть новое назначение, раз выдалось затишье.

Ах, вот почему у Иванова глаза были такие хитрые, а лицо обрадованное, когда мы сюда шли.

– Мы с вами побеседуем, я ознакомлю вас с текущей обстановкой и оценю уровень ваших знаний. Пока мы за столом, называйте меня просто по имени отчеству – Андрей Андреевич.

Хм, какой вежливый. Такое впечатление, что капитан раньше работал комиссаром и потому привык беседовать по душам с подчиненными[4]4
  Действительно, Козлов А. А. до войны был политработником.


[Закрыть]. Впрочем, насколько я уже разобрался, офицеров, вернее средних командиров, как говорят в этом времени, в полку можно по пальцам пересчитать, и это не метафора. Так что каждый старлей сейчас на вес золота. Между тем Иванов уже самолично разлил по кружкам прозрачную жидкость из обычного чайника, нарезал хлеб и открыл несколько банок консервов. И как только он все успел за несколько секунд?

Заметив, что я не тороплюсь тянуться к кружке, комполка сам пододвинул ее ко мне:

– Вы, Александр Иванович, спирт пьете? По приказу ГКО теперь всем бойцам передовой линии ежедневно положены сто граммов водки в день, но нам пока вместо водки выдают пищевой спирт.

Я в общем-то не пьющий, но тут отказываться не буду.

– Наш ротный еще и не курит. Просто ангел, – одобрительно, но с ехидством заметил комбат.

– А ты, Сергей, когда на фронт прибыл? – поинтересовался я.

– Аккурат первого числа в составе 676-го маршевого батальона, так что как раз успел под раздачу наркомовских ста граммов.

Проглотив полстакана самодельной водки, я быстро запил чаем и приступил к мясным консервам.

– Ешьте больше, Александр Иванович, не стесняйтесь, – подбадривал меня капитан. – У нас за последние недели много раненых выбыло, а довольствие пока не сократили. Так что двойную порцию мяса мы иногда можем себе позволить.

Заметив мою усмешку, оба сотрапезника тут же вопросительно посмотрели на меня.

– Анекдот вспомнил, – пояснил я. – Командир посмотрел фильм про Чапаева и решил ему подражать. «Приходишь ты ко мне, – объясняет он бойцам, – а я чай пью, и ты садись чай пить. Или, приходишь ты ко мне, а я мясо ем, и ты тоже садись чай пить».

– Хм, а ведь я воевал под началом Чапаева в Гражданскую, – сказал капитан. – Внешне актер Бабочкин на него не похож, но вот стиль общения и фразы подмечены верно. Кстати, меня он чаем тоже поил. А его сына я встречал в июле под Невелем, где он командовал артдивизионом.

Когда мясо с хлебом исчезло, на стол выложили сухари.

– Печенье и масло из компайка мы в госпиталь отдаем, – пояснил Иванов. – Твой паек, кстати, тоже. Ты же не против?

Утолив голод, я начал потихоньку расспрашивать своих командиров:

– Андрей Андреевич, я хотел бы больше узнать о нашей части. И кто командует дивизией, если комдива сейчас нет?

– Обязанности командующего исполняет начштаба дивизии подполковник Ерошенко, пока не пришлют нового командира. А предыдущий – полковник Гвоздев погиб восьмого сентября.

Капитан достал газету и протянул мне. На первой странице была заметка о гибели командира 179-й СД в бою под Андреаполем.

– Где? – я даже закашлялся и ошарашенно смотрел на газету. Это же битва византийцев с готами. Тут что, одни попаданцы собрались?

– Этот город в пяти километрах к северу отсюда. А вы, конечно, вспомнили о битве при Адрианополисе в 378 году, когда в сражении погиб римский император Валент. – Козлов мягко улыбнулся, усталость сошла с его лица, и стало ясно, что ему не больше сорока пяти лет.

Да, признаться, похожие названия городов сбили меня с толку. К тому же та битва тоже была с германцами, только с готами.

– Хм, надо сказать, ситуация тогда была любопытная, – задумчиво углубился капитан в воспоминания. – Римский император, правивший христианской страной, был язычником, а варвары, с которыми он воевал, были почти поголовно христианами.

– А вы образованный, – одобрительно заметил я.

– До революции я был поручиком царской армии. Конечно, не довоенным кадровым офицером, тех почти не осталось, но образование получил хорошее.

– А с началом войны вас призвали из запаса?

– Нет, я как надел военную форму еще в Первую мировую, так уже больше четверти века ее не снимаю.

Хм, кадровый военный, да еще с таким опытом. Повезло нашему полку. Вот только звание у комполка не соответствует возрасту.

– А… – я запнулся, – вас, наверное, в тридцать седьмом году посадили по ложному доносу, как товарища Рокоссовского, – я специально выделил слово «товарища», – а потом долго разбирались? Поэтому вы все еще капитан?

Увидев мое вытянувшееся лицо, он невольно усмехнулся.

– Сидеть мне, к счастью, не пришлось, а вот в звании действительно понизили. Ну что же, время тогда было суровое. Наш командарм – генерал Юшкевич, тогда тоже больше года провел в тюрьме. Его посадили как раз в самом конце ежовских репрессий. При Берии все дела начали пересматривать, но ждать Юшкевичу пришлось долго.

– Да, при Ежове обвиняли быстро, а вот чтобы разобраться во всех этих ложных доносах нужно несколько лет, – согласился я. – К тому же слабовольные командиры, которые признавали свою вину и подписывали доносы на сослуживцев, в большинстве своем были расстреляны, и опровергнуть свои показания уже не могут. Выживали в основном те, кто, как Константин Константинович, свою вину не признал.

Хотя капитан не показывал виду, но вспоминать о репрессиях ему, наверно, было не очень приятно. Поэтому я перешел к более актуальным проблемам.

– Андрей Андреевич – попросил я. – Расскажите о нашей дивизии. Какой боевой опыт имеется у командного состава и рядовых бойцов, и где соединение сражалось?

Капитан грустно улыбнулся.

– Опыт есть, но большинство командиров погибли или в госпитале. Поэтому-то мы вам так рады. До войны наша 179-я дивизия дислоцировалась в Литве, недалеко от Вильнюса. Личный состав корпуса в основном пополнялся местными жителями, и в первый же день войны они начали дезертировать и даже стреляли в своих командиров. Как оказалось, литовцы заранее готовились к войне и с помощью предателей в наших рядах организовали нападения на штабы и склады.

– И чего им надо? – вспылил комбат. – Мы им Вильнюс вернули, который поляки у Литвы отняли, а они предали.

– Наш комдив заранее принял все меры предосторожности, так что литовцам было трудно дезертировать, – продолжал свой рассказ Козлов. – Потом дивизия отступала через Белоруссию. В начале июля пришло пополнение, и, отправив ненадежных литовцев на восток, соединение заняло оборону у Невеля, прикрывая Великие Луки. Вот как раз в это время я и получил назначение в наш полк. Тогда против наших шести дивизий немцы бросили шестнадцать, в том числе три танковые и три моторизованные. Бои были очень тяжелые. Все командование дивизии погибло, включая начальника штаба и комиссара, кстати литовца. Как вы понимаете, при таком соотношении сил нам приходилось отступать. Самый тяжелый бой произошел 19 июля. В тот день бойцы нашей дивизии подбили пятнадцать танков, но нас оставалось слишком мало, и город пришлось оставить.

Капитан медленно отпил из кружки и продолжил:

– Но уже через два дня наша дивизия совместно со 126-й и с приданным 23-м мехкорпусом отбили Великие Луки обратно. Обратите внимание, мы одни из первых, кому удалось освободить город от немцев. Больше месяца наша армия продолжала удерживать позиции, и мы даже переходили в контратаки, но силы были на исходе. После полутора месяцев тяжелых боев в дивизии из восьми тысяч оставалось буквально несколько сотен человек без всякой техники и артиллерии. Хорошо еще, раненых успевали эвакуировать.

– А ведь бойцы, раненные два месяца назад, уже начинают возвращаться в строй, – заметил Сергей – Жаль, что нет приказа, требующего направлять военнослужащих после лечения в свои подразделения.

– У соседей дела обстояли не лучше, – продолжал капитан. – В мехкорпусе не осталось ни одного исправного танка. Среди командиров потери тоже были очень большими. Так что не удивляйтесь, что ротой командует старшина, батальоном старлей, а полком капитан.

– Дивизия действительно героическая. – Я с уважением посмотрел на своего командира. – И старшина мой не обычный хозяйственник, который может только портянки подсчитывать, а самый настоящий боевой командир. Фактически – заместитель командира роты.

Немного помолчав, Андрей Андреевич снова вернулся к воспоминаниям.

– 22 августа немцы сосредоточили в одном месте две танковые и четыре пехотные дивизии, прорвали фронт и начали замыкать кольцо окружения. На следующий день мы получили приказ прорываться, пока противник не успел укрепиться. После выхода из окружения нам успешно удалось отбить танковую атаку, хотя при этом погиб начальник штаба дивизии капитан Мельцер, руководивший боем. Оторвавшись от противника, дивизия отошла на северо-запад. В сентябре нас пополнили маршевым батальоном, дали немного пушек и гаубиц.

Освободив часть стола, Козлов расстелил на нем карту.

– Теперь мы держим оборону вот на этом изгибе Западной Двины. Нашей обескровленной дивизии достался участок километров десять-двенадцать. Фашисты периодически пытаются форсировать реку в разных местах. Особенно туго нам пришлось восьмого числа, когда погиб наш второй комдив. Снова были большие потери, от 618-го артполка ничего не осталось. Закрепиться на нашем участке берега немцам не удалось, но вот южнее у них был плацдарм, откуда можно наступать вдоль железной дороги прямо на Ржев. Для ликвидации плацдарма мы с соседями направили по одному полку, так что здесь оборона еще сильнее ослабла. Вот германцы вчера этим и воспользовались. Если бы им удалось прорваться, они нанесли бы удар на юг – в спину 259-му полку нашей дивизии, который вчера вытеснял врага с восточного берега. Но, как мне доложили, к утру плацдарм освобожден полностью, а руководил операцией командующий 22-й армией генерал Масленников. Кстати, день наступления он выбрал очень удачно. 15 сентября немцы праздновали день национального флага и по случаю красного дня начали большое наступление, как на нашем участке, так и на соседних. И, разумеется, понесли большие потери. Поэтому к обороне они не были готовы.

А это для меня было новостью. В наше время я очень часто читал о том, что советские командиры якобы бросали на убой войска по случаю красных дней, а вот о том, что немцы действительно так делали, наша демократическая пресса почему-то никогда не упоминала. Интересно, почему в своих воспоминаниях маршал Конев не очень хорошо отзывался о Масленникове? Возможно, просто командующий фронтом плохо представлял себе ситуацию на местах, а командующий армией не понимал общего замысла фронтовой операции.

– А кто наши оппоненты?

– 102-я пехотная дивизия 23-го армейского корпуса, под командованием генерал-лейтенанта Яна Ансата. Они же защищали плацдарм. Но хотя по фронту нашей дивизии противостоит только один полк, по численности он превосходит нас раза в три. Впрочем, за последние сутки соотношение значительно улучшилось.

– Да, немцы свои части сейчас активно пополняют, и укомплектованность доходит до девяноста процентов, – блеснул я своими познаниями военной истории. – К тому же штатный состав у них тысяч шестнадцать-семнадцать человек, плюс полторы сотни орудий и почти столько же минометов.

– Верно, – кивнул комполка. – Насколько мне известно, в начале месяца в 102-й дивизии насчитывалось более шестнадцати тысяч человек, но теперь они только за три дня потеряли на плацдарме две с половиной тысячи человек убитыми.

Очень даже неплохо для сорок первого года. Я вспомнил, что до начала октябрьского наступления немцев на Москву 22-я армия твердо удерживала свои позиции и отошла только по приказу, когда бронированный клин 1-й танковой группы прорвал фронт южнее, и появилась угроза окружения. Задумчиво рассматривая карту, я заметил:

– Немцы напрасно пытаются закрепиться на этом берегу. Они только несут ненужные потери в бесплодных атаках, так что по большому счету нам это выгодно.

– Вот как? – немного удивился Козлов. – Потери на плацдарме у противника действительно большие. Затрудненность в подвозе боеприпасов, окружение с трех сторон и отсутствие места для маневра привели к тому, что германцы отступают, хотя обладают численным преимуществом по сравнению с нашей ударной группой. Но почему вы считаете, что германцам нет смысла лезть на левый берег?

Я попросил достать карту центральной части России и стал объяснять:

– Танковых соединений у врагов здесь нет, боевые порядки растянуты, и основной удар будет проходить южнее. Там немцы сосредоточивают свои танковые группы, а на каждую дивизию приходится участок всего три километра. Если танки прорвут фронт и вклинятся далеко на восток, то нашей армии обязательно отдадут приказ отходить к новому рубежу обороны по линии Осташков—Селижарово—Олонино, имея задачу не дать немцам прорваться к нам в тыл. За этой оборонительной линией расположена следующая, прикрывающая Ржев. Мы уже научились вовремя отходить в случае охвата противником и угрозы окружения. Новые рубежи готовятся уже давно, правым флангом они упираются в озеро Селигер и верховья Волги, так что можно рассчитывать, что там мы немцев окончательно остановим. – То, что на Ржевском рубеже наша армия не удержится, упоминать не стоило.

Капитан, выслушивая мои откровения, все больше удивлялся, откуда у обычного старлея запаса такие сведения о стратегических замыслах вражеского командования и о системе наших оборонительных рубежей, но слушал он не перебивая.

– Судя по тому, – продолжал я – что дивизия до этого отходила на северо-восток, то наша следующая позиция будет где-то в районе Сычевки, на берегу Волги. В любом случае для нашей дивизии этот рубеж будет последним. За Волгой для нас земли нет. – Эта такая привычная в наше время фраза произвела на всех сильнейшее впечатление. – Но надеюсь, до этого дело не дойдет, и мы будем удерживать рубеж по Западной Двине. Жаль только, что от нас мало что зависит.

– Сашка, – не понял моей мысли Иванов, – ты что огорчился, что попал на спокойный участок фронта?

– Спокойной здесь обстановку назвать, конечно, нельзя, и сражений еще будет предостаточно. Но основные бои, от которых зависит исход войны, будут происходить в другом месте.

Между тем капитан, вспомнив о чем-то важном, снова развернул карту с расположением нашей дивизии.

– Да, еще хотелось бы рассказать, что мы узнали от ваших новых пленных. Начальника нашего особого отдела срочно вызвали в штаб армии, но переводчик допросил все троих, и они рассказали много интересного.

– Троих, а четвертый где? – заволновался я. Неужели сбежал?

– Умер от потери крови. Так вот, как вы знаете, бои за плацдарм были очень тяжелыми и упорными. 102-я немецкая дивизия задействовала в них всю свою артиллерию. Поэтому командование германского корпуса распорядилось, чтобы соседняя 251-я дивизия, атакующая Андреаполь, выделила дивизион гаубиц. Это было по большому счету в их же интересах. Они понимают, что стоит нашим войскам закрепиться на правом берегу, то мы сможем угрожать им с юга. А вот если с помощью огневой поддержки нас здесь потеснят, то тем самым облегчат немцам задачу по взятию города. Все делалось в спешке, командование дивизии успело направить только две батареи и лишь часть тыловых команд. К счастью, ко времени начала вечернего наступления они все равно не успели. К тому же немцы пожадничали и выделили мало автотранспорта.

– И оказались правы, – усмехнулся Сергей. – Весь свой выделенный транспорт они потеряли.

– Кроме этого, командир дивизии еще вернул батарею полковой артиллерии, которую временно забирал у 232-го полка для обороны плацдарма. Туда еще входят две 150-миллиметровые гаубицы, которые вы тоже уничтожили.

– Странно, – поразился я. – В дивизионной артиллерии 105-миллиметровые гаубицы, а в полковой – 150-миллиметровые. Жаль, что у нас не было возможности захватить все орудия.

– Да вы и так много сделали. Гаубицы со всем запасом снарядов мы отправили в распоряжение дивизии, а четыре пушки останутся в нашем полку. Я попробую поскорее найти для них наводчиков. Но это еще не всё. Оказывается, что один из пленных офицеров лично ездил к командиру 102-й дивизии на согласования и знает новое месторасположение штаба. Вчера, после того как немцев стали активно теснить, генерал Ансат перенес его, а заодно и штаб вашего любимого 232-го полка, в маленький хуторок недалеко от деревушки Фомино. Это примерно в четырех километрах к западу отсюда.

– Сколько человек охраняет хутор?

– Пленный точно не знает, но, наверно, человек сто. Видимо, неполная рота, поредевшая во время недавних боев. Всех мирных жителей оттуда, естественно, выселили. Но атаковать мы не сможем, – сразу предупредил капитан мой вопрос, – германцы успели укрепиться, и всего нашего полка для атаки недостаточно. К тому же, пока мы будем штурмовать вражеские позиции, к ним успеет подойти помощь. Не забывайте, что недалеко в селе находятся два или три батальона, пусть и изрядно потрепанных.

– Товарищ капитан, – перешел я на официальный тон. – Сегодня нам точно известно расположение штаба дивизии, а завтра его, вполне возможно, перенесут. Когда немцы узнают, что мы захватили в плен артиллерийского офицера, то поймут, что он нам все рассказал. На подготовку нового места для штаба много времени не понадобится. Считаю необходимым обстрелять хутор как можно скорее, и лучше всего этой же ночью.

– Идея хорошая, – одобрил командир, – и для ее реализации нам выделят один дивизион 122-миллиметровых гаубиц 619-го гаубичного полка и минимум десять-двенадцать выстрелов на каждое орудие. Полагаю, этого вполне достаточно. Но с наших позиций хутор не просматривается, на карте он не обозначен, и без корректировщика мы штаб, скорее всего, не накроем.

– А авиация нам не поможет?

– Нашей ударной группе на плацдарме придали авиадивизию смешанного состава, и несколько самолетов они, конечно, согласятся послать на такую цель. Но до вечера бомбы им завезти не успеют.

– В таком случае мы пошлем корректировщика на западный берег. Как вы полагаете, товарищ капитан, с какой стороны нам лучше идти?

– С юга нельзя, – задумчиво ответил комполка, водя карандашом по карте. – Хотя наш полк и укрепился на правом берегу в Данилово, но рядом полно немцев. С востока от наших позиций переправляться тоже не стоит. После вашего ночного рейда немцы должны стать умнее и наверняка выставят больше постов. Вот что, я предлагаю произвести вылазку с севера, близ Андреаполя. Германцы сейчас постоянно штурмуют город и знают, что у защитников еле хватает сил обороняться. Поэтому они не ждут атаки, подступы не минируют и много постов не выставляют. Вот только с рациями у нас плохо. В полку только одна 6-ПК. Чтобы найти вторую, нужно согласовать, по крайней мере, с начальником штаба дивизии, и неизвестно, когда ее пришлют. Да и не разрешат нам тащить рацию в тыл врага.

– А среди трофейного имущества раций разве не было?

– Почему же, были, даже две. Специалисты из батальона связи вместе с переводчиком сейчас пытаются в них разобраться. Но, к сожалению, они стационарные.

– Странно, должны же у артиллеристов иметься переносные аппараты для корректировщиков.

– Совершенно верно, просто корректировщики вместе со своими рациями вовремя уехали в полк, и еще одну радиостанцию забрал офицер, поехавший в штаб дивизии.

– Товарищ капитан, но телефон и пара километров провода найдутся?

– Это я могу обещать.

– Тогда предлагаю следующий план: нашу рацию вместе со связистом мы оставляем на переднем крае южнее Андреаполя, и радист будет поддерживать связь с гаубичным полком. Еще дадим ему полевой телефон, а сами поползем вот в этот лесок в тылу у немцев. При пересечении переднего края немецкой обороны провод будем маскировать, а дальше в маскировке необходимости нет. Если какой-нибудь патруль и заметит провод в темноте, то решит, что он ведет к своему посту. Потом отходим в лес примерно на километр, выбираем высокое дерево, с которого видно село, и начинаем корректировку.

– Выполнить этот план будет нелегко, но другого выхода действительно нет. Что касается командира группы, то, как я понял, вы претендуете на это место. Конечно, нужно бы вам отказать, но ваша ночная операция была проведена весьма успешно, а штаб представляет собой очень важную цель, ради которой можно рискнуть. Так что…

Закончить комполка не успел, потому что в дверь негромко постучали:

– Разрешите, товарищ капитан.

Судя по петлицам младшего лейтенанта НКВД, это явился наш особист Танин, которого я так опасался.

– Разрешаю.

– Проходи, а то мы уже заканчиваем пирушку, – радостно приветствовал вошедшего комбат. Похоже, Иванов был на «ты» со всеми, кроме командира. – Тебе штрафную за опоздание.

Сергей еще раз разлил всем из спиртового чайника, но мне, к счастью, на донышко. Дождавшись, пока оперуполномоченный полка выпьет, комбат, даже не дав ему закусить, тут же спросил:

– Есть какие-нибудь новости?

– Да нет, меня вызывали в армейский отдел для инструктажа по перебежчикам.

– Странно, – удивился комполка. – После того как от нас забрали литовцев, в нашем полку такой проблемы больше не было. Дезертирства, правда, случались. Хотя в бою точно не скажешь – погиб боец, в плен попал раненным или на самом деле сбежал подальше в тыл, но вот именно дезертирства не припомню.

– У нас не было, а вот на некоторых участках фронта такие случаи происходили: начитается несознательный боец вражеских листовок и по глупости поверит тому, что там пишут. А потом ночью перебегает к врагу и сам, представьте, сам сдается в плен. В нашей дивизии народ, конечно, сознательный, да и река здесь. Но вот кое-где, к сожалению, такое происходит все чаще.

– Вот значит, как бывает. – Козлов помолчал немного и медленно начал рассказывать: – Мы-то в окружении только один раз и были, да и то сразу вышли. А вот некоторые части по три раза попадали и выходили с боями. Я беседовал с некоторыми из таких товарищей. Они рассказывали, что когда у окруженцев заканчиваются боеприпасы, продовольствие, медикаменты, а линия фронта далеко, то многие бойцы, слабые духом, от отчаяния бросали оружие и сдавались немцам. Их можно понять, хотя и не простить. А вот как можно сдаться без окружения, я вообще не понимаю. Хотя в Империалистическую было намного хуже. Тогда у Германии еще не имелось механизированных частей, не было стремительных прорывов танков и быстрых окружений. И все-таки миллионы наших солдат тогда сдавались в плен.

– Мне некоторые фронтовики рассказывали, как бороться с перебежчиками, – опять не удержался я от демонстрации послезнания.

Услышав про интересующую его тему, особист первый раз внимательно посмотрел на меня, и этот внимательный взгляд мне не понравился.

– Несколько смелых бойцов берут компактное оружие – пистолеты, к примеру, а если есть, то и автоматы, прячут под одеждой или закрывают котелком. Они идут к немецким позициям, размахивая листовкой-пропуском и крича «нихт шассен, битте бред» и прочую ерунду. Немцы сейчас, в начале войны, еще непуганые и думают, что большевики вот-вот побегут сдаваться в плен. Поэтому они радуются и принимают всё за чистую монету. Наши бойцы спокойно подходят к передовому посту, еще и спрашивают, где проход в минном заграждении, а потом открывают огонь и спокойно отходят. – На самом деле я читал, что такие случаи были в 1943 году. Но тогда в 1941-м этот трюк тем более должен был прокатить. – Несколько таких акций на разных участках фронта, и немцы сами начнут стрелять в перебежчиков. Может быть, стоит протолкнуть эту идею наверх, как вы думаете?

– Здорово, – восхитился особист. – Наверно, это была частная инициатива на местах, потому что я об этом ничего не слышал. Пойдемте, товарищ старший лейтенант, поможете составить мне рапорт с вашим предложением.