Текст книги "Кина не будет"

Из него вышел празднично одетый Свирид Антонович и тут же от волнения споткнулся. Его поддержали сильные руки Бандуры и Метелёва и помогли подняться на веранду. Там их уже ожидал стол под красной скатертью и графин с водой.

Медленно поднялся над столом Бандура. Впервые видим его таким серьёзным и торжественным. Куда девались нескладность и расхлябанность? Как перед строем солдат, вытянулся он перед народом.

– Товарищи!..

Уже на этом первом слове голос его от волнения сорвался. Он потянулся за водой, но стакана на столе не оказалось. Заметив это, Марта побежала за ним.

– …Товарищи! Я выступать и вообще брехать не люблю! Это мой друг Метелёв может вам подтвердить, бо он меня с детских лет знает!

Все взгляды обратились к Метелёву, и, чувствуя это, он сумел подавить невольную улыбку.

– Но в настоящий момент, – продолжал Бандура, – я решил выступить, бо начинаем мы дело небывалое в нашем районе и даже на всем земном шаре…

По толпе прокатилось оживление. Девушки на минуту перестали грызть семечки, парни с любопытством вытянули шеи.

– …Вот сидит перед вами Свирид Антонович Бурлак. Вы все его добре знаете. Большую жизнь прожил он, и всю отдал людям… Нам с вами, значит… Мечтал он о светлом будущем, и не только мечтал, но и боролся за него со всяческими врагами, бандитами и прочими гадами…

… Снова потянулся к воде Бандура и снова не нашёл стакана.

– И вот, за жизнь его большую и трудную правление решило зробыть ему в нашем колхозе полный коммунизм!.. Зробыть ему то светлое будущее, за которое он боровся!

Минутная пауза, а затем раздались аплодисменты. Все начали громко разговаривать, ещё не полностью уясняя себе всей сути происходящего, но уже чувствуя, что оно вносит в их жизнь нечто значительное и небывалое.

Разгорячённый Бандура снова потянулся к воде, да проклятого стакана всё ещё не было. Тогда он махнул рукой и отхлебнул прямо из горлышка. Именно в этот момент вернулась Марта и поставила на стол стакан.

Кто-то недоверчиво спросил:

– А разве уже были указания насчёт коммунизма?

– Да! – твёрдо ответил Бандура. – Жизнь дала нам такое указание!.. Начнем с Бурлака, а потом постепенно охватим весь наш колхоз, а также район и дальше… включая все части света!.. С этой минуты Свирид Антонович становится первым человеком у колхозе и первым человеком у коммунизме!..

Грянул марш. Грянул, очевидно, преждевременно, потому что Бандура тут же прервал его и снова обратился к народу.

– А зараз начнём удовлетворять все материальные и духовные потребности Свирида Антоновича. Давай! – обернулся он к Сердюку.

Тот выступил вперёд и начал один за другим передавать деду Свириду ключи из большой связки. При этом он монотонно и нудно, как тогда на совещании, бубнил:

– От магазина номер один и номер два, с разрешением безвозмездно пользоваться всеми полученными подотчётными продуктами и промтоварами… От силосохранилища с разрешением безотчётно пользоваться вышеуказанными кормами… От ремонтно-тракторной станции с разрешением пользоваться в любое время дня и ночи всеми автомашинами, тракторами, комбайнами и запчастями… – И деловито завершил: – Пользуйся, Свирид Антонович, и хай тебе будет изобилие!

Снова заиграл оркестр. На этот раз председатель уже не прерывал его, потому что музыка была кстати. Торжественно и важно появился парнишка-монтёр, неся старый настенный телефон, какие сохранились только в сёлах. Следом двигалась группа мальчишек и, как шлейф, поддерживала разматывающийся за ним провод. В толпе послышались удивлённые восклицания:

– Гляди! Телефон купили!

– Тю, дурень! Телефон не покупают! Это председатель ему свой отдал.

– Выходит, дед Свирид теперь главнее председателя!

В это время телефон зазвонил.

Парень небрежно протянул было руку – снять трубку, но Бандура жестом остановил его.

– Свирид Антонович!

Дед Свирид подошёл к телефону, поправил галстук и торжественно снял трубку.

– Слушаю?!

Из трубки донеслось хриплое бормотание, и Бурлак несколько растерянно передал ее Бандуре.

– Из города… Вас просят…

Чей-то раздражённый голос хрипел в трубке:

– Слушай, Бандура, снова твои штучки!.. Снова мы обо всём узнаём последними! Почему не советуешься? Почему не ставишь в известность? Ну, погоди, мы с тобой ещё потолкуем!

Трубка щёлкнула и замолкла. Бандура спокойно повесил её и бодро соврал окружающим:

– Обижается, что не пригласили. Свириду Антоновичу передаёт персональный привет!

И снова грянул оркестр. Под руководством завмага на веранду вносят подарки от колхоза. Медленно проплыл в руках у Степана большой новый телевизор. С трудом двое здоровых парней втащили по ступенькам новую швейную машину. А вот и сам завмаг сопровождает ослепительную эмалированную ванну, озабоченно приговаривая:

– Осторожней!.. Дефицит!

В толпе пожилых оживление:

– Ну, теперь у Антоныча не жизнь, а малина!

– Лежи себе в ванне, да телевизор посматривай!

Вручение подарков окончено. Снова над столом поднимается Бандура.

– Предлагаю поднять над первой коммунистической хатой этот красный вымпел!.. Не забув? – тихо спросил он у Метелёва.

Константин вспомнил окоп и кусок кумача, который его старшина прятал под гимнастёрку.

– …Прошу оказать доверие и поручить подъём флага моему фронтовому другу – герою Константину Метелёву!

В толпе зааплодировали. Грянул оркестр, и флаг медленно поплыл вверх. Подтянулись люди на улице, посерьёзнели… Кое у кого даже невольно руки потянулись вверх: то ли честь отдать, то ли пионерский салют…

Знамя гордо заколыхалось над хатой. Смолк оркестр.

– От и всё, – улыбнулся Бандура. – А теперь, по случаю коммунизма – танцы!

…Маленький сельский клуб. На сцене играет уже знакомый нам оркестр. Поминутно хлопают двери. Это входят всё новые и новые девчата. Войдя, они деловито снимают испачканные грязные сапоги, ставят их к стенке и надевают принесённые с собой нарядные туфельки. О количестве танцующих девчат можно судить по бесконечной шеренге сапог, стоящих вдоль всех четырёх стен. А двери клуба хлопают снова и снова.

Вот девушки вытолкнули на середину деда Свирида, и он, помолодевший за этот день, закружился с Мартой.

…В паре с красивой молодицей торжественно проплывает Бандура.

– А крышу уже починили, – говорит вдова.

– Ещё бы! Я ж им сказал, что следующее заседание вновь у вас будет!

Мелькают пары. Подпрыгивают стоящие вдоль стен женские сапожки, как бы собираясь тоже пуститься в пляс.

В маленькой комнатке, за кулисами, стоят Бандура, Метелёв, дед Свирид и Сердюк. Курят. Сюда доносится музыка. Её заглушает громкий голос Сердюка.

– Как хочешь, Гриць Карпович, а я тебе в глаза скажу: непорядок это!.. Вчера тридцать человек на работу не вышло, позавчера – тридцать пять, а семена под открытым небом лежат. А к вечеру дождь будет! А ты – танцуешь, вместо того чтобы людей на погрузку согнать!..

– Розумиеш, Федор Андреевич, не умею я людей «сгонять». – Бандура спокойно затянулся. – Коров, чи там коз – могу, а людей – не умею!

– Но до вечера семена пропадут!

– Значит, треба вывезти, – так же спокойно ответил Бандура.

– Может, ты их прямо с танцев на погрузку поведёшь?

– Спробую. – Бандура аккуратно погасил папиросу и бросил её в урну.

– Смеяться будут! – предостерегающе крикнул Сердюк.

– Посмеёмся вместе. – Бандура шагнул к двери, но его остановил дед Свирид.

– Стой, Гриць Карпович!.. Разреши мне!.. А нет – возьму лопату и сам до утра грузить буду!

– Не горячись, Антоныч! – усмехнулся Сердюк. – Тебе теперь не работать!.. У тебя – коммунизм! Отдыхай, наслаждайся…

В прищуренных глазах деда Свирида вспыхнула ярость:

– А на хрена мне такой коммунизм, чтоб я на печи лежал!.. Пусти! – Он отодвинул Сердюка в сторону и решительно толкнул дверь.

Музыка, доносившаяся из зала, прервалась. Наступила пауза. Там, за дверью, дед Свирид разговаривал с молодёжью. Бандура и окружающие напряжённо ждали.

– Ни за что не пойдут! – убеждённо произнес Сердюк. – Я наших людей знаю!

И как бы в подтверждение его слов за дверью снова зазвучал вальс.

Наш взгляд скользит по залу. Вальс продолжает звучать, но музыкантов нет. Мы видим покинутые инструменты.

Опершись о стенку, задумчиво стоит виолончель; в раскрытых футлярах, прижимая к груди смычки, лежат скрипки; надувшись от обиды, повисла на спине стула важная труба; а рядом, свесив палочки, сидит барабан, на котором белеют пудреница и зеркальце, забытые хозяйкой.

По-прежнему звучит вальс, но никто не танцует: зал пуст, только вдоль стен бесконечная шеренга разноцветных нарядных туфелек. На том месте, где недавно стояла такая же бесконечная шеренга забрызганных грязью сапог…

С первыми петухами поднялся Метелёв на следующее утро. Бандура провожал его по той же улице, где вчера гремел оркестр.

Одна за другой хлопали калитки – это люди шли на работу.

Прохладный утренний ветерок заставлял друзей поёживаться.

Они вышли на окраину села, где дорога проходила мимо вспаханных полей. Земля была сырой и мягкой, Гриць набрал её полную горсть.

– Сеять пора! – И стал пересыпать в другую руку, но только вместо земли посыпалось из его руки золотое зерно.

– Будет, будет урожай… Пойдут хлеба!.. – мечтал Бандура, рассыпая зерно по пашне.

И на глазах у Метелёва пошли из-под земли стебли, выросли и поднялись колосья, волнуясь под ветром, заплясала пшеница.

Где-то исчез за этой качающейся высокой стеной Бандура, и только голос его всё звучал в ушах:

– Будет пшеница!.. Хлеб будет!..

– …И хлеб будет. А пока получай печенье!..

Снова окоп. Метелёв передаёт Нине пачку печенья. Он напряжённо смотрит в сторону домика, потом переводит взгляд на часы.

– Пора бы…

– Орёл!.. Орёл!.. Я – Ласточка… Приём… – по-прежнему вызывает кого-то Нина. Неожиданно в наушниках звучит музыка.

– Гилельс мешает!..

Продолжает звучать музыка в наушниках. Задумчиво говорит Нина:

– Раньше мама просто силой заставляла меня играть… А теперь!.. Кончится война, сяду за рояль – никто не оторвёт… И буду пианисткой!.. Вечер, сцена, аплодисменты!..

– А контрамарку мне на концерт?

– Если придёшь с цветами.

По траншее пригнувшись прошёл капитан. Бросил на ходу:

– Осталось тридцать минут!

– …А почему ты мне цветов ни разу не дарил? – спрашивает Нина.

– Зима ведь была…

Взрыв. В траншею вваливается военфельдшер Бродов.

– Бьёт, проклятая!.. – отряхнув шинель, он повернулся к Нине и Метелёву.

– Что здесь делают боги войны?

– Ждут кукушку.

– Как рука?

Вместо ответа Метелёв несколько раз согнул руку в локте и стукнул его по плечу.

– Нормально, – потирая плечо, констатировал Бродов и, устроившись в глубине траншеи, начал возиться над сумкой с медикаментами.

Издалека послышалось кукование кукушки.

Нина:

– Пора!

Метелёв помог ей укрепить рацию. Она подошла к брустверу. Обернулась.

– Счастливо оставаться!.. – и добавила тихо, уже одному Метелёву: – А если тебе неудобно с цветами, приходи так… Только приходи!

– Приду!

Через семнадцать лет.

Новый, строящийся посёлок… Времянка стройуправления. Рядом перекосившаяся телефонная будка. В ней Метелёв. Снимает телефонную трубку, набирает номер.

– Коммутатор слушает.

До боли знакомый голос. Все приготовленные слова разом исчезают.

– Я – Голубь… Я – Голубь… Перехожу на приём.

Пауза. И вдруг голос Нины.

– Ласточка слушает… Ласточка слушает… Откуда вы?

– Я из четвёртой роты, из сорок третьего года.

Взволнованные встречей, они идут по центральной и пока единственной улице поселка. Здесь все знают друг друга. На них обращают внимание.

Глаза Нины радостно блестят. Весенний ветер развевает её простенькое пальто… Она улыбается, такой он мечтал её увидеть все эти годы.

Они останавливаются у двухэтажной кирпичной школы. Из приоткрытого окна на втором этаже звучит фортепьяно. Льётся мелодия романса Рахманинова «Весенние воды».

– Тамара играет! – гордо говорит Нина.

Но играет не Тамара. У инструмента Вера Петровна, учительница музыки, женщина лет сорока… А Тамара, порывистая пятнадцатилетняя девчонка, внимательно следит за пальцами учительницы.

Та прервала игру и повернулась к девочке.

– Вот. А дальше у тебя неплохо.

– Если б я не волновалась!

– А ты волнуйся! Обязательно волнуйся!

– И завтра на концерте?

– И на концерте!

Тамара выглядывает в окно и замечает Нину.

– Мама!

В пальто, накинутом на плечи, с папкой нот под мышкой, вихрем, перескакивая через несколько ступенек, она мчится по лестнице. У входа её ожидает угрюмый паренёк. Она ткнула ему папку и помчалась к матери.

– Знакомься, – говорит Нина. – Это мой друг Константин Метелёв.

Девочка, улыбаясь, протягивает руку.

– Тамара… А я вас знаю! Мама говорила… Извините! – Она внезапно повернулась и зашептала ей на ухо:

– Идти или нет?

– Куда?

– В кино. С Добкиным из седьмого «Б».

Нина пожала плечами.

– Если он пригласил…

За углом маячил недовольный семиклассник.

– Я побежала! – на ходу прокричала девочка.

– Хороша? – спросила Нина, провожая её взглядом.

– Да. Только на тебя не похожа. – Но, увидев, что это огорчило Нину, добавил: – Может, я ошибаюсь…

Вдруг Тамара снова оказалась рядом.

– Мама, у него нет денег.

Нина, рассмеявшись, достала из сумочки пятёрку.

– Пусть он тебе и мороженое купит.

Дочь расцеловала её и вприпрыжку помчалась к Добкину.

Комната Нины находилась в одном из деревянных бараков на краю поселка. Стоило хозяйке с гостем ступить на порог, как откуда-то сверху свалилась кошка и с диким воем выскочила в коридор. Люстра раскачивалась, как маятник. Сооружённая из стульев катапульта с громом развалилась, скинув попутно вазочку с буфета.

– Что это значит? – строго спросила Нина.

Виновник беспорядка, шестилетний мальчуган, невозмутимо смотрел на вошедших, не вынимая изо рта исцарапанного пальца.

– Из неё Лайки не выйдет. Она нарочно на орбиту не выходит!

– Алик, мне уже надоело тебя наказывать!

– Знаю, – сочувственно вздохнул малыш.

– Становись! – Нина поставила его в угол.

– В этот не хочу!

Она поставила его в другой.

– Тут раскладушка!

– Поместитесь!

Наскоро приводя комнату в порядок, Нина говорила Метелёву:

– Глеб на островах, вернётся к ночи… Пообедаем сами…

Его зовут Глеб. Он – её муж. Ну что ж!.. Так и должно было быть… И нечего удивляться…

– Чем он занимается? – тихо спрашивает Метелёв.

– Кто?

– Твой Глеб.

– О-о! Он большой человек! Смотри! – она указывает в направлении окна. Метелёв посмотрел на громадный подъёмный кран неподалеку от барака.

– Да нет… – засмеялась Нина. – Вот!

Оказывается, она говорила о другом. На подоконнике стояла большая банка, где в мутной воде плавала какая-то рыбёшка.

– Его работа! – гордо сообщила Нина. – Шесть лет выводил!

– Эту тюльку?

– Что ты?! Это малёк новой рыбы. Гибрид осетра и белуги. Ты любишь белугу?

– Ненавижу рыбу.

– А рыбий жир?

Это спросил Алик.

– В углу не говорят! – строго заметила Нина.

– А я вышел из угла.

– Вот и вернись!

Малыш покорно поплёлся обратно.

Метелёв механически вертел очки, лежавшие рядом с банкой.

– Ну вот! Он снова забыл очки! – всплеснув руками, сказала Нина.

Она ушла в кухню готовить обед. А Константин молча осматривал их жильё. Скромная, очень скромная обстановка. Никелированная кровать, застланная полосатым одеялом; старомодный диван со спинкой, простой шкаф. В углу раскладушка. Её, должно быть, ставят на ночь… Старенькая швейная машина. Наверное, Нина сама шьёт себе и детям… На спинке кровати сушатся мужские рубашки… Верно, сама стирает… этому, который разводит тюльку и забывает очки.

Взгляд Метелёва возвратился к мутной банке. Грустно стоит он в углу комнаты. В другом углу стоит печальный Алик. Вдруг он обращается к Константину:

– Дядя!.. Возьмите меня на поруки.

Метелёв рассмеялся от неожиданности:

– Выходи! Под мою ответственность!

Вечер. В том же углу стоит снова напроказивший Алик.

За столом Нина и Константин. В распахнутом пальто влетает возбуждённая Тамара.

– Почему так поздно? – спрашивает мать.

Тамара молча раздевается.

– Что случилось?

Девочка поднимает глаза на Метелёва, мол, не могу при нём.

– Здесь нет чужих.

– Пообещайте, что не будете смеяться! – просит Тамара.

И, набравшись храбрости, выпаливает:

– Добкин меня любит! Он сам сказал! И я тоже! В общем, у нас первая любовь!

Взрослые всё же улыбнулись.

– Ну вот! – обиделась девочка.

– Ты не обижайся, – мягко говорит Нина. – Просто, первая любовь часто бывает несерьёзной. А настоящая приходит позже.

– А вдруг первая и есть настоящая. На всю жизнь? Так бывает?

Она переводит взгляд с Нины на Метелёва.

– Бывает, – отвечает тот.

Девочка стоит между ними и растерянно спрашивает:

– Что же теперь делать?

– Пей чай! – советует Нина.

– Не могу. Добкина в кино не пустили, придрались, что до шестнадцати… Так он все деньги на мороженое потратил, меня угощал…

– В марте? С ума сошли! – рассердилась Нина.

– Становись в угол! – вмешивается Алик.

Поступок мальчика заставил всех улыбнуться. Он устроился на коленях у матери, а Тамара охотно заняла его место.

– Добкин требует, чтобы я завтра же дала ответ!.. Я теперь ни за что не засну. Всю ночь буду думать…

Ночь. На раскладушке сладко и безмятежно спит Тамара. Посапывает уставший за день Алик. На коротком диванчике, с подставленным под ноги стулом, лежит Метелёв. В кровати Нина. Они не спят.

– А контрамарку? – тихо говорит Константин. – Мне на концерт?..

– Если придёшь с цветами… – шепчет Нина.

– Помнишь?!

Вместо ответа она, приподнявшись на локте, чуть слышно напевает:

 
Нарушая привал наш недолгий,
Соловьи вдруг запели некстати.
А девчонка в сибирском посёлке
Всё грустит о далёком солдате.
 

Пауза. Оба лежат с широко открытыми глазами. В глазах Нины – задумчивость и воспоминание, в глазах Константина – надежда, радость, решимость.

Светает. Звучит мажорная мелодия, мелодия встречи. По широко разливавшейся реке плывёт лодка. На веслах парнишка лет четырнадцати, в ватнике и сползающей на глаза отцовской фуражке. На корме Метелёв. Он счастлив. Ещё бы! Ведь рядом с ним его Нина. Всё дальше уходят домики на берегу, всё громче звучит радостная мелодия.

Скорей, скорей, плыви, лодка! Уноси их вдаль от этого посёлка, так жестоко вставшего между ними. Беспокойно оглядывается Нина.

– Зря волнуетесь! – успокаивает её паренёк.

– Что ты, Павлик!.. Такой ливень!.. Всю ночь! И моторка его не нашла!..

– Островов-то больше сотни… Попробуй найди!

– Такого разлива никогда не было!

– Это факт. Глебу Петровичу сейчас самая работа. Карась на нерестовища пошёл…

При упоминании имени Глеба Петровича мелодия смолкла. А впрочем, никакой мелодии и не было. Всё это Метелёву только почудилось.

Задумчиво усмехнулся он, глядя на бегучщую воду.

Нина удивлённо на него посмотрела.

– Забавно. Ты везёшь мужу очки, а я ему везу тебя…

– …чудной он карась. И хитрый!.. – разглагольствует парень.

– Я ведь просила тебя остаться!

– И пустить тебя одну?!

– …карась он всюду носом тычет, потому что любопытный!

С неожиданной злостью Константин оборвал парня:

– Хватит!.. Надоело!..

Секунду гребец изумлённо смотрит на Метелёва, затем решительно кладёт весла.

– А ну, вылазь! – Он величественно указывает на середину реки – Тебе говорят!

– Павлик!.. – вступилась было Нина.

– Пусть вылазит! – Парень сорвал с головы фуражку и с размаху бросил её на дно лодки. – Кто рыбу не любит – последний человек!

– Он пошутил, – уверяет Павлика Нина.

Парень неумолим, и лодку быстро относит вниз по течению.

– Костя! Он упрямый!.. Скажи ему, что ты любишь рыбу… Пожалуйста!

– Люблю! – чуть не рявкнул Метелёв.

– Чего? – не понял Павлик.

– Рыбу люблю!.. Пиявок люблю, лягушек, головастиков!

– А Глеба Петровича?

– Всех люблю! И тебя люблю!.. Греби!

– Другой разговор!

Скрипят уключины, плывет вверх по реке лодка. Все молчат. Павлик подозрительно поглядывает на Метелёва.

– Карась всегда наверху держится, – говорит парень, проверяя, побеждён ли «противник».

Метелёв молчит.

Тогда Павлик задиристо продолжает:

– У него ж мозги работают!

Сжав зубы, молчит Метелёв.

А Павлик уже кричит победно:

– Рыба, вообще, умней всех животных!

Молчит Константин. Еле сдерживает смех Нина.

Они идут от реки вглубь берега и оборачиваются на далекий окрик. С раскачивающейся лодки орёт, размахивая фуражкой, Павлик:

– Эй, дяденька-а-а! Приезжа-ай! Я тебя ещё покатаю!..

Лодку качнуло, и Павлик упал.

Переглянувшись, Нина и Константин наконец расхохотались.

Вдоль берега по скользкой глине и глубоким лужам ползут два бульдозера. Нина и Константин преграждают им дорогу. Первый бульдозерист медленно выбирается из кабины.

– Подбрось к дороге! – просит его Метелёв.

Не ответив, парень идёт советоваться к напарнику. Их краткого разговора не слышно. Но возвратившись, парень глухим баском сообщает:

– Некогда. Выговор получим.

– Послушай, я заплачу! – и Метелёв достает бумажник.

Парень отправляется за консультацией к другу. Вернувшись, он флегматично заявил:

– С ума сошёл. Тут тебе не Америка.

– Вот чурбан! – возмутился Константин. – Ты же видишь, что делается… Она же не пройдёт пешком!.. – Невозмутимая физиономия парня бесит его.

– Эх, дал бы я тебе!

Парень уходит к напарнику и, проинструктировавшись, возвращается.

– Только попробуй.

Метелёв обессиленно махнул рукой.

Бульдозер, зарычав, тронулся с места.

– Стой!

Быстрым движением Нина преградила ему путь.

Парень едва успел рвануть рычаг. Машина резко затормозила. А перепуганный бульдозерист уставился на женщину изумлёнными глазами.

– Прошу вас, – мягко сказала Нина. – У меня муж на островах… Я очень волнуюсь… Только до дороги… – и добавила тихо, но твердо: – Я вас всё равно не пущу!

Растерянный парень собрался было снова бежать к наставнику, но тот, привстав, сделал жест, означающий согласие. Тогда парень повернулся к Нине и повторил этот жест.

Оба бульдозера стоят у дороги, по которой удаляются Нина и Константин.

Первый паренёк несмело окликает «наставника».

– Поехали, Гриш… Некогда… Выговор получим…

– Эх ты, попугай!.. – Второй задумчиво смотрит вслед Нине. – Видно, стоящий мужик, раз такая женщина его любит!

Они идут по дороге, подгоняемые порывами пронизывающего ветра. Вскоре их догнал видавший виды автобус. Нина замахала руками. Проехав немного вперед, машина нехотя остановилась.

Когда Нина и Константин вошли, шофёр доругивался с одним из пассажиров, рыжим задиристым парнем.

– Чего ты раскричался?

– Поработал бы с моё!..

– Так люди ж просят!

– Поговори, поговори, я тебе это припомню!.. Тунеядец!

В автобусе ехали рабочие, усталые, небритые, измазанные в глине. Они не принимали участия в перебранке, многие сидя дремали. Нина с Метелёвым встали у задней стенки, где прыгали грязные лопаты и кирки.

Паренёк, сидевший рядом с рыжим, хотел уступить Нине место.

– Сиди! – одёрнул его рыжий. – Заслужил! Трое суток из грязи не вылазил. Нам аврал, прорыв, а им – весенние прогулочки… Тунеядцы!

Нина не обиделась. Её волновало другое.

– Как вода?

– Прибывает, – ответил кто-то из пассажиров.

– Муж у меня там… на островах, – ни к кому не обращаясь, сказала Нина.

– Он кто?

– Рыбовод. Романчиков фамилия.

– Романчиков? – обернулся один из рабочих. – Маленький такой, шустрый?

– Знакомы? – живо спросила Нина.

– Ещё бы! Змей очкастый! – У него был хриплый, резкий голос. – Прошлым летом я на пойме работал. Продуктов не подвозили, одна консерва. А рядом – пруд, рыбы, во! Ну а у нас тол. Мы по шашке в карман, и айда вчетвером. Взяли лодчонку – плывём. Только рванули – наперерез лодка. А в ней – он! – Рассказчик кивнул в сторону Нины: Следил за нами в очки, зараза! Гребёт, портфелем машет и кричит: «Стой, стрелять буду!»

– Пистолет был? – спросил кто-то.

– Нет. На пушку взял!

Переваливаясь на размытой дороге, идёт автобус. Все на тех же местах. Только парень стоит, освободив Нине место.

– Нет, нет, сидите! – говорит она. – Нам до Ельцовки только.

– Ого! – встрепенулся рыжий. – Это от дороги километров десять!

– Я доброшу! – бойко вызвался шофёр, но рыжий накинулся на него:

– Что? Ты поговори, поговори! Я те подброшу!

В это время рассказчик продолжает свою историю:

– Выволок, значит, нас на бережок. Достаёт из портфеля бумагу, протокол пишет… Убытку, говорит, тысячи на две!

– Ого!

– И за что?! – продолжает рассказчик. – Хотя бы рыба была, а то… Шпроту видел?

– Ну?

– Так шпрота против неё кит! Да-а… А он (снова кивок в сторону Нины) – толкует, что ей цены нет! Словом, до сих пор в день получки его вспоминаю.

– Вычитают?

– Ага… Алименты. На рыбьих детей.

Рассказчик снова взглянул на Нину:

– Женщина вроде ничего, а муженька выудила…

– А по-моему, парень правильный, – перебил его рыжий, – один на четверых пошёл!

– Живодёр! Штраф содрал…

– А ты думал, к ордену тебя представят?! Человек, может, в того малька душу вложил, а ты шашкой!.. Тунеядец!

Большинство пассажиров явно на его стороне.

Автобус остановился.

– Ельцовка направо. Выходите! – сказал шофёр.

– Ты чего? – взъярился рыжий. – А ну, поворачивай!

– Так десять километров… Сам кричал.

– Ты поговори, поговори, я те крикну!

Автобус поворачивает на Ельцовку. Рыжий поднимается со своего места, становится рядом с парнем, поворачивается к Нине:

– Сели бы, а?

Снова покачивается автобус. Стоят уже все, кроме рассказчика.

– Садитесь!..

Нина не выдерживает и, рассмеявшись, садится. Тогда все радостно тоже начинают рассаживаться, но машина рывком останавливается, чуть не сбив всех с ног.

– Ельцовка! – кричит шофёр.

Проливной дождь, Нина и Метелёв идут по лесной просеке.

Дождь кончается. Они выходят к добротному домику лесника. На крыльце женщина лет сорока пяти, крепкая, круглолицая, с узкими цепкими глазами. Она мельком глянула на Константина и долго, настороженно смотрит на Нину. Метелёв поздоровался. Женщина, не отрывая взгляда от Нины, спросила сухо:

– Ко мне?

– Нам лесник нужен, – ответил Константин.

– Ну заходите! – сказала женщина и скрылась в доме.

Нина стояла, видимо, решая какую-то трудную для себя задачу. Наконец набралась смелости, вошла в дом.

Женщина, скрестив на груди руки, глядела на них враждебно. Потом вдруг неестественно рассмеялась.

– Ну и вид у тебя! Словно курица мокрая!

Нина действительно выглядела довольно жалко. Промокшая насквозь одежда прилипла к телу. На пол стекала вода.

– Переодевайся! – величественно произнесла хозяйка и распахнула дверцы большущего шкафа, набитого тряпками.

Нина стояла молча. Метелёв решил, что она ждёт, когда он выйдет, и вышел. За домом, возле сарая, кто-то, очевидно, лесник, распрягал лошадей. Константин направился к нему.

А в доме шёл напряжённый негромкий разговор. Нина так и не переоделась. Она, сидя у зеркала, приводила в порядок волосы. Говорила хозяйка:

– …я с Глебом счастья не видала. Потому и ушла. Неласковый он…

– К вам неласковый! – поправила Нина.

– Ко мне. Да я ведь не хуже других! А с таким какая баба уживётся? Ему вобла жены дороже. В пруду ему жить, не в доме! Одно слово – малахольный!.. Ты не злись; сама, поди, с ним горя хлебнула!..

– Нет! Мы хорошо живем. Дружно. А вы… – Нина хотела сказать что-то резкое, но хозяйка заговорила примиряюще:

– Ну ладно… Бог с вами – живите! Нет у меня зла ни к тебе, ни к нему. Одного только не прощу – дочку отнял. Я, когда с Николаем сошлась, сгоряча решила – ну и пусть! Перемелется! А оно не перемалывается. Наоборот, чем дальше, тем больней. Тяжело мне без Тамарки. Как она там, доченька моя родная?..

Крупным планом лицо Метелёва. – Он всё слышал. Он стоит на крыльце, взявшись за ручку двери, не решаясь войти.

А разговор продолжается.

– Поздно вспомнили! – сухо говорит Нина.

– Живёте вы, слыхала, небогато.

– Не жалуемся.

– Заберу я её у вас!

– Не отдадим.

– Суд есть. Я мать всё же… Родная!

Метелёв решительно открывает дверь. Разговор обрывается.

Хозяин допил чай, помолчал и важно сказал:

– Не выйдет.

Они сидели за столом вокруг самовара.

– Как же быть? – спросила Нина.

– Отдохнуть. А потом – обратно! До большака довезу, а там кругом, на попутной.

– Что вы? Долго!

– А болотом нельзя! – рассердился лесник. – Сейчас там топь! Дождь сутки льёт. Что вас туда гонит?

– Муж у неё там, – не без иронии заметила хозяйка.

Но лесник не разделил её настроения. Он внимательно посмотрел на Нину.

– Во-он что! Н-да… – И вдруг, отбросив неприступность, спросил: – Силёнок-то хватит?

Нина радостно кивнула в ответ. Тогда он снова сухо бросил жене:

– Сапоги достань!

Хозяйка неохотно достала две пары резиновых сапог.

– А тебя не пущу! – заявила она мужу.

– Че-го? – протянул лесник.

– Нечего тебе там делать!

– Муж ведь!.. – начал было объяснять он, но взглянув в её упрямые, узкие глаза, только махнул рукой: – Да что тебе толковать? Ты б ко мне не помчалась!

– Тьфу, малахольный! – бросила ему вслед женщина.

Они идут по болоту, впереди лесник, за ним Нина, дальше Метелёв. Снова льёт дождь.

– Нина! – позвал Константин. Она задержалась. Лесник был впереди, и Метелёв произнёс:

– Я ведь тогда ошибся.

– О чём ты?

– О Тамаре. Она очень на тебя похожа.

Нина не обернулась. Лёгкими, радостными шагами догнала она лесника.

Маленький зал едва вмещает зрителей. Взволнованная и напряжённая, Тамара робко касается клавишей. И по залу разливаются громкие, радостные звуки весенней мелодии. Тамара играет всё уверенней, вдохновенней. У самых дверей стоит нарядный Добкин, смущённо пряча за спиной завёрнутый в газету букет.

Снова берег реки. Здесь начинается строительство плотины. У костра на толстом бревне сидят Нина и Константин и сушат одежду. К ним направляется маленький, круглый человек. Ещё издали он кричит:

– Всё в порядке! С вертолёта сообщили: он уже на борту. Через несколько минут будет здесь!

– Спасибо! – сказала Нина и вдруг по-детски разревелась, уткнувшись в плечо Метелёву.

– Что вы!? Зачем? – растерялся толстяк. – Ведь он даже ног не промочил!..

– Я не потому. – По-детски всхлипывая, она вдруг сказала Метелёву: – А мы квартиру получим… осенью!

Подошли двое рабочих.

– Ребята приглашают вас позавтракать, – сказал один.

– Пожалуйста! – и второй помог Нине подняться.

– Спасибо, но мы… – начал было Константин, но Нина перебила его:

– Пойдём.

Они подошли к группе рабочих, сидевших возле ящика, покрытого газетой. На ящике лежали хлеб, масло и нарезанная на куски рыба.

– Угощайтесь! – сказал Метелёву пожилой рабочий. – Такой рыбки нигде, кроме как у нас, не попробуете…

– Вкусно! – Константин ел рыбу с аппетитом.

– Костя, а ведь это – тюлька! – сказала Нина, и глаза её лукаво заблестели.

С рёвом приземляется вертолёт. Из кабины кто-то машет рукой. Перескочив через ручей, Нина бросается к вертолёту. На ходу оборачивается. Далеко позади, по ту сторону ручья, остался Метелёв.

– Костя!.. Что же ты?.. Идём, я вас познакомлю!

Он медленно качает головой:

– Не надо. Я пойду. Счастливо оставаться!..

И в это мгновение маленький ручеёк начал разливаться всё шире и шире, и вот уже широкий весенний поток разделил Нину и Константина.