Текст книги "От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей"

Перед гением Баха склоняли головы едва ли не все выдающиеся творцы. Иоганнес Брамс выразил свое безмерное уважение к Баху в следующих словах: «Если бы вся музыкальная литература – Бетховен, Шуберт, Шуман – исчезла, это было бы крайне печально, но если бы мы потеряли Баха – я был бы безутешен». Русский музыкальный критик Павел Серов писал: «Если в области музыки есть что-либо, к чему надобно подходить… с любовью в сердце, со страхом и верою, так это именно творения великого Баха». Фридрих Энгельс однажды признался: «Музыка Баха заставляет меня почти поверить в Бога». Великий Гете говорил: «Музыка Баха – это беседа вечной гармонии с самой собой, она подобна Божественной мысли перед Сотворением мира».

Можно бесконечно долго рассказывать о том, сколь прекрасна музыка Баха. Мне же хочется в заключение привести вам еще одну историю. Она не о композиторе и даже не о музыке, но вы поймете, почему я привел ее здесь. Эту историю я прочел когда-то в журнале «Ридерз дайджест». Она называется «Ожидание».

«Веселая компания – трое парней и три девушки – ехали в автобусе на золотые пляжи Флориды. Их ожидали ласковое солнце, теплый песок, голубая вода и море удовольствий. Они любили и были любимы. Окружающим они дарили радостные улыбки. Им хотелось, чтобы все вокруг были счастливы.

Рядом с ними сидел довольно молодой человек. Каждый всплеск радости, каждый взрыв смеха болью отзывался на его мрачном лице. Он весь сжимался и еще больше замыкался в себе.

Одна из девушек не выдержала и подсела к нему. Она узнала, что мрачного человека зовут Винго. Оказалось, что он четыре года просидел в нью-йоркской тюрьме и теперь едет домой. Это еще больше удивило попутчицу. Почему же он такой унылый?

– Вы женаты? – спросила она.

На этот простой вопрос последовал странный ответ:

– Не знаю.

Девушка растерянно переспросила:

– Вы этого не знаете?

Винго рассказал:

– Когда я попал в тюрьму, я написал своей жене, что буду долго отсутствовать. Если ей станет трудно меня ждать, если дети начнут спрашивать обо мне и это причинит ей боль… В общем, если она не выдержит, пусть с чистой совестью забудет меня. Я смогу это понять. «Найди себе другого мужа, – писал я ей. – Даже можешь мне об этом не сообщать».

– Вы едете домой, не зная, что вас ждет?

– Да, – с трудом скрывая волнение, ответил Винго.

Взгляд девушки был полон сочувствия. Винго не мог не поделиться главным:

– Неделю назад, когда мне сообщили, что благодаря хорошему поведению меня отпустят досрочно, я написал ей снова. На въезде в мой родной город вы заметите у дороги большой дуб. Я написал, что если я ей нужен, то пусть она повесит на нем желтый платочек. Тогда я сойду с автобуса и вернусь домой. Но если она не хочет меня видеть, то пусть ничего не делает. Я проеду мимо.

До города было совсем близко. Молодые люди заняли передние места и стали считать километры. Напряжение в автобусе нарастало. Винго в изнеможении закрыл глаза. Осталось десять, затем пять километров… И вдруг пассажиры вскочили со своих мест, стали кричать и танцевать от радости.

Посмотрев в окно, Винго окаменел: все ветки дуба были сплошь усеяны желтыми платочками. Трепеща от ветра, они приветствовали человека, вернувшегося в родной дом».

…Почему я рассказал вам эту историю? Мне кажется, и в музыке Баха, и в этой истории есть нечто общее. А именно: они делают нас чуть-чуть лучше. Вселять в человека веру и дарить надежду, трогать сердца и возвышать души – разве не в этом высшая цель искусства вообще и музыки в частности? В каждой мелодии, в каждой ноте Бах говорит нам: не бойся! Верь! Надейся!

…Может быть, я слишком наивен и субъективен в своей оценке. Может быть, все это мне только кажется. Но даже если и так, все равно – я испытываю глубокую симпатию и искреннюю благодарность к тому, кто создал эти врачующие арии и мессы, токкаты и хоралы. Слушая их, я становлюсь спокойнее и мудрее. И начинаю верить: завтра, что бы ни случилось, все будет хорошо. Да, все будет хорошо. Все будет просто замечательно. Потому что есть Бог. И музыка Баха.

Бедный
«Барабанщик революции»

Народный поэт

В его честь переименовывали города. Имя его, как знак особого отличия, присваивали фабрикам и колхозам, кораблям и военным частям. Не поддается подсчету количество проспектов и улиц в СССР, носивших его имя. Одно время руководство страны всерьез обсуждало вопрос о присвоении его имени всей советской литературе.

Демьян Бедный. Знаменитый советский поэт, автор многочисленных сатирических стихов, басен, памфлетов, фельетонов и частушек. В начале двадцатых годов его популярность была поистине невероятной. Со всех концов страны его забрасывали письмами – он получал их по нескольку мешков в день. Солдаты, колхозники, рабочие, студенты, учителя слали поэту стихи, рассказы о своей жизни и бесконечные просьбы о помощи. Строки из его произведений в разное время украшали заводские станки и кузова грузовиков, парфюмерные наборы и коробки конфет, самовары и табачные кисеты: «Эх, махорочка душиста, Хорошо ее курнуть… Бей проклятого фашиста, Не давай ему вздохнуть!» Его цитаты можно было также обнаружить на могильных надгробиях и многочисленных памятниках – Ленину, Свердлову, Дзержинскому… И даже – на знаменитом памятнике царю Александру III: «Мой сын и мой отец Народом казнены. Но я пожал удел посмертного бесславья: Торчу здесь пугалом Чугунным для страны, Навеки свергнувшей ярмо самодержавья».

Во время Гражданской войны по его стихам учились читать многие красноармейцы. Его стихи заучивали наизусть и даже пели. Особенно популярной стала песня «Как родная мать меня провожала»:

 
Как родная мать меня провожала,
как тут вся моя родня набежала:
«А куда ж ты, паренек? А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, да в солдаты!
В Красной армии штыки, чай, найдутся.
Без тебя большевики обойдутся…»
 

Листовки с его стихами-агитками разбрасывались в тылу белогвардейцев, и это действительно работало: многие солдаты, вчерашние крестьяне, прочитав воззвание Бедного, отказывались воевать, дезертировали или переходили на сторону советской власти. (Что любопытно, противник не оставался в долгу. Врангелевские летчики сыпали на головы голодных буденновцев агитки Аркадия Аверченко, знаменитого русского юмориста, в которых, к примеру, сообщалось: «А мы сегодня отлично пообедали. На первое – борщ с ватрушками, на второе – поросенок с хреном, на третье – пироги с осетриной и на заедку – блины с медом. Завтра будем жарить свинину с капустой». Это также вызывало брожение и недовольство в армии Советов.)

Демьян Бедный, говоря без преувеличения, был одним из любимейших народных поэтов. И как это ни покажется странным – одним из нелюбимейших в кругу самих поэтов.

«Люблю тебя очень, а ты плохо работаешь потолком…»

Для уважения требуется некоторое расстояние. Для любви зачастую тоже. И бывает досадно, когда, сблизившись с человеком, вдруг обнаруживаешь в нем черты совсем непривлекательные и даже отвратные.

Одна из таких черт в облике Демьяна Бедного – неприкрытая, почти наглая страсть к материальному достатку, проявлявшаяся в бесстыдном стяжательстве. Вечно жалующийся на «невыносимую» нужду, постоянно выклянчивающий для себя гонорары и разного рода привилегии, он вызывал в кругу своих коллег сдержанную неприязнь и скрытое презрение. Ленин, с которым Бедный был хорошо знаком, на предложение журналистов «Правды» отказаться от сотрудничества с таким малоприятным сотрудником, отвечал в одном из писем: «Насчет Демьяна Бедного – продолжаю быть за. Не придирайтесь, друзья, к человеческим слабостям! Талант – редкость. Надо его систематически и осторожно поддерживать. Грех будет на вашей душе, большой грех (во сто раз больше «грехов» личных разных, буде есть таковые) перед рабочей демократией, если вы талантливого сотрудника не притянете, не поможете ему».

Ленин Бедного отстоял. А тот вскоре стал забрасывать будущего вождя революции письмами с жалобами на тяжкую жизнь – такую тяжкую, что хоть из большевиков в меньшевики подавайся (те больше платят): «Я в данное время, находясь накануне второго выселения из квартиры… как по-Вашему, могу я спокойно рассуждать, видя себя вынужденно безработным, в то время как мог бы и должен бы работать?.. Остается, стало быть, одно: опять вплотную впрячься в репетирование и забыть почти всякое писательство. А тем временем мошкара, злорадствуя, будет распускать слухи: Демьян Бедный ушел от пролетариата. Льнет, знаете, туда, к этим самым…» Жалобы возымели действие: ему был увеличен и без того немалый, по сравнению с другими сотрудниками, гонорар.

Еще одна малодушная уловка: отправлять одно и то же стихотворение в пять-шесть газет сразу. При этом он ухитрялся в каждой из них заранее получить аванс. То, что такое поведение не соответствовало писательской этике, Бедного ничуть не смущало. Заволновался он только тогда, когда его жена, отнеся Горькому «новые» произведения мужа, чистосердечно призналась, что они уже были напечатаны. «Я досадовал на тебя, – писал Бедный жене, – получив письмо твое, где ты сообщаешь, что пойдешь к Алексею Максимовичу сказать о том, что «Баталисты» и «Волк и Лев» уже напечатаны в «Утре». Да разве ж я давал эти вещи Алексею Максимовичу? И не думал! И тебе не велел передавать их. Что же начнет думать обо мне Алексей Максимович? Что я рассылаю свои вещи одновременно во все места? Это же черт знает что такое! Зачем ты завариваешь такую гадкую кашу? Я просил тебя не надоедать Алексею Максимовичу своими визитами: без нас у него дел куча. А ты еще будешь соваться к нему с вещами, которые я ему не давал, и будешь извиняться: «они уже напечатаны». Алексей Максимович после этого плюнет и вернет тебе все рукописи. Разберитесь, мол, вперед, что у вас куда послано, и не морочьте мне головы… Ах, Вера, Вера! Сегодня только ты мне снилась. Люблю тебя очень, а ты плохо работаешь потолком…»

В 1932 году Бедный набрал в «Известиях» кучу авансов, а стихи, по старой привычке, отдал сразу в несколько газет. Журналист Рыклин обнародовал сей скандальный факт в фельетоне, опубликованном в ленинградской «Смене». Бедный пожаловался Сталину: мол, поклеп, происки врагов и все такое прочее. Сталин вызвал к себе Рыклина и Гронского, редактора «Смены». Журналисты ждали строгой проработки, но Сталин им сказал:

– Правильный ли это фельетон? Правильный. Мы давно знаем, что Демьян любит деньгу. Еще до революции в «Правде» мы никому не платили гонораров, а ему платили. Целесообразно ли было печатать фельетон? Нецелесообразно. Не все, что правильно, целесообразно. Вот, например, Горький приехал из Италии. Мы знаем, как он себя вел. Плохо вел. Есть материал о его ошибках. Целесообразно ли сейчас вспомнить об этом? Нецелесообразно. Так что фельетон печатать не следовало.

Узнав, что Бедный получает за строчку пять рублей, в то время как другие поэты получали в два раза меньше, Сталин порекомендовал редактору платить Демьяну как всем – два рубля пятьдесят копеек.

«Моя мать была бл…дь»

Давайте спросим себя: а справедливо ли требовать от «потомственного крестьянина», в крови и генах носившего преклонение перед деньгами и теми, кто их имеет, аристократической щедрости и великодушия? В конце концов, это только у нас, русских, склонность к накопительству и деловая расчетливость – признаки мелкой, «копеечной» души. У большинства же других народов, в особенности западных, – это черты, достойные уважения.

Есть и еще одно извинительное обстоятельство. Ефим Алексеевич Придворов (настоящее имя Бедного) с детства познал, что такое крайняя нужда. Отец – церковный сторож, едва зарабатывавший себе на жизнь, мать – также получала считаные копейки, кочуя в качестве работницы или прислуги из одного барского дома в другой. Слова «работница» или «прислуга» можно взять в кавычки, ибо настоящая профессия матери была иной, той, о которой обычно умалчивают в биографических книгах. Сам же Бедный этого совсем не стеснялся. Однажды на одном из митингов свое выступление он начал так: «Моя мать была бл…дь…»

(Что ж, удивляться тут нечему. То было время, когда чем ниже в социальной пирамиде располагались твои родители, тем больше доверия оказывала тебе страна. Как написал о себе в анкете тех лет некий пролетарий: «Сын крестьянки и двух рабочих».)

Вместе с отцом, вспоминал Бедный, «жили мы вдвоем в подвальной каморке на десятирублевое отцовское жалованье. Мать с нами жила редкими временами, и чем эти времена случались реже, тем это для меня было приятнее, потому что обращение со мной со стороны матери было на редкость зверское. С семи лет и до тринадцати мне пришлось вытерпеть каторжную совместную жизнь с матерью в деревне у деда Софрона, удивительно душевного старика, любившего и жалевшего меня очень. Что касается матери, то… если я остался жильцом на этом свете, она менее всего в этом повинна. Держала она меня в черном теле и била смертным боем. Под конец я стал помышлять о бегстве из дому и упивался церковно-монашеской книгой «Путь ко спасению». Спасение, впрочем, пришло с другой стороны. В 1896 году «волею неисповедимых судеб» попал я… в киевскую военно-фельдшерскую школу. Жизнь в военно-учебном заведении – после домашнего ада – показалась мне раем».

Как вы думаете, чем грозит человеку отсутствие материнской любви в детстве? Я вам подскажу: целым букетом психических нарушений. Такой человек, например, будет иначе реагировать на проявление к нему вражды или заботы, особенно со стороны женщин. Нехватка материнской ласки в детском возрасте может развить в человеке или душевную черствость, или болезненную чувствительность. Вот и Ефим Придворов был необычайно чуток к любому проявлению доброты к себе. Большевистская газета первой напечатала его стихи – стал большевиком. Первая девушка призналась ему в своем неравнодушии к нему – женился на ней. Первый издатель, выпустивший его книгу, – превратился в лучшего друга. Первый поэт, публично признавший в нем талант, – стал любимым поэтом…

Все бы хорошо, вот только оборотная сторона этой душевной чувствительности нехороша. «Полюбите меня, я – хороший!», «пожалейте меня, я – бедный и несчастный!» – таковы частые мотивы поведения недолюбленного в детстве человека. В итоге гипертрофированная потребность в «психологическом поглаживании» оборачивается манией – постоянным стремлением нравиться другим, искать чужой похвалы и одобрения. Отсюда – один шаг до угодничества и лизоблюдства. И Бедный легко совершал этот шаг…

С вождями жить…

«Мечтой моей деревенской жизни, – писал в своей автобиографии Ефим Алексеевич, – был деревенский конокрад Влас, такой красивый человек, который никого не боялся и крал лошадей у богатых людей. Я восхищался им, а он говорил: «Шустрый ты малый, далеко пойдешь, обязательно вором будешь». Это я принимал как высшую похвалу». Вор не соврал. Ефим Придворов оказался на редкость шустрым малым.

В умении держать нос по ветру Бедный был настоящим мастером. Беззастенчивый льстец, самолюбивый и в то же время так подкупающе самоироничный, он каким-то шестым чувством умел предвосхищать желания тех, от кого зависел. Когда-то он писал верноподданнические стихи царю и своим наставникам, учителям военного училища, затем – Ленину и Троцкому, руководителям партии. Стихотворение времен Гражданской войны: «Не гляди, король, героем, Двойкой мы тебя покроем. Наш удар-то наверной, Бьем мы двойкой козырной. Ленин с Троцким наша двойка, Вот попробуй-ка, покрой-ка! Где ж твоя, Деникин, прыть? Нашей двойки нечем крыть!» Когда власть «двойки» зашаталась, Бедный переметнулся к Сталину. А своих прежних друзей-покровителей, по новой указке, стал поливать грязью: «Троцкий гарцует на старом коньке, Блистая измятым оперением, Скачет этаким красноперым Мюратом Со всем своим «аппаратом», С оппозиционными генералами И тезисо-моралами, – Штаб такой, хоть покоряй всю планету! А войска-то и нету! Ни одной пролетарской роты! Нет у рабочих охоты – Идти за таким штабом на убой, Жертвуя партией и собой…»

Досталось и Ленину, который, по словам Бонч-Бруевича, «замечательно чутко, близко и любовно относился к могучей музе Демьяна Бедного» и «характеризовал его произведения как весьма остроумные, прекрасно написанные, меткие…». В стихотворной повести «Царь Андрон» Бедный еще осторожно, «языком Эзопа», выражает свой протест против ленинского «изобретения» – введения НЭПа. А в басне «Не для чего иного», опубликованной в «Правде» 24 декабря 1921 года, уже почти открыто издевается над теряющим власть председателем Совнаркома. Басня не осталась незамеченной, и 27 марта 1922 года Ленин, до сих пор любивший Бедного, раскритиковал революционных поэтов из «Правды». Так как Бедный печатался в «Правде» чуть ли не каждый день, осведомленному читателю было ясно, кого именно критикуют. Бедный и стоявший за ним Сталин в долгу не остались. 31 марта раскритикованный поэт публикует в «Правде» ответ Ленину – пространное стихотворение «Как надо читать поэтов»: «Он, как всегда, я знаю, прав, Но я, однако ж, не шарманщик, Чтоб сразу дать другой мотив…»

Совсем не случайно 22 апреля 1923 года, в день рождения Ленина, Сталин преподнес Демьяну подарок: наградил его орденом Красного Знамени – за роль Бедного в Гражданской войне. Остроумный Сталин имел в виду совсем другую гражданскую войну – войну внутри большевистской партии против Ленина.

Поток сталинских даров на этом не закончился. Прибыв вместе с советским правительством из Петрограда в Москву, он получил квартиру в Большом Кремлевском дворце, куда перевез жену, детей, тещу, няню для детей… Для разъездов по стране Бедному был выделен личный вагон первого класса (раньше принадлежавший одному из великих князей), который подцеплялся к поездам. С 1922 года первым из советских писателей Бедный стал депутатом Моссовета. В Пензенской области его именем назвали город Беднодемьянск. В Одесской губернии – Демьянобедновскую волость. По Волге пустили пароход «Демьян Бедный». В пожизненное пользование Бедный получил дачу в Мамонтовке. К личной даче прибавилась еще и государственная. К личной машине с личным шофером – еще и казенная с казенным шофером. 13 апреля 1933 года, в день своего пятидесятилетия, Бедный первым из советских писателей был награжден орденом Ленина. Его имя вписали в число 248 главных номенклатурных работников.

Но может быть, самой большой наградой поэта следует считать его контракт с Госиздатом на издание полного собрания сочинений. Первый том вышел в 1925 году. До 1934 года, когда Бедный впал в немилость Сталина, успело выйти девятнадцать томов, охвативших произведения до февраля 1932 года. В августе 1934 года, выступая на съезде писателей, Бедный говорил о двадцати томах своего собрания сочинений, еще не зная, что двадцатый том опубликован не будет.

Враги: Маяковский и Есенин

«Лично я не щажу – и никогда не пощажу – политического врага, безразлично, пишет ли он прозой или стихами», – неоднократно заявлял Демьян Бедный. Сравнивая себя с Крыловым, он горделиво писал: «Я шел иной, чем он, тропой, отличный от него по родовому корню, – скотов, которых он гонял на водопой, я отправлял на живодерню». Что ж, своих врагов он действительно не щадил. Но делал это не прямо, глядя противнику в лицо, а умело подъедая его, искусно пуская в ход должностные возможности, связи и авторитет.

Несмотря на полученную во время Первой мировой Георгиевскую медаль – унтер-офицер Придворов воевал в санитарном отряде при гвардейском корпусе, – он был достаточно слабонервным человеком. Однажды в Александровском саду, расположенном в стенах Кремля, он случайно оказался свидетелем казни эсерки Каплан, стрелявшей в Ленина. Палач, Павел Мальков, комендант Московского Кремля и приятель Бедного, в его присутствии застрелил приговоренную под горячую руку женщину. После чего участники казни сунули еще теплый труп в бочку из-под горючего, закидали его ветошью, облили бензином и подожгли. Когда запахло паленым человеческим мясом, Демьян Бедный упал в обморок. «Интеллигенция!» – усмехнулся Мальков.

Казалось бы, какие могут быть враги у первого поэта советской власти? Ну, например, те, что числятся вторыми. Тот же Маяковский. Расточая налево и направо комплименты своему даровитому «сподвижнику», Бедный за глаза потихоньку, насколько мог, вредил ему. Когда ему сообщили, что Маяковский застрелился, то первыми словами Бедного были: «Ну все, из великих я один остался».

Александр Довженко вспоминал, как в очереди к гробу Маяковского он повстречался с Бедным. Бедный – впереди, Довженко – сзади. Бедный оглядывается, узнает Довженко, говорит: «Какая утрата, какая утрата…» Довженко молчит, Бедный отворачивается. Перед Довженко мясистый, сытый затылок. Довженко вдруг переполняет чувство ненависти к этому человеку, вспоминая, как совсем недавно со страниц своей «Бедноты» тот подъедал великого поэта. И, глядя в затылок Бедному, думает: «Умри, сволочь!»

Еще один недруг – Есенин. Этот вообще не принимал Бедного за поэта и всегда с иронией относился к творчеству «пса сторожевого страдальца трудового». Когда в каком-нибудь разговоре заходила речь о Бедном, Есенин иной раз с подчеркнутым лукавством особо выделял псевдоним «Бедный», превращая его в эпитет:

 
С горы идет крестьянский комсомол,
И, под гармонику наяривая рьяно,
Поют агитки Бе-е-едного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.
 

Данная перестановка прозрачно намекает на творческую несостоятельность и недостаток поэтического мастерства советского баснописца.

Была у Демьяна и еще одна причина ненавидеть Есенина. Когда-то Бедный написал сатирическую пародию на Библию – «Новый Завет без изъяна евангелиста Демьяна» (опубликован в газете «Беднота»). Есенин, человек далеко не религиозный, но по-своему верующий, подготовил новоявленному «евангелисту» поэтический ответ. В мае 1925 года Есенин предложил его редактору Петру Чагину для публикации в «Бакинском рабочем», но тот, испугавшись, отказался. Поэту ничего не оставалось делать, как распространить произведение в списках. В 1926 году стихотворение опубликовали берлинские и варшавские белоэмигрантские газеты.

 
Я часто размышлял, за что его казнили,
За что он жертвовал своею головой?
За то, что враг суббот, он против всякой гнили
Отважно поднял голос свой?
Не знаю я, Демьян, в евангельи твоем
Я никакого не нашел ответа.
В нем много бойких слов. О, как их много в нем,
Но слова нет, достойного поэта.
Ты испытал, Демьян, всего один арест,
И ты скулишь: ох, крест мне выпал лютый.
А что ж, когда б тебе голгофский дали крест,
Иль чашу с едкою цикутой?
Хватило ль б у тебя величья до конца
В последний раз по их примеру тоже
Благословлять весь мир под тернием венца
И о бессмертии учить на смертном ложе?
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрей, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Но ты свершил двойной и тяжкий грех.
Своим дешевым, балаганным вздором
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И скудный свой талант покрыл позором.
Ведь там, за рубежом, прочтя твои стихи,
Небось, злорадствуют российские кликуши:
«Еще тарелочку демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, пожалуйста, откушай».
А русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где образцовый блуд печатался дуплетом,
Еще отчаянней потянется к кресту,
Тебе же – мат пошлет при этом.
 

Неизвестно, прочел ли эти стихи Бедный. Известно, что он был в числе тех, кто активно препятствовал переизданию есенинских произведений, называя их «мещанскими» и «чуждыми мировоззрению советского человека».

«Дерьмо в сахаре»

Бедного не считали поэтом не только коллеги по цеху, но и сами большевики. Для них он был «барабанщиком революции». «Демьян, – писал Троцкий, – не поэт, не художник, а стихотворец, агитатор с рифмой… Литературу Демьян Бедный, пожалуй, ни на вершок не подвинул вперед. Но он помогал – при помощи литературы – двигать вперед революцию». Луначарский, который также не обманывался по поводу литературного гения Бедного, составил на него едкую эпиграмму:

 
Демьян, ты мнишь себя уже
Почти советским Беранже.
Ты, правда, «б», ты, правда, «ж»,
Но все же ты не Беранже.
 

Ленин в узком кругу говорил о Демьяне: «Грубоват. Идет за читателем, а надо быть немножко впереди». Троцкий передает еще один его отзыв: «Вульгарен, ах как вульгарен; и не может без порнографии».

Когда-то Бедный, пользуясь еще только заочным знакомством, уже докучал Ленину своими письмами с разнообразными просьбами. В том числе и такими: «Напишите мне два теплых слова о себе. Пришлите мне свой «патрет». Если Вы тоже лысый, то снимитесь, как я: в шапке. У меня, впрочем, спереди еще ничего, а сзади плешь. «Изыдет плешь на голову твою за беззакония твои!» Не знаете ли Вы хорошего средства? Господи, ну хоть что-нибудь выдумайте для меня хорошее! Хоть мазь для волос! А впрочем, «лыс конь – не увечье, плешивый молодец – не бесчестье». Глупые волосы, вот и все…» Этот явный моветон несколько коробил Ильича, но он, человек воспитанный, приписал его душевной простоте и непосредственности молодого поэта.

От стихов и фельетонов Бедного и впрямь несет дурновкусием. Как образно выразился Андрей Белый, «будто кусок дерьма сахаром обсыпали». Вот цитата из лучшего, хрестоматийного, по советским оценкам, творения Бедного – поэмы «Главная улица»:

 
Вышла на Главную рожа суконная!
Всыпала им жандармерия конная!
Славно работали тоже донцы!
Видели Лозунги?
Да, ядовитые!
Чернь отступала, заметьте, грозя.
Правда ль, что есть средь рабочих убитые?
Жертвы… Без жертв, моя прелесть, нельзя!..
 

Чувствуете запашок?

На этот приторный стиль поэт Василий Каменский сочинил остроумную пародию:

 
Сгарамба тара.
Цувама ра.
Бей бай гитара.
Ура! Ура!
Сгарамба тара.
Зунчи тимпан.
Поет гитара
Тебя Демьян.
Такого где еще
Зум зум найдем.
В стране солнцевеющей
Тебя поем.
Эй Волга, Волга:
Сгарамба мать.
Тебя недолго
Стихом поймать.
Эй, гой, цувама.
Главлита стан.
Не имай срама,
Дзинь бум, Демьян.
 

В стихотворении «О писательском труде», написанном в 1930 году, Демьян Бедный с излишней скромностью отмечал:

 
Я знаю, какие мне скромные средства
Природой отпущены с детства,
Но при этаких средствах – поистине скромных —
Результатов порой достигал я огромных.
 

Средства и правда были скромные, а результаты – огромные. Впрочем, это лишний раз доказывает, что для успеха одного таланта недостаточно. Иногда, если хотите, можно обойтись даже без него. Главное, что требуется, – это колоссальная работоспособность и волевая целеустремленность.

Рецепт успеха от Демьяна Бедного звучит так: «Есть один испытанный прием: приучить себя к ежедневному «жертвоприношению» – каждое утро засесть на три часа перед своим «алтарем» и, несмотря ни на какие влияния ленивой мысли, понуждать себя: пиши, сукин сын, пиши!» Но и трехчасовое высиживание перед «алтарем» не всегда радует результатом.

 
Сомненье точит жала острые,
Души не радует ничто.
Впиваясь взором в строки пестрые,
Я говорю: не то, не то…
И, убедясь в тоске мучительной,
Косноязычие кляня,
Что нет в строке моей медлительной
Ни мощи буйной, опьянительной,
Ни гордой страсти, ни огня,
Что мой напев – напев заученный,
Что слово новое – старо,
Я – обессиленный, измученный,
Бросаю в бешенстве перо!
 

Сегодня вряд ли кто-то будет всерьез интересоваться творчеством Демьяна Бедного, за исключением разве что историков и литературоведов. Да и в какую голову придет желание читать поэтические послания к очередному партийному съезду или политические басни, написанные архаичным, частушечно-ярмарочным языком? И все же – снимем шляпу перед работоспособностью поэта: его творческое наследие составляет более тридцати объемных томов. Для поэта это очень много.

«Поэзия должна быть грустновата»

Сталин однажды сказал Бедному: «Вы знаете, почему вы плохой поэт? Потому что поэзия должна быть грустновата». Лирика Демьяну Бедному не давалась. Он, может быть, и хотел, но, похоже, не мог, не смел сменить свое амплуа, ту роль, что вознесла его на вершину успеха. Наверное, он отдавал себе отчет в том, что будущим поколениям вряд ли будут интересны его фельетоны и агитки. Настоящий багаж поэта – лирика, стихи, которые трогают сердце, а не ум. Но уж слишком он вошел в роль бодрого «барабанщика». Лишь изредка нет-нет да и проскользнет в его строках досада – тоска о другой жизни, другом Демьяне, другой литературе:

 
Моей несказанной печали
Делить ни с кем я не хочу.
К чему? Я сросся с бодрой маской.
И прав, кто скажет мне в укор,
Что я сплошною красной краской
Пишу и небо и забор.
Души неясная тревога
И скорбных мыслей смутный рой…
В окраске их моя дорога
Мне жуткой кажется порой!
 

Он отчаянно отстаивал свой жанр, требовал уважения к боевой поэзии, пророчил, что она еще понадобится, «когда придет грозовой момент», но вынужден был признать, что «к некоторому, может быть, огорчению моих поэтических соратников, я должен… согласиться с теми, кто высоко расценивает мастерство Пастернака. У меня нет желания отрицать, что это прекраснейший поэт. И бояться нам Пастернака нечего. И коситься не надо…» При этом, правда, он замечал, что стихи Пастернака не всегда понятны, но «таковы и должны быть, по-видимому, стихи о любви. Не станет же влюбленный объясняться языком газетной передовицы…».

Мало кто знал, сколько и каких им написано лирических стихов. Жена литературного критика Войтоловского, с которым Демьяна связывала долгая и тесная дружба, рассказывала: «Однажды Демьян встал из-за стола и сказал: «Теперь я вам прочту то, что никому не читаю и никогда не дам читать. Пусть после моей смерти печатают». И он вынул из глубины стола толстую тетрадь. Это были чисто лирические стихи необычайной красоты и звучности, написанные с таким наплывом глубокого чувства, что муж и я сидели как зачарованные. Он долго читал, и предо мной предстал совсем другой человек, повернувшийся новой стороной своего глубокого внутреннего мира. Это было непохоже на все то, что писал Демьян Бедный. Кончив, он встал и сказал: «Теперь забудьте об этом».

Все эти тетради – а их было немало – лет через десять оказались сожженными в минуту отчаяния на глазах у старшего сына. «Напрасно, – вспоминает сын, – я просил его не сжигать тетради… Отец рычал и, багровея от гнева, уничтожал то, что хранил всю жизнь. «Надо быть таким болваном, как ты, чтобы не понимать, что это никому не нужно!»

И от всего богатства Демьяновой лирики – быть может, единственного настоящего богатства, созданного им, – не осталось ничего. Эту потерю, конечно, никак не восполнит случайный экспромт-раздумье, сохранившийся в памяти сына. На прогулке весной 1935 года он задал отцу вопрос: откуда идет поверье, будто кукушка отсчитывает годы жизни? И получил столь непохожий на известные нам стихи ответ: