Текст книги "Бульварное чтиво. Повести и рассказы"

II

Желания человека бывают так высоки, что в попытке достичь их многие свернули себе шею. Никодим Рюмин боготворил группу ZZ TOP. Ублажая каприз души, он игнорировал заповедь: «Не сотвори себе кумира» и стремился во всем походить на заокеанских богов. Первым делом он отпустил бороду, холил и лелеял ее, ежедневно вычесывая тополиный пух и всякую гадость, занесенную ветром. Бородка была действительно уникальна – не очень густая, скорее жиденькая, но весьма длинная. Поговаривали, будто Рюмин использовал какие-то мази для ее роста.

Гуляя по улице, он привлекал взгляды прохожих неординарной внешностью. Ребятня считала Никодима джином, выскочившим из бутылки портвейна. Старушки, завидев его, сторонились. Девицы, наоборот, проявляли повышенное внимание. Они выдергивали из бороды волосок и произносили: «Трах-тарарах!», мечтая о восстановлении целомудрия. Иностранная делегация, прибывшая в город с дружественным визитом, приняла Никодима за монаха-отшель-ника и сфотографировалась с ним.

Работал поклонник рок-музыки в банно-прачечном комплексе оператором котельного оборудования. Довольствуясь сравнительно небольшой зарплатой, он грезил о мотоцикле известной марки «Harley Davidson». Никодим откладывал деньги и становился прагматичным жлобом, или просто жлобом. Он скрупулезно пересчи-тывал сдачу и петушком наскакивал на продавщиц с претензиями. Вследствие этого, обслуживать его не торопились. Подолгу стоя у прилавка, он терпеливо ждал – когда его вновь обсчитают и… – закатывал скандал.

Под Новый год Рюмин плюнул на выходные дни и трудился в поте лица: экстравагантный Дед Мороз с черной бородой обслуживал утренники и банкеты. По вечерам, пересчитав дневной заработок, Никодим видел себя в кожаной жилетке, очках «каплях», с развивающейся на ветру волосатой красотой. Его мотоцикл летит по улицам города. Захлебываясь от восторга, за ним гонятся дворовые псы. Умирая от зависти, они пытаются тяпнуть Рюмина за ногу. Но куда там…

Весной солнце так припекло голову Никодима, что он приобрел на автомобильном рынке старенький «Восход» – на «Harley» денег не хватило. Сутки напролет Рюмин возился с мотоциклетом: перебирал движок, до блеска полировал никелированные выхлопные трубы и замысловато выгнутый руль. Надо отдать должное – «Восход» засиял! Выразительно урча, подобие «Harley Davidson» рвалось в дорогу.

Страна отмечала праздник труда и ликовала в пьяной эйфории. Воздушные шарики уносились в небо, пролетариат горланил песни и бил друг другу морды, а во дворе банно-прачечного комплекса, игнорируя всеобщее веселье, появился человек в черном. Его борода не оставляла сомнений, что это участник легендарной группы ZZ TОР. Он выкатил из сарая железного коня. Рявкнул движок, колеса с истошным визгом оставили на асфальте след жженой резины. Многие горожане стали очевидцами потрясающего шоу: по улице мчался обезумевший мотоциклист. За ним, задыхаясь от погони, – свора облезлых собак.

Минута славы длилась недолго – на повороте бороду седока замотало в колесо, голову дернуло так, что очки, сверкая тонированными стеклами, слетели. В стремлении их поймать, железный конь завалился на бок. Полсотни метров он волок седока по асфальту. Наконец мотор чихнул на прощание и заглох, приглашая зевак полюбоваться потрясающим зрелищем. Очевидцы трагедии отогнали дворняг и хотели оттащить Никодима с проезжей части, но запутавшаяся в спицах борода крепко удерживала его. Эскулапы из скорой не церемонились, взяли да и оттяпали волосатую гордость. После экзекуции Никодим выглядел как боярин, побывавший на приеме у Петра I. Переломанного байкера загрузили в машину и доставили на операционный стол.

Традиционная медицина оказалась бессильна – шейные позвонки раскрошились. С конечностями дела обстояли не лучше. Ничего другого не оставалось, как отправить безнадежного пациента в экспериментальную секретную клинику, где фокусы врачей не имели предела.

Никодим открыл глаза. Стерильный до безобразия окружающий мир благоухал лекарствами. Похожая на бациллу медсестра светилась от счастья и всплескивала руками.

– Батюшки, очнулся! Крепкий, доходяга!

Она выскочила из палаты и тут же явилась с бородатым старикашкой. Тот, не скрывая любопытства, коснулся лба Рюмина.

– Тридцать семь с половиной, не меньше! – на ощупь определил доктор. – Ничего страшного. Главное, что в себя пришел! О вас, молодой человек, весь ученый мир говорит!

Никодим понял, что прославился. Хотелось пожать врачу руку, но сделать это было нечем. От беспомощности или от сострадания к себе он застонал. Профессор со скрипом разогнулся.

– Вот, Караваева, присобачим ему руки, ноги и получится киборг! Я заказал в Германии механические протезы. От настоящих конечностей не отличишь! Глядишь, еще и женится.

– Да кто ж за него выйдет, за конструктор этот? – Караваева ехидно усмехнулась.

– Да хотя бы и ты, ради эксперимента! А уж клиника возьмет вас на полное содержание. – Доктор раздел медсестру глазами и представил брачную ночь.

– За что вы мне жизнь сломать хотите, Яков Петрович?

Из девичьих глаз выступили слезы.

– Глупая, не понимаешь своего счастья! Вон Глафира Макакина с головой живет и рада до смерти. Погладит ее, послушает умные речи и – пошла налево. А сколько денег государство выделяет на ее содержание! – Яков Петрович Ребиндер сунул руки в карманы и ударился в словоблудие: – На фоне толпы отдельно взятая личность незаметна, как песчинка на склоне бархана. С таким мужем, радость моя, самая пестрая толпа на вашем фоне будет смотреться бледно, ажурно выражаясь – кучкой экскрементов.

Караваева в душе надеялась на чудо, верила: доктор войдет в ее положение и скажет: «Ну ладно, ладно… Пошутил я! Найдем другую кандидатуру на роль невесты». Но доктор молчал.

– Так то – голова! Она совершенно безобидная. Кулаков у нее нет, в морду треснуть нечем. Стоит себе на тумбочке, как радио, по ночам не домогается! А мне с этим-то спать придется! – всхлипывая, Караваева прокляла свою незавидную участь.

– Переспишь разок, ради диссертации. Потом мы его оскопим!

Приговор лишил сознания воскресшего было Никодима.

III

Жужжа многочисленными моторчиками, Рюмин сдавил стакан. Тот лопнул, превратившись в осколки. Врач сморщился.

– Аккуратнее, аккуратнее! Не стоит применять максимальное напряжение. Ты этаким образом жене груди отдавишь. Нежнее надо, нежнее. – Яков Петрович подал новый стакан. – Давай-ка еще разок! Караваева уже сгорает от нетерпения, но немного боится. И я ее понимаю!

В больнице Рюмина звали терминатором. Он ходил приседая и амортизируя. При появлении чуда прогресса, совмещающего в себе живой организм и последние разработки секретных ведомств, медперсонал шарахался в стороны. Вокруг Никодима крутились журналисты из всевозможных изданий. Телевизионные новости начинались с доклада о его здоровье и приобретенных за прошедшие сутки навыках. Как-то в палату терминатора вошел министр обороны и расстегнул кобуру.

– Скажите, а вы ногой можете пистолет держать?

Никодим выхватил ступней оружие и направил его на министра. Генерал ликовал от восхищения, как дитя, впервые увидавшее заводную игрушку.

– Вы – идеальный солдат! – Министр прикрепил на пижаму Рюмина орден «За небывалые возможности». – На такое способны лишь сказочные герои!

Слава, пришедшая необычным путем, вызывала раздражение. Всем видом показывая радужное настроение, Рюмин ощущал себя совершенно по-другому. Тренируясь в управлении механическими конечностями, он все больше осознавал никчемность такой жизни. Стоит ли ради чужой диссертации переспать с Караваевой, стать кастратом и пребывать до конца дней своих в образе подопытного кролика?!

– Просыпайся лежебока, пора упражняться! – Яков Петрович искал взглядом предметы, с которыми предстояло заниматься. – А где же…

Договорить он не успел. Телескопическая конечность Рюмина схватила доктора за горло. Оторванная, с выпученными глазами голова полетела в угол, фонтан крови забрызгал потолок. Судорожно дергаясь, Ребиндер повалился на пол. Секунд тридцать он цеплялся пальцами за паркет, словно хотел отползти подальше.

Рюмин по достоинству оценил творение своих рук. Запрыгнув на подоконник, он выдавил стекло спиной и полетел вниз.

IV

Глафира Макакина вразвалочку подошла к палате. Опустив на пол ведро с дистиллированной водой, обмакнула в него белоснежную марлю. Жуткая картина произошедшей трагедии заставила ее действовать молниеносно. Сунув голову Ребиндера под халат, она выскочила в коридор и прошмыгнула в подсобку, выделенную для ее проживания. С тумбочки на запыхавшуюся Макакину взирала голова бывшего театрального деятеля.

– Все, Басаргин! Отговорила роща золотая!

Глафира отключила подачу искусственного жизнеобеспечения и выдернула из специальной подставки башку мужа. Не теряя времени, пристроила на его место черепок профессора. Забулькала кровь, наполнила вены и капилляры. Светлые мозги Якова Петровича вернулись к жизни. Сладко зевнув, доктор сморщил восковый лоб и стал удивленно моргать.

– Макакина, где я?

– У меня, профессор! Будете гениальные мысли нашептывать. Хватит мне полы драить и горшки с дерьмом таскать! В противном случае… – Она раскрыла пакет, в котором упокоилась голова Басаргина. – А чтоб не вздумали шуметь и безобразничать, я вам кислород перекрою!

Ребиндер плюнул в обнаглевшую санитарку, но вышло неудачно. Слюна вязким ручейком скатилась по профессорской бородке.

– Ой, пустили нюни, как дитя малое! – Санитарка носовым платком утерла ему лицо. – Все, побежала. Время не ждет!

По пути Макакина колошматила пакетом об стену и довела Басаргина до неузнаваемости. В палате она бросила изуродованную голову мужа в угол, повалилась на пол и заголосила:

– Господи, да что же это на белом свете деется!

Послышались торопливые шаги, дверь в палату распахнулась. Караваева бросилась поднимать барахтающуюся в кровавой луже санитарку. Та закатывала глаза, вырывалась и снова падала, размазывая по полу следы произошедшей трагедии.

Подобной драмы в клинике не разыгрывалось отродясь. Мало того, что многообещающий пациент кончил жизнь самоубийством, так он еще угробил ведущего специалиста. Пресса во всей красе расписала смерть Ребиндера, смаковала и додумывала то, чего не было и в помине. Ходил слух, будто бы оторванная голова профессора умоляла замуровать ее в кремлевской стене.

Макакина ущипнула Ребиндера за щеку и вывела из дремы.

– Давай, Гиппократ, делись заветными тайнами! Хочу стать ведущим специалистом в области медицины! В качестве поощрения – будешь любоваться обнаженным телом. – Она распахнула халат, под которым притаились две дыни с огромными сосками. – В наказание – подзатыльники и черная повязка на глаза!

Профессор, вернее то, что от него осталось, молча выслушал предложенные условия. Его ресницы дрогнули и опустились.

– Глафира, уясни – медицина – наука сложная, требует специальных знаний. Ты знакома с анатомией человеческого тела, с тем, как работают внутренние органы?

– Это лишнее, ты идеями делись. Рассказывай, как из человека монстра слепить? Кстати, – санитарка разложила перед Ребиндером фотографии, – полюбуйся на свою могилку! Уясни, – ты полностью принадлежишь мне! Пол-нос-тью! – Она с гордостью посмотрела на притихшего профессора.

Утром Глафира подошла к новому заведующему – Бенедикту Семеновичу Шпаку и осторожно взяла его за рукав.

– Мне кажется, товарищ Шпак, если человеку пришить вместо рук два хобота или щупальца осьминога, то он приобретет незаурядные возможности!

– Макакина, откуда в вашей голове этот бред?

– Не перебивайте будущего Нобелевского лауреата, я еще не поведала о главном! У меня есть мечта: приляпать человеческую голову к телу удава! Вот где будет сенсация! Надо лишь изобрести сыворотку, после введения которой организм не будет отторгать чужеродные органы. В ближайшее время я уделю внимание этому вопросу! – Макакина закинула швабру на плечо и удалилась.

– Совсем рехнулась! – пробормотал Шпак, взглядом провожая санитарку.

Ребиндер любовался обнаженной Глафирой и делился с ней потрясающей информацией. За короткое время были подготовлены химические формулы сыворотки, а также план проведения операции по пересадке человеческой головы анаконде. В благодарность, Макакина прижимала Якова Петровича к груди и разрешала ее целовать. Возбужденный мозг профессора выложил все грандиозные задумки, разрабатываемые им на протяжении многих лет.

Макакина все больше и больше заинтересовывала профессора. Оригинальный ход ее суждений приводил Шпака в восторг. Глафира перестала мыть полы, более того, стала его замом. Вскоре в стенах клиники закипела подготовка к сложнейшей, засекреченной работе. Планы операции держались в тайне, даже ведущих специалистов не посвящали в них – боялись утечки информации. Назревала революция в области нейрохирургии.

Бенедикт Семенович одернул занавеску. Полученная им шифрограмма сообщала: «Заказной груз с берегов Амазонки прибыл. Просим срочно забрать его с терминала аэропорта». Шпак спешил поставить Макакину в известность. Он приблизился к дверям, за которыми жила Глафира. Дабы не тревожить ее внезапным появлением, профессор прислушался к происходящему в комнате. Каково же было его изумление, когда он услышал до боли знакомый голос Ребиндера. Бенедикт Семенович прильнул к замочной скважине. Секрет гениальной санитарки был раскрыт! На следующий день Шпак отправил Глафиру получать груз, а сам проник в ее коморку. Он бережно снял накидку с головы Ребиндера и чмокнул коллегу в лоб.

– Яков Петрович, здравствуйте! – сказал Шпак; его глаза затянулись пеленой слез.

Ребиндер ожил, румянец вспыхнул на его щеках.

Эпилог

Перевозка анаконды вымотала Глафиру. Женщина, отдуваясь, вошла в кабинет, развалилась в кресле и вытянула одутловатые, с вздувшимися узлами вен ноги.

– Шпак, включите вентилятор – жара, дышать нечем!

Профессор щелкнул тумблером и направил на заместителя воздушную струю. На всякий случай измерил у Макакиной давление.

– Ничего страшного, сейчас все поправим! – Он достал ампулу и шприц. – Вам, Глаша, нужно отдохнуть перед операцией. Представляю, какой фурор она произведет в научных кругах!

На ярко освещенном операционном столе лежала змея размером с телеграфный столб. Наркоз не лишил ее глаза гипнотичес-ких свойств, приписываемых удавам.

– Караваева, не спи! – Бенедикт Семенович бросил в ведро ампутированную голову анаконды и бережно взял из рук медсестры голову человека. Началась кропотливая работа. Сшивая сосуды и капилляры, Ребиндер все-таки сомневался в успехе.

Докучливый храп разбудил Глафиру. Она зевнула и хотела потянуться, да не тут-то было – у нее отсутствовали руки! Мало того, не было и ног! Любуясь своим закрученным в спираль телом, Макакина зашипела и окинула взглядом реанимационное помещение. На стуле дремала медсестра. Старясь ее не разбудить, жертва врачебного произвола выползла из палаты. Больше Глафиру никто не видел. Бенедикт Семенович знал о ее коварстве не понаслышке и клинику не покидал. При себе он носил парабеллум, заряженный ядовитыми пулями. Голова Ребиндера переехала в его кабинет.

Вечерами коллеги беседовали о новейших медицинских разработках и подыскивали для Якова Петровича донорское тело.

Виражи эволюции

I

Тишина стояла в доме банкира Мотыльковского. Было слышно, как колотилась об потолок шальная бабочка, залетевшая невесть откуда. Роняя с ажурных крыльев пыльцу, она постепенно выбивалась из сил. Если не смотреть вверх, то по звуку казалось, будто на пол капает вода. Плотно зашторенные окна не пропускали в комнату солнечный свет, и спальня нежилась в сумраке.

Ближе к полудню Анастасия Филипповна проснулась. Не открывая глаз, прислушалась к агонии насекомого, затем – к про-цессам внутри своего организма. Распирало живот и тошнило.

«Неужели отравилась? Или простыла, купаясь в пруду? Интересно, может ли мутить от простуды?» – не найдя ответа, барыня позвонила в колокольчик, висевший над кроватью, и изобразила предсмертные муки.

– Аглашка, сбегай за доктором, худо мне! Да поторапливайся, не ровен час, помру!

Губастая девка приподняла подол сарафана и кинулась исполнять указание. В ожидании доктора барыня пробовала отвлечься чтением «Картин супружеской любви» Венетта, но омерзительный комок подкатывал к горлу и не позволял сосредоточиться на сюжете. Мысли перескакивали с описания литературных персонажей на бурю в животе.

Послышались торопливые шаги. Дверь в спальню распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся служанка. Она утерла нос и доложила:

– Лекарь прибыл! Изволите пригласить?

– Приглашай, дура! Могла бы и не спрашивать! – Мотыльковская картинно развалилась на кровати, по шелковой подушке рассыпалась копна соломенных волос.

Взору Лукьяна Спиридоновича Говядина, известного всей округе медицинского светила, предстала изможденная страданиями женщина. Она прерывисто дышала, прикрыв глаза рукой. Из золоченой клетки ей сострадала канарейка. Говядин уселся на кровать и достал из саквояжа стетоскоп.

– Надобно мне вас послушать. Сердце, легкие…

– Извольте! – сказала барыня и откинула одеяло.

Обнаженное тело с двумя упругими, колыхающимися от дыхания холмами привело доктора в состояние экстаза. Приоткрыв рот, он заворожено смотрел на грудь молодой женщины. В его плешивой голове бегали сумбурно-похотливые мысли, выбивающие из профессиональной колеи. Руки Говядина дрожали, будто накануне он изрядно выпил, а опохмелиться не успел. Не справившись с волнением, он приставил деревянный раструб чуть выше соска и напряг слух. Подозрительных шумов не наблюдалось.

– Разрешите, я животик потрогаю. Возможно, это подскажет причину недуга.

– Трогайте, доктор! Я вам полностью доверяю. – Мотыльковская опустила одеяло ниже, оголив пупок.

Говядин еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Еще!»; коснулся тела захворавшей женщины и с воодушевлением предложил:

– Голубушка, давайте клизму сделаем!

– Как вам не стыдно?! Я замужем! Что люди подумают?! – Барыня натянула одеяло до подбородка. – Кровь пустите, должно помочь. Это всем помогает!

– Сдается мне, что вы… – договорить он не успел.

Влетел растрепанный супруг и чуть не свалил Говядина с ног. Мотыльковский театрально опустился перед умирающей женой на колено и стал целовать ее руку. Холеный, в отлично пошитом костюме любимец судьбы, для которого не имелось преград, вызывал искреннюю жалость.

– Милая, что с тобой? Доктор, можно ли ее спасти? Ах, я этого не переживу… – в его голосе слышалось что-то бабское.

Петр Иванович с трудом сдерживал рыдания и кусал губы.

– Успокойтесь, не все так страшно. Позвольте вас на пару минут! – Лукьян Спиридонович вывел его в гостиную. – Кажется, вы скоро станете папашей!

Глаза банкира округлились и полезли на лоб, на смену душевным мукам пришла агрессия. Он схватил Говядина за грудки.

– Это исключено! Я… – Мотыльковский опомнился и отпустил лацканы докторского сюртука.

Смущение изменило его лицо: подбородок дрогнул, глаза стыдливо уставились в пол. Скомкано объяснив невозможность этого, обманутый супруг достал из кармана пухлое портмоне.

– Прошу вас, чтобы об этом никто не знал! И еще, проследите, как будет протекать беременность. Я в долгу не останусь!

Говядин поселился в доме банкира. Он внимательно наблюдал за самочувствием будущей матери, давал какие-то советы и иногда, дабы не терять профессиональные навыки, выбирался в город к постоянным клиентам. К всеобщему удивлению, Анастасия Филипповна очень быстро округлилась. В дождливый вечер, когда домочадцы меньше всего ожидали сюрпризов, она схватилась за живот и повалилась на кровать.

– Сейчас рожу! Не могу больше! А-а-а!

Говядин выпроводил побледневшего Мотыльковского в другую комнату и по-хозяйски распорядился:

– Аглашка, нагрей воды! Захвати кувшин, таз и полотенце. Шевелись, дурында. Чего рот раззявила?!

Беспардонно задрав на роженице платье, он приказал согнуть в коленях ноги. То, что Говядин увидел, ввергло его в шок – из жены банкира пошла икра! Доктор еле успел подставить таз, который наполнился зернистой кашей.

– Уф, полегчало! – прошептала барыня. – Ну, кто там: мальчик или девочка?

Доктор вытер лоб полотенцем и опустился в кресло. Безумными глазами он неотрывно смотрели на тазик с икрой. В комнату ворвался банкир и остановился в замешательстве.

– Вот, любуйтесь! Можете засолить, можете в пруд вылить. На ваше усмотрение, а я умываю руки! – Говядин снял халат и стал запихивать его в саквояж.

– Господи, какой случится конфуз, если обо всем узнает общественность! Объясните же мне, черт побери, что все это значит? И, пожалуйста, никому ни слова! – Петр Иванович протянул Говядину несколько купюр.

– Не волнуйтесь. Разглашение врачебной тайны карается законом! Все останется между нами! – Доктор спрятал деньги в карман. – Видимо, когда ваша благоверная купалась в пруду, то какой-нибудь карась или окунь пустил молоки. Чудесным образом они попали в ее организм, и произошло оплодотворение! Других объяснений я не нахожу.

Петр Иванович проводил доктора и долго ходил из угла в угол, что-то бубнил под нос, а затем, не сдерживая эмоций, обратился к портретам давно почивших родственников:

– Вы только посмотрите, люди добрые! – Его ноздри раздувались, как у загнанной лошади. – Она мне с карасем изменила и в подоле принесла! Нет, чтобы от благородной рыбины зачать, от осетра, например. Было бы не так обидно! Что мне теперь с ее выводком делать? Аглашка, корова неповоротливая, засоли икру, – гостям скормим. Не пропадать же добру!

Непредсказуемой для Мотыльковского была реакция супруги. Не видя за собой вины, она пала на колени и забилась в истерике.

– Ах, Петр, побойся Бога, это же дети мои! Неужели ты их уморишь ради чревоугодия? Не позволю, Ирод, не позволю! – обхватив его за ноги, она голосила: – И меня засоли вместе с ними! Засоли и скорми дружкам ненасытным!

Вид ошалевшей жены взбесил банкира. Он плюнул на пол.

– Черт с ними, пусть живут! Аглашка, возьми бричку, отвези икру в усадьбу и вывали в пруд. Барыня будет ребятню свою на удочку в следующем годе отлавливать! Да язык свой прикуси.

Ночью Мотыльковский долго не мог уснуть. Мысли о том, что в пруду будут плавать выблядки, зачатые от карася, приводили в бешенство: «Вдруг они научатся говорить? Поймает какой-нибудь крестьянин рыбешку, а она заявит: „Отпусти, сукин сын, я барское дитя!“ – стыда не оберешься! Представляю, какие разговоры пойдут! Хоть на край света беги!» Втайне от жены он посетил усадьбу и приказал мужикам выловить из пруда всю рыбу.

Синим, пропитанным влагой утром в город вкатилась громыхающая повозка. С нее свисал громадный рыбий хвост. Он волокся по мостовой и оставлял широкую склизкую полосу. Редкие прохожие с удивлением смотрели на рыбину. Какой-то оборотливый трактирщик подбирал чешуйки размером с блюдце, рассчитывая использовать их в качестве тарелок. Телега медленно вкатилась во двор Мотыльковских. Разбуженный шумом банкир нехотя поднялся с кровати и вышел на крыльцо. Гигантский карась нагло взирал на него стекленеющим глазом. Мотыльковский вернулся в дом и сдернул со стены шпагу. Ярость переполняла его.

– Попался, кобелина! – сказал он и ткнул рыбину в брюхо.

Удовлетворенный возмездием Петр Иванович свысока посмотрел на умирающего любовника жены. Тот раскрыл беззубый рот, глотнул воздуха и околел.

– Как я его, а?! – обратился Мотыльковский к кучеру.

Мужик сдернул картуз и трижды перекрестился.

– Вывези это чудовище за город и скорми собакам, – распорядился банкир. – Надеюсь, все выловили?

– Кажись, все. Может, какой малек и остался, трудно сказать!

В дождях и листопаде промелькнула осень, ее сменила морозная, снежная зима. Мотыльковский с головой погрузился в работу и совсем забыл об инциденте. Он по-прежнему баловал супругу вниманием и регулярно выводил в свет. Никто в городе не догадывался, какой грех взял на душу банкир, избавляясь от наследников.

Весной Петр Иванович вывез жену в родовое имение. Пока он осматривал комнаты, ощупывал мебель и давал указания прислуге, Анастасия Филипповна бродила по двору, с любопытством заглядывая в сараюшки. Во время обеда Мотыльковский задумался, отложил в сторону нож и вилку и строго посмотрел на жену.

– Чтобы к пруду и близко не подходила! Играй на фортепьяно или книги читай! Я постараюсь регулярно тебя навещать. Сама понимаешь – дела. Может, гостей пригласить? Будете коротать время в беседах, играх…

– Не стоит, милый. Хочу отдохнуть от всех! – Барыня поднялась из-за стола. – Пойду, прилягу – утомилась в дороге.

Груженный гостинцами и всякой ерундой Петр Иванович приехал в усадьбу. Он представлял, как соскучившаяся жена бросится на грудь, будет целовать его в глаза и губы. А он, скрывая радость встречи, скажет: «Ну, будет, будет, солнышко!» – и нежно потреплет ее по щеке.

Чистые фантазии банкира разрушила Аглашка.

– Барыне дурно. Дохтура надо из города везти!

– Что опять приключилось? – Бросив коробки, Мотыльковский влетел на крыльцо. – Снова в пруду купалась?

– Нет! Барыня в курятник заглянула, а там петух, – опустив ресницы, девка залилась румянцем.

Холодный пот выступил на челе банкира. По-мужицки утерев его рукавом, он зашел в дом и сурово глянул на вышедшую к нему супругу. Ее бледное лицо обрамляли рюшки белоснежного чепчика. Петр Иванович хотел как можно спокойнее спросить: «Доколе, сударыня, будет продолжаться грехопадение?» – но вышло иначе. Сжав кулаки, он запыхтел, задыхаясь от гнева.

– Анастасия Филипповна, у меня нет ни малейшего желания продолжать с вами совместное проживание. Вы мою репутацию с грязью смешиваете! Скоро не останется твари, с которой бы вы не согрешили! – Петр Иванович вскинул подбородок. – Я сниму вам квартиру, оставлю прислугу и обязуюсь выделять сумму, в пределах разумного. Но с одним условием – чтобы вашей ноги не было в моем доме.

Мотыльковский развернулся и покинул усадьбу. Тем же вечером беременную навестил Говядин.

– Хорошо, что не в Африке живем, – как бы невзначай обронил он. – Там страусы бегают. А у них яйца – не разродишься!

Доктор осмотрел барыню и сделал аборт.

Будучи человеком обязательным, слово Мотыльковский сдержал. Ближе к осени взбудораженная и униженная своим новым положением Анастасия Филипповна вернулась в город и поселилась в небольшой квартире с видом на центральную улицу. В свет она выходить перестала, вела замкнутый образ жизни и целыми днями читала бульварные романы. Когда чтение утомляло, она «грызла» Аглашку, находя в ней массу недостатков.

Сентябрь начался с дождей. Они не просто моросили, а шли сплошным потоком, предрекая очередной всемирный потоп. Дома-ковчеги готовились в любую минуту сорваться с фундамента и пуститься в плавание по залитой водой брусчатке. К середине месяца небо прояснилось, а остывающие солнечные лучи подарили чудесное бабье лето. Шелковая тенета парила в кристально-чистом воздухе и беспардонно липла к физиономиям прохожих. Эскадры мертвой листвы бороздили многочисленные лужи. Вступив в неравную схватку с ветром, они обреченно шли ко дну. Ночи стали тише и холоднее. Забыв тепло человеческих тел, одинокие парковые скамейки жались к плешивым почерневшим кустам. По утрам неведомая сила выдавливала из земли красновато-бурых червей. Сонно ползая по тротуару, они утоляли жажду выпавшей росой. Ближе к октябрю вновь пошли дожди. Они загнали земляных гусениц в покинутые ими могилы и оборвали остатки листвы. Небо помрачнело и затянулось свинцовой фольгой.

Неизбежная пора увядания вызывала у Анастасии Филипповны меланхолию. Она подпирала ладошками лицо, безразлично наблюдая в окно за проезжающими внизу экипажами. Невинно пострадавшая из-за капризов судьбы, она старалась все забыть и частенько представляла будущую, наполненную счастьем жизнь, но в последнее время фантазии иссякли. Пытаясь отогреть озябшее воображение, барыня куталась в шаль и разглядывала околевшую между оконными рамами бабочку. «Господи, вот так же уйду, и никто добрым словом не помянет!» – она утирала выступившую слезинку, садилась на диван и начинала вязать.

Мотыльковская, словно одержимая безумной идеей, прекращала рукоделие только для того, чтобы перекусить.

В середине декабря в ее квартире появился мужчина. Не совсем обычный, но очень любимый и дорогой. Кавалер, в которого она вложила всю душу, важно сидел в старинном кресле, положив на подлокотники руки в лайковых перчатках. Его голову украшал гусарский кивер, торс был затянут в доломан, а ноги плотно облегали чикчиры. Форму Анастасия Филипповна позаимствовала из гардероба покойного деда.

«Здравия желаю, ваше высокоблагородие!» – приветствовала гусара Мотыльковская, вернувшись домой с вечернего променада, целовала его в бесчувственные губы и садилась напротив. В компании молчаливого офицера было не так грустно. Барыня делилась с ним мыслями, рассказывала о прочитанных книгах, жаловалась на погоду и бывших знакомых. Как подобает воспитанному человеку, полковник не перебивал даму и никогда не задавал вопросов. Он, не моргая, смотрел на нее и внимательно слушал. Можно сказать: это был идеальный собеседник!

Стеклянная поземка наскоками атаковала окоченевший город. Она напоминала вражескую конницу, оккупирующую один район за другим. Воинствующие снежинки яростно кружились в зимнем воздухе, заставляли прикрывать лицо воротником. Анастасия Филипповна забежала в парадную.

– Вечер добрый! – поздоровалась она с усатым консьержем в темно-зеленом сюртуке с воротником, обшитым золотым галуном. Тот взял под козырек и поклонился. Барыня взбежала по ступеням и непослушными от холода пальцами крутанула барашек звонка. Дверь открыла служанка в воскресном платье с подсвечником в руке.

– Здравия желаю, господин хороший! – из прихожей крикнула румяная от мороза Мотыльковская.

Скинув шубу, она прошла в комнату.

– Сидите?! Могли бы и встретить! Праздник нынче!

Полковник не шелохнулся. Высокомерный и немногословный он игнорировал любые замечания. Барыня чмокнула его в щеку.

– Аглашка, накрывай стол!

Служанка спокойно относилась к господской придури, считая: чем бы хозяйка ни тешилась, лишь бы на нее не орала. Аглашка сервировала стол на две персоны и перетащила бравого офицера в гостиную. Усадив его, она удалилась в свою каморку.

Украшенная конфетами и яблоками колючая красавица наполняла комнату душистым запахом хвои; таинственно потрескивали свечи, выхватывая из полумрака маловыразительное лицо офицера. Анастасия Филипповна с нескрываемой нежностью глядела на молчаливого ухажера, подливая себе шампанского.

– Пригласите барышню на танец! – Она подняла со стула вязаную куклу и прижала к себе.