Текст книги "Оккультные силы СССР"

Александр Колпакиди
СПЕЦСЛУЖБЫ РОССИИ. ОККУЛЬТНЫЕ СИЛЫ СССР

ПОСЛЕДНИЙ ШАМАН

Андрей Балабуха. Естествознание в мире мифов

Если волшебным ключом к первому тому «Спецслужб России» послужило слово «тайна» (и к нему, клятвенно заверяю, мы вернемся еще не раз), то сегодня придется воспользоваться другим, не менее емким и полисемантичным. «Миф» – в буквальном переложении с эллинского наречия на язык родных осин это слово означает «повествование», «сказание» или «предание». Справедливости ради замечу, в повседневном обиходе употребляем мы его едва ли не в единственном из многих значений – чего-то небывалого и небываемого, несуществующего и несущного. В результате понятие «мифический» давно уже стало по сути синонимом ложности, эвфемизмом когда невинного, а когда и злокозненного вымысла. Однако на деле все отнюдь не столь просто и однозначно.

Миф – порождение коллективного сознания. Конечно, в отдельных случаях можно с полным основанием говорить и об его конкретном авторе, но в том-то и фокус, что сочинить красивую сказку всяк может, однако мифом становится лишь тот плод человечьих измышлений, что придется по вкусу великому множеству собратий. Согласно словарному определению, миф «в обобщенном виде и чувственно-конкретных персонификациях отражает действительность и мыслится вполне реальным». Последнее важнее всего: Ясон, Геракл и Тесей, Эдип и Медуза Горгона представлялись какому-нибудь кожевеннику-коринфянину не менее реальными, чем обитавший по соседству горшечник Состратос. И не только в незапамятные античные времена Миф оставался и остается одним из мощнейших инструментов постижения и осознания окружающего. Настолько могущественным, что порою он играючи подчиняет себе те самые разум, сознание и человеческую личность, которым – по идее – обязан только служить.

На одну из таких сверхустойчивых мифологем опиралось, в частности, то противостояние двух Третьих Римов, о котором я упоминал в предисловии к первому тому. Однако с идеей римского наследства в нашем коллективном бессознательном исстари соседствует и другая – о наследии ордынском. А поскольку для первой части этого тома она имеет принципиальное значение, позволю себе остановится на ней подробнее. По структуре она достаточно сложна и включает несколько связанных меж собой, но практически самостоятельных составляющих, однако непосредственное касательство к сегодняшней теме из них имеют две.

В первую очередь, это естественное стремление побежденных «сохранить лицо». Именно оно побудило обложенный данью народ, ставший периферийным улусом империи чингизидов, из веку в век говорить о том, как он грудью прикрыл Европу от монгольского нашествия. Мифу нет дела ни до того, что и сама Европа была для монголов лишь удаленной окраиной, прилегающей к «последнему морю»; ни до того, что и там, в Центральной и Западной Европе, они не потерпели ни одного исторически значимого поражения; ни до того, что передовой отряд – два тумена татарской кавалерии – насквозь прошел Испанию и Португалию и зачерпнул-таки шлемами атлантической водицы, кою и повезли потом через всю Евразию в далекий Каракорум. Что ж, как известно, факты мифу не указ – психология для него куда важнее. Сотворяя из нестерпимого военного фиаско роль претерпевшего за ближнего всеевропейского щита, миф возвращал народу чувство самоуважения и собственных значимости и достоинства. В действительности же щит возникал не на геополитических просторах, а в общественном сознании, надежно защищая его от мнимой унизительности нанесенного субэдеевыми и батыевыми ордами разгрома. Говорю мнимой, ибо нет и не может быть ничего унизительного в поражении, нанесенном достойным противником. В том же, что монголы являлись противником достойным, сомневаться не приходится – чуть не полмира покорили, как-никак.

Однако сохранение лица – лишь первая ступень. Кануло в прошлое двухсотлетнее иго, и на смену ему пришло ощущение сопричастности великому царству. Помимо вечной несбыточной мечты о черноморских Проливах, претензии на положение Третьего Рима были закреплены Иваном III, заключившим династический брак с безвластными уже византийскими Палеологами, благодаря чему и появился в российском гербе двуглавый орел ро-мейских базилевсов. Претензии на ордынское наследство не нашли себе столь зримого выражения, зато проявились весьма ощутимо – в поразительном по размаху и скорости завоевании Сибири, вполне сопоставимом с покорением испанскими конкистадорами Нового Света или американским броском на Дикий Запад. Но это на уровне истории свершившейся. Однако с ним соседствует другая история – несбывшаяся, несостоявшаяся, потенциальная. В ней-то и прочитывается вторая ступень мифа.

Китайцы пошли в этом отношении гораздо дальше, объявив Чингисхана «великим китайским полководцем» – им проще: там была монгольская династия, а не иго. Но со взятия Казани и Астрахани плена грезилась, грезилась великая – чтобы не на одну шестую, вполмира – империя, чтобы вошли в нее все былые царства всяких там хулагуидов, гуюкидов и прочих Великих Моголов. Зря, что ли два века терпели? По праву наше будет. Предками завещано, обетованно. А какими предками – в том мифу не суть. И множились на протяжении всей российский истории разнообразные прожекты установления такого царства, и в этом смысле не лег семнадцатый год рубежом – сменить ведь можно только строй, но никак не менталитет. И «Последний бросок на Юг» – законный наследник и правопреемник «Великого броска на Восток», а господам юнкерам метилось то же, что и пламенному комсомольскому поэту Павлу Когану, автору незабвенной романтической «Бригантины»:

 
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще падем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
 

Много их было, осиянных этой великой мифической мечтою. С некоторыми вам еще предстоит встреча в следующих томах. Причем, замечу, о каждом из них можно написать не очерк, а захватывающий приключенческий роман. Увы, на подобные художественные биографии литература наша не щедра – воистину нет пророка в своем отечестве! Именно в этом ряду стоит и главный герой первой части «Оккультных сил в СССР» – Жамсаран (в крещении – Петр Александрович) Бадмаев, выпускник восточного факультета Петербургского университета и Медико-хирургической академии, чиновник Азиатского департамента Министерства иностранных дел, успешливый предприниматель, знаменитый «тибетский врач» и прочая, и прочая.

Главной сам он почитал (или, по крайней мере, называл) эту последнюю ипостась. Не будучи специалистом, не возьмусь судить, кем был он в действительности: великим врачевателем или великолепным шарлатаном, явившимся из монгольских степных предгорий Гиппократом или же Чумаком-Кашпировским fin de siucle – широкое хождение имели в свое время оба этих мнения. Что ж, пусть разбираются в этом историки медицины. Но в целом размах его деятельности не может не восхищать. Не стану пересказывать фактов, с которыми вскоре познакомят вас Олег Шишкин и Александр Борисов, однако некоторыми выводами и общими оценками позволю себе поделиться.

Самый яркий из троих представителей «тибетской династии», Петр Александрович Бадмаев являл собою законченный тип графа Монте-Кристо a la russe (кстати, герой Дюма-отца также занимался врачеванием, правда, на Востоке). Впрочем, и в наших пале-стинах этот тип был представлен достаточно ярко – вспомните хотя бы «полудержавного властелина», светлейшего князя Александра Даниловича. Увы, его пример наводит на печальную мысль: в отечестве нашем личность такого масштаба и такого характера изначально обречена в лучшем случае на березовскую ссылку… Так что и печальный конец Бадмаева был то ли предсказуем, то ли вовсе предопределен. Только никто, слава Богу, в это предопределение никогда не верил и не верит – не потому ли и красуются Меншиковский дворец на Неве и буддийский храм (кстати, самый большой в Европе) на Невке? Скольких свершений лишилась бы наша история, если бы не этот психологический феномен…

Формально «тибетский врач» Бадмаев не занимал столь высокого положения, как герцог Ижорский – к титулам он особо не стремился, да и не петровские времена были на дворе. Но проследите судьбу любого мало-мальски примечательного человека в тогдашнем Санкт-Петербурге – и она рано или поздно да выведет вас на фигуру высокоученого бурята. Создается впечатление, будто он являлся неким потаенным центром столичной жизни, серым кардиналом и великим кукловодом. Пожалуй, именно в этой его вездесущности и заключена та мистическая сила, которая заставила составителя включить рассказ о Бадмаеве в контекст разговора обо всех и всяческих спиритах, оккультистах и мистиках (ведь в самой по себе восточной медицине много пока загадочного, но ничего оккультного, согласитесь, нет). Правда, далеко не всем бадмаевским начинаниям суждено было сбыться, но и воплощенное все-таки в жизнь, прямо скажем, впечатляет. Что же до невоплощенного…

Пожалуй, в один ряд с его «великим восточным проектом» имеет право встать лишь одно – и также неосуществленное – начинание: потрясающий по смелости и размаху замысел учреждения Кавказской компании, родившийся под пером дипломата (именно дипломата, а не автора бессмертной комедии) Александра Сергеевича Грибоедова; замысел, по сравнению с которым даже заговор декабристов может показаться более или менее невинной игрой.

Самое примечательное, что Жамсаран Бадмаев – ярчайший, может быть, пример успешного решения в Российской Империи национальной проблемы. Да, сознательно и неосознанно, однако несомненно «восточный проект» его был вдохновлен тем самым мифом об ордынском наследии, о котором шла выше речь. Но откуда явился творец идеи? – Чуть ли не из родных чингисхано-вых мест. Тем не менее, в роли грядущего великого кагана видел он российского «белого царя», искренне ощущая себя плотью от плоти Империи, человеком русской культуры и православной веры. И стоял за этим вовсе не пыл неофита, извечно стремящегося быть святее самого папы римского. Нет – это было то мироощущение, за которым видится мне единственно возможное будущее России. Но это, впрочем, уже совсем другой разговор…

Владимир Семенников. ЦЕЛИТЕЛЬ ИМПЕРИИ

Теперь, когда раскрываются все тайные пружины, направлявшие политику России в последние годы старого режима, поддается более определенному выяснению и та роль, которую в механизме самодержавного аппарата играли различные закулисные деятели и аферисты крупной и мелкой марки. В числе этих фигур видное место занимает «врач тибетской медицины» Бадмаев.

Лаборатория Бадмаева изготовляла различные чудодейственные лечебные средства, пользовавшиеся особенно большим успехом в придворном кругу. Однако не в этом состояла основная деятельность тибетского врача. Главной сферой его «работы» была внутренняя и даже внешняя политика; параллельно с этим он занимался различными крупными концессионными предприятиями, теснейшим образом связанными как с закулисной политической игрой, так и с «тибетским» врачеванием.

На арену политической жизни Бадмаев выступил еще при Александре III. Воцарившийся Николай II обнаружил через некоторое время склонность к тесному общению с различными «странниками» и юродивыми, и Бадмаев, быстро учуяв этот мистический запах, стал прилаживаться к разным «божьим людям», входившим в фавор при дворе. Отсюда – близость Бад-маева к Илиодору и позднее к самому Распутину. Именно в последние, распутинские, годы с наибольшим блеском засияла и звезда Бадмаева.

Несмотря на природный ум и свою затаенную хитрость, тобольский «старец» Распутин едва ли принадлежал к числу людей, способных самостоятельно разбираться в сложных вопросах политики; да в этом и не было для него особой необходимости: важнее была его мистическая «интуиция», благодаря которой в романовской семье на него смотрели как на прозорливого святого «старца». Но, тем не менее, этот придворный святой, так воздействовавший на Романовых, в свою очередь, и сам подвергался различным влияниям со стороны других темных личностей, связывавших свои как политические, так и просто мошеннические предприятия, с Распутиным. И тибетский врач Бадмаев был не только крупным действующим лицом в клике этого «старца», но, несомненно, оказывал на него непосредственное воздействие.

Было бы ошибочно думать, что Бадмаев представлял собою фигуру, напоминающую невежественного знахаря. Мы говорим, конечно, не про удельный вес его «тибетской медицины», основанной на немалой дозе шарлатанства. В смысле своего интеллектуального развития он стоял отнюдь не низко: он получил университетское образование и обладал значительным природным умом (близко знавший Бадмаева граф С. Ю. Витте считал его «типичнейшим азиатом», но человеком «весьма умным»). И, хотя весь ум Бадмаева, вся его энергия направлены были в сторону различных афер, нельзя не признать, что уже в самом размахе этих афер видна птица большого полета [Жамсаран Бадмаев родился в Восточной Сибири в 1851 году. До двенадцати лет рос в степях, где отец его имел большое скотоводческое хозяйство; позднее учился в иркутской гимназии. Старший Бадмаев, Цультим, еще в 1853 году стал известен местным русским властям, а через четыре года приехал в Петербург, где просил разрешения произвести опыты лечения тибетской медициной. Для этой цели он был прикомандирован к сухопутному военному госпиталю. В Петербурге Бадмаев-старший приобрел большую практику и открыл особую тибетскую аптеку. Вскоре он выписал к себе младшего брата Жамсарана, который в 1871 году поступил в Петербургский университет на факультет восточных языков, по китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Во время пребывания в университете младший Бадмаев принял православие – и, таким образом, стал из Жамсарана Петром Александровичем. Крестным отцом Бадмаева числился наследник престола – позднее Александр III, – и это послужило для Бадмаева одной из тех нитей, через которые он притягивался ко двору.

По окончании в 1875 году университета, Бадмаев определился на службу в азиатский департамент и служил в министерстве иностранных дел до 1893 года. С 1890 года он в течение нескольких лет состоял лектором монгольского языка в Петербургском университете. Тибетскую медицину Бадмаев стал практиковать в Петербурге с 1875 года и занимался этим вплоть до революции. В августе 1917 года Временное правительство распорядилось о высылке Бадмаева за границу, вместе с Вырубовой и Манасевичем-Мануйловым. То ли Бадмаев уклонился от исполнения этого распоряжения, то ли, побыв за границей, вернулся в Петроград – во всяком случае, именно здесь он умер через два с лишним года после крушения Романовых].

Распутин – Илиодор – Бадмаев

Мистические кликуши, стремившиеся приблизиться к романовскому трону, постоянно вели между собой борьбу с целью столкнуть своих соперников и занять место главного придворного пророка. На этот «пост» было несколько конкурировавших друг с другом претендентов, пока окончательно на нем не обосновался Распутин. К числу юродивых и «странников», выдвинувшихся на придворную арену, принадлежали, например, юродивый Митя Козельский (не владевший человеческой речью и подававший советы «царям» путем мычания), босоногий странник Вася (Ткаченко), «Матренушка-босоножка». Эти люди выходили из низов народных и являлись в глазах коронованных особ своеобразными «народными представителями».

К явлениям этого же порядка относился и пресловутый иеромонах Илиодор. Конечно, Илиодор был человеком гораздо более развитым, чем все эти босоногие и косноязычные странники – потому он и действовал иными средствами и приемами, – и, тем не менее, он состоит «в кровном родстве» с другими разновидностями кликушеско-мистиче-ской породы.

Стяжав себе громкую известность погромно-патриотическими выступлениями в Саратове и Царицыне, где была благодарная почва для «работы» при монастырях, Илиодор в конце 1911 года, достигнув вершины своей славы, попал наконец в придворные сферы. У царского трона, однако, уже властвовал Григорий Распутин. Отсюда, вполне понятно, возникла борьба. И, какими бы мотивами ни прикрывался Илиодор, совершенно ясно, что именно желание свергнуть могущественного соперника и самому занять его место было основной, движущей пружиной выступления Илиодора против Распутина.

Главным соратником Илиодора был его духовный наставник, епископ Гермоген, но личность его как-то стушевывается перед фигурой самого Илиодора. Ходатаем в «высших сферах» за взбунтовавшихся иеромонаха и епископа был тибетский врач Бадмаев. (Позднее, когда Илиодор потерпел решительное поражение, он перешел на сторону Распутина.)

Изложим вкратце обстоятельства знакомства Илиодора с Распутиным и последовавшего затем активного против него выступления.

Илиодор познакомился с Распутиным в 1903 году, когда последний еще только появился на петербургском горизонте и был принят под покровительство инспектора Духовной академии (которую только что окончил Илиодор) иеромонаха Феофана. В предшествовавшем году в кругу Феофана распространились слухи, что где-то в Сибири «объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник, по имени Григорий» [Здесь и далее цитируются записки Илиодора о Распутине «Святой чорт», изданные в 1917 году]. И вот, когда этот чудотворец прибыл в Петербург, Илиодору удалось завязать с ним знакомство, а через некоторое время и сблизиться. Восемь лет длилась дружба Илиодора с Распутиным; их отношения были так близки, что Илиодор ездил с Распутиным на родину последнего в Тобольскую губернию, и «великий пророк» посвятил иеромонаха во все свои тайны. Знал Илиодор и про связи Распутина с «царями», и про его распутство с женщинами. Причем, наблюдая развратные похождения Распутина, твердо верил умный иеромонах, что дан Григорию свыше особый дар посредством сношений с женщинами освобождать их от «блудных страстей». Возникали, правда, иногда у Илио-дора – как сам он говорил – сомнения в подлинной святости Распутина. Но, в конце концов, похождения «святого» всегда находили в душе иеромонаха оправдание. Оно и понятно: Распутин всячески заступался за Илиодора, покровительствовал ему, успешно хлопотал для него награды. И только в 1911 году «прозрел» Илиодор: он понял, что Распутин «не кто иной, как диавол». Понял это Илиодор, конечно, именно тогда, когда, преувеличивая свои силы, вообразил себя столь крупной величиной, что может вступить в борьбу с Распутиным.

Решительным моментом предпринятой Илиодором, совместно с Гермогеном, кампании против Распутина было «обличение», состоявшееся 16 декабря 1911 года. Распутина заманили в подворье, где жил Гермоген, и здесь, в присутствии нескольких свидетелей, Илиодор выложил Григорию все свои обвинения. Деятельным помощником Илиодора при этом был юродивый Митя Козельский; духовный же начальник Илиодора Гермоген, превосходя других своею активностью, во время «обличения» стал бить «святого старца» крестом по голове. От Распутина требовали, чтобы он перестал посещать царский дом и прекратил разврат с женщинами. В конце концов Распутина заставили поклясться в этом перед иконой.

Последствием этого «обличения» было то, что 17 января 1912 года Илиодор и Гермоген были высланы из Петербурга: Илиодор – во Флорищеву пустынь, Гермоген – в Жировицкий монастырь.

Оба они сперва не подчинились указу о высылке. Но через несколько дней Гермоген покорился, а Илиодор, найдя себе тайный приют у Бадмаева, пытался продолжать борьбу.

Скрываясь у Бадмаева, Илиодор просил его, «как старинного царского друга», как-нибудь поправить дело и добиться удаления Распутина. Исполняя просьбу Илиодора, Бадмаев беседовал относительно него с дворцовым комендантом Дедю-линым; при этом последний попросил, чтобы Илиодор записал все, что ему известно о Распутине.

Илиодор написал «записку», но, по его признанию, составлена она была «далеко не полно».

Илиодор рассчитывал, что записка эта будет через Дедюлина передана Николаю; но, по словам Илиодора, Бадмаев передал ее председателю Думы Родзянко и некоторым другим членам Думы. Вследствие этого вопрос о Распутине возник в Думе, которая и сделала правительству запросы о деятельности Распутина.

Прождав несколько дней у Бадмаева, Илиодор счел за лучшее открыться властям и был отправлен на место ссылки.

Сидя во Флорищевой пустыни, Илиодор дополнил свою записку о Распутине новыми данными и сообщил их также Бадмаеву.

После высылки Илиодора в Петербурге заинтересовались хранившимися у изгнанного иеромонаха письмами Александры Федоровны и царских дочерей к Распутину; эти письма когда-то сам Распутин подарил Илиодору. За ними к Илиодору были отправлены посланцы: от сотрудника «Нового Времени» Родионова (принимавшего участие во всей илиодоровско-рас-путинской истории) и от Бадмаева. Посланцу Родионова Илиодор передал подлинники этих писем, а для Бадмаева послал копии. Получив эти письма, Родионов передал их министру внутренних дел Макарову, а последний – царю.

Что касается полученных Бадмаевым копий, то они были переданы председателю Думы Родзянко, который находился в постоянных сношениях с тибетским врачом. Эти сведения Родзянко использовал для доклада Николаю II.

Из вышесказанного следует, что Бадмаев во всей этой истории действовал на стороне Илиодора. «Благоразумными и кроткими мерами» Бадмаев настойчиво советовал ликвидировать это дело и постараться привлечь к себе Илиодора. С такими советами он обращался и прямо к царю, и к Дедюлину. Последний благодарил Бадмаева «за чисто проведенное дело ликвидации грозившего для церкви и России скандала», но мнения Бадмаева об Илиодоре Дедюлин не разделял, находя, что сделать иеромонаха полезным уже нельзя.

Защищая Илиодора, Бадмаев в то же время вел – впрочем, очень осторожно – кампанию против Распутина. Очевидно, тибетский врач недооценивал в данном случае его силы и слишком доверялся счастливой звезде Илиодора. Позднее Бадмаев исправил свою ошибку и без колебаний перешел в лагерь Распутина.

Закулисная работа Бадмаева в 1916 – 1917 годах

Как видно из документов бадмаевского архива, а также из других достоверных источников, отношения Бадмаева со «сферами» обрисовывались следующим образом. Непосредственно к Николаю II и Александре Федоровне Бадмаев проникал, по всей вероятности, довольно редко. Но, тем не менее, Бадмаев весьма энергично развивал закулисную деятельность, причем двумя путями: с одной стороны, при посредстве писем, которые он постоянно, по самым различным вопросам, писал Николаю, Александре и особенно их доверенному лицу Вырубовой; с другой стороны, путем непрерывных личных сношений с центральной фигурой – Григорием Распутиным.

Отношения Бадмаева с Распутиным были очень близки. И нет сомнения, что умный и ловкий тибетский врач, гораздо более политически развитый, чем Распутин, оказывал на него определенное влияние. То, что «вдалбливал» Бадмаев в голову Распутину, тот передавал и Вырубовой, и Александре Федоровне. Последняя же, как видно из писем ее к Николаю, играла, несомненно, решающую роль во многих вопросах внутренней и внешней политики.

Так от тибетского врача, через Распутина и Александру Федоровну, протягивались нити к русскому царю.

По своей лекарской практике Бадмаев имел громадное количество знакомых в придворных и бюрократических кругах. И пациенты Бадмаева часто делались его «политическими клиентами». Именно в лаборатории Бадмаева зародилась мысль о назначении министром Протопопова, который с давнего времени прибегал к тибетской медицине. Бадмаев играл роль политической сводни: у него на квартире Григорий Распутин устраивал своеобразные «пробы» различных кандидатов на министерские и другие посты. Про одного из таких «пробуемых» кандидатов, по всей вероятности, пишет Распутин Бад-маеву: «Беседуем кротко, но разумно. Надо убедитца про ево во всех корнях и отрастелях». И как скоро Григорий Ефимович убеждался в данном человеке «во всех отрастелях», получался готовый кандидат в министры.

Когда у власти в качестве председателя Совета министров появился Штюрмер [Он был назначен 20 января 1916 года], влияние распутинской клики в правительственном кругу усугубилось. Однако и в ней были свои «партии»: Бадмаев Штюрмером не был удовлетворен, так как последний был всецело в руках у бадмаевского конкурента, другого проходимца – Манасевича-Мануйлова. У Бадмаева имелись свои кандидаты в правительство, и все его усилия были направлены на то, чтобы их успешно провести. Полного торжества кружок Бадмаева достиг, когда 16 сентября 1916 года министром внутренних дел назначили Протопопова. Появление его у власти вызвало к активной деятельности и другую фигуру. Это – генерал Курлов, большой друг Протопопова, а также Бадмаева, при посредстве которого он и добился своей реабилитации [Курлов после убийства Столыпина был уволен в отставку. Только в начале войны, в 1914 года, ему удалось вновь вернуться на службу; его назначили прибалтийским генерал-губернатором. Но и здесь он сумел себя скомпрометировать и был отстранен от должности. Сразу после назначения Протопопова Курлов стал его помощником по министерству внутренних дел. Однако, официально об этом сообщать опасались: указ о его назначении товарищем министра внутренних дел был сообщен сенату 3 декабря 1916 года одновременно с указом об освобождении его от этой должности].

Бадмаев, Курлов, Протопопов (находившийся под влиянием первых двоих) образовали тесно сплоченное ядро, сильное взаимной связью этих лиц и, особенно, их доверительными отношениями с Распутиным.

Проследить скрытую роль Бадмаева можно, конечно, только отчасти – по тем письмам, которые адресовал Бадмаев к Н. и А. Романовым и к Вырубовой. Но и этих писем достаточно, чтобы видеть, сколь широка была сфера компетенции тибетского врача. Казалось бы, нет ничего общего между тибетской медициной и политической группировкой членов в Государственном Совете, а, между тем, Бадмаев весьма интересуется этим делом: он составляет обстоятельную картограмму с распределением членов Государственного Совета по партиям, делает точный поименный подсчет всех членов в каждой группе – и все это с той целью, чтобы показать, как необходимо усилить в «верхней палате» крайне правое крыло.

Интересовала Бадмаева и деятельность социалистических партий. Так, он направил Вырубовой для передачи царю прокламацию объединенного комитета студенческих социал-демократических фракций, пояснив при этом, что «подобные речи слушают генералы в военно-промышленных комитетах».

Очень волновало тибетского врача дело министра А. Н. Хво-стова, пытавшегося организовать убийство Распутина. Находя, что вокруг этого дела возникло «много лжи относительно Григория Ефимовича», Бадмаев просил у Николая позволения лично объяснить ему «многое».

Не раз обращался Бадмаев с представлением своих кандидатов на различные посты: так, генерала Сахарова он прочил на пост военного министра и председателя совета министров. Основанием для этого было прежде всего то, что жена Сахарова лечилась у Бадмаева; кроме того, Сахаров, по мнению Бадмаева, был как раз тот человек, который считал, что в политике нужна «определенная, православная, царская и русская твердость».

Пресловутого редактора «Земщины» Глинку-Янчевского Бадмаев рекомендовал в члены Государственного Совета и просил о выдаче ему субсидии; последнее было исполнено.

Бадмаев издавал различные брошюрки на современные темы и представлял их царской семье и министрам, сопровождая весьма любопытными письмами. К примеру, когда Бадмаев посылал царским дочерям свою книжку «Мудрость в русском народе», он каждой из них написал особое письмо: Марии Бадмаев заметил, что «она с любовью и охотой относится к учению», – и потому, конечно, представляемая им книжка будет ей очень полезна. Анастасии Николаевне он попенял, что она «не питает особой охоты к учению», – но и тут его брошюрка поможет: от ее прочтения может появиться «великая охота узнать внутреннюю жизнь 170-миллионного населения нашей родины».

Но особенно много усилий тратил тибетский врач на продвижение к власти генерала Курлова. Бадмаев всячески старался уверить «верхи», что Курлов – самый достойный человек: он «глубокий монархист, всегда был на страже принципов царизма, по закону, по совести и по своему высококультурному образованию». Как раз в то время, когда в Государственной

Думе делались запросы насчет Курлова, Бадмаев настойчиво предлагал его в члены Государственного Совета, и, хотя это назначение не состоялось, Курлов и без того играл крупнейшую роль в Министерстве внутренних дел.

На громком имени генерала Курлова, ближайшего приятеля Бадмаева, нам придется ненадолго остановиться. В своих воспоминаниях Курлов категорически отрицает какую-либо связь с Распутиным: «Я никогда не получал никаких назначений, наград, или вообще милостей через Распутина, несмотря на циркулировавшие на этот счет обо мне слухи»… Однако документы имеют свой, более правдивый язык, и они свидетельствуют, что слова Курлова лживы. Вот, например, что пишет Вырубовой лучший друг Курлова, Бадмаев: «Я глубоко благодарен вам и Григорию Ефимовичу за Павла Григорьевича [Курлова], которого дорогой государь наш принял ласково и выслушал…» (письмо от 9 сентября 1916 года). Вскоре после этого приема Курлов и был назначен товарищем министра.

И сам Григорий Ефимович, зная «енирала Курлова» как преданного родине (то есть ему, Распутину) человека, обращался к Курлову и Бадмаеву с такой, например, запиской: «Ето ваш, помогите ему, милой, дорогой».

Впрочем, в одном отчасти прав генерал Курлов, когда пишет: «Я допускаю, что он [Распутин] в некоторых случаях обращался с деловыми просьбами к царице, или даже к самому царю, – и думаю, что многие из его просьб, действительно, удовлетворялись; но выгоды от этого получал не он, а окружающая его банда аферистов». Относительно Распутина Курлов прав в том смысле, что «старец», хотя и не прочь был брать взятки, но не так в них нуждался, получая денежные подачки от правительства. Относительно же «банды аферистов» генерал Курлов прав безусловно. И в особенности потому, что одним из главных лиц в этой «банде» – как это будет установлено далее – являлся он сам, генерал Курлов.

Что же было для Бадмаева главным? Тибетская медицина для него являлась делом третьестепенным – по крайней мере, когда посредством своего лекарства Бадмаев уже приобрел громадные средства; скрытая политическая работа была важнее, но и она не была ведущей.

Первое же место принадлежало различным крупным коммерческим аферам – преимущественно железнодорожным концессиям, которым служила и политика, и тибетская медицина.